(Читает мужской голос) «Анна с Андреасом прожили год в относительной гармонии. Иногда они ссорились, но мирились. Ссоры возникали из-за недопонимания или из-за перепадов настроения. Однако их слова никогда не были язвительными или оскорбительными. Анна продолжала делать свои переводы, а Андреас по-прежнему работал на Элиса Вергеруса».
Андреас: У меня болит голова. Возможно, это простуда.
Анна: Я тебе сделаю что-нибудь тёплое попить.
- Спасибо.
- Сейчас, только закончу главу. Очень увлекательно.
(Андреас вспоминает одну из своих любовниц, и моменты любовной утехи. В этот момент в видении слышится голос Анны) «У тебя рак души. Тебе нужна операция и облучение, но всё в запущенном состоянии, задета очень большая область. Ты умрёшь ужасной смертью».
- Что ты делаешь?
- Я сижу и рассматриваю фотографию.
- Надеюсь, это не одна из твоих бывших любовниц?
- Нет. А почему ты так решила?
- О чём ты думаешь?
- Думаю о раке. И это меня пугает. А ты о чём думаешь?
- Я ни о чём не думаю, я думаю о лжи.
- О какой лжи?
(Анна подошла к холодильнику, чтобы взять молоко, но её охватывает цепенеющий ужас, когда замечает в другой комнате Андреаса. Она роняет и разбивает посуду с молоком).
- Андреас? Андреас, нам нужно куда-нибудь съездить. Нужно уехать отсюда, куда-нибудь в другое место. Так будет лучше для нас обоих.
- Мне хотелось бы сказать, что я смогу оплатить эту поездку.
- О чём ты думаешь, Андреас?
- Я хотел бы даже сказать, что займу немного денег у Элиса, но мне мешает стена. Я не могу не разговаривать с тобой, не видеть твоей радости. Я тебя вижу, вне сомнения это ты, но я не могу до тебя добраться. Ты понимаешь, что я имею в виду?
- Я понимаю, я очень хорошо тебя понимаю, Андреас.
- И я за этой стеной, окружён ею, заперт в ней. Я бежал от неё так далеко, как только мог.
- Я знаю, как это странно.
- Я удивлен. Мне хотелось бы быть пылким, нежным, страстным. Я хотел бы сделать широкий жест. Но не могу.
- Это как во сне, хочешь двигаться, должен двигаться, но не можешь, ноги отказываются повиноваться, руки налиты свинцом, ты хочешь говорить, но не можешь.
- Я так боюсь оказаться униженным. Это страдание бесконечно. Я принимаю оскорбление, даю себе пропитаться им и вот, оно уже во мне. Ты понимаешь меня?
- Понимаю. Да, я понимаю тебя.
- Это ужасно, это крах. Целый свет может позволить себе говорить о том, что ты должен делать. Всеобщее презрение преднамеренно. Это мимолётное желание растоптать всё живое.
- Не надо, Андреас. Не нужно так говорить.
- Я мертвец, Анна. И в тоже время – нет, я не мертвец. Это безумие. Мелодрама. Я вовсе не мёртв. Однако я живу без всякого уважения к самому себе. Я знаю, это кажется абсурдным и претенциозным, потому что весь мир живёт, не размышляя над оценкой самого себя. Униженные сердцем, полупотухшие, униженные и заплёванные. Люди живут, и это всё. Они не размышляют, почему живут. У них нет выбора. Даже если бы он у них был, они ничего не смогли бы поделать, понимаешь? Можно ли быть больным от унижения? Или это недуг, которым больны мы все? Столько говорят о свободе. Не это ли самый ужасный яд, для того, кто унижен. А может слово «свобода» это только средство, которое использует унижение, чтобы завладеть всем телом? Я не могу больше жить с такими мыслями. Я отказываюсь. Иногда это невыносимо. Дни идут за днями. Кажется, пища душит меня, как и мои испражнения, и мои слова. Дневной свет будит меня. Утром я говорю себе - вставай. Но сны преследуют меня. Тьма со своими фантомами и со своими воспоминаниями. Ты заметила, что чем больше люди страдают, тем меньше они жалуются? В конце они совершенно замолкают. Однако, эти люди: с нервами, с глазами, с руками – огромная армия жертв и палачей. Свет, который зажигается и медленно гаснет. Холод, который наступает. Тьма. Тепло. Запах. Всё смолкает. Отсюда нет выхода. Я больше не думаю об уходе, слишком поздно. Всё уже слишком поздно.
________________________

В своём и без того скудном лексиконе я не приемлю употребление некоторых слов. Одно из них – зависть. Как физически не существует границ между белым цветом и чёрным, так и нет разницы между белой завистью и чёрной завистью. Само определение слова «Зависть» подразумевает чувство в человеке, вызванное неудовольствием, которое обусловлено успешностью кого-либо на том или ином поприще. Корень его значения имеет негативную основу. И всё потому, что началом и более частыми случаями, испытывающий зависть, воспринимает в отношении себя чью-то победу или удачу как несправедливость. И вне зависимости от её (зависти) типа – сознаваемой или не осознаваемой – результат может приводить к конструктивному

Внезапно очень нежные порывы заставили вернуться к истоку, к началу. Взгляд на лице – невыразительная маска. Не стало вокруг согревающего. Всего, что ласкало бы взгляд, не стало. Не стало трепета в душе. Желания бежать - не стало. Ушли последние пилигримы. Остался лишь я исполненный пресыщения. Теперь я жажду перемен лишь на поверхности. Увы, человеческая сущность такова, что она чревата непредсказуемыми случайными поворотами в своем разочаровании. Внезапно нетронутое, едва родившееся, привнесённое на крыльях мелодии существо, барахтаясь и перекатываясь, словно по воздушной перине, летело в низ, чтобы наконец удариться о земь крылом. Но эфир был слишком плотным, чтобы он позволил ему разбиться в мгновенье ока. И мыслям так и казалось, – зачем? Какой во всём этом смысл? Какая разница, и кому стало необходимым, чтобы явился ты? Ведь за окном ночь обязательно сменится дневным светом. Это слишком ужасное намерение явить на свет человека, который никогда этого не желал. – А ведь мир хрупок, как стекло. Да, и ему это безразлично. Как и тем глазам, что сейчас следят за буквами. Один лишь миг и все этого может не стать. И дело не в отсутствующих мостах меж нашими планетами. Нет, дело не в проникновении в мысли. Дело в том, что лопнут внезапно узелки, и кто-то может просто - не существовать. Совершенно странная, заставляющая или цепенеть, или застывать в беспамятстве, - или она настолько скользкая и тонкая для глубинного восприятия - мысль, которая даже саму себя допустить не в состоянии. Все эти жертвы на плахе времени, все старания в стремлениях вознестись на вавилонской башне, в попытках выстраивать собственную оболочку, наивно полагая, что её создаёшь ты – всё это камни, которые никто никогда не сохранит, на них не останутся твои следы, никто не узнает, как ты дышал, и в какие дали тебя уносили сны. В этих барханах не сохранятся и чужие следы. По-детски простодушное мнение считать, что любовь тебя спасёт, ошибаясь в признании того, что именно есть любовь. Здесь имеет место быть лишь магия убеждения, что те паруса, возникшие вдали, принадлежат твоей надежде; что там, на этом кочующем острове существования найдётся место для тебя. Но, увы, билет уже забыт: его значение стёрло временем. И в ситуации, когда ты у края безбрежных волн, не остаётся ничего; лишь предаться забвению, спутать мысли в голове, самообмануться вновь, чтобы, наконец, суметь принять предложение войти в мир твоего понимания. Отдать на растерзание стихиям последний затёршийся билет, забыть о предметах своими лианами проникших в твою память. И вот, лопнувшие узелки издали звук ужасного скрипа. Это лопнувшая струна на биве. «На ней никто не играет, никто её даже не касался, просто взяла и сама порвалась», создав рябь на твоей поверхности. В контексте случившегося с хищнической жестокостью эта рябь - ветра перемен - повелеваемая единственной стихией мироздания готовая тебя разорвать, растворить, чтобы скрыть от взоров масок прошлого. И паденье вниз мотылька, его удар крылом будет сохранён в последнем мгновении, в замирании бесконечного. И поверь, этот мир хрупок; как ничто иное. Потому что очень трудно признаваться в том, что, чтобы никто не услышал, лишь тихо, про себя ты, не стесняясь, можешь сказать,.. - я скучаю.

Когда-то любовь казалась настоящей.

[330x500]

Она дышит. Почувствуйте Её дыханье. Она Божественна. Она вобрала в себя все пороки, все золы, всю любовь и ценности, и занялась изучением a priori. Её творческие шаги уже не существуют без мотивов зеркалами отражающих трансцендентальное – непостижимое разумом и чувствами. Всё, что за гранью постижимого органами чувств, объято миром неспособным существовать без осознания человеческим разумом. Несмотря на то, что её слышимые образы известны, содержательность ладовых форм имеет бо'льшую глубину и смысл, который способен передать эфир. Она – как связующий элемент готова транслировать источники неподвластные "теоретическому познанию", слову, которое звучно не только в дифракциях волн, - оно существует в более тонкой материи. Эти тексты будоражат глубинные чувства, а не безусловные рефлексы. В начале пути канон чистых возможностей ведет, словно в капсуле, сквозь космос беспрецедентного хаоса. Она – река чистых возможностей. Она – корабль бесконечных путешествий. Её прелестной формы кисть манит взор за собой. Уводит в палитры бесконечного числа интерпретаций. Попутно Она преображает тебя, раскрывая сущность, и вселенная вокруг своей опасной стихией постепенно проникает сквозь не существовавшие трещины мифического корабля, ибо паруса внутри тебя, и, чтобы не атрофироваться, им нужен ветер, они не могут существовать без ласк буйного. Как глупа человеческая форма без этих крыльев за спиной; сколь безответственна душа, если она не стремится к полёту, если она боится окунуться в естество форм - ужасающих, страшащих лишь остановившегося в себе человека. Извне планеты покрытой облаками мир незримый, – как свет белый прячущий в себе радугу, - в спектре новых волн становится ощутим и ясен. Когда близко проникновение в основу бытия. Когда ничто не остаётся позади, а существует всегда; Она открывает своё дыхание и приглашает в свои объятия – заводит нежный танец. И караван начинает своё движение: необычное, бессловесное, неслышное, но ощутимое, как соль заживляющая рану, как боль угнетающая негу, как обволакивающая тело вода, - танец равновесия и непреложного таинства, словно материализованного сейчас на авансцене из-за занавесей реального. Нет, - ирреального. Хотя,.. нет в том уже смысла. Границы стёрты, ибо Её духовный феномен, способность вбирать и не отпускать. Она – горизонт событий, который, раз переступив, не позволит вернуться назад, потому что ты сам этого не захочешь. Как можно уйти от наполнения души, от материализации и слияния с ней, - Музыкой? Я не могу без неё, как вода не может без меня, как кисть страждущая полотна, как сон стремящийся к реальности, как ментальные усилия устремлённые в мир материальный. И пусть. Я понимаю, что предо мной предстаёт лишь полотно мириад частиц взаимодействующих с моим телом и органами чувств, как сейчас ладони, прикоснувшиеся к поверхности лица, обуславливают кожные рефлексы. Так же я понимаю, как облака, отрывающиеся от рук, проваливаются в меня и я облаком проваливаюсь сам в себя. В безразличие и эгоизм, - в то, что стало исключительно предметом веры. Благодаря Её волшебным ладоням, проникающим в косм, я окунаюсь в её объятье. Её нежные руки бередят внутренние струны, а моё облако играет с холмами увенчанных прелестными сосцами. От ласк Переменчивая, тут же обратится порочной Менадой, становится резка. Коснусь шеи, как Терпсихора обратится нежной. Прильну к губам, словно Афродита: исполнится любви её дыханье. ...Я весь в её дыханьи.

Фильм, который я никогда не видел и не посмотрю. Книга, которую я никогда не читал и не прочту. Музыка, которую я никогда не потеряю.
 

Слова песни, тешащие меня с того момента, как я стал осознанно смотреть на этот свет.

Всё о том же: мотивы, которые зовут изнутри буйные смерчи, а те пытаются вырваться, сражаясь с роговицей глаз.

"nobody knows who i am
maybe you would understand
anybody knows what i am
down in a secret land

[687x556]

nobody knows how i try
not to tell another lie
anybody knows in the end
i'll find a secret land"

[681x557]

Управляем ли мы иллюзорным, или воображение формирует нас? Границы, определяющие течение жизненных начал, - в какой мере они постижимы определениями, оправдывающими теорию о происхождении мужчины и женщины? Ощущение сопричастности жизни этих существ столь велико, что даже в мире, казалось бы, ангажированном от стереотипов взращённых на инстинктах, их души стремятся к поглощению. Это вечная борьба, определяющая смысл жизни. Словно бесконечная гонка, будто игра в прятки, тянущаяся с тех пор, и до того, как появился человек. А что есть плоть? - лишь сгусток материи, от которого проку, как от границ нарисованных на ветру. Ведь время не остановить, как и ветра: карнавалы мыслей, буйство красок чувств, бесконечные сети желаний, как линии на единственной тропе подсказывают направление к горизонту, без которого немыслим сон и, к которому ты должен успеть, пока не одряхлел. Отделённый от тела и далёкий от душевных переживаний – в сон, в игру. В жизни всё – игра. И реальность, в свою очередь, такова, что её цепкие пальцы тянутся и в сны. Во вселенную, состоящую из разноцветных огней, непритязательных миров, каждый из которых, в свою очередь, притягивает к себе. Человек должен воспитывать своё внутреннее Я. Чтобы в один из трудных моментов призвать его на помощь. Ночь без дня, сон без реальности, мужчина без женщины. Томления в одиночестве таят в себе опасность оказаться ослеплённым единственным желанием любить. И чувство, некогда бывшее прекрасным, грозит перерасти в иную форму. Вдруг станет безвкусным и неприятным, но привычным.
Perfect Blue, Актриса тысячелетия, Однажды в Токио, Агент паранойи – блюда которые нельзя мешать, но художник столь чувственно подходил к их приготовлению, что желание палитру столь похожих друг на друга событий перенести в настоящее с каждым разом росло и росло. Актёры, которых Он выдумывал, истории которые он творил остались за гранью целлулоида за многоточиями люминофора - но, которые живут с Ним. Мне никогда не понять, почему эти миры столь детальны и в тоже время, путь к ним преграждает эфемерная грань, до которой, если дотянуться, можно ощутить и, сделав решительный шаг, …оказаться за ней. Но я Вам благодарен Сатоси-сан. Всем нутром и каждой пролитой слезой не сумевшей удержаться от столь откровенных и чистых миров, напоённых любовью. И олицетворённых столь прекрасным женским началом. Столь бесконечным, и столь далёким от меня, как в настоящий момент я далёк от самого себя. Далёким, как солнце, расстилающее уже сейчас за окном своими нежными лучами оранжевую перину прохладного воздуха в вышине. Вот-вот мгновенье – минует и эта, струящаяся пыль, стелющая весь горизонт с востока, прибьется первыми лучами к мои закрытым глазам. И я не знаю, насколько меня хватит, чтобы удерживать веки и не открыть их. А желание держать закрытыми велико как никогда. Чёрт… Одиноко то как, а. «…Дитя неведомой страны, прижавшись, голубь молодой сидит, испуганный…». «Пускай теперь прекрасный свет тебе постыл». Но я не слаб, и я далеко не сед. И от желаний не отвык… Я просто не ста-рал-ся даже сойти с пути движения к храму одиночеств. Ну, вот. И сейчас всё ближе и ближе момент принятия решения остановить бег тёплых ручейков под кожей навсегда. Переступить сквозь плотный ряд фанерофитов слов. Мысленно сдобрить пряностью чаши опреснелых чувств других. А затем - ведь это просто: - *заглянуть туда*, чтобы исправить единственную ошибку здесь – себя. Ведь Бесконечная история не имеет завершения. Ведь так? Наверное - так.

Вырванное мгновенье назад устами слово тут же теряет своё истинное значение. Если это не цитата, или то нечто, олицетворяющее прекрасное, то, что навсегда запечатлело смысл во многом определяющий существование. Твоё – в том числе. Не проси у меня слов. Я не знаю их смысла. И никогда не знал. И не узнаю. Я не умею запоминать смысл. Мой рассудок – он не во мне. Он вне меня и разбросан во времени, расчленён на тысячи пестиков и тычинок, которые, словно заблудшие путники, иногда разбрасывают солёную пыльцу. Но в ответ не приходит ничего кроме эха. Они никогда не найдут в этом бесповерхностном океане бутылей со свёрнутыми посланиями внутри. В этом глубоководном мире разные слои, и в них по-разному течёт время. Они определены разным существам. Вернее, кто-то находит своё течение, а кто-то – нет. Я никогда не возвращусь в свою реку. Потому что, ношу её всегда с собой, её не тающий образ. Никогда не иссыхающий, но забытый близкими, родными. Хотя… я их никогда с ним и не знакомил. Не приглашал окунать пальцы, когда её поверхностная гладь дрожала от перевозбуждения, а берега всё дальше удалялись друг от друга. И пусть всему виной притяжение луны, я благодарил её за эти приливы. Я благодарю, потому что знаю, что в скором времени, потонут в небытии все горы и холмы, и её восход однажды станет прекрасным. И дорожка к ней, будет, наконец, прямой и без обрывов. А там, куда она приведёт, я узнаю, как звёзды ищут друг друга, поют и зовут; затем сливаются, становятся незримыми и поглощают всё, в том числе и пустоту, и время. Что звёзды - океаны иных категорий, сближение с которыми чревато преступлением за грань, которая не позволит шагать вперёд. Лишь будет искра, а потом ничего: метнёт от себя, как горошину, вот только туда, куда и следовало идти, если бы и не торопился. Ведь хозяин не ты, хозяин - судьба. Своё опахало не умалит превосходства. Ведь надо было стремиться к другой, той, - бывшей чёрной в твоих глазах. А там же она будет светить иным светом, притягательным: укажет место нового отправления. Место некогда случившегося слияния; это - когда близко, ближе, и ближе - уже не оторвать, разорвёт, чтобы вобрать в свою мозаику новые цвета, и на палитре смешать иные краски. И кистью на холсте укажет новый путь. Направление, избавляющее от грузов прошлого. От пресыщения. Ведь – бесконечность, так? Хотя… Как супротив мыслям не просочишься в чужое зеркало, зеркало души созданное не твоими руками - глаза. Так и человек не лепил себя при рождении. При первом явлении на этот свет нагим он при жизни себя кутает скорлупой из песка, тканей, бумаг, каменных слов и безмерным пространством одиночества. Увы, плоть не податлива рукам из той же плоти, а мысли не могут себя из неё изрыгнуть. Сколько не заигрывай с зеркалом, отражение всегда смотрит тебе в глаза. А ведь часы назад мне виднелась незримая рука, которая за бортом в сапфировой мгле зажигала звёзды; по реке Млечного Пути прошла каравелла пилигрима, всегда плывущего в ночи. В ней был я. (В любой загадке таится энергия, и тот, кто ищет ответ, этой энергией питается.) Промытый ветром небосклон и вдох неприметной свежести озарил мои сомнения: словно спалив, вытравил изнутри. И я представил, я увидел, как это – окунуться в лоно реки и, сбрасывая пепел страха, оставлять то позади, то впереди облако сомнений. И, лишь когда станет не ясно, где дно, а где поверхность, вдохнуть как можно глубже. Словно перед прыжком длиною в бесконечность. Прыжком за грань. К опосредованным смыслам, к пропасти, которая противна истине до того момента, пока не сойдёшься ты, сон, бренность, ирреальность и не явится откровение.

…Но берег оставался подо мной. Ладони холодил каменный бордюр. Окаменевший взор потихоньку оживал. Я вспомнил, что дрожу и еле слышу, как кто-то загоготал, громко, словно он херувим, но смех был не долгим; внезапно оборвался, оставляя за собой звук, будто рассыпавшейся дроби и хладного звона цевницы о гранитные настилы: доспехи и оружие реальности, победившей вновь и, чётко обозначившей своё присутствие. Ночной город издевался своими улыбчивыми огнями в отражении реки. Запоздало я ухмыльнулся её победе. А – некогда немые – мысли неистово завопили: – "Одни пришли, другие ушли. И так всегда, приходят, уходят, и даже не улыбнутся в ответ. А я тут, посмотрите. Ну и что, что не видно. Просто, услышьте: я играю; услышьте, как плохо звучит моя флейта, я ведь вас слышу!"

И вне зависимости от значения слов, ибо их дух знаком не каждому, мне приятно думать о существе обитающем здесь. Потому как оно единственное, которое способно меня понять, а я вижу его насквозь. И оно не стесняется этого. Здесь под мостом - как под перекрёстком; перила

Боже! как же тяжело. У меня нет слов. Я исписал столько предложений; когда я наедине с самим собой, я нахожу столько слов,.. но их у сейчас меня нет... нет слов. Глаза болят, но уже отпустило... Чёрт, не могу.. Да что же это, плачу и плачу. Чёрт бы всё это побрал. Чёрт бы меня побрал. ........как же я самому себе надоел

«Мы ли — пляшущие тени?
Или мы бросаем тень?
Снов, обманов и видений
Догоревший полон день».
А. Блок

На стенах некогда висели картины. С традиционным обличием пришедшие в этот мир были отображены на них. Обрамлённые частоколами мыслей и слов, живущие в конгломератах одиночеств перестали отражаться в ЭТОМ мире. Сознание принимает действительность таковой, как она отражена в  призме настоящего. И это тяжкая ноша. Я часто в детстве просвечивал лампой пальцы, пытаясь разглядеть их внутри. Но ничего кроме мутных испещрённых мириадами капилляров, отчего приобретавших алый окрас, мягких тканей я увидеть не мог. Оставалось довольствоваться теми подробностями, которые не могла скрыть прозрачная кожа на запястье. Помнится, я решил, что должен найти пульс. Хотя я в большей мере понимал, что пульс это прощупанная артерия. Но детское стремление фантазировать и выдумывать на уровне собственных инстинктов вторили иное. Утекающее время и взросление заставили свыкнуться с мыслью об отсутствии в моём запястии мифического пульса и оставили перед фактом, что я занимался поиском атлантид. А иллюстрированные книги раскрывали суть и тайны организмов, их строений. Половые различия. Удивительно, но большая серая книга по гинекологии и акушерству была среди других на полке, под которой находилась моя кровать. Я часто думал, почему родители допустили такую оплошность и «забыли её здесь». Так же меня беспокоило присутствие на полке над моим столом поэмы «Наль и Даман». И всякий раз я про себя ворчал и журил родителей о совершённой ими оплошности, всё же рассматривая подробные иллюстрации или вчитываясь в любовную рифму Файзи. Во мне тогда боролись любопытство и детские инстинкты. Инстинкты заставляющие ревновать и капризничать всякого ребёнка, когда он обнаруживает, что его родители занимаются любовью. Где-то далеко он – ребёнок – понимал, что плодом любви является он сам. Но в этот раз расцветал не его бутон; пусть даже не материальным будет результат его цветения, но всё же, даже от информации не из родительских уст о правде явления на свет заставляют ревновать, ибо не сказанное родителями, а узнанное из страниц, подразумевает наличие каких-либо ещё тайн между мамой и отцом. Конечно же, присутствие этих «затерявшихся» книг на полках в моей комнате было неслучайным. И я в определённый момент понял, что то - было расчётливое поведение отца. И, тем не менее, познавания любовных мотивов и более чем откровенных подробностей организма человека на меня наводили быстро скуку. Хотя, отрываясь и от иных страниц, игрищ, случалось, я останавливал всяческое движение и с дрожью в груди вспоминал о будущем. Именно вспоминал, как глубоко в себе я мог это охарактеризовать. Я разглядывал предметы вокруг, словно пытаясь их запомнить, но в действительности сам того не осознавая, я их пытался вспоминать. Для человека, общепринято считающего себя в хороших отношениях с собственным разумом, будет в большей мере присуще не понимать такого поведения мыслей. Но если бы имелись инструменты позволяющие заглянуть в чужое Я и суметь прочитать чувства и мысли другого, то он бы непременно в соглашение со своим мировоззрением вписал множество поправок. Я лишь недели назад понял, в чём именно был прав: пресыщение не в той мере полезное чувство, как могло бы показаться человеку, никогда не задумывавшемся о целях в стремлении к удовольствию. С определённого момента в детстве в мою жизнь влилось и стало неотъемлемой частью дежавю. Всякий раз, возникая или проявляясь, оно меня вводило в шокированное состояние. Заставляло длительное время спустя находиться в смятении. Так как я никогда не обсуждал с родителями и сестрой важных или имеющих определённое серьёзное значение вопросов или мыслей, то о дежавю я им никогда не ведал. Лишь ограничился поиском людей с общей бедой; а бедой потому что всё моё понимание о законах расходования сил и средств на те или иные события во времени и векторов их направленности сталкивалось с серьёзным необъяснимым препятствием. Это как уткнуться в невидимую стену: она не осязаема и не зрима и в какой-то мере не мешает движению, но, тем не менее, сознание даёт знать о её существовании на расстоянии впереди, расстояние определенное настоящим. Не секундой, не ярдом, а именно настоящим. Словно время это – два соприкасающихся жернова меж которых болтаешься ты и события с определённым интервалом посещают тебя вновь и вновь, хотя обстановка порой меняется; и в тоже время характеристика не верна, потому как события имели свойство с фотографичной точностью повторяться. В определённые моменты тогда мой разум входил в состояние всяческого межевания и отрицания дежавю. И со временем мне уже казалось, что подобные мысленные отчуждения давали плоды и сознание не воспринимало в серьёз моих катаклизмов. Но

«Ты прости, меня прости, что не смог уберечь от беды.
Возвращаясь с чужой войны, сердце открой и скажи, -
Разве ты не любил?»
Hi-Fi

Когда ты хочешь уйти, тут же возникает желание остаться. Ведь когда забываешь об инстинктах, мирская лимфа возвращает тебя к обыденному. Однако маска ностальгии не может быть сорвана. И именно потому… что этот миг оказался для тебя затянувшимся. Так хочется рассказывать, но лишь умею молчать. Как тишина никогда не являвшаяся вдохновением для написания эпоса, речь для меня жестокая машина перемалывания мыслей. Я давно не видел заката. Давно не видел рассвета. Иногда, возникает желание броситься на полосу проезжающих пред тобой акул - испытать судьбу. Но эта странная, липкая потребность, научиться танцевать. И то - «нечто», давно сидящее внутри тебя в скрипучем кресле, шелохнет дряблой кистью, чтобы потрясти обветшалым свитком нотаций, и таки заставит ждать, когда загорится разрешающий свет семафора. И ты вновь вышагиваешь по этим хищным дорогам с расплывчатыми границами. Мысли, возвращаясь обратно, отвлекутся на окружающую действительность. Хм. По-настоящему удивительно сознавать, глядя на облака, что из четырёх возможных состояний вода в этом мире выбрала целых три. Я очень часто думаю о ней. И всякий раз забываю, что она внутри меня. Странная, скорее эмульсия из липидов и белков, но всё же - вода. Но сейчас был поражён ещё более волшебным зрелищем. Я видел волосы там. Как странно, я давно не вспоминал об одном из своих мечтаний. Меня всегда поражали длинные волосы. Часто в детстве улучал момент, когда мама или сестра расчёсывали их, чтобы прильнуть к ним лицом и утонуть. Почувствовать облака близких тебе запахов и слегка ощущаемое прикосновение к ним. И однажды подумалось, а какие они – волосы – там. И я увидел их в воде. Свои волосы. В моём озерце не с кем танцевать. Но эти волосы в воде. Они настолько чутки, кажется – уже знакомы с каждым твоим последующим движением. Дают забыть о стеснении, и заставляют, заставляют танцевать. Как жаль - их природная цель иная, водной среде они чужды. Когда мокрые мертвы. Но забывается всё, если ты вместе с ними там,  в воде. И рождается вулкан удивления. Ощущение, будто всякий раз, касаясь железных перил моста, холод, передающийся рукам, незнаком и заставляет внутренне вздрагивать. Или абстрагируешься от рефлексов и узнаёшь заново дрожащую луну в ночной реке. Образуется новый танец жизни. Танец похожий на воссоединение прародителей. Устанавливается новый ритм, обозначающий подступ и отмечающий новый этап пути. Здесь движение открытий без соприкосновений. Когда лишь взор несуществующей звезды зажигает Альдебаран. И начинается танец одиночки с невидимым партнёром. Всё это сродни тому, если бы человек нажал кнопку зонта, закрыл его под проливным дождём. Или закрыл глаза и закрыл глаза внутри, и ещё внутри, и ещё. И тогда оживают камни. Тогда обретает тембр мелодия внутренних струн. Шлифуется мелодика нового языка, нового откровения – apokalypsis. И это новый шаг. Но…
Жаль, запас чувствительности пределен. Ты не ангел, которому известно лишь сейчас, всегда и былое и неизвестны минуты, часы, года. Казавшейся долгой нить мечтания внезапно обрывается. И ты останавливаешься, не успевая открыть глаза. Действительное превращает облако в камень. На дне оказывается новый памятник с выгравированной фразой кратко повествующей об очередной усопшей мечте. И открытые глаза, делают озеро чуть более морским.

«На утро радость - враг мой мёртв,
Лежит под деревом простёрт».
Вильям Блейк.

…но эти милые вещи об одиночестве. Об одиночестве и возрасте. О том, чего ты не знаешь. О прописных истинах. О пережёванных словах. О нелюбви. О скомканных чувствах. О неспособности изменить настоящее. О глупой готовности влюбиться до безумия, но заранее определённая преграда, довлеющая над инстинктами социального животного, возомнившего себе многое, и то, что не имеет право на существование в том числе – всё это жалко; жалко, не потому что нет возможностей, жалко не потому что нет предпосылок для претворения желаемого, нет будущности. Одни чёрные дыры – всё не они. Одна и противоречащая, и повторяющая себя заглавная буква, не означающая в математике ничего. Однажды поставь не zero и жди случая. Одно и налицо: неблагодарное дело считать возможности – случай возьмёт своё; неблагодарное дело уповать на случай – судьба решает всё. Одно лишь исключение: - zero в числе обретает смысл …Оставленные мысли, показывают пути лунных остановок…  Открытого неба поезда расстёгивают одеяла. Одуванчиковые одеяла. Ощущения просачиваются сквозь воздушные перины… Однорукое сердце дарит себя пропасти, чтобы разделить с ним одиночество… Отчаянье нехотя расстаётся с секундами, дарующими созвучие …Океан хаоса - и в нём маленькие островки секундных гармоний. О, мысли: - что единица пустоты в бесконечном числе, ничего не значащем; что любовь во сне, как в разлитом молоке, себя не проявляющая. О безумства, пенящие кровь,.. идите прочь. Обкатанная жизнь вслед за барочной луной замыкается в свадебное кольцо дежавю… Опаздывающий образ, сопричастный к существу… Но эти милые вещи о…

Anohito | ihsataW

"если только"
 ресницы | ашыд ен

спрячут | еыннёлвиду
глаза, |
а после | ыцинсер он
останется | онволс
лишь | ,реев
горстка | алатс
пепла | ьтяер

Символ веры – усталость. Символ веры – холодные пальцы. Солнце – море, где для разных существ разные берега. Символ веры – слеза, которая смывает пепел некогда живых чувств. Символ веры – кожа, которая для разных существ: - море без ясных границ.
Луна – море, где есть единственный берег для…
P.S. Иной раз, так хочется просто сказать. …мало сказать …ничего не говорить. Rfr ;t vyjuj pf nt,z ujdjhzn ck`ps/

«Саргассово море»

«Человек идиот»: - говорю себе сам. Но поведение реальности непредсказуемо. Она может кружить вокруг тебя, быть в зоне недосягаемости длительное время, подбираться ближе, чем можно себе представить, а незримый внутри изредка заставляет тебя инстинктивно выставлять навстречу ей раскрытые ладони, словно отвергая неизбежное. Но, когда раскроются челюсти, безоружная кисть может быть отхвачена, словно возвращена назад, в песчаные холсты, где время стирает в пыль воздушные акварели задолго смешанные тобой. И не придётся зализывать раны. И никто не узнает, какого у тебя была цвета кровь. Иешуа; Далай-Лама; Будда; пирамиды Шумеров; изображения в пустыне Наска; поверхностные знания о поведении электрона, знающего, где щель в препятствии, и, летящего именно в неё – бесконечность проносится в глазах, разрывая невидимой сетью, чтобы растворить в пыль, на бесконечное число знаков, которое больше, чем в числе пи после запятой… и никто не узнает… Кануло в лету, растворилось в газопылевом облаке. Надежды на постижение нежности и тепла сгнили. Ошибка реальности. У природы ошибок нет. Если система имеет неверное решение, значит тупик не та цель, куда может течь движущая сила. Жуткое ощущение. Страх сжимает изнутри. Сидишь, уткнувшись носом в колени, словно бесцельная песчинка, спрятавшаяся в коралловом рифе, так беззаботно приютившем тебя. И парадокс в том, что страшно от того, когда видишь вокруг множество подобных тебе, облачённых в ячейки, являющиеся основной структурой, какого-то иного, гигантского образования. И всякий раз нелепые вздрагивания, сопровождаемые пробуждением, заставляют части тела прорывать мембрану, но оказываются во вне лишь на мгновения, и вязкая, текучая, испорченная  примесями обязательств, социальная лимфа затягивает обратно в кокон, навязанный эволюцией собственных действий, ложно принимаемой за родную; бытие заставляет погрузиться вновь в сон, где для тебя нет целей, а есть единственная система индульгирования, в совершенстве которой не приходится сомневаться. Одна маска подменяет другую. И нет скрижалей, где можно было бы написать себя. Витрувианский человек так и остаётся заключён в две системы, мало отличающиеся друг от друга, в виду того, что они симметричны. Можно обмануть мозговую активность, привлекая к помощи психотомиметики – и не имеет значения их происхождение, - ДНК останется двоичной. И считываемый код так и останется недостаточным биологической машине для того, чтобы разорвать кольцо, сдавливающее горло, при всякой попытке вырваться. Но если суть ясна - и леденящий холод по спине, и дрожь дыхания горячим бризом меж ног, заставляют выпрямляться и искать, задувать свечи, и, зажигать единственный фитиль, словно невидимого, маячка, в надежде что тонкий луч не сгинет в искривлённом пространстве, где нет места Наутилусу, Летучим голландцем ищущего так же как и ты, своё место в «залунных» реалиях – и видна орбита, почему же ты должен ждать, когда центробежная сила сама выбросит тебя из системы?  Одряхлевший, с изодранными облаками, бывший некогда частью конвективного механизма, и сейчас подчиняющийся иным ветрам, где, возможно, нет ложных циклонов, Летучий голландец летит к берегам в безбрежной пустыне. 

«Океан тишины»

Дельфин часто взбирается на камни, чтобы любоваться закатами. Море огромное снизу, и море, куда выглядывают камни, гигантским частоколом встаёт преградой в движении к солнцу. Улыбка на лице, и частые хлопанья плавниками, в знак прощания с закатной звездой, всякий раз производятся с надеждой, что это последняя из увиденных картин. Облака, рисуя причудливые формы, словно расстилают постель мира. Бесконечная история должна иметь завершение. Родные воды с радостью принимают обратно в океан одиночества. И не важно, что в торбе больше нет жемчужин. Мысли инстинктивно процеживают родную атмосферу, чтобы находить в плавниках и футболить хвостом неясные желания, исходящие из сердца - оно спокойное, как никогда. Оно спокойное, как никогда. И это ощущение гильотиной отсекает пальцы, рождая новые жемчужины. Мне щупальца не нужны. И нет желания вновь подниматься на поверхность, чтобы глотнуть новую порцию сновидений. Мысль о Наутилусе виденном над материком водорослей и летящем к солнцу, унося за собою облака, не даёт покоя. Где-то там, в глубине должен быть тот зовущий свет мерцающей слезы. О Небесная гладь, как жаль, что нельзя загадать желание при виде света невидимого маячка, но как же заманчиво наблюдать за плывущим отражением звёзд, и за искажённым взглядом луны, улыбающейся, словно за поверхностью сна, когда ты погружаешься в бездну. И теперь неважно, что неизведанное раздавит. В мечтах играет тихо музыка. Музыка тепла. И мне,.. просто, как никогда хочется этого тепла. Как

Пролог.
Всегда проще начать, чем закончить. «Я не знаю». Мне нужен дневник, чтобы вернуться к чистым прудам. «Я не знаю». Я хочу хотя бы раз оказаться у начала лунной дорожки. «Я не знаю». Неблагодарное дело доказывать собственную глупость. Проще дать в этом убедиться. «Я не знаю». В двадцать два я почувствовал, что не люблю открытые пространства, где перемешано множество юных пар X Y. Они меня взрослят. «Я не знаю». Вселенная! «Я не знаю». Не люблю этот мир слов, потому что я не люблю глагол и не люблю глагол «люблю». «Я не знаю». Оле-Лукойе не вернулся, оставив разлитым молоко в моих глазах, и увёл за собой звенящую фею. «Я не знаю». Тело дрожит. Огонь просит пить. «Я не знаю». Этот мир – мир, где Коломбины ждут своих принцев. Пьеро обречён. «Я не знаю». Тишина мой злейший друг. «Я не знаю». Мне кажется, я стал чувствовать, что умираю. Дежавю всё чаще и чаще оказывается привычным явлением. Хочу найти свою остановку, чтобы поймать «зеленоглазое такси». «Я не знаю». Я завидую глухо-слепо-немому: не слышать, не видеть, не говорить. «Я не знаю». Мой свет имеет начало. Мой свет не знает конца. «Я не знаю». Холодно, мокрая спина. «Я не знаю». Где я найду тепло. «Я не знаю». Меня всегда завораживали длинные волосы. «Я не знаю». Главное, вовремя не поставить знак вопроса в своём обращении. «Я не знаю». Вселенная! «Я не знаю». Я знаю, Оле-Лукойе там, где млечный путь. «Я не знаю». Всегда хотел задать родителям вопрос: «Почему брошюра «Почему ребёнок стал нервным?» лежала на чердаке среди дубликатов книг, и газет «За рубежом», а не на столе на видном месте»? Но моим собеседником был лишь узор на ковре - около кровати перед сном. «Я не знаю». Руки в негодовании выжимают мысли, чтобы выдавить гной наружу. Где этот чёртов нарыв?! Черепная коробка слишком прочная. «Я не знаю». Мне надоело спорить с отцом. «Я не знаю». Именно так, «прогнозы и предвосхищения сопровождают действия людей»; но разум и воля разделены.

P.S. Пальцы говорят с невидимым собеседником. Надежды, сплетаясь в нити, под действием растворяющихся взоров сбирают клубы поглощающих теней. Сложное - в действии что-либо понять, потому как рефлекс сбивает с ног и тянет обратно, в то, что является «привычным» морим. тачлом икиндесебос еымидивеН, потому что масло высохло на холстах. В этих пространствах живые лишь Волосы – ингибиторы твоих действий. Вникая в их суть, вытягиваясь без сожаления о свершаемом событии - которого нельзя увидеть во вне -  в корпускулу, понимаешь, что не зря искал запятую в нужном месте - иной раз подсказка из прошлого даёт больше ключей; в диалектическом «вне» слишком много нейронов, ими нужно уметь управлять, вовремя останавливаться. Сколько ты совершал действий, которые присущи Творцу¿; бесполезно складывать и вычитать; если Творец может всё, то он может совершить и ошибку, а тебе подвластно исправить её. Сегодня мысли вдоль горизонта листали имена, рука балансировала осью Y и поиски завершились на одном - с лунными парусами, но, когда лучи времени сошлись, наступающий день нарушил баланс системы; не успев сойтись с XZ, Y опомнился, когда уже задел другую ось ординат – время: шептальный ручеёк продолжал плескаться, не подозревая, что камень глупца мог остановить движение и запрудить молодость отношений в топях. Дуализм внутри строит много дорог и препятствий на них. Можно сколько угодно блуждать в лабиринте, оставляя вопросы на стенах, но ничем «неприкрытые мыслечувства» обращены лишь к одному времени, которое всегда обращено во внутрь, в глаза ничем не обозначенного змея, так же ищущего собеседника; и, если внимательно приглядеться, то на этом холсте можно узреть богатую палитру ограниченной мыслями одного существа, вмещающего насколько это возможно, красок микрокосма: - ограниченно-бесконечного, как не обозначены во времени камни, обрамляющие Бахчисарайский фонтан. Границы тают там, где ищешь Истину; и что странно, в этих гиперболах обитают две метафизические планеты никак не похожие на миллиарды других, и одну из них обрамляет твоя чалма. В атмосфере красных телец, рождается много хроматофор, ищущих ответы; их действия не обозначены правилами, создатель в них не вкладывал ничего, кроме последовательных чисел, которые складываются в

Эффект бабочки. Когда на другой планете падает лист с дерева, король должен «встать» на другую ось - где можно увидеть горизонт, где падает лист. Есть крайности, и есть середина. Люди себя возвышают, принижают. Но, если природа не отреагирует на шёпот муравья, мира не станет. Это всего лишь слова. Король. Природа. Крайности. Отреагирует. Человек стал - потому что может летать. Я брожу по улицам судеб. Вокруг многоэтажные здания жизней. Где-то, кто-то умирает. Где-то, кто-то лишь делает первые шаги. А где-то сидишь ты. Природа во мне, природа в тебе. На твоих пальцах множество корон. Вокруг меня с окон мира реет небесного цвета конфетти. Эти миры – настоящее ушедших. Космос так велик, что я умещаю его в ладонях. Потому что я человек, и я хочу подарить тебе вселенную полную конфетти; остаться у твоих ног и слушать звон колокольчиков, - их я слышу в каждом твоём слове; и тебя слышит луна, и в тебе я слышу её. И знаешь, человек в этой жизни, где-то, когда-то оставляет записку, в которой хотел что-то сказать, но не понимал, как выразить. После же, в его маленьком голубом мирке на небе индевеет белым слово, цвет которого известен каждому живому существу. Я мечтаю его прошептать в твоём мирке белым конфетти, на твоей щеке, рядом с небесной лазурью.

Лишь во сне можно увидеть свою реальность.

«В делах людей есть приливы и отливы».  Не помню автора. «Воспоминание - это единственный рай, из которого мы не можем быть изгнаны». Жан Поль Рихтер.
Могу ли я согласиться с последним суждением? Внезапно я понял, вспомнил, в чём загадка: отличие мира зазеркалья от мира по эту сторону черты. Там нет ветра, там нет парусов. Очень часто мы принимаем обжитые места за свои уже на следующее утро и внутри поселяется чувство ревности, если начинаем видеть в этих местах кого-то чужого. Зеркало не оставляет следов. Оно никогда не скажет, кто в нём оставлял след. Кто в него глядел лета, секунды назад. Оно безмолвно, равнодушно ко всему. Даже когда возникает угроза его уничтожения. Но зеркала разные. Луна отражает свет солнца. Лица - зеркала настроений. Мысль, обогнув кого-то, отражается, исказившись, в чьей-то слезе. Луч далёкой звезды или галактики, прежде чем достичь сетчатки глаза, многократно изгибается такими же звездами, галактиками, встретившимися на пути, искажая информацию, которую он должен донести. Мне снятся сны, эротические сны. Там много неконтролируемых предметных желаний. Они искажают мои чувства. Вселенная вовне и внутри меня – королевство кривых зеркал. Я осознал свою проблему. Я вижу и понимаю красоту образов, предпочитая её лицезреть издалека, как пространство доносит до меня её суть. Но мне страшна мысль оторванности от красоты другой. Мегалополис позволяет затеряться и забыть о своих основных комплексах. Но зеркало о них напоминает. Нельзя сказать, что мой выбор был неверный. Здесь нельзя говорить ни о какой другой цели, кроме погружения в неизвестности. (Как это может быть охарактеризовано человеком). Мой интеграл остался неопределённым и уравнение с двумя неизвестными осталось отмечено звёздочкой. Я ненавижу новый год, ненавижу свой день рождения. Они рисуют над моей системой больше и больше звёзд. Я не успеваю их ретушировать. Ненавижу зиму. Ненавижу зиму. Ненавижу зиму. Как давно я не играл в шахматы с сестрой. «Почему». В этом мире всё определяется глаголом. «Почему». Здесь мир лишь одних действий. «Почему». Обязательно нужно искать кого-то, чтобы оттолкнуться. «Почему». Король должен обязательно делать ход, если где-то на другой половине поля есть пешка. «Почему». Обязательно настанет момент, когда тебе придётся «…». Надежда растянуть момент на целую вечность. Если у тебя нет tobacco, ты рискуешь навсегда застрять меж миров. Узреть реальность, отражающую событие случившееся не сейчас. Испытать дежавю. Только в чём комплементарность нуклеотида жизни? Быть может сон и есть белок полимераз. Я поссорился с числами. Мой интеграл не определён. Чёрт возьми. Как может такое быть. Морозный воздух, ясное небо и нет россыпи звёзд. Никогда не думал, что на планете есть такие места. Хм. Я же видел картину Парижа в огне вид с околоземной орбиты, следовало догадаться об их существовании. Между мной и небом пелена, оранжевая гуашь мегалополиса. Я думал здесь ближе Умка водит кругами Большую медведицу. Умка в тумане. Хм… Чёрт возьми. Моя бессознательность опустилась до подобной писанины. Зачем мне этот дневник, если даже здесь нет возможностей для донесения чувств, ощущений. Но эта проблема порождает вопрос: - «до кого». Людям со мной тяжело. Я часто забываю о маске. Могу глядеть на ситуацию улыбаясь, при этом забывая, о маске. У людей не принято допускать подобные ошибки. Им тяжело со мной в общении. Для меня проще сказать, - не знаю, - чем рассказать мысль. Зачем выражать эмоции, если в действительности они не согласуются с твоим мироощущением в настоящий момент. Мир человеческий – мир лицемеров, где у каждого под, над лицом маска. С детства мечтал побывать на венецианском карнавале. То из немногочисленных времён, когда можно лицезреть на лицах откровенность. У человека одно лицо, одна «маска» откровенности. Меня завораживает театр Но, верно, по этой причине. Цвет настроения всегда один, меняется лишь его оттенок. Очень часто, пробуждаясь ото сна, я сожалею, что не умер. Очень часто засыпаю с мыслью о непробуждении. Быть может именно тогда, когда ты во сне, застывают мысли хоть мозг и активен. Кусто доказал - игуана может больше полутора часов находиться под водой, замедляя ход биения сердца. Я же не могу выскрести из себя возможности. Все инструменты поглощаются чёрной дырой. Мой почерк никогда не сохранялся даже на четверти страницы; мои пальцы никогда не могут успокоиться, они всё время что-то ищут; человек проживает жизнь, коллекционируя шрамы; память застревает в нейронах. Лишь во сне можно увидеть свою реальность. Без памяти, без маски, какую держит перед собой мир по эту сторону черты. Настоящий – находится там. В отражении, где нет ветра и нет

«Шахматный спор»
правила: 1) точка – интервал три секунды.
Предать земле. Кремировать. Предать земле. Кремировать. Предать земле. Кремировать. Предать. Земле кремировать. Предать земле кремировать. Земля холодная. Земля. Холодная. Земля холодная. Земля холодная. Земля. Земля. Земля. Холодная. Земля тёплая. Земля холодная. Земля тёплая. Земля холодная. Земля тёплая. Земля. Холодная вода. Земля. Тёплая вода. Земля тёплая вода. Холодная. Земля тёплая вода холодная. Земля тёплая. Вода холодная. Земля. Холодная. Вода. Тёплая. Тёплая холодная земля вода. Предательство. Предательство. Предательство. Смерть. Предательство смерть. Предательство смерть. Предательство смерть. Смерть ты не знаешь. Смерть ты не знаешь. Не знаешь. Не знаешь. Смерть ты. Смерть ты. Смерть ты. Не смерть. Не смерть. Не смерть. Ты  знаешь. Ты знаешь. Ты знаешь. Предательство. Предательство. Предательство. Старость. Лопнет оболочка. Лопнет оболочка. Лопнет оболочка. Рождение. Предательство. Предательство рождение. Предательство рождение. Предательство. Рождение. Рождение. Рождение. Рождение ты не знаешь. Рождение ты не знаешь. Ты не знаешь. Ты не знаешь. Ты не знаешь. Рождение ты. Рождение ты. Знаешь. Знаешь. Рокировка слагаемых сумма не меняется кто сказал. Рождение. Рождение. Рождение слагаемых. Рождение слагаемых. Сумма ты. Сумма ты. Не меняется смерть. Не меняется смерть. Кто рождение. Кто рождение. Кто. Кто. Кто. Рождение. Рождение. Рождение. Рокировка. Смерть. Рождение. Рождение смерть. Предательство. Рокировка. Предательство рокировка. Ты. Ты. Ты

«Чувственной Душе»
Ненавижу себя. Намеренно веду себя к пропасти. Замыкаюсь. Бегу от облаков сбыточных мечт. Я ошибся на распутье по пути к этой жизни. Ничто из происходящего и сущего не убеждает в обратном. Но мои тормоза плохо работают. Однако ж здесь не приходится говорить, что время старит металл, наоборот, - затачивает. Настанет миг, тиски схватят время и эфир изменится в своих свойствах. Зима меня съедает. Она гасит огни моих маячков. Им становится не отчего тлеть. Здесь не мой эфир. Капитан! Штурман задыхается на своей лодке. Он ошибся маршрутом. Я застреваю в рифах собственных мыслей, желаний. Штурман не помнит, когда в последний раз вёл запись на осенних листах. Время разрывает на части. Но гравитация внутри пока преобладает над внешними силами. Но это лишь природное явление. Не стоит  на него уповать. Об этом явлении ничего не говорит зодиак. Зря потратил последнюю жемчужину. Хотя не факт, что на белых пятнах terra не прячет водовороты спасений. Штурман далёк от своего капитана. У него осталась лишь одна партия. Ибо он не обманулся. Капитан знает, какие за кормой корабля бушуют циклоны человеческих отношений. Он никогда не ошибается. Это обстоятельства природы заставляют его держать штурвал вернее. А я не знаю, не слышу, даже когда мне кричат «правый галс». Штурман просит прощения у Капитана. Но я даже не достал до луны. Я старался. Но её нет. Её украли из моего сердца. Вернее, я отдал. Дал украсть. Я хочу, чтобы мне вернули луну. Но млечный путь залит оранжевым дымом гневящихся шхун. Как бы я хотел увидеть вновь твой Фрегат, Капитан. Трёхмачтовый, с кипенно-белыми парусами. Он шёл гордый, один по архипелагу ДаКуТо. Но там было много кораблей, – не протолкнуться. Я спешил настичь, пока не понял, что на обезображенном судёнышке уже бежал из этих мест. Нет, это слишком большая для меня ответственность плыть на лодке среди людских шхер. Ведь тут даже нет дельфинов. Я их так и не увидел. Где они? дельфины. Устали руки ломать сковывающую борта звёздную пыль. Придётся мне бросить это судёнышко. Крови не осталось для будущих слов. Никудышный штурман бросает собственный мир на откуп лангольерам. Надеюсь здесь лёд прочный, ибо в тумане не видно даже собственных рук.