Засуетились лейкоциты
возле раны
по трубам холодеющих хлыстов,
разорванных неострыми ветрами
на белом полотне листов.
Икона не вмещает ощущенье,
а только удаляет время "икс".
Замедленное памятью движенье,
наркотик одиночества мне –
мысль.

Грехопадение свершилось
возле храма
чужих засуетившихся миров.
Моя трагедия – чужая драма.
Моя земля – чужих воров.
Вар-равва обезумевшего века.
Полуприкрытые зрачки речей.
Не кладбище, но не аминотека,
а толпы мертвых душ –
вещей.

Распни! Распни!!!
На стороне любого –
правда.
По Фрейду не усложнена любовь.
Поэт – лишь вымещенная тирада.
Засуетившаяся кровь.
Все было так легко на самом деле:
пласты цивилизованных идей
на нас давили,
мы же не хотели.
Выпихиваясь
в нервы
каждый
день.

Засуетились лейкоциты
возле раны
по трубам холодеющих хлыстов,
разорванных неострыми ветрами
на белом полотне листов.
И я
засуетился вместе с ними,
и полотенцем наложил жгуты.
Так убедительно все объяснилось –
осталась лишь
необъясненной
ты...

Предскажи ты мне одиночество
у камина с друзьями искать.
Ненавидеть тебя,
когда хочется
револьвер держать у виска...
Но, единственно,
пуля – безумная,
а рука онемела –
задумавшись.
Нерешительное пророчество.
Предсказание как тоска.
Одиночество.
Одиночество!
в мимолетном движенье
курка...
Не предсказывай мне одиночество,
словно пригоршню брошенных слез.
Даже если бы смертью закончилось.
Даже если бы я –
не всерьез...
Все прошедшее –
прошлое,
суетность.
Не судили мы –
не осудят нас.
Предскажи разговоры на кухне,
сигарет и вина аромат.
Предскажи мне последним,
предутренним
умереть.
У тебя.
На руках.

Верстает взгляд потрепанное небо.
И душит ночь прожекторами глаз.
Я в стольких окнах никогда и не был,
и никогда не буду, как сейчас.
Я стольких жизней не глотал ни разу!
Холодным и прокисшим молоком.
Невыпитый с утра, как кофе, разум.
Несъеденный душою в горле ком.

Верстай! Упущенное кем-то время –
песок, зола. Как символична грусть!
Я все по собственным шагам отмерил
и равнодушно взвесил чей-то груз.
Но, Боже мой, как много вас, исусов,
взобравшихся не на свои кресты!
Мне ваши чувства – горькая обуза,
и мне важнее вас простое "ты".

Верстаю... годы, но не расстоянья.
Трещит надломленный вчерашним снег.
Я для себя придумал наказанье:
казаться, но не быть с собой честней.
Я – еретик, пророк, немного ангел.
Наверное, такой же, как и все.
Не подвергаемый чужой огранке,
я все-таки попал в чужую сеть.

Летально... Каждая строка – летальна:
исход моих незавершенных чувств.
Но все, что можно разобрать детально,
так нереально, словно я был пуст...
Сегодня взгляд – в потерянное небо.
Свободна ночь от векторов стыда.
Я в стольких окнах никогда и не был.
И, может быть, не буду. Никогда.

А.Башлачеву
Опять кричит набат на площади заката,
Стирая с мостовой ржавеющую кровь.
Зловещее “долой!” трехцветно-серой дате.
Как искры от кремня, рассыпан блеск строев.

Здесь блеск и нищета спьяна зажали горло,
давясь окурком строф со свадебных столов.
Интимная поэзия, толпясь у горнов,
трубила о свободе – небе в потолок.

Машины занесло на плачущем асфальте,
и ты, мой друг, схватив прохожеский рукав,
был ослеплен пенсне из черных фар и фальцев,
сгубил сюртук стихов и сделался лукав.

А свадьба на “ура!” ломила крыши зданий
и молодняк в крестах скупал себе места,
в домах под цвет фаты мятежные пристанищ,
мечась, искали в год распятия Христа.

Распив за нову жизнь лучи дождя и гвозди,
фальшь маршев, стадион и там же под расстрел
кусали по груздю, не доставая гроздьев
рябины с русский бунт и с жидовской удел.

Сблевав под стол салат, лобзали грудь невесты,
купались в кружевах из лозунгов и стернь.
Кусала губы смерть, объятия отверзнув,
нечаянным плевкам через плечо гостей.

Твой гонорар за страх быть признанным в толчее –
жестокость кулаков, но после гнусных пьес.
Ты опоздал, мой друг, на свадьбу, а точнее
ты опоздал на жизнь: здесь воспрещен объезд.

Но, слышишь ли?– там гимн – чернобыльская птица
растравливает страсть, играя с женихом.
И вот… и вот Москва встает, чтоб породниться –
кто – с олигархом тюрьм, а кто – с Иудой ком.

Мы все разделены на бело-сине-красных,
и торжествует кровь на паперти отцов.
Расставим по печати всем, конечно, разной,
но большинству – значки казны и злобы слов.

У всех у нас, иных, тернистая дорога.
Так выпьем же за тех, кто – в путь, собрав багаж.
Закуривай, мой друг, на кухне: нас немного –
мы подождем тебя и выпьем яд из чаш.

Кидая по домам кусочки алой плоти,
завернутой в фольгу одежд, что нарасхват,
закат запястья жжет и мне… и я не против,
когда наркотик зла впускаешь мне, Москва!..

Спаси Бог тебя, мой город печали,
несбывшихся тайн и седин на венце.
Спасибо тебе, что знала вначале,
любила во славе, хранила в конце.

Хоронам – души отдушины, щели,
покинутых вен разветвления и –
хороним так с хором в теплой постели
всех прошлых прощаний твоих тупики.

Двоим и твоим – все равно и пошло.
Мой Ангел-хранитель – Аиду в обмен.
Стоим на своем вдовеющем прошлом
и стоим не только удавшихся ген.

Мне жалко тебя. Нас – в письмах фальшивых.
Прохожих, ухоженных дамой в домах.
Бежал бы. Бежал! Куда же вы живы?!
Сольетесь с шестым миллиардом в томах?

И вот меня – нет. За это прощали.
Прощались со мной. Целовали в лице.
Спасибо тебе, что знала вначале,
любила во славе, хранила в конце.

Мысли застыли. Дыханием влажным
Ангел спустился на Землю Христовен.
Все, что казалось подлинным, важным, –
фальшь и пустое.
Теплое небо растает в ладонях,
по капиллярам достигнет души –
станет светлее в этом дурдоме,
названном кем-то жизнь.

Чувства ожили. Ты, Ангел мой милый,
где-то вот здесь, чуть повыше предсердий.
Я замолю тебя всеми силами,
хоть бы до смерти.
Я упрошу Тебя о неизвестном:
что-то теснится – и рвется! – внутри.
Мне в этом мире нет больше места
и –
Ты меня
сотри.

Сегодня девять дней ее. И тихо
пьют водочку за траурным столом.
Иконка из-под хлебца светлолико
не в лица смотрит – в мысли напролом.
И сдавлено из ребер с диафрагмой
комками в горло бьется пустота.
Пусть все теперь – единый будет Враг мой,
чтоб той не повстречался, что взята.
Пусть все теперь – Единый будет Свет Твой:
мне, пьяному, Ты многое простишь.
Пусть ей дорога в тридцать будет светлой
и будет только ангельская тишь…
Сегодня девять дней ее. И тихо
пью водочку на кухне с малых доз.
Из красного угла мне светлолико
и грустно улыбается Христос.

Это цитата сообщения nickname Оригинальное сообщение

Она сказала: все висит на волоске,
а в лучшем случае несется по волнам,
а в худшем - из песка и на песке,
до ветра первого... Судьба ворвется к нам
значенья опрокидывать добра
и зла, крушить привычку, в этом смысле
мы, как вода, повиснем без ведра
в один прекрасный день на коромысле, -
опоры нет, защиты - никакой,
заранее готовиться - нелепость,
нет равновесья, призрачен покой,
где в должный час любая рухнет крепость,
ничто не возвратится - ни фасоль
в стручок, ни в землю ствол, который спилен, -
но, если силу не утратит соль,
все остальное как-нибудь осилим.

Это цитата сообщения mistress Оригинальное сообщение

Когда среди раздоров и сомнений
У всех исчезла почва из-под ног,
А ты под градом обвинений,
Единственный в себя поверить смог;
Когда сумел ты терпеливо ждать,
На злобу злобой низкой не ответил;
Когда все лгали, не посмел солгать
И восхвалять себя за добродетель.

Когда ты подчинил себе мечту,
Заставил мысли в русло повернуть,
Встречал спокойно радость и беду,
Постигнув их изменчивую суть;
Когда обман и происки плутов
Невозмутимо ты переносил,
А после краха снова был готов
За дело взяться из последних сил.
Когда удача выпала тебе
И ты, решая выигрышем рискнуть,
Все проиграл, но не пенял судьбе,
А тотчас же пустился в новый путь;
Когда, казалось, страсти нет в душе,
И сердце заболевшее замрет,
И загореться нечему уже,
Лишь воля твоя крикнула: «Вперед».

Будь то король, будь то простолюдин,
Ты с уваженьем с ними говорил;
С тобой считались все, но ни один
Кумира из тебя не сотворил;
И если, созидая и творя,
Ты вечным смыслом наполнял свой век,
То, без сомненья, вся Земля твоя
И ты, мой сын, достойный Человек!!!

Друг Другой, ты не тот, что мне выснился
посреди одиночества лет.
Мне с тобою - увы - и ни ввысь нельзя,
и ни вдаль - опусти шпингалет.
Руки внутрь, искривленные, тянутся,
но предсердья грехи цепенят.
Ты запри дверь, взгляни в окно глянцево
и забудь, Христа ради, меня.

Друг Другой, мы с тобой – одно целое.
Только видим мы с разных планет
этот мир, словно яблоко спелое,
в каждом высеянном Им зерне.
Ты – с планеты призвания радости.
Я – с планеты раскаянья слез.
Нам обоим хватило бы краткости,
коли кротость была бы всерьез.

Друг Другой, преткновенное – каменно,
и не будем же спорить о том…
Вот моё, чтобы быть должниками нам,
вот твоё – приютимся мы в Нем.
И оставим, оставим, оставимся.
И научим друг друга прощать.
Пониманья мы выстроим зданьице,
чтобы в двери его постучать…

Ю.С. Гордиенко

Хожу как неприкаянный
из дома – и домой.
А мне б испить раскаянья
да все свести б на ноль.

Грехи молитвой свременить.
Истлить вчерашний день.
Избавиться б от бремени,
коль знать бы как и где.

У Бога – искупление.
У дьявола – тоска.
Взалкал бы я спасения,
коль знал бы где и как.

Хожу теперь, прокаженный,
и глажу свет рукой.
Я собственная вражина
за будничной чертой.

А перед ней – юродивый,
а перед тем – урод.
У каждого свой подиум;
мой – полуразворот.

К тебе – измятым аверсом –
и черт не различишь.
К другим – забавным паяцем,
чтоб думали – малыш.

А на Суде предстану я –
как был, таков и есть –
немой и неприкаянный,
морщин и боли смесь.

Осталось совсем немного.
Осталось еще чуть-чуть.
Неверная это дорога.
Но это – единственный путь.
А дальше – по перекатам,
По пням, бездорожью, пыли.
Ругая Создателя матом
за то, что осталось вдали.
За то, что вчера еще – было,
а нынче распалось в мозгу,
за то, что кривлялось и ныло
на сердце, вводило в тоску,
а после – в депрессии, в стрессы;
что я, выбиваясь из сил,
держал одиночества прессы;
за то, что себе я простил.
И бросил, ушел и оставил,
исчез из сует суеты.
Остались рыданья у ставен.
Осталась фальшивая ты…

Легко и холодно.
Наркотик мысли не дает
уснуть. И режут дым глаза.
И фильтр пальцы жгут,
как щеку жжет
слеза.
И рядом – нож,
как зеркало кубической квартиры,
которое хотелось бы разбить
лишь оттого, что сказана неправда
неправдиво
и не любя посмел
не полюбить.
Смешно наивное
мечтанье,
что с помощью набора слов
все можно изменить.
Но в тыщу раз наивнее
смешное человечество
и зло,
которое не может быть.
Не может быть...
Мы были счастливы всегда.
Романтика как камни в почках
по весне...
и ветер, как симфония,
опять запутался на проводах.
И в струнах.
И во мне.
Невыносимее всего – понять, что все
не-вы-но-си-мо!..
Потом – тоска и многоточие
как выжженная сигаретой ночь...
и то, что каждый скрыл за собственным бессильем,
когда (не то чтобы)
не смог
помочь...

Задушенный потом вокзала,
засмоленный, дым папирос
струится по легким устало,
как соки – в ветвях
после гроз.

Потом успокоятся нервы
и в лужи обрушится дождь.
И осень последняя – стерва!–
сорвет с плеч пустое пальто.

И также пустым я уеду,
не взяв из былого багаж,
доверив свинцовому ветру
случайное слово –
"пока..."

И вновь проводница на завтрак –
заваренный чай чьих-то слез.
Но это останется в завтра
невыкуренных
папирос...

Ночь, чарующая чем-то...
Боязливо слышу голос
незнакомый: твой и чей-то –
незнакомой…

Ночь. Часы как чайки крылья:
скоро два и снам теснее.
Сигарету докурили
вместе с нею.

Ночь черна – свеча прощает
одиночеств очертанья
и сплетение нечаянных
мирозданий.

Ночь дает нам право вечность
поместить в одно мгновенье.
Говорят, что время лечит,
но – забвеньем.

Ночь. Безмолвье расписали,
ведь под утро оно нужно,
чтобы ангелы спасали
наши души...

Темно.
Остановилась память.
Пусто.
Последних тем, но тем,
скребущих чувства,
совсем не мно-
го –
это мой инстинкт.
Как – покурить,
когда уже один.
Темно.
Перегорели мысли.
Мутно.
Стихи меня ломают поминутно.
Как замшевелые обломки скал,
забытые в толпе:
легка –
тоска.
Лекго.
Быть сломанным намного проще.
А я не сломан.
Точка.
Вам?
Чего еще?
Навзрыд?
Навскидку?
Таки чтобы "ух"?
Читать
разрозненные
гены
вслух...

в искривленном делами подсознанье
гротескно, причудливо, живо
родятся мысли о маме
из детства – и непостижимо
затеряются в быт, в разговоры,
а слова – в дела и упреки
я из шапки из своей воровой
сотворю ей в прошлое дороги
пусть еще потеплится, родная,
и снежком прощаний разогреет руки
и посетует: одна я,
прислонившись сединой к хоругви
пусть еще,
назавтра с опозданьем
в четверть века,
задыхаясь снегом,
отсчитав все выдохи и зданья,
явит мне меня – и мимо
всех ей
улыбнется Бог с иконки
и попросит дать мне имя
и у самой кромки
прошлое опять вернет назад нас
в будущее искривление
наша жизнь – кривая и задана
и дана нам с тобой в искупление

Это цитата сообщения Proto_A Оригинальное сообщение

Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона.

А там, где нет закона - свобода!

Захвачен врасплох своей мукой.
Смотрю на тебя через дождь.
Дышу предстоящей разлукой.
И встречей, когда не придешь.

Разлито, забыто, но снова
в архивах всплыло и болит
Его одинокое Слово
средь этого мира "молитв".

Куда ты уходишь, уходишь?
Как время уходит, уйдешь...
И я провожу на восходе
сомнения, что это... ложь...

Проникну в молекулы мира -
прощу эту глупость за нас.
Я - все же дурацкий задира,
духовный буржуй, в ананас

кунувшийся мордой. Порукой
твои послужили слова.

Захвачен врасплох твоей мукой.
И кругом идет голова...

Это цитата сообщения Дмитрий_подмосковный Оригинальное сообщение

Читаю "Записи" священника Александра Ельчанинова. Знакомясь с "Записями" явно ощущаю присутсвие отца Александра. Вот что увидел сегодня:

"Предмет моих постоянных размышлений и наблюдений - греховная психология, вернее, психический механизм падшего человека. Вместо внутреннего постижения - рассудочные процессы; вместо слияния с вещами - пять слепых чувств (поистине "внешних"); вместо восприятия целого - анализ. К райскому образу гораздо ближе люди примитивные, с сильными инстинктами, неспособностью к анализу и логике. Какую греховную работу мы совершаем над детьми, развивая в них все черты падшей души."