Одиночество...
10-12-2004 16:26
Карелия Морозова:
Четыре стены, земля и потолок,
Повесили на сердце тяжелый замок,
Тихая злость, отчаяние,
А у обидчиков нет раскаяния.
Все чувства стали невидны для других,
Что заняли место чужих,
Шелест страха отступил,
Жалость в злости утопил.
Одиночество в полной тишине,
Колючие слезы при новизне,
Стержень из стали окрепнет внутри
И нет восхищения от восходящей зари.
Неприкаянность, как раненый зверь
Бегает вдоль стен, отыскивая дверь,
Нервы, как струны скрипки -
Тонки и не вызывают улыбки.
Израненное тело, сердце, душа
Живут, чувства в человеке круша,
В этом нет их вины
Существование их похоже на сны.
Заточение, боль и урок -
Разорвался надежды кружок,
Жизнь давно не бьет ключом -
Окружение наносит удар мечом.
Жажда жить живет от упрямства,
С губ желают сорваться слова хамства,
Но замкнулось в себе существо -
В нем разорвался идеал, божество.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Карелия Морозова:
Четыре стены, земля и потолок,
Повесили на сердце тяжелый замок,
Тихая злость, отчаяние,
А у обидчиков нет раскаяния.
Все чувства стали невидны для других,
Что заняли место чужих,
Шелест страха отступил,
Жалость в злости утопил.
Одиночество в полной тишине,
Колючие слезы при новизне,
Стержень из стали окрепнет внутри
И нет восхищения от восходящей зари.
Неприкаянность, как раненый зверь
Бегает вдоль стен, отыскивая дверь,
Нервы, как струны скрипки -
Тонки и не вызывают улыбки.
Израненное тело, сердце, душа
Живут, чувства в человеке круша,
В этом нет их вины
Существование их похоже на сны.
Заточение, боль и урок -
Разорвался надежды кружок,
Жизнь давно не бьет ключом -
Окружение наносит удар мечом.
Жажда жить живет от упрямства,
С губ желают сорваться слова хамства,
Но замкнулось в себе существо -
В нем разорвался идеал, божество.
Дождливый пофигизм...
10-12-2004 16:25
автор: Кристина Келлер
Поезд вынырнул у автострады, навстречу сонному городу. Город зевнул и затолкал состав обратно в метро. Пассажиры равнодушно смотрели в окна на длинные ряды кабелей в темном тоннеле. Пьяная женщина неопределенного возраста спала, свернувшись, на сиденье. Воздух вокруг густо пах мочой и перегаромю.
Динамик проснулся и неразборчиво выплюнул название станции. Расслышавшие повернулись к выходу.
Тоннель одинаковых колонн. Скользкий каменный пол. Неизменный эскалатор. Люди, серой массой вливающиеся на подъемник. Здесь всегда всё теряет пол, возраст, расу и становится одной странной амебой, размножающейся на выходе у турникетов отдельными серыми фигурами.
Московский дождь похож на сахарную пудру. только мокрую и прозрачную. В такую погоду, почему- то особенно пользуется спросом свежая пресса. Заголовки- вопросы и фото на первой странице. Правда, ответы к ним давно предусмотрены и повторяются по давно отработанной схеме. Географические точки и цифры: где что взорвали, кого и сколько погибло. Если далеко и русских нет. это не интересная газета. А если есть, то виноваты исламисты. Кто такие исламисты в газете не объяснялось..
Из окна желтого такси, заваленного пожелтевшей листвой, выглядывал грустный водитель. Над машиной высилась надпись о том, что бы зарабатывать до 1000$, надо позвонить по номеру 000-00-00 и стать таксистом. Водитель поднял свои странные желтые глаза. Вид у них был какой то больной. Наверное, те деньги оказались бешеными и сильно его покусали. На переходе стояла газель с синей полосой. По ней белыми буквами читалось слово “милиция”. Внутри сидели те, про кого читались буквы, курили и играли в азартные игры.
Толстая серая крыса лениво перешагивала через миску с едой. Рядом лежала большая собака, положив голову на лапы, и вздыхала..
Стрелки на часах подползали к десяти.
...Начинался последний день рабочей недели.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
автор: Кристина Келлер
Поезд вынырнул у автострады, навстречу сонному городу. Город зевнул и затолкал состав обратно в метро. Пассажиры равнодушно смотрели в окна на длинные ряды кабелей в темном тоннеле. Пьяная женщина неопределенного возраста спала, свернувшись, на сиденье. Воздух вокруг густо пах мочой и перегаромю.
Динамик проснулся и неразборчиво выплюнул название станции. Расслышавшие повернулись к выходу.
Тоннель одинаковых колонн. Скользкий каменный пол. Неизменный эскалатор. Люди, серой массой вливающиеся на подъемник. Здесь всегда всё теряет пол, возраст, расу и становится одной странной амебой, размножающейся на выходе у турникетов отдельными серыми фигурами.
Московский дождь похож на сахарную пудру. только мокрую и прозрачную. В такую погоду, почему- то особенно пользуется спросом свежая пресса. Заголовки- вопросы и фото на первой странице. Правда, ответы к ним давно предусмотрены и повторяются по давно отработанной схеме. Географические точки и цифры: где что взорвали, кого и сколько погибло. Если далеко и русских нет. это не интересная газета. А если есть, то виноваты исламисты. Кто такие исламисты в газете не объяснялось..
Из окна желтого такси, заваленного пожелтевшей листвой, выглядывал грустный водитель. Над машиной высилась надпись о том, что бы зарабатывать до 1000$, надо позвонить по номеру 000-00-00 и стать таксистом. Водитель поднял свои странные желтые глаза. Вид у них был какой то больной. Наверное, те деньги оказались бешеными и сильно его покусали. На переходе стояла газель с синей полосой. По ней белыми буквами читалось слово “милиция”. Внутри сидели те, про кого читались буквы, курили и играли в азартные игры.
Толстая серая крыса лениво перешагивала через миску с едой. Рядом лежала большая собака, положив голову на лапы, и вздыхала..
Стрелки на часах подползали к десяти.
...Начинался последний день рабочей недели.
За моей спиной шёл дождь.
10-12-2004 16:24
Шёл медленно, устало останавливаясь на каждом шагу, то и дело прикуривая от низких разгорающихся тяжёлым металлом облаков, негромко втягивая сырой асфальтный воздух и хлюпая по лужам, остающимся от моих размокших ботинок. За сутулыми плечами поднималось облако встревоженного пара остывающей летней улицы, и звенели тихонько пыльные клумбные цветы, расставаясь с огарочным зноем долгого дня. Дождь шёл, меряя секундами выпавшие серые слёзы, и на каждом стёршемся камне оставалась тонкая влажная вязь его шагов. Расправлялись, как старая гофрированная бумага, побледневшие лица, наполнялись прерывистым дыханием растворённые лёгкие, в которых, казалось была утеряна последняя искра жизни.
Навязчиво и дико в этой душной мгле прокричали остроугольные часы, что на приземистой кирпичной башенке молчали все двенадцать лет. Так глубоко и темно проглядывали с покарёженного циферблата, поскрипывая, водили резными заржавевшими стрелками и неспешно день за днём пересчитывали рассыпавшиеся кусочки времени, но - молчали. И подстреленной чайкой разорвали мутное напряжение.
Одни обернулись, бесцельно скользя отрешённым взглядом по хрупкому кирпичу часовой башенки. Другие судорожно сжали лопающиеся от древней, поросшей спутанным мхом, боли границы нескольких миров и в безумном, небывалом отчаянии побрели навстречу северным ветрам, подставляя сердце льду, а мысли - пустоте. Третьи повернули в тьму, оставляя последние глотки воздуха нераспитыми. Они потеряли крохотный, нежный, трепетный цветок - надежду, и яростные ветра, прохладный, исцеляющий дождь и проснувшиеся в день переплетения веков часы стали для них безумно далеки.
Был ли среди них и ты?..
А глаза мои отяжелели от пролитой влаги, руки стали плавкими и прозрачными, как воск. Мягкий, беспрерывный дождь опускался всё ниже, пригибая надломленные деревца к земле, осыпая сонную траву водопадом бесцветных брызг, заполняя выеденные печалью рытвины на недвижимом сердечном плато водяным шёпотом, скользящей грацией струй.
Как будто кто-то позвал меня?.. Беспричинная грусть, матовая, светлая, забилась в предплечьях. Неузнанный, неуслышанный, забытый в едкой суете - кто ты? Почему так тих и обессилен голос твой, когда, шипя и сияя, льётся освобождённый дождь с туго натянутых небес, даря минутное дыхание этой умершей долине?..
Молчит отсыревшая земля.
Молчит подсвеченный блеском капель ветер.
Молчит угрюмое, запахнувшееся небо.
Только дождь-бродяга, подвернув полощущиеся в стылой воде брюки, шёл за мной. Мимо текли обескровленные, разбитые лица хранителей серебряной мечты и обведённые кровавым перстом страдания, потерянные лица вечно одиноких. Лица тех, кто ступил за грань смежившихся миров, в густую, как застарелый коньяк, тьму, таяли сумеречной дымкой, неверно отражавшей исчезающие черты. Проносились столетия, возрождались и умирали тысячи планет, гасли и вновь озаряли небосклон своей красотой звёзды, а они всё так же шли по трём извечным путям: дорогой верящих в любовь, тропою погасивших свечи надежд и неровной, узкой колеёй обманутых.
А за моей спиной шёл дождь. И в редеющем тумане были видны лишь поседевшие горы, иссыхающие реки и безлюдные, немые города. Всё так же холодны были мои руки, всё так же сухи и бледны - плотно сомкнутые губы. Каждый раз, когда сходятся в непримиримой, слепой вражде миры, стоящие на последней ступени лестницы в никуда, растягивающие этот последний пролёт, словно в это время суждено родиться Спасителю, который никогда не придёт, каждый раз я чувствую, слышу, ожидаю тебя, непрощённый. И всегда ошибаюсь.
Преследуемой нескончаемым серым дождём, составленным из пролитых в горьком оцепенении слёз, идти мне по чётко-прямой дороге, сложенной на непрожитых судьбах. Идти ещё тысячи лиг. пока колкое дыхание дождя не остудит и моё задыхающееся горло
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Шёл медленно, устало останавливаясь на каждом шагу, то и дело прикуривая от низких разгорающихся тяжёлым металлом облаков, негромко втягивая сырой асфальтный воздух и хлюпая по лужам, остающимся от моих размокших ботинок. За сутулыми плечами поднималось облако встревоженного пара остывающей летней улицы, и звенели тихонько пыльные клумбные цветы, расставаясь с огарочным зноем долгого дня. Дождь шёл, меряя секундами выпавшие серые слёзы, и на каждом стёршемся камне оставалась тонкая влажная вязь его шагов. Расправлялись, как старая гофрированная бумага, побледневшие лица, наполнялись прерывистым дыханием растворённые лёгкие, в которых, казалось была утеряна последняя искра жизни.
Навязчиво и дико в этой душной мгле прокричали остроугольные часы, что на приземистой кирпичной башенке молчали все двенадцать лет. Так глубоко и темно проглядывали с покарёженного циферблата, поскрипывая, водили резными заржавевшими стрелками и неспешно день за днём пересчитывали рассыпавшиеся кусочки времени, но - молчали. И подстреленной чайкой разорвали мутное напряжение.
Одни обернулись, бесцельно скользя отрешённым взглядом по хрупкому кирпичу часовой башенки. Другие судорожно сжали лопающиеся от древней, поросшей спутанным мхом, боли границы нескольких миров и в безумном, небывалом отчаянии побрели навстречу северным ветрам, подставляя сердце льду, а мысли - пустоте. Третьи повернули в тьму, оставляя последние глотки воздуха нераспитыми. Они потеряли крохотный, нежный, трепетный цветок - надежду, и яростные ветра, прохладный, исцеляющий дождь и проснувшиеся в день переплетения веков часы стали для них безумно далеки.
Был ли среди них и ты?..
А глаза мои отяжелели от пролитой влаги, руки стали плавкими и прозрачными, как воск. Мягкий, беспрерывный дождь опускался всё ниже, пригибая надломленные деревца к земле, осыпая сонную траву водопадом бесцветных брызг, заполняя выеденные печалью рытвины на недвижимом сердечном плато водяным шёпотом, скользящей грацией струй.
Как будто кто-то позвал меня?.. Беспричинная грусть, матовая, светлая, забилась в предплечьях. Неузнанный, неуслышанный, забытый в едкой суете - кто ты? Почему так тих и обессилен голос твой, когда, шипя и сияя, льётся освобождённый дождь с туго натянутых небес, даря минутное дыхание этой умершей долине?..
Молчит отсыревшая земля.
Молчит подсвеченный блеском капель ветер.
Молчит угрюмое, запахнувшееся небо.
Только дождь-бродяга, подвернув полощущиеся в стылой воде брюки, шёл за мной. Мимо текли обескровленные, разбитые лица хранителей серебряной мечты и обведённые кровавым перстом страдания, потерянные лица вечно одиноких. Лица тех, кто ступил за грань смежившихся миров, в густую, как застарелый коньяк, тьму, таяли сумеречной дымкой, неверно отражавшей исчезающие черты. Проносились столетия, возрождались и умирали тысячи планет, гасли и вновь озаряли небосклон своей красотой звёзды, а они всё так же шли по трём извечным путям: дорогой верящих в любовь, тропою погасивших свечи надежд и неровной, узкой колеёй обманутых.
А за моей спиной шёл дождь. И в редеющем тумане были видны лишь поседевшие горы, иссыхающие реки и безлюдные, немые города. Всё так же холодны были мои руки, всё так же сухи и бледны - плотно сомкнутые губы. Каждый раз, когда сходятся в непримиримой, слепой вражде миры, стоящие на последней ступени лестницы в никуда, растягивающие этот последний пролёт, словно в это время суждено родиться Спасителю, который никогда не придёт, каждый раз я чувствую, слышу, ожидаю тебя, непрощённый. И всегда ошибаюсь.
Преследуемой нескончаемым серым дождём, составленным из пролитых в горьком оцепенении слёз, идти мне по чётко-прямой дороге, сложенной на непрожитых судьбах. Идти ещё тысячи лиг. пока колкое дыхание дождя не остудит и моё задыхающееся горло