под это тоже можно изучать технику танца и .. танцевать джаз )
  |
рано или поздно, все становится на круги своя..
и слава Богу.
Совершенно обалденная книга. Ее не читаешь, ее пьешь..
Я с ума схожу от этого Города. Косые лучи солнца, словно бритва, режут дома пополам. На верхних этажах я вижу лица и не понимаю, какие из них живые, а какие – дело рук каменщиков. Там, внизу, – тень, где живут всякие ненужные вещи: кларнеты, любовь, кулаки и голоса печальных женщин. В подобном месте сны мои увеличиваются в высоту, а у чувств обостряется нюх. Да, да, это все от пляшущего стального блеска над границей тени. Когда я гляжу поверх зеленых полосок травы вдоль реки на шпили церквей, заглядываю в медно сливочные комнаты жилых домов, я полна сил. Одинока, это верно, но в превосходной форме и несокрушима, как Город в 1926 году, – все войны позади, и больше никогда ни одной войны.
*
Я слишком долго, слишком много, может быть, жила в своем мире. Мне говорят, что надо больше выглядывать наружу. Общаться. Согласна, я и вправду склонна замыкаться в себе, но когда тебя заставляют торчать под часами и ждать, а сами в это время благодушествуют на другом свидании или же обещают посвятить свое время после ужина исключительно тебе, а сами засыпают, едва ты заговоришь, – от этого, знаете ли, можно стать необщительной, а вот этого как раз мне бы и не хотелось.
*
Мысль об отдыхе приносит ей утешение, но на самом деле я сомневаюсь, чтобы это ей понравилось. Они, женщины, все такие. Ждут освобождения от забот, мечтают о дне, когда, наконец, можно будет вздохнуть спокойно и подумать о своем. Но вряд ли бы им это понравилось. Они и суетятся то с утра до вечера потому, что безделье сразило бы их напрочь. Не будет им там, в этой беззаботности, благоуханных полей с подснежниками, не будет тихого ласкового утра без мух и зноя. Никогда. Они потому и цепляются мыслями и обеими руками за мыло, дырявое бельишко и мелкие ссоры, что ждет их в случайную минуту отдыха только злость, нахлынувшая как из под земли. Текучая как лава. Густая и тягучая. Медленно выбирающая, что раздавить на своем пути. Или вдруг куда то в бок, под грудь, проскользнет тоска, непонятная для них самих. Приходит соседка, чтобы вернуть взятую намедни катушку ниток, а вместе с катушкой длинную иголку, и они стоят на пороге, пока гостья пересказывает хозяйке смешной разговор с соседкой снизу; они смеются – одна громко, на всю лестницу, приложив руку ко лбу, вторая потише, но тоже хохочет до колик в животе. Вот хозяйка закрывает дверь, и потом, когда, все еще улыбаясь, она дотрагивается краем кофточки до уголка глаза, чтобы смахнуть остатки смеха, она вдруг опускается на валик дивана, и слезы катятся ручьем по ее щекам, а она ловит их обеими руками и плачет, плачет взахлеб.
*
Смех это серьезно. Это сложнее и серьезнее, чем слезы.
*
Придется быть тенью, благожелательной, как улыбки умерших, оставшиеся после их ухода. Хочу увидеть для него хороший сон, и другой сон – о нем. Лечь рядом с ним, морщинкой на простыне, и созерцать его боль, облегчая ее своим созерцанием.
*
Я завидую их неприкрытой любви. Свою я знала втайне, владела ею под большим секретом, и хотела, так хотела, обнаружить ее – сказать вслух то, о чем им и вовсе нет нужды говорить: и что я любила только тебя и все тебе отдала, без сожалений и оговорок. Что хочу, чтобы ты меня тоже любил и не боялся показать мне это. Что мне нравится, как ты обнимаешь меня, нравится, что ты подпускаешь меня близко, так близко к себе. Мне нравится чувствовать твои пальцы, нравится, что они делают со мной. Я долгое время смотрела тебе в лицо, и когда ты уехал от меня, мне не хватало твоих глаз. А самое классное – говорить с тобой и слышать, как ты отвечаешь.
Хотите правды? Мне страшно.
Страшно менять свою жизнь, переворачивать ее с головы на ноги – или наоборот, - менять образование – соответственно и образ мыслей и круг общения, увольняться, менять место жизни.. пока еще думаю и качаюсь, и выбираю, и думаю. Ведь это всё заново.. как минимум на 6 лет жизни назад.
А если это опять не то, не моё, не мой путь?? И, перевернув жизнь, опять окажусь лицом к очередному перекрестку?..
Страшно… но еще страшнее жить дальше, оставляя все как есть сейчас.
Хочется, чтобы меня обняли за плечи, посмотрели в глаза и четко и уверенно сказали: «все правильно, ты все делаешь правильно. ты сильная, ты справишься, и я с тобой, с тобой рядом»… но рядом никого нет.
Всем вокруг тоже нужна помощь, и этой помощи ждут от тебя, или уже от кого-то другого, или не ждут, а тихо тухнут в своих страхах и депрессиях. Или же, решив, что хватит в этой жизни страдать, отводят от себя окружающих на километровое расстояние, закрывая от посторонних свои мысли и ахиллесовы пяты. А может, и не всех окружающих, а только меня.
И если уже потянуло на откровенности – скажу, что можно долго создавать себе позитивный настрой, заниматься этой душевной мастурбацией, раздавать окружающим пинки и мотивы на жизнь, кричать что у тебя все хорошо, и уверять себя, что не имеешь никакого права на депрессии, но если вся отдаваемая энергия никак не возвращается, она рано или поздно иссякает…
И последняя откровенность – я считаю, что не говорить всей правды – это тоже врать. Недоговаривать, замалчивать, прятать свои мысли и поступки… все это как лишний груз на слабой нитке отношений, дружбы. Груз нажимает, нитка растягивается и утоньшается. Эти «тайны из склепа» - мне удары ниже пояса, и не знаю, сколько еще осталось этим ниткам держать. И мне страшно.
Иногда, знаете ли, хочется лежать и не двигаться. Забраться под одеяло с головой, закрыть дверь, отключить телефоны, и быть ничего-никому-не-должной. Лежать, шмыгать носом, и культивировать внутри себя депрессовое сознание. Ибо мир несправедлив, или справедлив, но только не ко мне, и нету в жизни счастия. Вот правда, хочется. Частенько.
Но что-то не получается.
Может, потому, что иногда я смотрю фильмы про войну. Или потому что Ремарка читала. И «Красный смех» Андреева. И еще много чего..
Может, потому, что во мне живет еще генная память предков, знающих настоящие жизненные трудности.
Может, потому, что вокруг в последние пару месяцев расплодились депрессовые настроения, поглощающие людей. И надо этих людей периодически брать за шкирку, трясти и одаривать оплеухами..
Может, потому, что моя соседка сверху – старая полоумная бабушка, меньше меня ростом и худее раза в три. Ее дочка, завуч в школе, периодически выгоняет ее из дому (за плохое поведение?), и эта ссохшаяся старушка стоит в дождь под окном, или бродит вокруг дома, звонит в дверь и просит ее пустить, но там никто не отвечает. Но потом ее наконец-то пускают, и она всю ночь разговаривает в окно с голубями, просит их выпустить ее, и хочет какому-то спасителю бросить ключи через форточку….
Может, поэтому, я считаю что просто не имею ни малейшего права на депрессию, ведь у меня все хорошо. Все хорошо.
И от моего настроения зависит не только моя жизнь.
я не могла бы убить человека. даже тебя.
(с)
Пока болела – флудила карандашом. Будет много, и, наверно, больше для себя самой, чем для внешней аудитории.
Проспект, фары, огни. Вспышка.
Идти, быстро, печатать каблуками по мостовой – 1_2_3_4_5…
Цыганская юбка не успевает, стелется сзади ломанным крылом.
Рука тянется в сумку, нащупывает телефон – посмотреть время… как же. Врешь, рука. Не время увидеть хочешь… Вспышка.
Идти, быстро, печатать каблуками. Быстрее, быстрее, ветер слабый. Взмах волосами, хруст в мозгах. Каблуками – 6_7_8_9_0. Светофор, ударил красным. Пробел. Свистящий поток машин пунктиром. Зеленый. Enter.
Остановка, и автобус подходит… - свободен. Я сама. Мне надо.
В горле осень, слякоть и непогода, невкусный воздух. Дышать не хочется. Вспышка.
Идти, быстрее, бежать, еще столько нужно напечатать, выпечатать, впечатать в этот проспект. Злость, столько злости, всю в каблуки – и в камни.
Не смогу? К черту! Враки! Вспышка.
Бежать, бежать сквозь медуз-прохожих. Вспышка.
Смогу. Все смогу. Назло, но смогу.
Ладонями резать воздух и бросать в небо. Вспышка.
Каблуки выпечатывают громко, раздельно: FUCK_OFF
Полувечерний-полуночной проспект. Широкий, светящийся, гудящий фарами, переливающийся рекламами, перемигивающийся витринами. Люди, люди. Одни спешат догнать ускользающий вечер, другие торопят наступление ночи. А здесь, на этом перегибе дней – только их проекции, смутные силуэты людей из других времен. Кажется, что можно протянуть руку – и она пройдет сквозь них, спокойно и мягко. И ты идешь сквозь толпу, пытаешься найти кого-нибудь – хоть кого – из того сейчаснего времени, где ты. Смотришь, смотришь, щупаешь глазами - ….. нет, никого нет. Все мягкие, как медузы. Только кони на Аничковом твердые и уверенные. Перепрыгивают с тобой перегиб дней.
Знакомо ли вам чувство внутренней свободы – от всех и вся? Чувство, что некуда спешить, что некому и незачем звонить. Никто не ждет тебя, и ты ни по кому не скучаешь.
Чувство, что ты никому ничего не должен.
И никто ничего не должен тебе.
Время от времени оно приходит ко мне – навсегда…