БЕТТИ

Была ты молчалива, Бетти,
Была ты холодна, как. глетчер,
Когда тебя при лунном свете
Я целовал в последний вечер.

На пустыре,
При лунном свете,
От фонаря не отличимом,
Ты мне была чужою, Бетти,
Не знаю по каким причинам.

Но только знаю, что сначала,
Еще за стойкой бара, в Сохо,
Упрямо ты не замечала,
что было мне чертовски плохо.

А было мне чертовски плохо.
Кончался отпуск на рассвете.
Ты мне была чужою, Бетти.
Совсем, совсем чужою, Бетти.


ДЕЖУРЮ НОЧЬЮ

По казарме, где койки поставлены в ряд,
Я иду и гляжу на уснувших солдат.

На уставших и крепко уснувших солдат.
Как они непохоже, по-разному спят.

Этот спит, усмехаясь чему-то во сне.
Этот спит, прижимаясь к далекой жене.

Этот спит, не закрыв затуманенных глаз,
Будто спать-то он спит, но и смотрит на вас.

Эти двое из Глазго храпят в унисон.
Этот сыплет проклятья кому-то сквозь сон.

А у этого сны, как подснежник, чисты.
Он - ладонь под щекой - так доверчиво спит,
Как другие не спят. Как спала только ты.
Он, я думаю, первым и будет убит.


(C) В. Лифшиц

ЗДРАВСТВУЙ, МИЛЫЙ

3дравствуй, милый! Расскажи,
Как ты жил все эти годы?
Много ль в жизни знал свободы?
Не притерся ли ко лжи?
Не потеряна ль тобой
Ясность мысли, свежесть чувства?
Ну, а как насчет искусства?
Не сыграл ли ты отбой?
Впрочем, может быть, теперь
Ты обрел покой и счастье, -
Это было бы отчасти
Оправданьем всех потерь?..

Собеседник мой небрит.
Жаждет выпить кружку пива.
Он из зеркала глядит,
Улыбаясь как-то криво.


КВАДРАТЫ

И все же порядок вещей нелеп.
Люди, плавящие металл,
Ткущие ткани, пекущие хлеб,
Кто-то бессовестно вас обокрал.

Не только ваш труд, любовь, досуг -
Украли пытливость открытых глаз;
Набором истин кормя из рук,
Уменье мыслить украли у вас.

На каждый вопрос вручили ответ.
Все видя, не видите вы ни зги.
Стали матрицами газет
Ваши безропотные мозги.

Вручили ответ на каждый вопрос...
Одетых и серенько и пестро,
Утром и вечером, как пылесос,
Вас засасывает метро.

Вот вы идете густой икрой,
Все, как один, на один покрой,
Люди, умеющие обувать,
Люди, умеющие добывать.

А вот идут за рядом ряд -

Ать -

    ать -

        ать -

            ать, -

Пока еще только на парад,

Люди, умеющие убивать...

Но вот однажды, средь мелких дел,
Тебе дающих подножный корм,
Решил ты вырваться за предел
Осточертевших квадратных форм.

Ты взбунтовался. Кричишь: - Крадут!..-
Ты не желаешь себя отдать.
И тут сначала к тебе придут.
Люди, умеющие убеждать.

Будут значительны их слова,
Будут возвышенны и добры.
Они докажут, как дважды два,
Что нельзя выходить из этой игры.

И ты раскаешься, бедный брат.
3аблудший брат, ты будешь прощен.
Под песнопения в свой квадрат
Ты будешь бережно возвращен.

А если упорствовать станешь ты:
Не дамся!.. Прежнему не бывать!..
Неслышно явятся из темноты
Люди, умеющие убивать.

Ты будешь, как хину, глотать тоску,
И на квадраты, словно во сне,
Будет расчерчен синий лоскут
Черной решеткой в твоем окне.


(C) В. Лифшиц

МНЕ СТАЛО ИЗВЕСТНО

Мне стало известно, что я никогда не умру.
О нет, не в стихах - понимать меня нужно буквально.
Был вечер. Темнело. И дуб на холодном ветру
Угрюмые ветви качал тяжело и печально.

От всех навсегда отделен я незримой стеной.
Вы все - не на век, а мои бесконечны ступени.
Останутся тени от тех, кто сегодня со мной,
А время пройдет - постепенно исчезнут и тени.

И ты, дорогая, ты тоже покинешь меня.
И, все испытав и уж сердца ничем не согрея,
Пойду по земле - никому на земле не родня,
Ни к чему не стремясь, никого не любя, не старея.

Мне как-то приснилось, что я никогда не умру,
И помнится мне, я во сне проклинал эту милость.
Как бедная птица, что плачет в осеннем бору,
Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась.


ЭЛЕГИЯ

За годом год и день за днем,
Без бога в сердце или с богом,
Мы все безропотно идем
По предначертанным дорогам.

И тихо, исподволь, не вдруг -
За этим уследить не в силах -
Все уже делается круг
Единомышленников милых.

Одни, - числа им нынче нет,
Живут вполне благополучно,
Порывы юношеских лет
Давно расторговав поштучно.

Другие, потерпев урон
Из-за незнанья здешних правил,
Шагнули в лодку - и Харон
Их через реку переправил.

H невдали от той реки
Я тоже начал понемногу
Жечь письма, рвать черновики,
Сбираться в дальнюю дорогу.


(C) В. Лифшиц

ЗАЗЫBAЛЫ

Вопят на рынке зазывалы,
3а шиллинг надрывая глотку:
Один расхваливает розы,
Другой исландскую селедку,
А третий - в котелке потертом -
Те патентованные средства,
Что избавляют от проблемы -
Кому же оставлять наследство...
Я тоже рос на этом рынке
И сам работал зазывалой,
И мне вручал мой потный шиллинг
Один не очень честный малый.
Мы торговали чем попало
С тележки: библиями, платьем,
И покупателям казалось,
Что не они, а мы им платим...
С тех самых пор,-
Вхожу ли в церковь,
Или в общественные залы,
Или газету раскрываю,-
Я узнаю вас, зазывалы!
О нет, здесь речь не о рекламе,
В ней отличить довольно просто
Солидный стиль почтенной фирмы
От красноречия прохвоста.
Но вот о таинстве искусства
Толкует седовласый некто -
Обыкновенный зазывала
Перед тележкой интеллекта.
А тот, что проповедь читает,
На нас поглядывая строго,
Обыкновенный зазывала
Перед большой палаткой бога.
А зазывал-политиканов
Я узнаю, едва лишь глянув,-
Уж больно грубая работа
У зазывал-политиканов.
Всего семнадцать юной леди,
О, эти губы как кораллы,
О, эти плечи, эти груди,
О, эти бедра-зазывалы!..
Хотел бы я найти поляну,
И там в траву лицом уткнуться,
И задремать под птичий щебет,
И, если можно, не проснуться.


КАРУСЕЛЬ

На коней верхом мы сели,
За поводья мы взялись,
На скрипучей карусели
Друг за другом понеслись.
Друг за другом,
Круг за кругом,
День за днем,
За годом год.
Я уже гляжу с испугом
На хохочущий народ.
Те же спины,
Те же лица...
И желанье у меня -
Хоть бы замертво свалиться
С деревянного коня.


(C) В. Лифшиц

АББАТСТВО

Мне говорят: под плитами аббатства,
Средь серых стен, над ними вознесенных,
Осуществилось подлинное 6ратство
Политиков, поэтов и ученых.

И пусть при жизни, в разные эпохи,
Непримиримы были их воззренья, -
Здесь, где слышны почтительные вздохи,
Посмертное мы видим примиренье...

Мои слова, быть может, святотатство,
Но все же, что касается поэтов,
Я не могу никак почесть за братство
Случайное соседство их скелетов.

Гордыня стихотворцев непомерна,
К тому же это были англичане,
И оттого под сводами, наверно,
Царит высокомерное молчанье.


СОБАКА

Собака шла по улице. Она
В зубах несла полено для камина.
Собака шла неторопливо, чинно,
Спокойного достоинства полна.

Собака шла по шумной Беккер-стрит,
Где, как похлебка в каменной посуде,
Все варится, клокочет и кипит,
Где так постыдно суетливы люди.


(C) В. Лифшиц

ФОРЕЛЬ

В быстрой, холодной, прозрачной речке,
Где в воду глядятся густые вязы, -
Еще сохранились у нас местечки,
Избежавшие индустриальной заразы, -
Итак, повторяю, в прозрачной речке,
Такой холодной, что ноги ломит,
Где у воды, на старом крылечке, -
Там есть крылечко, поскольку есть домик, -
Сидит мистер Джексон и курит трубку,
А во дворе, подоткнувши юбку,
Хозяйничает его старуха,
Давно глухая на оба уха, -
Совсем недорого, честное слово,
Шесть шиллингов комната стоит в сутки,
3а те же деньги мычит корова,
За те же деньги крякают утки,
И я гляжу на раннем рассвете,
Как потягивается Бетти,
Как одевается, умывается,
Причесывается, огорчается,
Не то чтобы в шутку - совершенно серьезно,
Что я разбудил ее слишком поздно, -
В той быстрой, прозрачной, холодной речке
Водилась форель. Мы ее ловили.
И думал я, что живу на свете,
Устроенном в общем довольно мудро,
Когда в нем есть такая вот Бетти,
Такая вот речка, такое вот утро.


БАМБЕРИ

Вы не были в Бамбери? Жаль, что вы не были!
Не знаю, что именно,- улицы, небо ли,
А может, гостиница с рыжим привратником,
С дородной хозяйкой в чепце аккуратненьком,
А может, столы что стояли под вязами,
А может быть, то, что мы не были связаны,-
Мне все это нравилось в городе Бамбери,
В старинном и маленьком городе Бамбери.

Он не был прощением. Не был прощанием.
Свершением не был. Он был обещанием.


(C) В. Лифшиц

ДЕДУШКА ДИК

Мой дедушка Дик
Был славный старик.
Храню до сих пор его трубки.
Был смел он и прям,
И очень упрям,
И в спорах не шел на уступки.

Мой дедушка Дик
Силен был, как бык,
бранился, как шкипер на баке.
Был дока старик -
Мой дедушка Дик -
В работе, в попойке и в драке.

Однажды в обед
Скончался мой дед,
Со стула свалился без звука.
Везуч был старик -
Мой дедушка Дик, -
Чего уж не скажешь про внука.


ВОСКРЕСНАЯ СЛУЖБА

Выходит он из дому с миною пресной,
Ведет меня за руку к службе воскресной.
И вот перед нами знакомый квартал,
Где нам уже виден знакомый портал.
Но дедушка Дик - он, представьте, католик -
Заходит в пивную, садится за столик.
И тотчас ему на подносе несут
В сползающей пене высокий сосуд.
Усы окуная в пушистую пену,
Он молвит: - Ореховый пай джентльмену!..-
Нетрудно понять, джентльмен - это я,
А деда уже окружили друзья.
То были приказчик, букмекер и докер.
Сперва, как всегда, перекинулись в покер,
Склонив многодумные лбы над столом,
В политику лезли они напролом.
Все жарче в пивной становились дебаты
По поводу верхней и нижней палаты.
Все чаще мелькали слова «профсоюз»,
«Страхкасса», «квартирная плата», «лорд Хьюз».
Пустели, - поскольку был спор непреклонным,-
3а пинтою пинта, галлон за галлоном,
И вот почему, возвращаясь домой,
Мой дедушка шел не всегда по прямой...

И снова, бывало, он с миною пресной
Ведет меня за руку к службе воскресной,
Но, сделав от дома четыре шага,
Свернув, мы спешим на собачьи бега.
У дедушки Дика в петлице гвоздика,
И девушки смотрят на дедушку Дика,
И девушкам нравится дедушка Дик -
лукавый, плечистый, веселый старик...
Куда он ушел, балагур и повеса,
Что к жизни вовек не терял интереса,
А нынче с портрета глядит на меня
И больше не просит для трубки огня?..


(C) В. Лифшиц

Джемс Клиффорд

Биографическая справка

Джемс Клиффорд родился в 1913 году в Лондоне, в семье 6анковского клерка. Через три года отец его был убит под Верденом, вскоре умерла от туберкулеза мать, и Джемс воспитывался у деда, со стороны матери, бывшего механика ремонтных мастерских лондонского дока. В не­оконченной автобиографической повести Клиффорд с боль­шой любовью воссоздает образ этого старого английского мастерового, человека широкой души, острослова и весель­чака. «Дедушка Дик», по свидетельству поэта, знал мно­жество народных английских и шотландских песен, влия­ние которых явно проглядывает в некоторых стихах Клиф­форда.

Читать далее...

Владимир Лифшиц

 

Ирине

 

Джемс Клиффорд

"порядок вещей"

•

/поэма в двадцати трех
стихотворениях,

с биографической справкой
и прощанием/

•

 

Мне как-то приснилось, что я никогда не умру,
И помнится мне, я во сне проклинал эту милость.
Как бедная птица, что плачет в осеннем бору,
Сознаньем бессмертья душа, моя тяжко томилась...

 

"Ах, как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила..."

Некоторое время считалось, что поэт Джемс Клиффорд родился в 1913-ом в Англии, а погиб в 1944-ом во Второй Мировой войне на европейском театре военных действий.

Затем выяснилось, что создал он два десятка своих стихотворений сразу на русском языке, минуя английский подстрочник. И помог ему в этом Владимир Лифшиц (1913-1978) -- замечательный ленинградский поэт. Стихотворения Джемса Клиффорда в "переводе" В. Лифшица были впервые опубликованы в батумской городской газете, затем в журнале "Наш современник" в 1964-ом. Затем они вышли в сборнике Владимира Лифшица "Избранные стихи", Сов. Писатель, М., 1974., который я и держу сейчас трепетно в своих руках.

Тираж 20000, добыт в саратовском букинистическом магазине в конце 1970-ых, эмигрировал вместе со мной.

Если бы кому-то было нынче интересно тогдашнее понятие "Советская власть", то стихи Клиффорда-Лифшица можно было бы назвать "антисоветскими". Потому что они уже тогда просто игнорировали настоятельное присутствие этого всесильного института. Владимир Лифшиц взял псевдоним "Клиффорд" -- и написал то, что хотел. Во всех смыслах. С удивительной смелостью.

Сын Владимира Лифшица, Лев Лосев -- сам замечательный поэт, известный также и как друг и переводчик И. Бродского, написал об этой истории интереснейшую статью, из которой можно многое понять и о самом Владимире Александровиче -- мужественном, талантливом, умном и красивом человеке:

Лев Лосев "Упорная жизнь Джемса Клиффорда: возвращение одной мистификации"

Как-то так случилось, что творчество "Джемса Клиффорда" не прошло мимо нашего саратовского круга. Удалось "заразить" Лифшицем и куйбышевского барда Александра Краснопольского, который написал на стихи поэта свою песню "Датская легенда" -- о том, как весь Копенгаген, включая датского короля, надел желтые нарукавные повязки, когда немецкое оккупационное командование приказало сделать это только датским евреям.

И вот я предлагаю вашему вниманию стихи "Джемса Клиффорда" из упомянутого выше сборника 1974-ого года.

есть, оказывается, и такое:

пещерный ощупник

жужелица такая, Seracamaurops

И последняя на сегодня история, из тех же уст.

Героиня добралась вместе с заводским коллективом до места эвакуации, и была поселена по разнарядке в комнатке маленького домика в "частном секторе" -- в центра города, ставшего в одночасье одним из главных средоточий эвакуированной промышленности, науки и культуры. В том самом частном секторе, который позже нашел свое адекватное воплощение на полотнах Романа Мерцлина.

И вот однажды, в один из дней, героиня встретила на улице молодую женщину, которой просто некуда было деться. Она -- директор детского дома, из области, ее воспитанникам практически нечего есть, продукты не завозятся, нет даже хлеба. Она бегает по областным учреждениям, пытаясь раздобыть для детей положенную им по пайкам муку, но кончились деньги -- и ее "попросили" из снятого на время хлопот угла.

И вот наша героиня берет к себе на ночлег замученную молодую директоршу, и они живут в той маленькой комнатушке несколько долгих недель. Ни муки, ни хлеба для детей раздобыть не удается, ведь детских учреждений так много и в городе и в области... Но вдруг улыбается счастье, и на детдом дают трехтонку бубликов в мешках.

Но чтобы вывезти это туда, в район, детям, нет транспорта. И свежеиспеченные детские бублики, в мешках, складируются прямо во дворике (а дворик -- как с полотен Мерцлина). И снова проходят недели. И тут весна, дождь. Бублики мокнут -- укрыть их негде. Потом их удается высушить. Потом обнаруживается, что их тронула плесень. И две женщины (одна из них -- после работы допоздна в своей огромной технической библиотеке, которой вовсю пользуется их оборонный завод) отскребывают эти три тонны засохших бубликов от напасти, иногда им помогает хозяйка, иногда заходят и подруги нашей героини...

Она сказала еще: сколько слез мы тогда пролили над этими бубликами.

Грузовик, в конце концов, раздобыли, и отскобленные тороидальные сухари все-таки уехали с директоршей в детский дом.

Вот еще одна из ее историй.

Их завод отправился в эвакуацию летом 1941-ого. Но к месту назначения составы ползли месяцами -- . Главным начальникам и их семьям достался пассажирский вагон, а остальным пришлось ехать на открытых платформах, вместе с оборудованием. Наступала осень, в "желтых и синих" размышляли под стук колес о настоящем и будущем, а в "зеленых" плакали и мерзли, особенно ночами.

Дождь и ветер были беспощадны, и летние ситцевые сарафаны оказались не по сезону.
Детей пытались укрывать, чем придется, и на каждой станции старались найти что-нибудь из одежды. Наконец, на одном полустанке обнаружился действующий киоск, в котором, по законам сюрреализма, случилась залежавшаяся партия хлопчатобумажных чулок, никому в тот момент первоначальной военной неразберихи еще не нужных.

Всю эту партию и закупили заводские эвакуанты. Чулки можно было натягивать и на ноги и на руки -- по самые плечи. Так было немножко теплее. Но укрытия от дождя на платформах не находилось, и люди начали потихоньку выламывать доски из стенок огромных ящиков со станками, пытаясь найти в них полости, где можно было спрятать от непогоды хотя бы детей.

Дошло дело и до самых важных контейнеров, особо запломбированных. В первом же из них неожиданно обнаружился рояль. Кто-то узнал в нем рояль жены директора. После долгого путешествия от фронта в тыл на открытых платформах люди оказались уже не те, что грузились в июле. Рояль полетел под откос, за ним прочая мебель и иные подобные ценности, обнаруженные в других особых ящиках. На ближайшей станции директору и его жене пришлось на коленях вымаливать пощады у разъяренных подчиненных. А дети, да и все остальные, нашли свое укрытие от ветра и осадков.

Потом составы дошли до назначенного Саратова, и завод возобновил выпуск продукции в самые кратчайшие сроки, как и требовалось в ту войну.

А.Д.

У этой женщины с мягким сочувственным характером и фамилия была подходящая -- рыбка с ласкательным суффиксом. И хобби соответственное: она делала маленьких кукол из подсобных материалов, обшивала их, одевала-обувала, выставляла на выставках народного творчества "della mano", отдавала детским учреждениям... И две ее дочери были такими же чудесными созданиями.

И еще я успел услышать от нее несколько историй, которые стоило бы поведать городу и миру. Вот один такой рассказ. Наверное, он про особый свист, а точно не знаю.

В 1941-ом году, когда началась война, срочно эвакуировали промышленность запада СССР на восток, подальше от наступающего противника. Обычаи были жестокие: работников отправляли со своими предприятиями, как ресурсы, со всем оборудованием и документацией, чтобы как можно быстрее восстановить производство на новом месте. Невзирая на семейные связи.

Так юная Буба Нейман, лишь недавно вышедшая замуж, конструктор одного из украинских заводов, добралась до Саратова. Где вдруг выяснилось, что ее муж, эвакуированный по другому маршруту, пропал.

Она стала его искать. Писала во все возможные инстанции, в Центральное справочное бюро розыска эвакуированных в Бугуруслане... Тщетно. Белобилетник, да еще и бронированный специалист, вряд ли был послан на фронт, но она писала и в Наркомат Обороны. И оттуда -- никаких намеков.

И Буба стала ходить на почтамт. Каждый раз, когда могла. Она подходила к тем, кто писал письма, чтобы тут же их и отправить, и просила: допишите, пожалуйста, в конце вашего письма несколько слов. Просто: "Буба Нейман в Саратове," -- вот так. Вы не знаете никакой Бубы Нейман? Это я. Напишите, пожалуйста. Вдруг это поможет.

И многие соглашались внести этот знак чужого присутствия в своё сугубо личное, иногда очень горестное пространство.

Прошло еще много военных месяцев до того момента, когда некто, получивший где-то в Свердловске письмо от саратовских родственников, обратил внимание на странную приписку. И спросил кого-то из товарищей: "а у нас в техотделе, не Нейман какой-то работает? Может, это из его кто-нибудь?.."

Так они снова встретились. И Буба добилась перевода в этот, кажется, Свердловск. И они пережили войну, и жили вместе -- долго, и, по рассказам, счастливо.

Дальше, видимо, тишина. Но он был, этот особый свист.

столько уже накопилось компромата на мироздание...

Многоуважаемый Х.,

Простите -- не знаю email-а Вашего адреса, ...

люди невольных профессий

как же надо правильно писать:
"пищи правильно" -- или "шипи правильно"?

...из всех искусств для нас влажнейшим...

оссобенности национального спеллера не раз обсуждались. мне вот это на душу легло:
.
[456x312]