Такой вот товарищ с неистовой бородой. Домовой или лесовой, майский жук или майянский дух - предъявляет архитектуру лица своего, смотрит внимательно.
Яшма, змеевик, деревянные бусины, полтора десятка видов японского бисера, пара бубенчиков.
Живёт теперь у замечательного режиссёра Таи Зубовой.
Улица скатывается вниз к реке, а выстроенный в горизонталь угол лестницы возвышается, вдаётся в пейзаж, поднимая вид на другой берег, храня всегда ветер - и тополя прежние, хоть время уходит в трещины асфальта как в плохо справляющиеся ливнёвки. И кто-то швыряет вдоль дороги стакан солнечного нефильтрованного - белые брызги летят, летят лёгкие листья и сор, облака идут над рекой. Порывистый ветер обещает дождь. Угловой дом в два этажа, в верхней комнате с двумя окнами встык мечтала жить. Волны ветра в плюще, в пляске теней. Берег за берегом, лёгкое лето, лёгкое сердце. Летит дорогой пейзаж.
мои внутренние часы остановились где-то здесь - в каждом единственном раз за разом июне. закрываю глаза, а там золотистое свечение зелени ли, пыли ли, лая, скрипа качелей и голосов стрижей, длинных теней послеобеденного времени - этой чудесной бытовой шелухи, уютно копощащейся по краям налившегося солнцем круглого начала лета, в недвижной прогретой сердцевине которого косточкой я.
(нашла в траве - с порядочного жука ростом, гранёный, прозрачный, сверкающий невероятным зелёным, - в свои пять была уверена, что изумруд; прибежала домой, сунула его под кран, чтобы увидеть, как цвет заиграет в воде, - и с ужасом непоправимого почувствовала, как гладкие грани выскальзывают из пальцев, и мой сияющий зелёный скрывается в тёмном отверстии слива.)
(все эти вольно или невольно отпущенные вещи - овеществлённые следы присутствия, вошедшие в ткань мира, одинаково доступные и интеллигентному взгляду с двумя высшими, и щенку или муравейнику; без разницы, сложная ли это бисерная вышивка или характерное словцо интонации. отзвучавший и переданный дальше сквозь себя факт существования другого - это скорее онтологическое утверждение, нежели игра в имя автора. просто остаться быть - в чьей-то памяти, в чьём-то существовании; уронить что-то маленькое в недосягаемую щель житья-бытья, и может быть потом оно прорастёт.)
каждый июнь приходит и становится та погода, что нанизывает все мои годовые кольца разом насквозь, и это такая открытость, которая одновременно дом и утрата. кружат эти двое, поворачивая ко мне то одно, то другое лицо, течёт неизбывный июнь, солнечный, неделимый луч.
https://vk.com/album33550365_244826006 - ещё картинки
эта история, вопреки палисандру александровичу, начинается с пустяков, простых вещей, случайных пауз, боковых улиц, обочин мироздания, своеобычных сбивок ритма бытия, трагической - в смысле её одиночества - уникальности. накручивает круги, разрастаясь в комедию, развиваясь в фарс или развеваясь по ветру. те же лица в новых и новых декорациях, кажущихся, искажающих'ся. автобус поворачивает, трамвай поворачивает, самолёт ложится на крыло. набирает обороты карусель, в своё вращение вовлекая страны и стены, сор и цветения, моря и реки. головокружение сангрии плаца дель соль, головокружение тридцать восьмого градуса долготы цельсия, головокружение первой тибетской жемчужины. разгон, гонг, колокольчики, рассыпающиеся осколки цветного стекла ложатся в узор снова и снова, ворочается ось. те же лица годы спустя, слова замыкаются через время, ещё и ещё поворот - отцентростремились, теперь центробежничаем.
с этим ветром совершенно сумасшедший свет, поминутно меняющийся, падающий отовсюду. пляшут облака и деревья. решительно опоздала всюду сегодня, раздобыла для сугреву перца и кофе и мотаюсь в ветре площадей и пространств что твой лист рубероида. дремлю у окна. изредка открываю глаза - каждый раз совсем новый мир.
это не радость безудержного самопроявления, не буйство интуиции, а ненавязчивое удовольствие кристаллизующейся точности. вырастающая воздушная архитектура, проявляющаяся, мерцающая, соединяющаяся в отражении. нечётная точка, симметрия времени, ветка, прямая как свет. как сосновый лес похож на готический храм; чуть золотящиеся строгие зайцы солнца колышутся на кончиках игл.
за подобным удовольствием можно взбираться вверх к скалам и озёрам, или вот устроиться на полу циферблата среди скрипящих ног стульев стрелок, вверившись ребятам из InEnsemble.
На закате за третьетажным окном моим, сравнявшимся с талией тополей, происходит нечто чудесное. Вот брызги золотого и карминного стекают в складках коры, в стеклах вещей. Вот желтым и серебряным подрумянились бока веток, а мягкий бело-серый воздух запутался в веточках помладше. Глухой коричневый тени ствола, а за ним чаша синеватой прозрачной прохлады. Из земли сочится ярчайший зеленый. Вот медленный бег рыжих солнечных зайцев, несколько минут длится прыжок с подоконника на стену. Схлопываются фиолетовые и голубые створки ракушки-вечера. Необоримое движение тел небесных, тел земных (кто-то кидает в окошко ключ на восемь, кто-то курит с балкона, реют над всеми алые маки на чьем-то просохшем белье). И эта картина смены цветов, разлитой подвижной радуги среди всего так ярка и так одновременно незаметна, что - можно бы написать что-то вроде "перехватывает дыхание", но нет, дело в том, что ты, я, все - просто продолжают дышать и длиться в этом уходящем и возвращающемся цветении. И это офигеть как.
...Так называемая рефлексия – это просто мое чистое присутствие при являющихся вещах, которые мы почему-то считаем «нашими мыслями», а это раннее касание настоящего мира. Мы как слепые циклопы или мамонты среди этих легких ранних вещей, почему-то приписываем их себе и нарушаем их. ... Где сам человек? Он невидим и неуловим. Не при человеке – рефлексия, а то, что криво называют «рефлексией», это человек, трудный, неуловимый, не вещь, смотритель всему, имеющий себе заботой Целое.
(дневник, апр. 89)
(буквы свалялись) (гадание на собственных мыслях)
видимыя выя вымыта
невидимыя вымарана
тай, Кай, уж май
осколки лакай
веди, сходство!
уста кустам!
снова это межеумочное время, кости года - не то опавшее, не то оттаявшее, голое. натаскали с балкона сухих листьев, шуршат по ковру. раскидали сахар, а я забуду и буду удивляться, что за белое такое по столу. уж пара дней прочь, а вот вдруг всё ещё на краешке стола рассыпанный сахар. это как никто не смотрит на спинку уличного фонаря или другие дома пыли: карман времени со сквозной дыркой, такая погода.
Давным-давно видела сон: мерцающий молочный свет, холодный воздух, мокрые и чёрные ветви с красными ягодами переплетены в бесконечный просторный куст, а внутри него большая птица с голубыми перьями на крыльях.
Об этом и вещь, а ещё о птичьем зрении, о луне и ходе небесных тел, о внутренней индейщине.
Резная кость, содалит, коралл, лава, перья сойки, прозрачное стекло, японский бисер, стеклянные глазастые когти.
Стеклянные линзы закреплены так, что можно смотреть сквозь них - пропускают свет и цвет, отражают мир в миниатюре, а ещё работают как увеличительное стекло.
Листик падает - стоп-кадр, рассмотреть все прожилочки, блики, клетки, - падает дальше. Каждый миг есть этот наиподробнейший стоп-кадр мира, в каждой точке. Эта головокружительная скорость происходящего, неостановимый портрет, сливающийся с собой. Сейчас, сейчас. Все миллионы рифм и удачных композиций - возникают, распадаются, и это ничего не значит. Сон и сразу наяву. Есть и нет. Есть-нет. Одно. Изменяющиеся повторения, раскручивающееся по спирали эхо. Движущаяся в каждом месте себя симметрия открывается непарной точкой. Маленькое пятно, удерживающееся пока в фокусе: те самые черты, индивидуальность, заострение и заострение, противовес, предельная концентрация: возможность любви. Повторяющееся эхо, повторяющееся до тех пор, пока не станет самим собой: вот оно уже не эхо. Возникает мелодия, такая всерьёз музыка, неизбежный всерьёз существования - немного игра, затаённый смех. Предельная точка концентрации распадается, оставляя за собой время, место. Поверх всех масштабов просто - есть.
Или нет -
Ничего не значит.
В воспоминаниях Всеволода Петрова про Хармса меня поразила одна деталь; она и у Шубинского упоминалась, потерявшись среди других, а тут так ярко: бумажный абажур для лампы, на котором Хармс нарисовал "очень похоже и слегка - но только чуть-чуть - карикатурно" портреты друзей, чаще всего заходивших к нему. Такая точная вещь: это всё один свет, проходящий сквозь этих чуть нелепых от близкого рассмотрения людей, вот в этом домашнем кругу, кругу от лампы.