Жизнь...
Встаешь с постели...Доброе утро?
Как дела? - чего новенького? - думаете мне это интересно?
Разговоры ни о чем, раговоры в никуда...жвачка для ума, заменитель сахара.
Не чувствую ничего - сгусток причинностей, последовательность заимствованных логических суждений, - чужих, чуждых - от этого не избавиться - это гены, это жилы, это Закон - надеяться что смерть что-то изменит? Убивать себя еще при жизни?
Мысли, существование - просто привычка, просто ничего не остается другого...
Вы раздражаете меня одним своим видом напыщенного-интеллекта.
Идти против себя - вечность...против своих ген, -ломать себя...Цена жизни длинною в борьбу - когда хочется одного, делать совсем другое - страдать мучаться...вечность. Сумасшедствие, тихо шифером шурша.
Просто привычка, привычка дышать одним воздухом со всеми, разделять со всеми хлеб и душу, натянуто улыбаться, когда кошки скребут на сердце...
Такая грандиозная ложь, такой блеф...
Мизер - в проферансе, - ты без одной и некуда деваться.
Жизнь, эх жизнь...хлеще любой никотиновой зависимости - зашиться, значит вскрыть вены.

Swiss Cheese heart knows...и дыры никогда не затянутся, могу лишь пеленать себя, путаясь в мягкой тишине, могу заливать себя кладбищенским безразличием, но не могу...не могу найти себя. Моя жизнь? В этом мире...в мире в котором я живу. И полынный вкус у этих слов, а суть их еще более горька.
Тянутся ниточки дней, жилы чужих жизней; хожу насвистывая мелодии чужих унылых и грандиозных существований, любуюсь на что-то пыльное на ветринах... не понимаю н-и-ч-е-г-о вокруг меня...ничего. Как будто кто-то окунул руку в ведро с гуашью, затем медленно провел ей по моему миру. Черная, подтекшая по краям полоса....а когда-то было что-то другое?.. Нет, это было всегда - уныло и безнадежно. Просто я не знал тогда...

Ступайте по воде и уйдете в небо...или просто промочите ботинки и подхватите насморк; так же еще вы, чувствующие, можете рисовать кусками своего сердца, своей кровью, на стенах частилищ писать истины, НО кто-то всегда сделает умнее, например в задницу себя поцелует - вот это в-с-е-м понравится. И не надо врать, - всем.
Не воротите нос - свернете шею отворачиваясь от себя.
Простите, я это не со зла, ведь и мне надо как-то жить, выживать в этом хмуром, скользком мире.
Это так просто быть собой, нэ? Просто раздовать направо и налево советы широкого потребления, прошедшие через сотню рук, знавшие тысячи толкований.

Качайся лампочка, качайся - брызгай дымным светом на бытовые драмочки, на белые тапочки - знаю, знаю будешь качаться, уворачиваться лишь пока я к тебе тянусь, пока ты еще нужна мне - маленькая звериная истина...

Стихи...когда уже тошнит, когда проклинаешь молчанье сотни раз, когда наждаком водят по сердцу - они рвутся из глотки...эта боль, эта безнадежность, это бесконечное стремление к концу...мои стихи, их еще много будет, больше чем меня когда-либо было...

Жизнь уходит на убыль,
Нажимаешь на газ
По инерции, силясь
Что-то пытаться;
Кинешь сквозь зубы:
“Я плевал на вас!”-
А самому нет силы
Даже улыбаться.

Свыкнуться с мыслью
- не доживу,
меня убьет никотин,
как лошадь – в пене,
живой – в гробу,
смазанной тенью
-не доживу.

Смотаны крылья,
Что бы было теплей,
Они теперь как…
Как простая одежда.
Были крылья –
Ныне драные полы плащей,
А вокруг зимний лес,
Холодный и снежный.

В моем городе,
в моем замкнутом тесном мире идет дождь: льет на мостовые, под ноги ослепших прохожих, смывая слезы с лица...
Смывая грязь, безобразие, красоту, правду, ложь - все истоньшается и исчезает, уходит прочь навсегда... лишь серые стены дождя в моем городе, да такие же серые стены домов, - почти одно и то же, почти...
Мир в котором идет дождь,
прелый, покрывшийся плесенью лжи, не живущий, доживающий...
Изображение размыто, что это? Прохожий? Нет, серая тень на стене...
Что это? Крест...могила? Нет...просто скрещенные куски арматуры...
Женщина под зонтом, - такая привлекательная, красивая, идеальная картинка...как? Зонт лопнул - тушь стекает по лицу, косметика смывается, уложенные волосы мокнут...кто вы теперь? Уже не женщина, нечто серое бесформенное н-и-ч-е-г-о...как вы лживы, а ведь достаточно...

...просто добавить воды.

В мире в котором идет дождь.

Буду снова писать жизнь на осколках разбитого зеркала, на руинах того кем был, привалившись к холодной стене склепа, который некогда был моим. Хорошо пить вино молчания на своей могиле было...особенно после тех пышных похорон которые мне устроили. Проклятие мылить только, при отстукивании пальцами ритма на клавиатуре, но почему бы и нет?Ведь инет это наше все, наша исповедь, наша заповедь, наше божество - с длинными добрыми щупальцами вокруг шеи, нашей шеи...

Я выспался достаточно для того чтобы писать - охотился на полуразложившегося медведя, купался в ванне абсента, курил во время бомбежки на крыше...люди бежавшие мне на втречу, но не ко мне лишь пожимали плечами и корчили безумные гримассы в ответ на вопрос от кого они бегут...а медленно шел по мостовой,отделанной булыжником. И мысли где-то у ног прохожих, и пальцы водят по стене - немой танец, может ли надеяться слепой на воздух в звездной высоте? Может. Только его там нет.
Мои сны...все это мои сны...

Октябрь такой бледный скушный, скушшный...листья- осколки, ледоход хиреющей желтизны по мостовым, умирает все, болеет желтой болезнью...
Осень просунула лисью морду в мою комнатку - шелестя оседают на пол ветхие книжные листья, древние и не слишком порции пищи из Общепита мировой культуры. Выплевываю это слово, а выплюнув тушу в нем сигарету...

Smile, motherfucking smile, по знакомой дороге и не в ад и не в рай...

KNOCKED OUT,
Всем прощайте, а кому-то до свиданья.
Закрываемся.

Боль...гримасса боли . Чужая боль стала моей болью...так. Как дрожат руки и стучит сердце. Ну за что?
Сегодня был чудный вечер познания,а теперь....все содрогается под ударами невидимой дубины.

Каждая глава этой книги разрушает что-то в мне.
О, Друзья будем же ПРОТИВ друг друга. Борьба и боль - везде где их нет, там нет ничего.
Когда я сидел в кафе и читал книгу, между моих пальцев пролезла муха и улетела прочь. Так все мухи должны лететь прочь от меня, вся грязь сохнуть и отпадать. Это важный символ.
Потом я гулял по улицам. Уже два дня проходят в борьбе. И радость теснит мне грудь, но ни с кем не должен я делиться ею - слишком болезненная и стремительная это радость, она как ярость.
Но неужели должен я убить мщение в себе? Неужели? Мне все равно, как это слово будет называться, иной смысл оно преобретет. Но мщение нужно мне.

[показать]
Моя любимая книга отложена в сторону. Закурив, я посмотрел на землю. Среди листьев и обрывков газет лежала маленькая пластмассовая двойка. Что это? Я не верю иллюзиям случайных событий. Символ?..Это мой путь, как расположить ее? Это лишь мне выбирать, я разверну ее так, как будет угодно мне.

...Ледяная тишина зимней ночи;босиком, запястья рук сомкнуты; кровь для никого. Боль, которая стала пищей. Высота от которой носом льется жизнь.
Высокий Дом.
Отребье умирает там...в моем доме.

Я знаю как расположить эту двойку.

Золотистая пшеница колостися на его полях. Единая, слитная, мягкая, она колышится под его легкое дыхание. Синь неба высока и недосягаема, Он смотрит на свои поля и улыбается.
Но что это? Что притаилось меж ровных прелестных колосьев? Это сорняк. Кто допустил его сюда, кто посмел?! И не один сорняк - много их среди золота, так же стремяться они расцвесть, сильные и своенравные. Но Он ни-за-что не позволит им. Эти поля были созданны для золота пшеницы, тщательно пестуемой - радующей глаз.
Ах, хотел бы я иметь серп или факел, чтобы придти на Его поля...и сжечь их...до тла. Погибнет все, и сорняки погибнут. Но они сильные и сызнова вырастут из пепла. Но Его пшеница уже не взрастет там...

Кто сказал это? Я чувствую, что-то неправильно здесь, ложь...скрытая ложь грандиозных и пустых вещей.

Как же я ошибся! Ниженаписанный стих - дерьмо.Дерьмо высшего сорта. Если бы я понял это раньше,когда вымучивал цедил из себя его ядовитые слова, то тут же бы остановился и порвал черновик в клочки. Отчего так?.. Первые строки были искренни, свободны и одиноки; услышав и записав их, я задумался о том почему я пишу и для кого...и в тот момент Он зашептал своим гнилостным шепотом другие слова. Дух стихотворения умер...дальше было лишь дело техники. Воистину даже самых лучших людей, Он может использовать, пусть даже косвенно, для того чтобы сбить меня с толку, столкнуть в грязь, показать какое я дерьмо!
Нет, мне надо отречься от всех! Чтобы он не мог использовать их образы, как болотные огни на моем пути, болотные огни указывающие путь в бездну.

...Я молча закатал рукава рубашки. Думаешь ты можешь сделать мне больно? -Он не сделал больно, он просто цинично избил меня.
...Все НЕ прояснилось. Повернул ручку и открыл эту дверь. Сколько всего обрушилось на меня, вылилось! Искал ясности, а оказался в самом темном из уголков чего-то.

Это невыносимо - не доверять никому, подвергать сомнению каждую мысль в своей голове, на предмет прихода ее извне. Он нашептывает мне свою ложь на ушко, маскируя ее под мои мысли.
Даже сейчас я пишу в раздумье: что из написанного Мое? Не издеваются ли надо мной?

Но все же я это чувтсвую, что-то изменилось...Раньше Ему было просто наплевать. Теперь этой ночью, первой после рождения, я, наверно, пережил
свой первый бой.

...При любом раскладе я бы остался один. Хорошо,что я теперь это понимаю. Не хотел бы упасть, не упал бы тогда - все в моих руках, в соответствии с моей волей. Но выбирая, получить ножом в спину или в грудь, я бы хотел стоять лицом и смотреть в глаза убийце.

Всю ночь я перемещался по чреву каменного зверя, отрыжкой которого стал. Устал также, как и после ритуала.

Писал стихи...нет, Я никогда не писал стихи...они писали мою судьбу(?), я рисовал что видел. Ложью было бы говорить,что это мое. Не я написал: "Ангел Боли","В клубе","Колдовская ночь" и прочее. Они лишь очерченные образы, символы...символы многого и многих. Я лишь проводник - провожу и провожаю. Хорошо,что это стало понятно. Интересно, что нашептало мне этот стих?

У мостов и под ними
В тоннелях метро
В этом газовом свете
Тусклого мира
Всем светит одно
Большое ничто
И нечто маленькое,
как слово "любимый"

На переферии
чужих судеб,
В ядерной зоне
чужих эмоций
Эго, как эхо
чьих-то побед
Кусок гуталина,
превратившийся в солнце.

Под анастезией
холодных ветров,
В этом каменном чреве
сытого зверя?
На одной ли из мокрых
крыш-позвонков?
Где Я?

Измеряя на глаз жизнь по собственной тени
Через рой мотыльков я как камень лечу,
Побеждая врагов я не познал боренья...
Для чего тогда все!??
Затушите плевками свечу.

А сейчас я просто возьму блокнот и уйду на всю ночь.

Глаза привыкают к темноте; что-то тяжелое упало на каменные плиты, что за ценность? Все равно не разглядеть, но стало легче. В зеркале стоит Черный человек, темный дым поднимается от очерченых оранжевым сиянием губ к глазам, которые Солнечное затмение. Темные думы в глазах его...
Лица не разглядеть...моего лица не видно. Я больше не ищу зеркал, лишь они находят меня. Я улыбнусь; робкая морщинка в уголке губ неуверенно проклюнется на затемненном лице и тутже исчезнет. Вдыхая дым я думаю о ней...
Знаешь, мир, я больше не радуюсь; сейчас когда ты взглянул мне в лицо сначала одним своим желтым глазом, потом другим, белым. Немного боли мне полезно...а еще больше одиночество. Ты подбросил мне что-то не то, я таких сластей не люблю, ты плохо знаешь мои вкусы. Хм, мой герой остался черным, мой смех стал блеклым и жестким.

Сегодня говорил с людьми и понял, что я слишком жесткий. Подумав, пришел к выводу, что нужно быть упругим, именно упругим, не жестким. Также надо быть, как щетина на лице мужчины. Чем чаще ее бреют, тем быстрее она растет. Я хочу, чтобы меня брили.

Сегодня я говорил с людьми, и люди смеялись надо мной. А потом в Юсуповском саду я видел рыбака, который удил рыбу, но поймал живого голубя на свой крючок. Глупый рыбак! Что ему делать с голубем?

Когда я буду удить рыбу, не хочу я видеть голубей на своем крючке; тем паче, когда буду я ловить голубей, не хочу находить рыбу в своем сачке.

Я видел старуху сегодня. Она шла и взгляд ее подпрыгивал: то под ноги смотрела она, то вперед. Глаза как маятник. Какая смешна та старуха! Не хочу я подобно ей прыгать своим взглядом. Идя своим путем, я смотрю вперед, всегда вперед. Не все ли равно по чему ступают ноги мои?

Радостно! Так мне радостно сегодня! Я иду и улыбаюсь.

Я никогда не думал, что кровь может быть такою разной. Она как снег, крупицы которого оседают на запястьях, она как медуза, мерно танцующая в зеленой воде, она как воздушнейшая и легчайшая из шалей, поцелуи через которую еще более сладки и нежны; она как сигаретный дым, она…как я…моя кровь.

Зеркало залитое кровью, скажи, это ты прошептало, что мои глаза как затмение солнца?..

Церковь моя, дом мой, кто сказал, что вы расположены дальше по этой дороге, и, что до вас еще нужно дойти?

Кто даровал мне эту блаженную усталость и ощущение свободы, не как у пса спущенного с цепи, но как у воина, вернувшегося домой.

-Это ты кровь моя, сегодня я пою хвалебные гимны тебе.

Сейчас, поздним вечером,почти ночью, я стою на балконе и курю, раскладывая по полочкам события дня, собирая мозаику событий моих снов. Сухие листья с мерзким скрежетом трутся друг о друга, откуда-то доносится звук, словно лопатой , ковыряют в каменистой почве...Зловещая ночь; меня пугают завывания, скрипы, рычание ниоткуда. Я понимаю, что это лишь механические звуки, ничего особенного. Но…город сейчас, как ворочающееся во сне чудовище…и все вокруг напряженно, неровно, нервно – нервный дым у сигареты, движения нервные. Бр-р…очень тихо вокруг…Silence...Silent...Silent Hill...мдя, вот уж катализатор для нервной деятельности.
Сейчас я буду вспоминать мой сон – пиши, и все станет яснее. Странные сны…


…На месте моего дома на Финском заливе, возвышалась над прочими домами, какая-то хмурая церковь, с стершимися фресками и осыпавшейся штукатуркой. Мы были там когда-то с какой-то группой людей. Что-то осматривали, заинтригованные слухами о убийстве; я не помню деталей, не помню с кем я там был, помню лишь, что страх выгнал меня наружу, где все остальные я не знаю…фрагменты сна рассыпаются, проклятая мозаика.

Я вернулся туда, это точно. Солнечным днем, я прошел по нашему участку, где растет лук чеснок и помидоры, и вошел внутрь. В прихожей церкви оказался бар, вернее обеденный стол большой и квадратный и стойка бара. Я стоял за стойкой, смотря на циновку, прикрывающую вход во внутренние помещения. Я не хотел туда идти, знал, что нельзя, страшно туда идти…Неожиданно циновку одернули, и навстречу мне вышел косматый, со вьющимися черными волосами и бородой до груди, монах (Монах, потому что одет был в коричневую рясу). Прогремел церковный колокол; я увидел, что по лицу монаха катятся слезы, подал ему руку. Он прижал ее к своей груди и обнял меня, этот огромный
монах…почему он плакал?

Вскоре в баре появились несколько людей, не помню сколько; видимо сидел с ними за столом, разглядел одного: прическа ежик, правильный нос, прямоугольные очки на переносице. Он еще хлестал водку из горла, кто-то упрекнул его. Все о чем-то говорили, никто не говорил со мной. Отвернувшись от них на несколько секунд, взглянул на дверь…когда снова глянул на них…Я уже стоял, а Они грудой навалились на кого-то, какая-то девушка истошно кричала и просила помочь. За грудой тел не видно было, что они с ней делали, только лицо ее с изогнутой напряженной шеей было видно мне. В руке моей оказался шест (откуда?) примерно моего роста шест, шест принадлежащий Этому месту, этой церкви. Мне было страшно, хотелось бежать. Запрыгнул на них, я стал втыкать конец шеста в эти расплывшиеся безликие лица – бесполезно – головы как из дерева, лишь звуки глухих ударов. Она кричала и лицо ее покрывалось пунцовыми пятнами, потом залилось густой синей краской. Стало понятно – все кончено. Пулей вылетел в дверь и побежал по знакомой садоводческой дорожке. За мной бросились трое, я точно знаю, что трое. В моих руках был шест, он мешал мне бежать, чувствовал они все ближе и ближе. Отбросил шест и понесся прочь с ужасающей скоростью…беги Форест, беги… Дорога повернула, справа увидел дом с плетнем – там живет мой приятель Дима. Обыкновенный человек, системный, несложный, обычный, как садоводство вокруг, принадлежащий этому садоводству. Дима стоял у плетня, что-то курил. Когда я подбежал к нему, он убрал пачку и пустил дым – предложив, мне по запаху догадаться, что за марка сигарет. “L&M?” – неуверенно спросил я. Он показал пачку – Мальборо Легкие. Все. Страх пропал – обычное садоводство кругом, дачники, дачницы, копаются в своих сорняках, пьют чай на верандах…ничего необычного – даже церкви не видно.

Но в церковь я опять вернулся, тем же путем, что и убегал. И снова сцена повторилась, опять вернулся к Диме в реальность. За некоторыми исключениями: я не дождался пока девушка посинеет и удрал, сбросив шест еще будучи на участке. И еще меня посетила мысль, они гонятся за мной или за шестом? Ведь, когда я выбросил его сразу, меня никто не стал преследовать. Шест принадлежит этому месту – оттуда ничего не вынести сюда.

Кто была, та девушка? Ощущение, что я знал ее. Может, она одна из тех с кем я приходил в Церковь в первый раз?

Что это за место? – х.з. Я не сновидец и не толкователь снов. Для меня это был просто кошмар.

И все таки нет? Церковь была построена на Моем участке, на месте Моего дома…это и есть мой дом в который я всегда возвращаюсь? Это единственное место которому я принадлежу (хех…сразу отель “Дельфин” вспоминается) ? Единственная моя реальность – реальность неизбежная, но которой я боюсь и всегда убегаю – в привычную мне систему?
Тогда церковь – Мой дом, Мое Я, мое страшное будущее, а Дима и садоводство – безболезненная привычка к комфорту, спокойствию. Так я понимаю мой сон.
Но разве стоило остаться там, в церкви. Смотреть во что превращается, взывающая о помощи девушка? Смотреть спокойно и хладнокровно.

Я боюсь своего Я, бегу прочь...

Дождливый день. Дешевое кафе “Яблоко”. Дешевая попсовая музыка. Сел за крайний столик, заказал себе пива и сухариков. Официантка уходит, я достаю “Так говорил Заратустра” и пачку L&M. Вроде обыкновенный день, но я-то знаю, что он не будет таковым. Потягивая пиво, читаю “на блаженных островах”

…Поистине, через сотни душ шел я своею дорогою, через сотни колыбелей и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие сердце часы…

Воистину пришел час великого расставания. Время для молота обрушиться на безобразный камень. Безобразие будет сопротивляться, говорить, мол, лишнее и так отвалилось от тебя комьями сухой грязи. Но мне нужно совершить символ, жест, ритуал, который встанет словно верстовой столб на моей дороге. Боль сломит сопротивление. Неважно что придется носить одежду с длинными рукавами. Сегодня ночь преображения, палец завис над кнопкой esc. Пусть я говорю с пафосом, сегодня он мой глашатай и вестник. Роль Морхэллена сыграна до конца.

Пепельницы меняются быстро, не удается потушить две сигареты в одной. Я заказал кофе “Эспрессо”. Один из нас не вернется сюда, другой вернется, но это будет уже совсем другое место…

Война...война никогда не кончается. Из реальности, усталой от войны, это чудовище перекочевывает в умы людей. Там она развивается, как раковая опухоль, прогрессирует, люди становятся агрессивными, им невыносимо нести всю эту злобу в себе и тогда, зверь вырывается наружу - люди празднуют начало войны - праздник смерти. Но эта злоба, вырвавшись наружу, уже неподвластна человеку - скоро человек пресыщается, устает от войны. ...Рано или поздно войне в мире приходит конец. Но хитрая тварь бессмертна, она снова возвращается на задворки нашего подсознания, чтобы в темном углу ждать своего часа. Этот цикл бесконечен - война в голове - война в реальности - война в голове... Не оттого ли, стал я таким злобным,нэ?