Одно время я работал в Москве на станции метро Калужская. Там был очень длинный подземный переход. В том переходе, прямо перед выходом на улицу часто играл мужик на синтезаторе. Ну как играл... Как умел играл.
Был он каким-то ненормальным. Может больным был. Как минимум очень странным. Вид имел суровый и угрюмый. Денег за свое творчество не просил. Часто ошибался, сбивался при этом и заглядывал в ноты. И начинал снова с места остановки. Ситуацию усугубляло то, что играл он в основном известные классические произведения. Ну а издевательство над Бетховеном как-то не особо приветствовалось прохожими.
Мне даже казалось, что такое музицирование было для него чем-то вроде терапии или послушания. Ну как-бы он преодолевал себя, выступая публично.
Чудовищные звуки, которые он извлекал из синтезатора, были слышны уже в самом начале перехода, когда самого "маэстро" еще не было видно. И вот однажды случилось чудо.
Выйдя из метро, я услышал Музыку. Я узнал звуки знакомого инструмента, доносились они из того же дальнего конца перехода, но это были чудесные звуки! Я не знаю, как играл сам Бетховен, но он явно был бы рад такому исполнению своего шедевра.
Ежедневная терапия, видимо, начала приносить свои плоды - мужик начал Играть!
Правда в итоге оказалась простой и даже какой-то жестокой. Подойдя ближе, я увидел, что мужик стоял рядом с синтезатором с видом провинившегося школьника. Музыку из инструмента извлекала пожилая женщина, действительно похожая на учительницу.
Когда я проходил мимо, она закончила играть, сказала мужику что-то вроде "Вот как надо, учись!", забрала с асфальта свою авоську и пошла к выходу на улицу.
Через несколько секунд за моей спиной вновь раздались прежние нестройные звуки синтезатора и плач несчастного глухого немца.
P.S.
Я вспомнил эту историю, выходя вчера из метро. Это была другая станция той же оранжевой ветки. У выхода из перехода сидел тот же мужик, с тем же синтезатором. Играл. Бетховен плакал уже десять лет.
Напейся пьяной! Напиши мне глупостей в фейсбук!
Давай сегодня поменяемся местами?
Как-будто я такой весь из себя приличный друг,
А ты про койку выражаешься словами.
А утром, перечтя поток нескромных эс эм эс,
Ты съешь печенья круг, свой чай со льдом мешая.
Из твоего ребра ко мне вернется старый бес
И будет пить двойной эспрессо вместо чая.
Пятый вагон - колыбель рок-н-ролла.
Драйв, настроение, снова и снова.
Парень с гитарой - посыл для ютуба.
Поиск. Боб Дилан. Вот оно - чудо.
Девушка. Трубка. Разбиты коленки.
Он. Выяснения. Вещи. Застенки.
Я, как арбитр. Ужасная доля.
Лучше Боб Дилан. Я пьян, но не более.
Третий айфон. Почему? Для прикола!
Маша, медведь, вся начальная школа.
Каждый из нас запрещен к перевозке!
Лак для ногтей и Шекспира обноски...
Свободный мальчик гуляет со свободной девочкой.
И, собственно, совсем не важно чья тарелочка.
Всему свое.
Колеса ждут. Заряжен тонус в электричество,
Как качество переходящее в количество,
На пол белье
Печальным символом разбросано:
Барбосам, с носом, папиросами
Лежит. Грустит?
А снег - он завтра, он с капризами,
И под ногами с укоризною
Хрустит. Хрустит.
Октябрь нагло и жестоко
Вступил в права.
Листва опала. Одиноко,
Едва-едва
Висит на ветке жалкой тенью… "Последний из... "
И, будто одолев сомненья,
Ныряет вниз.
Проходят дни, идут года неведомо куда,
Но я хитер, я с возрастом своим договорился.
Договориться, в сущности, такая ерунда,
Ведь он же средний, с ним недавно кризис приключился.
Волненья в экономике проходят стороной,
Мелькают новости, как отраженье чьих-то судеб.
Сказал ему - давай переживем тридцать седьмой.
А дальше? Ну а дальше... Дальше...Дальше будь что будет!
Попытки договора в данной теме не редки -
Он видел жизнь и понимал с усталостью поэта,
Но в осень предпоследнюю рождаются стихи,
Блистает свет и в театр покупаются билеты.
В июне год прошел, за ним сентябрь, за ним зима.
Вновь выпал снег. Опять идет крестьянин с кобылицей...
Весна уже без Пушкина. Такая вот весна...
С тридцать восьмой весной поэт не смог договориться.
В двадцатом веке "тридцать семь" - наверно перебор.
Дрова рубили, щепки жгли, героев не считали.
И в том, что за доносом смертью следовал террор,
Виновна вся страна, а не один "кровавый Сталин".
И это перешли, и надо как-то дальше жить,
Любить, рожать, работать. Коммунизм сиял звездою.
А тут Война. И снова выбор - быть или не быть?
За тысячу лет моя земля не видела покоя.
Век двадцать первый не герой, скорее формалист.
Прикрыта импотенция страницей договора.
Передо мною на столе пустой бумажный лист,
И цифры три и семь в его углу немым укором.
Я волен написать на нем стихи или рассказ,
Иль просто, скомкав, сжечь его к чертям - чай не последний!
А стрелки на стене уже заканчивают час,
И дремлет на диване пес, уткнувши нос в колени.
Вчера двадцать третие, завтра восьмое –
Меж гендерных праздников нету покоя.
Мы видимся редко. Почти незнакомы.
Казалось бы, плюнуть и бросить оковы.
Злосчастия вирус разбужен весною.
С простуженным сердцем, с больной головою,
Хихикает бес – борода вся седая,
Чуть ткнет под ребро, он, как я, понимает,
Что врядли мы будем когда-нибудь ближе:
Она Новый Год встречала в Париже,
А я затерялся в российской глубинке,
В моем Инстаграмме другие картинки.
Да, врядли мы будем когда-нибудь ближе:
Она едет в Альпы кататься на лыжах,
А я упражняюсь в премудрости бега –
У нашей зимы не допросишься снега.