" --  Они боятся,-- сказал Перец.-- Я тоже боюсь. Но я боюсь
не только тебя, я еще боюсь и  за  тебя.  Ты  ведь  их  еще  не
знаешь. Впрочем, я их тоже знаю очень плохо. Я знаю только, что
они способны на  любые  крайности,  на  самую  крайнюю  степень
тупости  и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У
них  нет  только  одного:  понимания.  Они   всегда   подменяли
понимание   какими-нибудь   суррогатами   --  верой,  неверием,
равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что  это
проще  всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться,
чем понять. Проще плюнуть, чем понять".

(с) Аркадий и Борис Стругатские. "Улитка на склоне"

И тогда становится невыразимо грустно...

 

"- Верю ли я в волшебников? - сказал он. - Я верю  во  все,  что  могу
 себе представить, Петер. В волшебников,  в  господа  Бога,  в  дьявола,  в
 привидения... в летающие тарелки... Раз человеческий мозг  может  все  это
 вообразить, значит все это где-то существует, иначе зачем бы  мозгу  такая
 способность?"

(с) Стругатские. "Отель "У погибшего альпиниста".

 

Прелессссть....
[показать]

В мою глупую голову совсем ничего неприходит....

Это кризис....

Хехехехеееее....

Вот. Сижу...налаживаю связь с местной еврейской общиной... Зачем? Что из этого выйдет?- А я почем знаю.

О,великие Боги!!!!!!! За что???!!!!

Огромная толпа людей оккупировала мой дом. Они - гости отчима. Я его не выношу! Толпа детей с воплями носится по квартире, они уже поделили мои вещи и расшвыряли их повсюду. Они вопят и падают. О,Великие,помогите мне! Я держу оборону у компьютера,моральные силы слабеют. Я хочу - одна....

И все-таки: в Rammstein'е что-то есть....

Определенно.

 

Интересно, смогла бы я кого - нибудь убить?

Хотя нет, убить - смогла бы, скорее всего. Но вот смогла бы я жить с этим?..

Иногда, когда видишь, как умный, хороший, достойный, важный для тебя человек говорит глупости, упирается в шаблоны, являет миру всю возможную мелкость, тщеславие и нелепость своей натуры, хочется убить его. Не от злости - просто чтобы не позорился, свой образ. Не заляпывал себя пошлостью.

Как-то так...

МОИ ПРОКЛЯТИЯ

Мои проклятия — обратный лик любви,

В них тайно слышится восторг благословенья,

И ненависть моя спешит, чрез утоленье,

Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.

Я прокляну тебя за низость обмеленья,

Но радостно мне знать, что мелкая река,

Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,

Когда огонь весны создаст лучи и пенье.

Когда душа в цепях, в душе кричит тоска,

И сердцу хочется к безбрежному приволью.

Чтоб разбудить раба, его я раню болью,

Хоть я душой нежней речного тростника.

Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,

Безумный блеск волны, исполненной любви,

Как будто слышен зов: «Живи! Живи! Живи!»

То льды светло звенят, отдавшись водополью.

К.Бальмонт

Нет,моя "прошлая"жизнь никогда меня не оставит. Но и не вернется вполне - она будет напоминать о себе,дразниться: вот-вот ухватишь,ан нет. Эта вертушка - до конца меня останется со мной. Я тоскую по ней...

   Алый бархат вечереет,
    Горделиво дремлют ели,
    Жаждет зелень и июль
    Колыбельной лаской млеет...
    Нежно отзвуки пропели...
    Разостлался синий тюль.
    Улетели феи холить
    Царство чары шаловливой,
    Щебет едких эпиграмм...
    Начинает сны неволить,
    Миро льет нетерпеливый
    Юга ясный фимиам.

     Валерий Брюсов.

ФЛЕЙТА-ПОЗВОНОЧНИК

 поэма



За всех вас,

которые нравились или нравятся,

хранимых иконами у души в пещере,

как чашу вина в застольной здравице,

подъемлю стихами наполненный череп.



Все чаще думаю -

не поставить ли лучше

точку пули в своем конце.

Сегодня я

на всякий случай

даю прощальный концерт.



Память!

Собери у мозга в зале

любимых неисчерпаемые очереди.

Смех из глаз в глаза лей.

Былыми свадьбами ночь ряди.

Из тела в тело веселье лейте.

Пусть не забудется ночь никем.

Я сегодня буду играть на флейте.

На собственном позвоночнике.



       1



Версты улиц взмахами шагов мну.

Куда уйду я, этот ад тая!

Какому небесному Гофману

выдумалась ты, проклятая?!



Буре веселья улицы узки.

Праздник нарядных черпал и черпал.

Думаю.

Мысли, крови сгустки,

больные и запекшиеся, лезут из черепа.



Мне,

чудотворцу всего, что празднично,

самому на праздник выйти не с кем.

Возьму сейчас и грохнусь навзничь

и голову вымозжу каменным Невским!

Вот я богохулил.

Орал, что бога нет,

а бог такую из пекловых глубин,

что перед ней гора заволнуется и дрогнет,

вывел и велел:

люби!



Бог доволен.

Под небом в круче

измученный человек одичал и вымер.

Бог потирает ладони ручек.

Думает бог:

погоди, Владимир!

Это ему, ему же,

чтоб не догадался, кто ты,

выдумалось дать тебе настоящего мужа

и на рояль положить человечьи ноты.

Если вдруг подкрасться к двери спаленной,

перекрестить над вами стёганье одеялово,

знаю -

запахнет шерстью паленной,

и серой издымится мясо дьявола.

А я вместо этого до утра раннего

в ужасе, что тебя любить увели,

метался

и крики в строчки выгранивал,

уже наполовину сумасшедший ювелир.

В карты бы играть!

В вино

выполоскать горло сердцу изоханному.



Не надо тебя!

Не хочу!

Все равно

я знаю,

я скоро сдохну.



Если правда, что есть ты,

боже,

боже мой,

если звезд ковер тобою выткан,

если этой боли,

ежедневно множимой,

тобой ниспослана, господи, пытка,

судейскую цепь надень.

Жди моего визита.

Я аккуратный,

не замедлю ни на день.

Слушай,

всевышний инквизитор!



Рот зажму.

Крик ни один им

не выпущу из искусанных губ я.

Привяжи меня к кометам, как к хвостам

лошадиным,

и вымчи,

рвя о звездные зубья.

Или вот что:

когда душа моя выселится,

выйдет на суд твой,

выхмурясь тупенько,

ты,

Млечный Путь перекинув виселицей,

возьми и вздерни меня, преступника.

Делай что хочешь.

Хочешь, четвертуй.

Я сам тебе, праведный, руки вымою.

Только -

слышишь! -

убери проклятую ту,

которую сделал моей любимою!



Версты улиц взмахами шагов мну.

Куда я денусь, этот ад тая!

Какому небесному Гофману

выдумалась ты, проклятая?!



       2



И небо,

в дымах забывшее, что голубо,

и тучи, ободранные беженцы точно,

вызарю в мою последнюю любовь,

яркую, как румянец у чахоточного.



Радостью покрою рев

скопа

забывших о доме и уюте.

Люди,

слушайте!

Вылезьте из окопов.

После довоюете.



Даже если,

от крови качающийся, как Бахус,

пьяный бой идет -

слова любви и тогда не ветхи.

Милые немцы!

Я знаю,

на губах у вас

гётевская Гретхен.

Француз,

улыбаясь, на штыке мрет,

с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,

если вспомнят

в поцелуе рот

твой, Травиата.



Но мне не до розовой мякоти,

которую столетия выжуют.

Сегодня к новым ногам лягте!

Тебя пою,

накрашенную,

рыжую.



Может быть, от дней этих,

жутких, как штыков острия,

когда столетия выбелят бороду,

останемся только

ты

и я,

бросающийся за тобой от города к городу.



Будешь за море отдана,

спрячешься у ночи в норе -

я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона

огненные губы фонарей.



В зное пустыни вытянешь караваны,

где львы начеку,-

тебе

под пылью, ветром рваной,

положу Сахарой горящую щеку.



Улыбку в губы вложишь,

смотришь -

тореадор хорош как!

И вдруг я

ревность метну в ложи

мрущим глазом быка.



Вынесешь на мост шаг рассеянный -

думать,

хорошо внизу бы.

Это я

под мостом разлился Сеной,

зову,

скалю гнилые зубы.

С другим зажгешь в огне рысаков

Стрелку или Сокольники.



Это я, взобравшись туда высоко,

луной томлю, ждущий и голенький.

Сильный,

понадоблюсь им я -

велят:

себя на войне убей!

Последним будет

твое имя,

запекшееся на выдранной ядром губе.



Короной кончу?

Святой Еленой?

Буре жизни оседлав валы,

я - равный кандидат

и на царя вселенной,

и на

кандалы.



Быть царем назначено мне -

твое личико

на солнечном золоте моих монет

велю народу:

вычекань!

А там,

где тундрой мир вылинял,

где с северным ветром ведет река торги,-

на цепь нацарапаю имя Лилино

и цепь исцелую во мраке каторги.



Слушайте ж, забывшие, что небо голубо,

выщетинившиеся,

звери точно!

Это, может быть,

последняя в мире любовь

вызарилась румянцем чахоточного.



       3



Забуду год, день, число.

Запрусь одинокий с листом бумаги я.

Творись, просветленных страданием слов

нечеловечья магия!



Сегодня, только вошел к вам,

почувствовал -

в доме 

Читать далее...

Часто мне бывает стыдно за то,что я человек.
Сегодня мне стало стыдно за то,что я - женщина.

"Все мы ищем разумных доводов, чтобы уверовать в абсурд".

(с) Лоуренс Даррел





P.S. Атон, ты был прав. :)

Холодно.Небо кусочком проглянет и снова ничего.
Земли нет - есть асфальт.
Дома нахохлились и целятся ледяными стеклами.
Тихо - люди ждут.
Зимы,лета,бури,солнца - перемены.

Вот читаешь Тургенева,и думаешь:
куда же делась эта самая чувствительность-возвышенность?
В компьютер ушла?В интернет?
Почему сейчас нельзя мыслить и пиать так же просто,
стройно,честно?Откуда эти извращения
модернизма-футуризма-постмодерна-авангарда-абсурда
и т.п.?
Что происходит с сознанием?Почему извращенность формы,
блеск техники и оригинальность/вычурность пассажей так
прочно задменили свежесть,грусть и боль Тургенева?
Возможны ли еще такие писатели?Или исковерканное,
уставшее от сильных,прямых и грубых ударов, сознание
уже не в состоянии сострадать Рудину,плакать о Базарове и
Павле Александровиче?
Печально.

Дождь-дождь-дождь-дождь-дождь.........
Как это банально - сплин из-за гнусной осенней погоды!
Не пишется,не слушается.Зато (как впрочем и всегда)-читается.
Странное существо - легко поглащаю и усваиваю чужие мысли,
вследствие чего не вижу ничего особенно оригинального.В том числе
и у себя.Все так удивительно одинаково.По крайней мере - в основе.
И что,собственно,носится со своей
"оригинальностью/индивидуальностью", если все так скучно?..

Оооо....
Пластилин - это гениальное изобретение человеческого интеллекта!

Может,этому самому интеллекту стоило остановиться на пластилине?

Интересно.
Все-таки до чего непредсказуем мир:
вчера один человек сказал:
"Влюбленность - это счастье.
Любовь - это больно".

Положим,не новость.Но _Кто_ это сказал!..
И _как_!

Нет, все-таки мир не безнадежен.

Бессмертия у смерти не прошу.
Испуганный, возлюбленный и нищий, --
но с каждым днем я прожитым дышу
уверенней и сладостней и чище.

Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.

И осенью и летом не умру,
не всколыхнется зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.

И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.

Да. Времени -- о собственной судьбе
кричу все громче голосом печальным.
Да. Говорю о времени себе,
но время мне ответствует молчаньем.

Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилечек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.

Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.

1961(?)


В темноте у окна

В темноте у окна,
на краю темноты
полоса полотна
задевает цветы.
И, как моль, из угла
устремляется к ней
взгляд, острей, чем игла,
хлорофилла сильней.

Оба вздрогнут -- но пусть:
став движеньем одним,
не угроза, а грусть
устремляется к ним,
и от пут забытья
шорох век возвратит:
далеко до шитья
и до роста в кредит.

Страсть -- всегда впереди,
где пространство мельчит.
Сзади прялкой в груди
Ариадна стучит.
И в дыру от иглы,
притупив острие,
льются речки из мглы,
проглотившей ее.

Засвети же свечу
или в лампочке свет.
Темнота по плечу
тем, в ком памяти нет,
кто, к минувшему глух
и к грядущему прост,
устремляет свой дух
в преждевременный рост.

Как земля, как вода
под небесною мглой,
в каждом чувстве всегда
сила жизни с иглой.
И, невольным объят
страхом, вздрогнет, как мышь,
тот, в кого ты свой взгляд
из угла устремишь.

Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты
в этом доме ночном,
где скрывает окно,
словно скатерть с пятном
темноты, полотно.

Ставь на скатерть стакан,
чтоб он вдруг не упал,
чтоб сквозь стол-истукан,
словно соль, проступал,
незаметный в окно,
ослепительный Путь --
будто льется вино
и вздымается грудь.

Ветер, ветер пришел,
шелестит у окна.
Укрывается ствол
за квадрат полотна.
И трепещут цветы
у него позади
на краю темноты,
словно сердце в груди.

Натуральная тьма
наступает опять,
как движенье ума
от метафоры вспять,
и сиянье звезды
на латуни осей
глушит звуки езды
по дистанции всей.

1961(?)

Иосиф Бродский.