Как жертву, сердце я держу-
Трепещет, бьется на ладони...
И близок час, когда заржут,
На смерть обещанные кони... (с)

Читать далее...

Можно сколько угодно ходить с плакатами "Я ненавижу группу "Звери", Шаова, Лопе де Вегу, Уайльдера, Джойса, Ростана" - нужное подчеркнуть, но, убейте Беса хоть тапком, хоть тряпкой, хоть йадом, хоть ап стену - он от своего убеждения не откажется. Если у поэта-писателя-мыслителя есть хоть одна фраза, одна фраза, кажущаяся на первый беглый и незаинтересованный взгляд незначещей и пустой, но если от этой фразы хоть у кого-то, у одного-единственного человека, испуганной замираает сердце, и ползут по спине мурашки, и холодок ползет по затылку, если он ощущает эту фразу - своей, если слова эти вобрали жар его души, кровь его сердца, тепло его нежности, если выразили снедающие его чувства - поэт-писатель-мыслитель не зря пришел в этот мир, не зря обагрил свои руки чернилами, не зря запятнал свою репутацию - творчеством. Все прочее, быть может, только обрамление, шелуха, в которой скрывалось и вызревало то единственное зерно. Зерна - они бывают и невзрачными, и незаметными, но для кого-то в них - блеск золота, прозрачность хрусталя, дымчатая матовость жемчуга. В них - целый мир. Для кого-то.

Поздно, поздно жалеть о чем-то, поздно прокручивать варианты, поздно мучаться. Мы миновали развилку, мы выбрали, мы перешли Рубикон. Возможно (даже скорее всего) мы ошиблись. Но... Жребий брошен и яйца разбиты. "Никто уже не может назад, нам только остается вперед". Жизнь продолжается, отбросим сожаления и сомнения, толку с них один черт никакого. Не замутим чистую реку нашей радости струями страха, сомнений, угрызений совести, вины. Gaudeamus igitur juvenes dum sumus!

"Пусть все идет само собой, а там увидим, что случится..."

Мы сделали глупость, но... Да будет так.

И снова, снова у нас нет повода не повторить – бог, которого нет, отзывчив на просьбы, но насмешлив. Отзывчивость же его – пугает. Никогда, никогда не было такого – чтобы просьбы исполнялись. Да еще так близко к тексту. Но вот уже не первый раз… - Просил? - Да, но я имел в виду… Не совсем то. И не совсем так. - Детали излишни. Просил – просил. Получил? Да, и еще как. Еще как! А все остальное – мелочи, не стоящие божественного внимания. И не засти.
Нет, осторожнее, осторожнее надо с желаниями. Они, как известно, могут исполниться…

А что, Ди Каприо по всем каналам – это типа такой подарок женщинам в гинекологический день? Вроде как посуду помыть?

Настроение сейчас - затруднюсь ответить... Сердечная не заживает рана, и я иду неведомо куда...

Собственно о письмах

В очередной раз убеждаешься – нет ничего нового под солнцем, и все, что можно было сказать, тоже уже сказано – не нами. Забавно – что бы ни случилось, что бы ни чувствовал Бес, свои слова приходить не торопятся, зато немедленно лезут в голову строки чужие, но на диво подходящие к месту и случаю… Поистине, все, что можно было сказать и подумать, уже сказано и подумано до нас, мы же – жалкие подражатели, хилые отпрыски могучих чресл, недостойные наследники славных предков.

И не выжать из мозгов, испачканных образованием и обширным чтением, ничего, кроме подходящих к случаю цитат. И смысл искать свои слова, если так хорошо ложатся чужие? И снова ползет по спине холодок и охаешь от восторга – нет, ну надо же! В точку! Просто обо мне и для меня! С языка снял! А вы говорите – комедия, комедия…

Вот как оно бывает. Еще и так бывает оно, оказывается. Ты приходишь на работу, хранящий ощущение чуда и праздника, наполненный искристым счастьем и преисполненный телячьего восторга, выходные, так неожиданно и удачно подвернувшиеся, удались просто на славу. И проводы зимы, и встреча весны, и масленица - чудесно, восхитительно, упоительно, божественно! Описать впечатления ты еще не успел, и фотографии, пусть не совсем удачные в техническом плане - да чего и ждать от мыльницы при ярком свете и снеге! - но неплохие по сюжету, тоже еще не готовы – лишь некоторые ты, засыпая на ходу, кое-как выправил вчера, но ты рассчитываешь все-таки все описать, выложить, отдать долги… Как всегда, хороших новостей на работе нет, как всегда, с самого утра грузят, но – неважно, ты хранишь кусочки счастья, радостные моменты вчерашнего, сценки-воспоминания, прозрачно-хрустальные, хрупкие, чистые и праздничные, как весенние сосульки, нежные, пушистые и теплые, как кроличий хвост, и счастливая улыбка то и дело невольно и немотивированно выползает на твое лицо, невольным свидетельством тайных удовольствий, вопиющей уликой. Наверное, это и называется – светиться изнутри, думаешь ты мимоходом. Наверное, ты и светишься – твое счастье горит в тебе витой свечкой в хрустальном стакане, как не светиться.

Как всегда, перед тем, как заняться делом (да-да, пользуясь временным утренним затишьем) и начать изливать свои восторги, ты лезешь в инет – посмотреть, как и что, кто и с кем где, чем жил мир в твое отсутствие и когда дороги нам исправят когда же придет настоящий день что обещает погода.
Словом можно ранить, словом можно убить, а посредством интернета сделать это еще легче, еще быстрее, еще удобнее… Десяток ровных строк, пара сотен букв, удар - безжалостный, беспощадный, смертельный. Захватывает дух, и даже пока не больно – ты еще не понял, рецепторы не успели среагировать, сигнал замешкался в пути, быть может, бессознательно оттягивая мгновение истины, инстинктивно оберегая тебя, даря последние мгновения, секунды – перед тем как.
Слабая, хилая, мертворожденная надежда еще трепыхается в последних корчах – не мне, не в меня, не обо мне, но ты уже знаешь, обреченной собакой, глядящей на поднимающего ружье хозяина, понимаешь – вот оно. Тебе не могло так повезти, у тебя не бывает ничего постоянного, и даже ничего достаточно долгого – если, конечно, говорить о хорошем. Тень, знай свое место!
Твое счастье, твое чудо, твоя отрада разлетается в руках, брызнув осколками – неуловимое и непоправимое мгновение, смена каналов, grayscale, выключение жизни и цвета. Только что оно было здесь, было твоим - хрупкое, яркое, искристое, новогодней игрушкой ты держал его в руках – робко, нежно, кончиками пальцев, замирая от восхищения и пугливого восторга. Ты даже не понял, что случилось, миг, доля секунды – и его нет, лишь кучка осколков. То, что было твоим счастьем, твоей надеждой, твоей жизнью. То, что было… Было…

Разумная, рассудочная часть тебя трясет ту, другую - убитую, раздавленную, уничтоженную, - словно тряпичную куклу, лупит по щекам – наотмашь, слева, справа – Очнись! Может, ты и ни при чем, может это и не про нас! А даже если и – что нам этот мальчик? Ты же помнишь – не привязывайся. Ты же помнишь!
Тщетно, все тщетно – она права, сто, тысячу раз права, но ты убит, все равно убит, и только нелепые, обрывочные мысли бьются, трепыхаются бабочками в морилке – Откуда? Что? Почему? Когда успел? Вчера же только все было так чудесно, еще вечером, ночью, и смска на ночь, и планы на последний день. А утром - уже такой пост. Что случилось, когда? И бессилие, и боль, и ужас. И если это – из-за меня, я бы хотела услышать – лично. В лицо. В открытое забрало. В глаза. Так будет честно, мне кажется. Так мне было бы легче… Я просто хочу видеть лицо человека, который меня убивает. Я слишком многого прошу?

Ты открываешь окно и долго стоишь, упершись лбом в стену, вдыхая морозный воздух, как воду. Вдох – чуть легче, выдох, вдох – чуть легче, выдох, без чувств, без мыслей. Вдох – выдох. Убит – вот верное слово. Ты – убит. Если душа твоя мертва, а тело еще живет, корчится в агонии - зачем? Как там у ЗЗ – отдели душу от тела. Кто бы мог подумать, еще в субботу, в маршрутке, наслаждаясь музыкой, в который раз, но все так же остро, восторженно – именно эта фраза окажется пророческой.

Тебя тошнит, - чертова психика, чувствительная и возбудимая!, ты долго сидишь в туалете, опустив голову, прижав ко лбу и вискам мокрые салфетки, дыша медленно и старательно. Почему нельзя умереть – сразу, почему так хрупка душа и так прочно тело? Почему телом мы умираем – один раз, душевно же – тысячи, раз за разом? Потому что тело – не возрождается? Или до того как умереть физически, ты должен умереть душой – целиком, полностью, всеми частями и гранями? Оттого, что это происходит многократно, - ничуть не легче. Как и от сознания того, что и это пройдет. Будет ласковый дождь, утечет вода в реках, унося кровь и боль. Душа истечет кровью, изболит и умрет - Читать далее...

В четверг нас случилось страшное. Слабонервным и озабоченным судьбами мира лучше не надо...

А Бес вчера был на катке. Опять и снова. И, опять и снова, это было великолепно и божественно. Несмотря на то, что мой дорогой друг товарищ и брат и часто единственный спутник уехал в Магадан на сборы и вернется только через неделю, а других желающих не нашлось, Бес чудесно покатался. Сюрприз – от ФК проперся Бес не хуже, чем от роликов, и рассекает теперь по катку в полном восторге, и учит тройки, повороты и моухоки. Увлекательнейшее и медитативное, доложу я вам, занятие. Не хуже слалома :) Учит, правда, Бес это все довольно, следует признать, безуспешно, хотя и с упорством, достойным лучшего применения – избитый до черноты и невразумительности штамп, но очень точный. Упрямство, как известно, первейший признак тупости, а тупостью Беса можно лишь восхищаться, однако… Кому какое дело? В свете новой теории жизни, устройства мира и своего в нем места – все логично. Бес получает массу удовольствия, а иного он и не желает. Не худший, если вдуматься, вариант на склоне жизненного пути.
И даже привычка к хорошему в виде общества Д. и его машины не сильно досаждала Бесу. Д., конечно, не хватает очень, да и машина – вещь неплохая, тем более, что с независимостью от маршруток связано дополнительное удовольствие – начать можно позже и кататься до упора, по пустому практически катку, что в высшей степени ценно, а потом долго пить чай на кухне и болтать обо всем на свете. Но… Д. нет и сделать с этим ничего нельзя – только переждать, а ездить можно и на маршрутке, ничего страшного. Холодно только ждать, но вчера и с этим повезло… Чудесный вечер, чудесный…
Только вот сегодня опять чего-то на душе тоскливо… (Ничего, в сущности, удивительного. Если вдуматься и рассмотреть увлечения Беса цинично, как наркотики, лекарство от и сублимацию – полет проходит нормально, процесс развивается закономерно, организм привыкает, периоды же релаксации и пароксизмы довольства становятся все короче, и требуется постоянное увеличение дозы. Все нормально, все объяснимо. Все путем…)

В выходные, щелкая каналами в нежелании любоваться на «Лукойл и Мегафон – партнеры канала Спорт», наткнулась на «Растительную жизнь». Облагораживали на сей раз скромную обитель Цискаридзе, но речь не о том. В тот судьбоносный миг, выхваченный Бесом, Цискаридзе с Лобковым стояли у станка (никаких претензий, будь я танцовщиком – тоже завела бы дома станок. Производственная необходимость, чего. Я и то думаю, где бы мне площадочку под слалом устроить. Хоть махонькую) и делали… гм… не знаю, как оно по-вашему, по-научному, по-балетному, называется, из первой позиции махи вперед делали, в общем (опять же никаких претензий, упражнение в высшей степени полезное, и вообще), и тут Цискаридзе, до сего момента Бесу весьма симпатичный, в душу-то Бесу и плюнул. Слюнями. Ну, как смешно, как смешно – ни фига у Лобкова не получается, до пояса себе ногу поднять – и то не может. Да и в первую позицию встать – тоже не может. Так смешно! Сил нет никаких. Он-то, Цискаридзе-то – хоп! – и поднял, аж до уха, чего там, делать нечего, а Лобков – не может. Ухохочешься.

Не отрицаю, Лобков с его внешностью носовского Карасика у станка смотрелся весьма… импозантно, но ржать над этим в камеру… Меня вот всегда учили, что кому многое дано – с того много и спроситься, а уж кичиться этим данным – и вовсе последнее дело, недостойное мыслящего человека. Ясен пень, растяжка такая и мастерство Ц. Тоже не с неба упали, но, с другой стороны, сколь ни банально - работа у него такая. А Лобков… да, не занимался он балетом с младых ногтей, не стоял по 8 часов у станка, не прыгал батманы и перекидные, фуэте не крутил. И сейчас не крутит. И не работает ежедневно над растяжкой и мышечным тонусом. Может, оно и надо, но… Где времени на все набраться, сил опять же? Те, кто и то, и другое находят – молодцы и низкий поклон, и шляпу перед ними мы и сами снимем с нашим удовольствием, и позавидуем в душе, и на себя попеняем – могут ведь, другие могут, а ты – нет. А потому что они не спят до полудня, и не читают по ночам в десятый раз «Ночного портье» или «Убить пересмешника», и не пишут всякую графоманскую чушь, а рано-рано два барана утром встанут, на лыжах пробегут 10-20-30, железо потягают, аэробные нагрузки, растяжку – и тело имеют тренированное и красивое. Не то что некоторые. Ну и пусть. Но. Воспитанные люди никогда не позволят себе так откровенно и самозабвенно ржать в камеру над убогим, чего-то там неумеющим. Да, можно в душе собой погордиться, покичиться чуть-чуть – эвон я как! Да, можно подумать – вот, недаром я все-таки… Да, можно даже незаметно покоситься жалостно-презрительно. Но – незаметно и только для себя. Упаси тебя бог выказать эти чувства наружно…

Цискаридзе, конечно, прекрасный танцовщик, и наша гордость, и звезда балета. И можно сколько хочешь говорить о зависти посредственности к гению, и прочая, и прочая. Но… Бес никогда не мечтал ни о звездной, ни о балетной карьере. Хотя смотреть любит. От Цискаридзе же отвернулся в сердце своем.

А если вас не пригласили… Это тоже знак.

Ублюдки, кто дал им право?

P.S. Бес «ПДозор» - смотрел. И ему – не понравилось.

Тут нас упрекают, что мы мало стали писать, а если и пишем – то сплошь депрессивно, и искренне любящие нас люди напрасно листают интернет в поисках свежих, с пылу-с жару новостей о нас, любимых. Ну что мне сказать вам, дорогие мои. Вы правы, я – как всегда, mea culpa, грешен мыслью, словом, делом и неисполнением долга, и сделать не омгу ничего. Мысли приходят, традиционно не застают никого дома и уходят, обиженные небрежением. Хочу новый МР3-плеер – с диктофоном. И даже, что удивительно, знаю, какой, и выбрал давно, и только два соображения (помимо драгоценного земноводного) удерживают от покупки – во-первых, коньки еще не сносились старый плеер, заслужЁнный ветеран, еще жив, хотя и не вполне здоров в области экрана, что лишает возможности использовать его для чего-либо помимо тупого прослушивания треков (хотя где-то в недрах его скрывается и диктофон, и даже радио), во-вторых, возможно, я-таки одолею жабу и куплю себе новую мобилку, хотя коньки по-прежнему живы и старой мобилке всего год, а там есть и МР3, и диктофон, и остальные удовольствия, и не надо будет таскать 2 фигушки, что актуально, особенно летом, особенно, если кто сомневался, на ролах…
Но это о птичках. А если о жизни… Жизнь идет, и даже эпизодически радует, но в целом как-то угнетательно. Даже не знаю, чем объяснить… Хотя… догадываюсь, конечно, но… но… Что-то Бес снова устал от жизни, и отдохнуть пока не получается.
Однако взбодритесь, мои дорогие далекие, но такие близкие друзья – я взбодрюсь, я выпью кофе, шоколаду и коньяка, я начну мыслить позитивно и вам насыплю постов, чтобы было вам, чем себя занять и на что попенять, если чего не успеете…

Нет ничего вечного, и прав был царь Соломон, и тот раввин – тоже. Вот и холода отступили, потеплело наконец-то. И хотя потепление весьма относительное – минус 10, но после двухнедельных минус 20 возникает неподдельное ощущение наступающей весны – и дышится легко, и неуклюжие толстые штаны из набора «Юный космонавт» заменены джинсами – пусть теплыми, но джинсами, и как удобно и ловко ходить в любимых сапожках, а не в ботинках-типа-галоши, и тяжелая дубленка сменилась тонким и теплым, хотя и пожароопасным пуховиком. Красота! Кажется, наступление весны чувствуешь не только ты, но и окружающая среда – на тротуарах лужи, и, хотя смутные воспоминания о физических законах призывают не верить глазам, но факт налицо – на тротуарах – лужи.
А завтра ты пойдешь на каток, и уже с удовольствием предвкушаешь, и представляешь желтую маршрутку, и быстрый пробег по короткой улице, и – налево под арку, и, как всегда, машинальные мысли на периферии - а раньше здесь росли дубы – отсюда и до Обводного (сажал Петр I), и улица была – першпективой, а на месте стадиона – зверинец, а там, правее – домики садовников, и деревья вокруг ворот...

Ты вырос и научился ценить удовольствия не только непосредственные и примитивные, но и сопутствующие – это уже старость или где? – ты не просто любишь кататься, тебе нравится и эта торопливая побежка к катку – рыжая куртка, черные джинсы, на плече – рюкзачок с коньками, и стук в крошечное окошечко кассы – Входной, пожалуйста!, - и плавно двигающиеся фигуры за проволочной сеткой, и теплая раздевалка, жесткие скамейки, гул голосов, ты надеваешь коньки – пара неуклюжих шагов, присел, покачался, подтянул шнурки, сдаешь барахло, толкаешь плечом тугую дверь, выходишь на лед – шаг, другой, осторожно, тут у двери яма!, торопливо перестраиваешься с шага на скольжение, толчок, и вот оно – ты уже скользишь по льду, огибая каток, непременный разминочный круг (Не смей сразу учить элементы, разогрейся хоть немного! Дернешь что-нибудь - убью!), пара разворотов, полкруга спиной вперед, несколько шагов перебежки, скольжение на одной ноге, разворот, дорожка, и движения все свободнее, все увереннее, все легче, и радость поднимается искристым напитком, шапка радужной пены все выше, выше, и, наконец, переливается через край, захлестывает с головой – я лечу, я свободен, я счастлив!

И прожитые годы слетают с тебя, как шелуха, и тот, кто живет в тебе, тот, кто старательно прикидывается взрослой самодостаточной женщиной, роковой и красивой, уверенной в себе и успешной, скидывает одну за другой маски, позы, костюмы, и вылезает на свет – неприкрытый и незамаскированный, не сумевший повзрослеть ребенок, молчаливо-нежное дитя, женщина-мальчик, буйный и мечтательный эльф, задумчиво-пленительный божок, прихотливое облачко розовой пыльцы…

А потом – перекур в теплой раздевалке, гудящие ноги, и все кажется, что ты чего-то недоделал, и трудно усидеть на лавке - все хочется сбегать на лед и проверить, и все пытаешься скользить по резиновым коврикам, и горячий чай из термоса – Осторожно, не обожгись! И расшнуруй коньки, пусть ноги отдохнут. – Не надо, потом только хуже. – Ну да, если так затягивать… - Я совсем не затягивал, они просто жесткие, не разносились еще. – Знаю я, как ты не затягиваешь. Расшнуруй, говорю! – Да ну. Опять потом шнуровать. А сейчас как раз они удобно. – Удобно! Ты же все кровообращение себе перекрыла – вот и не чувствуешь уже ничего. Опять синяки будут! Дай я расшнурую! – Нет, я шам! – Ну, давай «шам», - а за зеркальными окнами призраками скользят фигуры, бесшумно и стремительно, гудит обогреватель, льется из динамиков дурацкое радио, и время смыкается радужным куполом – момент чистого счастья, очередная бусина в ожерелье воспоминаний, яркая, мишурная, с сине-фиолетово-золотым отцветом елочной игрушки…

Последние дни перед долгожданным событием тянутся всегда мучительно и неохотно, и нервы на пределе, и сил уже нет ждать – ну когда же, когда?! Вот морозов осталось – дня на два, если не врут, конечно, а потом, стремительно, -15, -10, -7, -5, -1. И уже можно жить, и будущее улыбается, хотя и не так лучезарно, как могло бы – да, потеплело, и даже –10 - уже хорошо, уже можно жить, читай – кататься, а уж –5 – подарок просто королевский, открывающий волшебные ворота - в причудливых чугунных завитушках - не только на каток, но и на склон, только вот незадача – радость моя уезжает, Бес остается, а радость его уезжает, как всегда, и, хоть и глупо, но не может, не может Бес отделаться от чувства, что все спланировано заранее в нескладной, неустроенно его жизни – если морозы, так что из дома не выйти – то все здесь и сидят, как дураки (хотя… даже и в морозы умудрились мы отличиться, но об этом позже, если руки дойдут), а если потепление и можно наслаждаться жизнью – изволь, наслаждайся, но в гордом одиночестве и ограниченном объеме. Ибо нефиг, да? «Здравствуй, паранойя, я твой тонкий колосок» (с)

А с другой стороны - ко всему привыкаешь, тоже верно, и многочисленные одежки не кажутся уже такими тяжелыми и неуклюжими (главное – не сравнивать, не надевать ничего полегче!), и толстые штаны становятся тоньше и удобнее, и в ботинках без каблуков можно, как выяснилось, ходить без душевного надрыва. И стало непременным ритуалом перед выходом обмазать физиономию морозозащитным кремом, и уже не нужно специально концентрироваться, чтобы не забыть – ноги сами несут к холодильнику, руки сами хватают банку, откручивают крышку, торопливо мажут рожу, голова при этом занята другим. Выйдя же в забортный мир, привычно плюем в сугроб втягиваем носом воздух – ноздри слиплись, -20 и ниже, вот так мы в джунглях определяем время, а на востоке больное солнце встает, яркое, в морозном тумане. Убирайся, мы не хотим тебя, мы уже привыкли жить без солнца, мы смирились с серым колпаком, и солнце для нас означает только мороз… Деревья в парке вторую неделю стоят, присыпанные снегом с одной стороны – снег примерз, прикипел к коре, и парк красив необычайно, графичный черно-белый рисунок, но руки не чешутся и не тянутся к камере, и указательный палец не сводит судорога, и ладони не складываются в прямоугольную рамку – холодно, холодно, мерзнут мысли и чувства, потом буду жалеть – ну и пусть.

Осталось немножко, осталось совсем чуть-чуть, и надо записать все, что нужно, заполнить зияющие дыры лытдыбров, вспомнить все, препарировать чувства, может быть, станет легче, может быть, рассеется смутная угнетающая тяжесть, может быть, станет легче и душевное равновесие, мое спасение и отрада, вернется ко мне…

"Бог, которого нет, отзывчив на просьбы, но насмешлив" (с)

Все так. Все правда. И даже, наверное, это смешно. Только вот... только вот... Нам-то с этим - жить...

Кто-то, кажется, опять сложил все яйца в одну корзину. Кто-то, кажется, опять забыл о своих обещаниях. Кто-то, кажется, опять радостно рванул привычной тропой к любимым граблям...

Посмотрел «Золотого теленка». Нет слов. Просто нет слов. То ли Бес слишком много кушал, то ли переживает очередное обострение хронического своего снобизма, то ли одно из трех. Мрак и ужас, обнять и плакать, и отчего их всех не придушили в колыбели из сострадания?

Жалкие потуги, скука и кладбищенская тоска изливаются с экрана. Никогда не была в восторге от Ильфа с Петровым, да и вряд ли они писали произведение, рассчитывая на бессмертную славу и вклад в мировую культуру. Однако Миронов был божественен – эти фразы, жесты, взгляды, искрометный, не побоюсь заезженного до полной нечитабельности штампа, юмор, летучие фразы. В Юрского же Бес, юной и наивной девочкой, после «Золотого теленка» просто влюбился. Несмотря что считать в пределах сотни уже умел и Юрского знал уже пожилым седым мужчиной. Молодой же Юрский потрясал воображение – высокий, мускулистый брюнет с нервным лицом. Какой ужас, - подумал тогда юный Бес. – Какой он был, оказывается, красивый. И как ему страшно, наверное, смотреть сейчас на это… Пожалуй, это самое страшное в актерской профессии – стариком с вялым лицом и телом видеть себя же – молодым и полным сил, с телом юного бога…

Меньшиков, обожаемый Бесом почти до «Олежек – бог, бог», просто убивает. И это – Бендер? И это – Меньшиков? Меня обманули…
Даже меньшиковские «большие глаза», эта его гримаса удивления кажется жалкой пародией, корявым антраша состарившегося танцовщика, изувеченного подагрой, безуспешно пытающегося повторить свой коронный номер. Неловкость и жалость, и ты быстро и инстинктивно опускаешь глаза, и прикрываешь веки, чтобы тот, кто был богом, не успел ухватить мелькнувшую в них мысль, и отворачиваешься, чтобы он ничего не прочел на твоем лице, и нужно мгновение – чтобы надеть маску, зажечь глаза, включить бодрый голос…
И бессмертное бендеровское «Что, уже?» - звучит злой насмешкой…

Становится холодно, страшно и бесприютно– как той весенней ночью, когда я сидела на стуле с ногами, закутавшись в нелепый полосатый халат, светало и смутный серый свет вливался в окна, но до рассвета еще далеко, а я, сжавшись в комок, сидела вцепившись в стул, как в последнюю точку опоры и стабильности, как на плоту посреди океана, и думала, пораженная ужасом и внезапным прозрением: «Что я здесь делаю? Кто я? Что происходит? Почему в моей постели спит чужой мужчина, которого почему-то считают моим мужем? Он и сам так считает. Но это – не он. Он похож на него, как близнец, но это – не он. Где тот, другой, за которого я вышла замуж? Что мне делать?» - и земля уходила из-под ног, и розовая вуаль сорвана с моего лица, и клочья ее превратились в грязные тряпки, и ветер унес их, вселенная рушилась, падали звезды, планеты сходили с орбит и сталкивались, и привычный уютный мир рушился и летел в тартарары, оставив вокруг меня с моим стулом лишь холодную пустоту.

Не думала, что для меня это так много значило. Я, значит, любила Меньшикова больше, чем догадывалась. Нелегко сссбрасссывать кожжжу (с) Тяжело утрачивать иллюзии…

Пришла вторая волна, плещет, исходит брызгами и паром, катится, закругляя спину, готовится к броску... Почему, за что? Я же хорошо вел себя все это время, вот честное слово!
- Избаловались, привыкли к легкой жизни, - говорит мама. – Подумаешь, минус 15 – это еще не мороз. Раньше всю зиму так было – и ничего, и на лыжах катались, и на коньках. Отвыкли просто, привыкайте заново. И нечего ныть.
- Зажрались! На каток им, видите ли, холодно!– папа поддакивает. – Тебя ж на машине возят! Вот мы, бывало, в школу зимой ходили, в метель, через лес…

Да-да, помню-помню, эта папина дорога в школу преследует меня с детства. Вот только до сих пор не могу понять – что же это за школа такая в средней полосе, на какой загадочной кочке пространства она располагалась, что ходили в нее исключительно зимой, исключительно в метель и всегда в гору?

Однако же каток, не говоря уже о склоне, надежда на который блеснула было в прошлые выходные, в очередной раз, похоже, накрывается традиционным сосудом. В связи с чем Бес пребывает в расстройстве чувств и мыслей и черной меланхолии.

Бес начал понимать спортсменов, он, кажется, даже начал догонять, что за кайф усладу находят они в своих занятиях, каковые Бес считал всегда туповатыми и вторичными, предпочитая им деятельность чистого разума. Какая, однако, жалость, что родители Беса плюнули слюной на физическое его воспитание и до всего приходится доходить своим умом…

Чудны, ох, чудны дела твои, господи. Долгие ночи, короткие дни, хотя темнеет все позже, и даже в четыре часа еще светло – а давно ли тот ноябрь, и ужас – три – уже смеркается, четыре – темно, ночь пришла и накрыла ненавидимый прокуратором город, ненавистный и обожаемый. Неоригинальные чувства, но ты живешь в нем всю жизнь, ты был в нем очень счастлив – и очень несчастен, тебя связывают с ним и экстаз, и боль, каких же чувств еще ждать?

И вроде как тебе повезло – всего три рабочих дня на неделе, и потеплело – по крайней мере, до такой степени, что можно перелезть из дубленки в пуховик, и заменить флисовые перчатки кожаными, а толстые штаны на флисовой подкладке – теплыми джинсами, и при вдохе не перехватывает дыхание и не смерзаются ноздри. И ты встречался с мамой – низачем, просто так, и пытался купить себе штаны для лыж, но, как всегда, хрупкая конструкция твоих планов рухнула под наплывом реальности, и снова тебя закрутил поток, и унес, и ты сопротивлялся, но слабо, слабо, и волны несут тебя, и ты уже не сопротивляешься, отдавшись уютному покачиванию. В результате вместо штанов покупаешь куртку, которая тоже нужна, и просто прелесть – со всякими приблудами, карманами, кнопками, молниями, чудо, что такое, - но штаны нужнее. Ты бы, конечно, купил и штаны, но в самые маленькие ты легко залезешь вместе с кем-нибудь еще, и даже если затянуть ремешки на талии, ты похож на Винни-Пуха, не того, который у Диснея, а нашего, родного, и Карлсона в одном лице. Хотя в идею специальных спортивных штанов ты влюбляешься сразу и навсегда. Доля шутки есть в старом высказывании – ты просто не пробовал. Я тоже не пробовал, я не спортсмен, и по наивности думал, что можно вполне кататься в осуществившейся мечте школьных дней – штанах с непромокаемым верхом и флисовой подкладкой, пошитых младшими китайскими братьями на коленке, но с претензией на что-то. Нет, кататься в них, конечно, можно, и ты даже катался, но это не то, совсем не то. Ты даже понимаешь, почему эти спортивные штаны даже со скидкой стоят в 3-4-5 раз дороже твоих штанов-джинсов и даже некоторых костюмов. Ты натягиваешь те, что более-менее подходят тебе по размеру и цене, потому что отдать 6 штук даже за самые замечательные штаны ты отнюдь не готов, не говоря о том, что несколько смущает тебя и их будущая участь – все-таки купить штаны за 6-8 штук и полировать в них склон задницей – занятие, безусловно, весьма почтенное, но с твоими доходами, увы, представляется легким извращением. Хотя тоже достойная жизненная цель. Но ты натягиваешь те, что подходят тебе и по цене, и по цвету, - не подходят только по размеру – раза в полтора,- и снимать их не хочешь категорически. Удобные, легкие, теплые, и специально выкроенные колени, и резинки на спине (это важно! Возможно, это личные проблемы Беса, но он постоянно норовит набрать полные штаны снега), и ремешки-утяжки на талии, и кнопки внизу на штанинах (молнии в мороз не катят – расстегивать неудобно), и молнии-проветриватели на бедрах, и дополнительная штанинка на липучей резинке – чтобы снег не набивался в ботинки и не мокли штанины снизу, и не приходилось бы потом их подворачивать, потому что холодно и противно с мокрыми холодными штанинами, и (тут ты просто рыдаешь, и орешь, чтобы искали твой размер, но не находят, не находят, нет в мире счастья!) магнитные кнопки у карманов, сверху покрытые тканью… Но – размерчик не твой, и нечеловеческим усилием воли ты вылезаешь из вожделенных штанов, уже зная, что мечта о них будет преследовать тебя денно и нощно.

Дальше

За окном пасмурно и –23, и в офисе холодно тоже, и как-то вдруг нечего делать, и ничего не хочется, даже в интернет. В Триале началась распродажа и надо бы съездить и купить уже коньки, a если потеплеет, как вероломно обещает гисметео, в среду пойду на каток. И хочется костюм для горных лыж, но, во-первых, нет денег, а во-вторых, хочется не так, как надо, как должно хотеться, не до дрожи нетерпения и сухости во рту, не с холодком вожделения где-то под диафрагмой, но задумчиво и абстрактно… Мысли, как мерзлый мед, тянутся вяло и неохотно, норовя склеиться в большой неудобоформный липкий комок.

Я смотрю картины в галерее, там Италия, солнце, яркие мультяшные краски – синее – море и небо, белое – облака, красное, розовое – цветы, зеленое – деревья и трава, там узенькие улочки и полосатые красно-белые маркизы над окнами, террасы, вымощенные неправильной формы шершавым камнем, дрожащий от жары воздух, запах моря и вазы «под антик» на балюстрадах. Там тропинка сбегает по каменистому склону вниз, к пляжу, и море бросает в лицо горсти ослепительных осколков, иглы солнечных лучей, разбившихся о волны, там собор Святого Марка, химера на столбе, причудливые фонари и тонкие лаковые корпуса гондол...
Это было так давно, что уже неправда. Это было не со мной. Та девочка кричала от счастья на смотровой площадке колокольни, и ветер заглушал ее крик. «Это все – я! Море, ветер, облака, купола Мурано, вода в каналах, колонны собора, лев с книгой, голуби на плечах – это все – я, они – во мне, и я – в них». Та девочка… она была счастлива там, она говорила: «Счастье… его нельзя удержать. Оно или есть, или нет. И снова есть. Хоп – вот оно у меня, хоп – и опять нету» - и раскрывала ладошку, ловя солнечный луч и брызги воды…
Та девочка… она навсегда осталась там…
Я-то зачем здесь???