[показать]


Зарисовка №1. При смерти.

Осенний день медленно переползал в осенний вечер: предсказуемо-холодный, предсказуемо-мокрый, предсказуемо-тяжёлый… Ещё одна пожухлая, словно листва, прелая концовка, и гамма несбывшихся сказок за плечами. Истории, проплаканные ветром, проплачены людьми. …Потому, что привыкли к паутине осенней грусти. …Потому, что привыкли умирать под вальс последнего листопада. …Потому, что привыкли ждать спасения ещё с весеннего рождества. …Потому, что любят осеннюю сырость и промоченные ноги, осеннюю бежесть красок и безысходную паклю. А угасающий вновь и вновь пейзаж тонко и неуловимо, как и всегда, переплетается новыми мечтами и надеждами. И чья ж в том вина, что лучше всего мечтается находящемуся при смерти человеку?


Зарисовка №2. Одни на всех слёзы.

Капля медленно скользит по стеклу, медленно стирая никому неведомую грань, оставляя за собой невидимый след. И лишь потом окажется, что капель было много, что иногда одна из них встречала другую, они сливались воедино и продолжали свой путь вместе… Только кому это всё важно? Кому, кроме самих капель? Встретились – не встретились, расстались – не расстались, исчезли – не исчезли, никому больше нет до этого никакого дела… Люди стирают их не задумываясь просто, чтобы… протереть стекло. И никто не замечает, что здесь – на грани между теплом помещения и хладом внешнего мира – здесь на обычном оконном стекле кто-то рождается и живёт, любит и умирает… А ведь и вся жизнь людей, кажущаяся такой сложной и такой важной, – это только капля на стекле – протёр тряпкой, стёр сразу с десяток и не заметил. А что делать? …Жизнь такова. И не нам её судить – только мыть стёкла.

…А там – за окном – осенние туманы и дожди. Там звон битого стекла и хруст, и скрип осколков под босыми ногами. Там ветер ускользающих отношений, невидимые высоты прожитого и позабытого. Опавшая листва выглядит невинной, взывает к невиновности, но вновь и вновь топчется ненавистью. Ранние сумерки – поздние сумерки, какая разница, если у людей одни на всех слёзы – слёзы раненной в самое сердце каблуком осени.

Зарисовка №3. Милая сердцу помойка.

«Из заветного фиала
в эти строки пролита,
но увы! не красота…
Только мука идеала.»

С ностальгией вглядываясь в окружающий пейзаж, запоминая его малейшие детали и образы, мучительно пытаешься понять его притягательность и очарование. Кажется, что ответ рядом. Кажется, стоит лишь охватить взглядом всё то, что так дорого, но незримо, и ответ придёт. А всё нет его – и человек грустит той безотчетной грустью, на которую лишь он один, быть может, и способен. Долго стоит он так, прислонившись к оконной раме, вглядываясь лишь в дымку осеннего вечера и фиолетовые облака горизонта, а когда вместо осенней измороси появляются кусочки снега, становится похожим на статую. Но человек ещё жив. И всё кажется ему, что не капельки застывшей воды – этот снег, а погасшие угольки чьего-то пламенного сердца, невидимый огонёк которых должен его согреть. Вот только снежинки чуть только притронувшись к его, до срока поседевшим, волосам таят, превращаясь в прохладные капельки воды, и тепла от них всё никак не получается. Человек оглядывает чуть прикрытую первым снегом грязь, и, всматриваясь в это блестящее, нагое в своей чистоте великолепие, никак не может вспомнить всё то, что было так мило его сердцу… вопреки. И эта переливающаяся, сладкая, радужная красота снегов не радует его душу, последним несбыточным желанием человека было бы увидеть то, что ему дороже холодной красоты, насильно подаренной небом: помойка сырой осени и острый ветер в лицо занимают все его последние мысли.

…А первый снег всё падает. …А человек замерзает. И умирает.