Даниил задался целью пофотографировать на поэтических чтениях (читала Кристина Зейтунян-Белоус в Доме русской книги).
Кристина читает стихи на двух языках
Я спрашиваю у фотографа: "Ну, как чтения прошли на твой взгляд?"
Он отвечает: "Нормально... Только вот я не понял ничего ни по-русски, ни по-французски, кроме названия одного стихотворения "Таракан" и другого "Комар". Как думаешь, это нормально?". "Ничего страшного, -- отвечаю. -- В твоём возрасте важно уже то, что ты прислушиваешься к стихам. А понимание никуда от тебя не денется."
Даниил сфотографировал Кристинины картины. Вот одна из них.
А потом и сам сфотографировался вблизи от Кристины, посчитал для себя за честь быть запечатлённым рядом с поэтом.
Впечатления сильные, но не сказать, чтобы приятные.
Заброшенное начало строительства современного здания (вверху - Пергамский Акрополь)
Святая София в Константинополе. Великий храм! Его начал строить в первой четверти 4-го века император Константин. От постройки ничего не осталось в результате пожара, и потом на этом же месте в 6-ом веке был построен Юстинианом великолепный храм, на отделку которого ушло невероятное количество золота и драгоценных камней.Когда он его построил, он сказал: "Слава Тебе Боже! Соломон, я тебя
Город Пергам.
[448x336]
Лавка, в которой торгуют миниатюрами, выполненными на пергаменте
Пергам -- древний город, упоминания о котором встречаются за 3 тысячи лет до Рождества Христова. Секрет изготовления пергамента (кстати, он делается не из свиных шкур, а из козьих!) хранят в этом городе и по сей день.
Это была столица весьма могущественного Пергамского королевства, простиравшегося от Средиземного моря до Мраморного моря. Впоследствии королевство вошло в состав Римской империи, так как один из королей был холост и умер бездетным, завещав всю свою державу Риму. В первые века христианства здесь была христианская община, которая построила знаменитый Пергамский храм, упоминающийся в Апокалипсисе. Здесь, кстати, проповедовал сам апостол Павел.
Руины Пергамской церкви, о которой упоминается в Апокалипсисе
И вот мы видим Пергамскую церковь, вернее её останки. Развалины сии никак, увы, не культивированы. Какое унылое и страшное зрелище! Двери заложены кирпичами, окна забиты фанерой, это не музей и даже не складское помещение. Просто разруха и запустение.
Руины Пергамской церкви, о которой упоминается в Апокалипсисе
Крупные хлопья снега на пути в Трою
План города
Троянский конь, существующий ныне в виде парковой скульптуры
Хвост Троянского коня: вид снизу. Деревянные волокна
Турецкие банкоматы
Возвращение
Выпал снег. Кое-где он лёг простынью. На асфальтах закисло, зато деревья тронуты волшебством. Автомобили под шубой. Игрушки на свалке возле дома почернели и лишились того идеалистического обаяния, которое получали из детских рук. Африканская молодёжь, не признающая подштанников и рукавиц, щеголяет в шапках-ушанках.
Выпал снег.
Брат за мной смотрел в щель.
Эквилибристы... Эквилибристы...
Ниже нуля.
Рассматриваем бумажные деньги.
Водяные знаки всё те же.
Деньги другие.
Выпал снег.
Брат мне погрозил шомполом:
"Спи. Спи.
Я пошёл в кабинет."
Дверь захлопнулась и тут же со скрипом распахнулось маленькое слуховое окно.
Брат за мной смотрел в щель, отпластовавшую Коряжму (город в Архангельской области)
от Щелья-Юра (Коми). Карта местности истёрлась на сгибах.
Хочешь путь проторить в Микунь?
Ночью сельдь в окошко выкинь.
Парадокс в том, что снег не выпадает в той местности.
Он идёт, как пьеса с аншлагом на театре.
Он валит, как толпа подростков из клуба речников после сеанса.
Из снега торчат водокачка и универмаг "Эвкалиптус".
А летом снег отступает, ревниво давая понять, что уходит не навсегда.
После снега остаются мёрзлые комья земли, Коми-земли.
Остановка в старом селеньи.
Помнишь ли, куда ты пришёл?
Люди здесь лежат как поленья:
Хорошо,
Но не ровно.
Кто считает старые брёвна,
Спичками сверкая во сне?
Люди там лежали неровно.
Выпал снег.
[336x433]
Один отставник попросил своего знакомого, который нигде не числился, с армией и силовиками никогда связан не был, да к тому же ни работы, ни прописки не имел, ПРОСЛЕДИТЬ за неким господином. Задание своё отставник оформил таким образом, что парень ухватился за него как утопающий за соломинку: шутка ли, получить почти полторы тыщи евро за две недели непыльного времяпровождения? Отметим в скобках, что дело было во Франции, а господин, за которым парню предназначалось присматривать, французом-то не являлся, то ли серб, то ли хорват какой-то -- из русскоговорящих. Со слов отставника выходило, что вряд ли полиция станет всеръёз относиться к жалобам этого хорвата, ежели он разоблачит или заподозрит слежку. Когда же парень усомнился в своей профпригодности, бравый отставник заверил его, что задача наблюдения сводится не столько к сбору информации, сколько к некоему психологическому давлению на клиента, который чего-то там не поделил с бригадой строителей-нелегалов. Парню было строго предписано напоказ себя не выставлять и ни под каким видом в общение с объектом не вступать. Раз в три дня парень будет приходить в автоматическую камеру хранения на Лионский вокзал и забирать свой гонорар, триста евро. В той же ячейке будет лежать и записка с номером телефона, по которому он должен наговаривать на автоответчик десятиминутный отчёт о проделанной работе. Его, впрочем, несколько обеспокоило то обстоятельство, что отставник с первого же дня считает необходимым "шифроваться" и прекращает все личные контакты со своим подчинённым, не оставив тому никаких концов (на протяжении двух лет они виделись иногда в русском клубе, выпивали вместе, но ни адресами, ни телефонами так и не обменялись...). Парень попытался было обсудить это с работодателем, но тот лишь отшутился, дескать, не надо делать из мухи слона. И добавил: "Когда понадобишься, я сам тебя найду". Что ж, ударили они по рукам, и парень с энтузиазмом приступил к исполнению своих новых обязанностей. Первый день прошёл без приключений: господин много ходил пешком и ни с кем не встречался. Но уже на второй день с парнем нашим стали твориться странные вещи... Проторчав битых три часа на улице перед подъездом дома, где жил хорват, парень собрался уж было уходить на обед, как вдруг увидел своего подопечного. Тот вышел из дверей, огляделся по сторонам, быстро пересёк проезжую часть и скрылся в доме напротив, выронив по пути какой-то свёрток. Выждав минут десять, парень завладел находкой, развернул упаковку и обнаружил пучок человеческих волос... А хорват тот по указанному адресу так и не появился. Сначала парень приходил туда регулярно: триста евро, вынутые из ячейки камеры хранения, его очень приободрили. Потом стал появляться всё реже и реже... К тому же отставник-то, работодатель, тоже исчез, как в воду канул, и обещания своего не выполнил: первый гонорар оказался последним. В течении десяти дней парень периодически названивал по телефону и общался с автоответчиком. Поначалу он был вежлив, потом ругал отставника, докатился до площадной брани, костерил его на чём свет стоит. Бесполезно. Ответом ему было лишь механическое шуршание звукозаписывающего устройства. Тогда он отнёс свою находку -- свёрток с волосами -- в камеру хранения и закрыл их в ячейку. Вернулся через сутки, проверил. Волосы на месте. Он снова бросил монеты в щель, захлопнул дверцу. Вернулся через двое суток. Ячейка заблокирована, и чтобы её открыть, нужно обращаться к администрации. Этого парень делать не стал, плюнул на всё и пошёл восвояси. И что, скажите на милость, что же это такое было?
В начале прошлого века футуристы сообща ставили оперу «Победа над солнцем», написанную на музыку Матюшина. Размышляя о слабостях рода человеческого, я часто с негодованием вспоминаю название этого произведения. Какая такая победа над солнцем, будь она неладна, когда мы и самих себя-то победить не в состоянии, когда прихоти, слабости и изъяны продолжают руководить нашими душами? И вот, как бы иллюстрируя перманентное поражение в невидимой брани, предстаёт перед мысленным взором ряд вещей, неровных и куцых, начиная от обоев, подклеенных жевательной резинкой и заканчивая нелепой эссеистикой, написанной чисто внешне, формально, при явной недоношенности содержания. Вот если бы застила взгляд некая «победа над солнцем», тогда пренебрежение «мелочами» ещё можно было бы списать под общий баланс высокой цели. Но как быть, когда пелена ослепления вдруг сошла, и среди мелочей, среди всего сора, низверженного и отринутого, обнаружилась печальная фигура жизни, так и не прожитой по-человечески?
У Леонида Андреева в «Рассказе о семи повешенных» есть персонаж, который клеит коробки в клинике для душевнобольных. Он доволен созерцанием плодов своего творчества, ибо НЕ ЗНАЕТ о том, что они бесформенны и корявы. Именно это счастливое неведение и роднит его с представителями так называемого «озорного искусства» и артистами первой волны art contemporain. Вторая волна ознаменована торжеством кича, и здесь уже нет места ни кустарям-одиночкам, ни наивным изобретателям велосипеда.
Пластическое искусство, маркированное как «современное», имеет свою более чем тридатилетнюю историю. Послевоенный всплеск абстракционизма завершил эпоху модерна (отметим в скобках, что искусствоведческая терминология тавтологична, ведь и «modern», и «contemporaine» обозначают одно и то же) а затем, пережевав и выплюнув постмодерн, поп-арта и прочая иже с ними, налилась соками «современность» искусствоведческая, терминологическая. Причём термин сей сродни хамелеону, он до краёв напитан той окраской и температурой, которые потребны рынку.
Некоторые по инерции ещё продолжают причислять к современникам и Василия Кандинского, и Хуана Миро, но для подавляющего большинства активных со-деятелей современности «новой формации» это уже архаика. Эстетику сегодня выводят на сцену под видом падчерицы супермаркета. Никаких лабиринтов и борхесов с их ветвящимися насаждениями. Никакого релятивизма. Всё сводится к эксплуатации одной-единственной идеи. Даже оборотни стали линейными, одномерными и односторонними, начисто вытеснив нелинейных оборотней-симулякров образца 70-ых
Светлой памяти художника А.Путова посвящаю эти строки...
Вот и не стало Саши Путова… Унесла его река времён.
Художник Александр Путов жил сплошной жизнью сердца, тонко, слёзно и безошибочно чувствовал трагические узлы-сплетения творчества и бытия. Он сопереживал талантливым молодым бездомцам, всегда поддерживал их советом, а зачастую и материально. Под его крылом отогревались художники Батусов и Молев, музыканты Арчугов и Давшан... Хорошо помню, как он кормил меня греческими сэндвичами в Монтрое... А однажды (дело было в сквате возле Троицкой церкви) безо всякого сожаления располовинил свой запас красок, стоило мне лишь заикнуться о том, что у меня кончились материалы... Саша обладал несомненным даром притягивать к себе заблудившихся фантазёров, искателей и недотёп; он радовался как ребёнок, когда встречал в окружающих биение мысли, движение к подлинности.
Один из друзей художника, Константин Семенов, пишет (цитирую по сетевой публикации): «Творчество Путова дорого не лычками известности. Его имя – во всемирной энциклопедии художников, но не это убеждает в том, что Александр Сергеевич Путов, 1940 года рождения, выпускник вечернего отделения Московского Архитектурного института, и другие подробности биографии, большой художник. Рисунки... В них вся его боль. Сострадающая душа, выплакавшись, очищается, освящается слезами. Особенно внутренними, невидимыми… Плакать можно мелодией, стихом. Или линией рисунка…»
А вот ещё одно короткое свидетельство, найденное в сети: "В 1965-66 гг. Саша Путов уже создавал сложные композиции, центром которых была личность, страдающая от духовного гнёта. Многие Сашины рисунки изображали покалеченные системой души («глухие души», «хромые души», «слепые души» как в «Драконе» Е. Шварца). Гротескный мир, представавший на этих рисунках, был скорее отталкивающим, чем прекрасным..."
В 80-ые годы Александр Путов эмигрировал в Израиль, затем оказался во Франции. Здесь с ним произошла таинственная и мистическая история, в корне изменившая его судьбу…
В Париже он присоединился к группе бродячих артистов-клошаров, которые жили в помещении заброшенной фабрики. Один из его соседей на протяжении двух лет изготавливал из найденных на улице тряпок пятиметровую фигуру лошади. Другой прибивал гвоздями к доскам птичьи остовы… Однажды соседи разъехались-разбрелись кто куда, и Саша остался на фабрике ночью совсем один. Лёжа в тёмном и неотапливаемом закутке, он с особенной остротой и отчётливостью переживал заброшенность человеческого существа, собственную инаковость и некоммуникабельность (отметим в скобках, что по-французски он не говорил, и вообще "язЫками" не владел никакими, кроме русского и живописного). Вот тут-то его и посетило неодолимое желание испытать судьбу. Какое-то время Саша сопротивлялся нахлынувшему на него искушению, но кольцо одиночества сжималось так беспощадно... что он не выдержал, вскочил, живо вскарабкался под самую крышу и, балансируя раскинутыми как крылья руками, побежал по тонкой поперечной балке, пересекавшей в вышине огромный прямоугольник цеха. Внизу покачивались смутно различимые остовы станков и скульптуры в стиле "арт-клош". На полпути Саша Путов оступился (а в этих словах уже скорбно высветился штрих-пунктир наивно-тавтологической этимологии: Путов – путы – путь...) и... рухнул вниз, примерно с высоты третьего этажа. Очнулся. Живой. Голова цела. Однако сам превратился в улитку, в оползень, когда – пядь за пядью – преодолевал (со сломанными ногами!) расстояние до знакомого закутка. Прошло несколько дней, а соседи всё не возвращались... Ноги распухли. Горячка. Бред.
Ну, а дальше всё случилось как по мановению волшебной палочки. На фабрику из любопытства заглянула Сильвия. По счастливой случайности эта француженка понимала русскую речь. Кроме того, произошло нечто уж совершенно невероятное: она сумела разглядеть в этом заросшем, одичавшем и больном клошаре-иностранце и благородную душу, и высокие помыслы, и невероятный накал идеализма. Сильвия перевезла Сашу к себе, выходила, вынянчила его, стала его женой и соратницей на долгие годы. В приливе сил, нежности и ответственности Саша написал за короткий период тысячи картин. Некий коллекционер предложил ему обменять все эти работы на дом в пригороде Парижа. Так, можно сказать, в результате своего
Вчера Даниил спросил: "Мама, а чем ну, эти, абейки отличаются от гепсиков?" Мама отвечает: "Тем, что мёд дают. Был такой философ, Пьер Абеляр, кстати, он в Мелуне жил, так вот, "Абеляр" -- значит пчеловод " . А мне тут же вспомнился писатель Кортасар с его нелепыми надейками и фамами. То, что может умилять у ребёнка в семь лет, для писателя в семьдесят выглядит убийственно, ставит под сомнение всё его творчество..
Акутагава всё-таки молодец! Выходец из позапрошлого века (1892-1927), он нашёл в себе смелость применить малые формы в прозе ("Жизнь идиота"), заведомо отказавшись от структуры изложения и сюжетной связности. Подобная смелость вполне ожидаема нынче от авторов журнала "Черновик", например, но весь фокус-то в том, что при нынешних литературных обстоятельствах это уже и не смелость вовсе, а поставленная "на поток" отработка известного приёма, как у фонетических поэтов-звукописцев отрабатывается всегда одно и то же: либо разъятие слова ("комок -- ком мок" -- Н.Азарова, "не ссы лайся" -- Б.Констриктор), либо частичная инверсия ("тень шорох тени и нет хороших" -- С.Бирюков; "вы логово головы" -- встречается у многих, в т.ч. у меня). Ну, а Акутагава всё-таки молодец, ничего не скажешь.
Марсель – город контрастов. Ну, например, свежая рыба в порту стоит баснословно дорого, зато билет на поездку в метро действителен на предъявителя в течении часа, и вам его запросто отдаст бесплатно кто-нибудь из пассажиров на выходе.
Теперь об архитектуре. Может быть, она уже отменена за ненадобностью?.. Узкие улочки, загрязнённые и вонючие, ползут от старого порта вверх, как нити паутины. С каждым шагом всё глубже погружаешься в депрессивную атмосферу сквата или гетто.
Тесные двух-трёхэтажные клетушки с полутораметровой высоты входными дверями, узкие окна, сплошь завешенные неряшливыми гирляндами из простыней, штанов и рубашек. На стёклах – там, где ещё сохранились стёкла! – лежит вековой слой пыли. Колониальные ароматы, витающие над многочисленными бакалейными лавками, способны сразить наповал незадачливого европейского путешественника.
Тротуары, на которых и без того-то двум пешеходам не разойтись, перегорожены мусорными баками и автомобилями; мотоциклетки с рёвом и грохотом проносятся мимо, грозя отдавить вам ноги. Это так называемый итальянский стиль вождения, «с места в карьер».
Как и в Париже, центр города пересечён прямой линией, на одном конце которой располагается уменьшенная копия Триумфальной арки, а на другом – некое подобие Эйфелевой башни. От вокзала Св.Чарльза вниз, словно широкая ковровая дорожка, тянется бульвар, прошитый посередине двумя нитками трамвайных путей.
По рельсам бесшумно катятся вагоны, дизайн «никель-хром», однако их внутреннее пространство ранжировано как-то неэргономично, в сидениях не учтена поясница сидящего... Не по-людски как-то.
Надписи на несуществующем наречии, выгравированные на стеклянных пластинах, украшают вход в одну из немногочисленных станций марсельского метро. Кажется, что это буквальное воспроизведение «Стихов на неизвестном языке» Генриха Сапгира.
Теория «характерной плотности», неизвестная никому, кроме её создателя, гласит о том, что при определённых условиях события принимают форму сквозного потока обстоятельств внешнего мира. Поток сей имеет тенденцию к уплотнению, отсюда и «характерная плотность». Люди внезапно становятся допотопными персонажами, вокруг которых разбросаны знаки и символы, недоступные логическому объяснению...
Поднявшись на марсельский «Монмартр», мы с О. зашли в храм, посвящённый встрече Марии с Елизаветой.
169 лет назад в этом храме играл на органе Фредерик Шопен, о чём и сообщалось в мемориальной таблице, прикреплённой к фасаду.
И тут мы стали случайными свидетелями репетиции немецкого хора. Причём первое произведение прозвучало как гром среди ясного неба: они пели по-русски! Это был небольшой фрагмент литургического песнопения, евхаристический гимн, исполняемый перед причастием...
Ну, а потом ноги сами привели нас к Бернардинскому Театру. И мы оказались на фестивале «современной нетекстуальной письменности», АртОраль. В театре, в постановке Алексиса Форестье, шла пьеса «Чистилище-парти», сочетающая элементы дадаизма и предметно-музыкальных импровизаций в стиле «андерграунд».
Характерная черта современного художественно-драматического прорыва – многомерная синхронизация. Вспышки света, слайды, движение, музыка (гитара и частотно-генераторные синтезаторы типа «Поливокс»), пение... Причём тексты из Данте звучат по-итальянски, а из Кафки – по немецки, но зачарованность действом столь высока, что, думается, каждый из зрителей с негодованием бы отринул мысль о том, чтобы подвергнуть эти тексты переводу. Всё и так понятно без слов. Пластическая полилингвистика.
А вот и почтовые ящики из марсельской парадной.
...Праздник книги в Марселе проводится ежегодно, с 11-го по 12-е октября.
В этом году под книжную выставку отвели площадь в районе Старого порта. На площади соорудили два павильона: один побольше, для многотиражных издательств, и второй, в котором выставлялись и мы, для книг ручного изготовления.
Страница каталога марсельской выставки.
В качестве экспозиционной «изюминки» мы решили представить книги из... мыла. На первый взгляд идея парадоксальная: везти мыло в Марсель (как известно, этот город знаменит на весь мир своими мыловарнями).
«Стихи, написанные для укрепления букв». Мыло, пять страниц.
«Вся память мира сосредоточена в куске мыла». Мыло, три страницы.
Экспозиция в целом вышла весьма впечатляющей: здесь было много технических находок и диковинных идей, практически все участники продемонстрировали высокий уровень мастерства.
Стенд журнала «Стетоскоп».
Данилка с бабушкой в метро (сент. 2008)
Даня на празднике света в Шартре, в сопровождении женщины-стрекозы. Ему и боязно, и смешно одновременно.
Инода слова выжигают по живому рваные дыры, оставляя после себя пепел и золу, как после гиперболоида инженера Гарина... Представьте себе человека, который, тяготясь соображениями болезненного, ревностного самолюбия, настраивает поисковую машину интернета таким образом, чтобы вычитывать все упоминания его имени. О, как он трясётся, предвкушая возможный и невозможный ущерб! Как он перелопачивает горы чужих дневников и записных книжек! Его опережающее негативное отношение протискивается всюду, сквозь серверы, веси и города: уж не надкусил ли там где-нибудь кто-нибудь его драгоценное, лелеемое имя? И уж поверьте мне, повод для скандала вседа найдётся. Вот таким -- воистину сверх-вдумчивым! -- читателем моего дневника, его клевретом и пожирателем ещё не занявшихся на корню страниц и фрагментов стал один наш парижский певец, имени которого, уважаемые читатели, я больше не употребляю, советую и вам изъять его из своего речевого обихода, во избежание недоразумений.
Знаменитые городские часы в Руане.
Взгляд на ту же самую улицу изнутри часовой башни.
На крыше часовой башни.
Маленькая потайная дверца в часах.
Взгляд из часов.
На подступах к аббатству Св. Михаила [700x525]
Каменные пластины, прикреплённые к стене церкви.
Вид сверху; бойница.