Дождик кап-кап, промыл твое окошечко и ладненько. Мир из-за стекла на тебя смотрит - чистенький такой, будто только родился. А что кап-кап да кап-кап, тоже понятно - младенец же - вот нюни и развел. Сыро, слякотно, а на душе легче становится. Легче и все тут. Каждая капелька, сперва с неба падает. Непременно думает, что она летит:
- Лечу, - кричит, - э-ге-гей, смотрите все, я счастливая!
Птицы сидят нахохлившиеся, мокрые, на мокрых крышах, прожают такую летчицу-пигалицу непонимающим взглядом. Даже не галдят свое:
- Ха-ха, да разве это полет?
Глаза прикрыли своими полупрозрачными пленками, недвижимы, ждут сумерки.
А капли все летят. Ветер их закружит, закрутит, да как поддаст! Они в рассыпную, будто девчонки на лугу. Тоже нам, кавалер! А после уж, по стеклу, вниз бегут, дорожки из слез своих рисуют. Ты, глазами то, когда до низу их провожаешь, вроде как и сам чище становишься. Стой себе у окна и приговаривай, - беги капелька, беги, грусть-печаль мою с собою прихвати. А после, дождись сумерек и ложись спать...

Как неприятен утренний запах разогреваемых жаровен. Запах давно сгоревшего масла, неотвратимо ползущий по задворкам и подворотням многочисленных городских кафе. Персонала еще нет, только грузчики, разнорабочие, ключари, мусорщики. Запах смешивается с вонью дешевого табака и вкупе с ароматом помоек несется вверх к оскорблению небес и вящему удовольствию преисподней.

Я вижу псов жадно ищущих объедки в мусорных кучах. Я пришел сюда затем же. Им – нужны чужие объедки, чтобы не умереть от холода. Я – вылавливаю из холода обрывки прожитых кем-то вечеров и тоже, наверное, живу. Я хочу впитать боль, которая мне понятна. Я хочу пережить боль, к пониманию которой мне никогда не приблизиться… Хочу оставить все, что имею и прожить тысячу новых жизней, но не для того, чтобы прожить их лучше, а для того, чтобы почувствовать пустоту больше которой уже ничего нет. Боюсь ли я бездны? Наверное, нет. Ту, в которую падаю сейчас – точно, нет. А та, в которой почти достиг дна – чуть не стала моей могилой.

Но ведь не стала же. Она возродила меня, научила чувствовать и чувствовать остро, до боли, до хмельного чувства в мозгу. Иногда, струнки так натянуты, что представляешь себя рыбкой Дантеса, что, умирая, причудливо меняла цвет, радуя умертвляющих ее, своей последней минутой. Только бы, просыпаясь в очередной раз, видеть море и не видеть никого на берегу.

Крохотные островки, которые мы насыпаем в поисках свободы, тут же начинают препятствовать ее обретению. Они вцепляются нам в ноги своим горячим песком, своими пальмами, своим солнцем, а их прощальные рыдания, как взгляд умных глаз полярной совы Гарри Поттера. А нужно то ведь только море. А не станет сил плавать, пусть выкинет гнилой щепкой на пустынный чужой берег, чтоб в огне очага какой-нибудь старухи вспыхнуть последний раз ясным пламенем, да уж и навсегда.

Нафиг все.
Вот тетя Хьюстон тянет свой Always… Ох и тянет же. Поднимается в двух октавах и на каждой ступени меняет частоту вибры (причем в тему), и не сбрешет ни в одной нотке. Хіба наші дiвчинi тако співати не могуть? Ну чому всі московські продюсері не застреляться зразу, в один день?

Однажды я спросил свою старую, школьную подругу, почему она выбрала именно этого парня. Она ответила мне, что он веселый, жизнерадостный и вообще, классный парень, с ним легко. Спустя несколько лет, он перестал быть классным, подолгу нигде не работал и, в конце концов, оставил ее с ребенком.

Ее мама (которая, в последнее время, совсем перестала стесняться) спросила ее, какого хрена (так и сказала), она, в свое время, не вышла замуж за меня? На что моя подруга спокойно ответила, а с кем бы я тогда, болтала сейчас на кухне? Почему-то, мне понравилась ее лесть, и я даже на пару минут поглупел. А потом подумал, наверное, она болтала бы с тем классным парнем, а я был бы бывшим. Нет уж, хорошо, что все так, как есть! Мне так больше нравится, определенно! По крайней мере, всегда есть куда зайти и пожрать, как следует.

Как происходят заказные убийства.

Когда, обожравшееся за день, солнце шлепнулось за горизонт в алой, дрожащей, мантии раскаленного воздуха, Митька еще лежал в постели без трусов. Ясное дело, что: он был пьян, у него болела голова, от него только что вышла проститутка, деньги кончились, вмазать кончилось, под окном шумел большой город, покурить кончилось, в Москве он проживал без прописки, презики кончились, он был киллер, и это – он был студентом филологического факультета, а трава тоже кончилась.

– Пароходы и кораблики-и-и, – тихонечко попытался он напеть куплет, одному ему ведомой, суровой морской песни. На этом самом и-и-и, он издал крик беспомощного ослика обпихавшегося педигрипалом и испустившего дух на руках своей маленькой, любящей хозяйки – единственной дочери председателя зоопарка. Сумерки. Тени на стене, столе, полу и все такое...

Негромкий стук в дверь прервал робкое торжество си натурального, неудачно взятого Дмитрием в трагической балладе о плавсредствах.
– Дмитрий, открывай! Это я, Константин Монро, твой участковый!
– Редкая сука и милиционер-общественник, – мысленно закончил Митька.
– Дмитрий, открывай немедленно! Или мне придется пригласить Эдуарда Пуришкевича, слесаря нашего ЖЭКа. Он выломает дверь, и мы, вместе, тебя изобьем. Затем, пройдешь в отделение, где тебя еще раз изобьют, на всякий случай, сержанты Канедилов и Педановский.
– Известные московские скотоложцы-анестезиологи, – пронеслось в пьяной Митькиной голове.
Дверь пришлось открыть. Константин Монро был подтянут, суховат и строг. Едва заметные следы помады нисколько не портили его умное, уставшее лицо.
– Насколько мне известно, – бухнул с порога участковый, – уважаемый в нашем районе человек, Мазепа О., попросил тебя об одном одолжении… Так вот, Дима, я зашел тебе сказать, что мы его…, т.е. что он нас…, короче, что мы очень уважаем Мазепу О., и с нашей стороны не будет никаких помех. Более того, сержанты Канедилов и Педановский лично проследят, чтобы ты все сделал вовремя, как надо и без происшествий. Мы на тебя надеемся Митя, – тихо добавил Монро и вышел, аккуратно притворив за собой дверь…

Стало совсем темно. Лежа в вонючем, растекшемся битуме, на крыше указанного ему дома, Митька сладко зажмурил глаза – перед ним колыхалось море золотистой травы. Эх, благодать… Усилием воли он заставил себя посмотреть вниз. Возле тротуара было припарковано несколько джипов. Где-то внутри, за тонированными стеклами, нетерпеливо сопел сам Мазепа О. и его невоспитанные охранники. Жертва – толстяк средних лет – обливалась потом, и без конца поправляя сползающую на очки панамку, тоже шла по освещенной задумчивыми фонарями улице.

Вдруг, как-то немыслимо резко, словно подводя итог своей жизни, грохнул глушитель измученного рыдвана, развозившего проституток. И все замерло в какой-то неожиданной, глупой паузе...

Митька, замедленно словно во сне, увидел выпрыгивающих из джипов, кричащих телохранителей… и пускающую слюни жертву, медленно оползавшую на тротуар…

Первая очередь упругой волной вспорола удушливую жару ночного города. Воздух лопнул и заплакал осколками витрин, сплошным ковром алмазного инея, покрывших тротуары.

Хрюкнув на выдохе, Канедилов резко ударил Педановского ногой в живот, чтобы быстрее уложить своего медлительного друга на землю. Педановский упал, даже не скорчился, только лежал с голубым лицом и некрасиво, на манер карпа, разевал рот. Бережно взяв любимого за шею, Канедилов, бобром, поволок его из под смертоносного огня.

Митька покрепче прижал к небритой щеке, уже так полюбившегося ему, взломщика. Перекрестье прицела смеялось, танцевало и хлопало в ладоши, никак не желая соглашаться с пьяными Митькиными руками.
- Пароходы и кораблики… педерасты вы и зяблики, - победоносно воткнул Митяй неизвестную доселе строку, поймал панамку в прицел и нажал на курок...

Но его уже не было здесь. Широко раскинув руки, он гудел самолетом из детства и бороздил бескрайние, залитые золотым солнцем, поля конопли.

2 часа!!! Я готовил "оливье" много, я пожарил кучу очаровательных котлеток (16 штук), я сделал острый салатик с сыром, чесноком и майонезом, я припас бутылочку Мартини, я отварил картошечки...

Мне светил чудный вечер с четвероногим и одноглазым друзьями! Интернет был припасен на десерт. Нирвана. Вот вот должны были появиться Валькирии.

Это Рождество в конце концов!!!

Приперлись. Все сожрали. Все выпили. Гора немытой посуды. Fuck'em all many times!

Я очень понимаю автора древнего советского хокку ...маленький мальчик нашел пулемет...

Ну где же заблудилось мое всепрощение?

Посмотрел сегодня «История о нас» с Б. Уиллисом и М. Пфайффер. Прямо наглядное пособие про то, как это бывает. Герои на экране жутко нервничали и переживали из-за всего происходящего. Представляя себя на их месте, я вдруг понял, что стал уже, в достаточной мере, деревянным. Ну не стал бы я так себя вести. И дергаться не стал бы, и переживать. Осознание этого, меня расстроило. Но в финальной сцене, М. Пфайффер своим монологом, таки выдавила из меня скупую слезу. Ура! Наверное, еще не все потеряно...

Еду я в метро. Где же мне еще ехать? Сижу, читаю приличную газету. Рядом со мной две девчонки. Веселые-е-е... до нельзя. Сразу видно, где-то оттопырились по полной программе. На скамье, напротив, сидят парень с девушкой, прямо таки лубочная пара - молодой паренек и жутко, возвышенно-поэтическая девчушка. Две дурехи, что рядом со мной, начинают конкретно стебаться, как по команде оголили коленки, поддернув повыше свои шубейки. По правде говоря, посмотреть было на что, т.к. газету я читать перестал, и занялся практическим косоглазием.

Лубочный парнишка, со скамьи напротив, и вовсе оцепенел. Видимо, такого, он никогда не видел. Смотрит, как олух на чужие коленки и совсем забыл о своей принцессе на горошине. Принцессе это не понравилось. Издалека было видать, что не понравилось. Но что надо делать в таких ситуациях, она тоже не знала (вспомнила бы «Красотку» ...милый, закрой рот...). Ну, принялась она ему напоминать, как в прошлом году они гостили у ее бабушки и собирали гербарий. Занимательный рассказ о гербарии почти возымел свое действие, но эффект был кратковременным и нестабильным.

Видя, что защитники крепости пытаются отстреливаться, развеселые девчонки провели новую атаку – сняли резинки с волос и распушили свои платиновые завитушки по всем направлениям. А коленки забросили одну на другую. Честно скажу – из этих коленок выглядывал сам Вельзевул.

Это наступление пробило невосполнимую брешь в рядах защитников крепости. Лубочная девушка покраснела. Ейный парнишка впал в транс, пускал слюни и не реагировал на внешние раздражители. Девочки хохотали от души, для приличия, вспоминая вслух различные эпизоды прошедшей вечеринки...

Надеюсь этот кораблик выплывет, хотя, рановато у него кампас начал барахлить.
До чего я люблю женщин (здесь нет подтекста!)!! Во всех проявлениях.

Погода решила прикинуться хорошей. Мороз и солнце. Пушистый снежок. Сугробы, тоже пушистые. Чистенькие машинки на дорогах играют свою собачью свадьбу. Небо вспомнило, что существуют другие цвета, кроме свинцово-серого.

Ха-ха, меня не обманешь. Я все равно хочу в Папуа-Снова-я-Хренею, быть вождем племени Мумбо-Юмбо, бегать с копьем по джунглям, есть салат оливье много, иметь двенадцать детей и никакой моральной ответственности.

Видел сегодня в метро учительницу с ребятами. Приехали из другого города. Лица у всех радостные, посмотрели спектакль какой-то. Вот они ей и говорят:
- Мариванна, а можно мы на эскалаторе покатаемся?
Она хлопает в ладоши и:
- Так дети, все катаемся на эскалаторе, девочки держатся за правый поручень, мальчики за левый!
И пару кругов вниз-вверх вместе с ними. Вот это класс! Самой, лет сорок, но в глазах такой задор и молодость. У меня такой учительницы не было. И вот вам результат.

Детки, не чешите душевные рецепторы расческой – это ни к чему кроме кратковременного удовольствия не приведет.

Я опередил в метро гоблина. Мастерство есть мастерство. Легкое движение корпусом и я на почетном первом месте. Гоблину это не понравилось. Он сел напротив и широко разевая рот, уставился на меня. Уж не знаю, о чем он там думал. Но в таких случаях, уйти или пересесть у людей не получается, не смог и я. Выходя на своей гоблинской остановке, он гадко ухмыльнулся и сказал:

- Два идиота, изнывая от равнодушия друг к другу, пытаются замутить нечто, по их мнению, забавное… и самое интересное - у них есть все шансы…

Затем, тихонько, как умеют одни только гоблины, он пропел куплет старой английской баллады, от которого я почувствовал себя погано и волосы шевельнулись под шапкой, и дрожь пробежала по спине. Что-то вроде:

One little Queen had a beloved
One little Queen had old husband in love
She's such a beauty, she's only sixteen
What are you waiting? Invite him for tea.
Without any fear when clock will strike five.
Let him to dance with the Lady in white
The King is so weak as far as he's brave
Thistles will sing their song on his grave

Вот паскуда.

Второе утро. Прочь празднества шумные и самовлюбленный визг фейерверков. Улицы заждались, пока по ним пойдут вдумчиво. Иду. Застывшие гребешки не состоявшихся водопадов на краях тротуарных камней. Сыро. Небо мучительно пытается вспомнить был ли у него другой цвет, отличный от свинцового. Подсказываю - не было. По какой-то жестокой ошибке, ветер принес сюда воздух английской корабельной гавани, запах просмоленных канатов, дерева, запах отплытия, далеких стран и лета. Машины – все еще там, в празднике, как за стеклом, вижу, но не чувствую их, едут куда-то, только брызги летят… Fog. Сейчас приеду в офис, чашка горячего кофе, сигарета и снова поставлю Keep holding on. Идеальное будет утро, почти как на картине Шишкина…

Волосы Вероники.

Был последний день уходящего года. Большая-пребольшая земля, укутанная толстым пуховым одеялом еще в ноябре, крепко спала и точно, видела счастливые сны о весне. Пушистая, бриллиантовая шуба ее, сверкавшая в свете молодого месяца, надежно укрывала ее, бережно храня большую и маленькую жизнь. Ветра нет и вообще тихо все.

Яркая, пронзительно-алая линия разрезала ночное небо. От края до края. Казалось, это сам горизонт превратился в тончайшую огненную нить. Замерев ровно на одно мгновение, она плавно, без малейшей дрожи, пошла вверх, подобно забралу рыцарского шлема, обнажая нежно-мерцающую ткань небесных сфер. На половине пути к зениту, огромная дуга неожиданно остановилась. Она уже не пылала, а горела ровным опаловым светом. И месяц померк на ее фоне, а потом и вовсе куда-то исчез вместе со звездами.

Где-то высоко, в самом сердце этого открывшегося, чудного видения, зародился озорной серебряный вихрь. Едва возникнув, он устремился вниз сплошной рекой алмазных искр и крохотных серебряных колокольчиков. Через распахнутую между мирами дверь, вихрь мигом добежал до земли и, коснувшись ее снежного покрывала, рассыпался на тысячи непоседливых звездочек, похожих на маленьких эльфов. Звездочки эти самые, немедленно расселись на замороженные веточки кустов и деревьев и принялись оживленно болтать между собой. Последним прилетел серебряный рожок молодого месяца, который, шлепнувшись в сугроб, превратился в озорного козлика.

- Посмотрите, вы только посмотрите, как я красив и ослепителен, - говорил, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности, эльф Сириус. Все согласно закивали головами, Сириус и впрямь был хорош.
- Подумаешь, красавец, какой, я ничуть не хуже, - едва разжимая губы, сказала холодная красавица Бетельгейзе.
- И мы, - сказали остальные эльфы.
- Бе-е-е-е, - проблеял козлик месяц.

И что тут началось! Все, наперебой, начали хвастать, шуметь, выставляя свою красоту и блеск на всеобщий суд. Лишь, несколько крохотных звездочек-сестричек, которых люди издавна называли Волосы Вероники, молчали и терпеливо ждали своей очереди. Они были молоды, и это был их первый выход в свет.

Вдруг, одна из сестер заметила под елкой лежащего человека.
- Ах, он замерзнет, - воскликнула первая!
- Он такой молодой, - сказала вторая.
- И такой красивый, - добавила третья.
- Дома его ждет красавица невеста, - уточнила четвертая, которая умела читать мысли даже спящих людей, - и он торопился ее увидеть, а в сумке у него подарки для нее.
- Он замерзнет и умрет, - грустно заключила пятая, умевшая предвидеть судьбу.
- Замерзнуть в новогоднюю ночь, когда тебя ждет любимая… Бр-р-р… Нет сестры, давайте спасем этого бедолагу, - прошептала шестая.
- Попытка изменить судьбу, понижение в классе блеска на единицу, - в ужасе пискнула пятая…

Сестры глянули друг на дружку, кивнули, собрались в кружок, заискрились и набросили на спящего человека согревающую шаль путеводного света. Лицо человека сразу же порозовело, от одежды пошел пар. Все вопросительно поглядели на пятую. Помолчав немного, она радостно кивнула головой.
- У них даже дети будут, девочка и мальчик, - смущенно поведала она сестрам.

Завозившись с мальчишкой, Волосы Вероники не заметили, как прошла их очередь представляться, и заметьте – никто их звать не стал. А как же блестеть, если никто, абсолютно никто не сказал, как ты блестящ. Сестры огорченно умолкли в унынии от всего произошедшего.

Вдруг, неподвижно лежащий человек, открыл глаза и сказал:
- Вы самые красивые и добрые, а свет ваш - не холодный блеск далеких звезд, а свет наших душ, который мы, люди, дарим друг другу, когда говорим, что любим…

И пришел невидимый голос, от низких звуков которого задрожала вселенная, затрепетала каждая клеточка спящей в земле жизни. Нараспев, он произнес: «Óи, рéгнум, зар, фáтис, рéцит ай дом». Тотчас же, недвижимо стоявшая, горящая дуга пошла вниз, медленно закрывая небосвод. В одно мгновение все смешалось. Звездочки и молодой месяц бросили свою болтовню, смешались в ручей звенящего серебра и вихрем ушли вверх под обрез пылающей границы миров. Спустя еще одно мгновение, на небе появился месяц, и вспыхнули, где им положено звезды. Ярче всех, конечно, был щеголь Сириус, зато Волосы Вероники были счастливее.

Как хорошо и тихо! Под здешними широтами морозное утро с иссине-розовым восходом, дымка всякая. Гвоздики начинают возвращаться в родную крышу. Ее, такую ранимую, еще слегка штормит и сносит, но уже наметились позитивные тенденции, и это радует. Душенька получила новую соску, игрушку, конфетку, пустышку и успокоилась, почмокивает себе, сопит и улыбается во сне. Не хватает, разве что, очаровательной медсестры со слегка распутным взглядом, какой бывает у наших женщин на пике красоты и востребованности… И все, мороз, солнце, самолеты, их рев за двойным витражом кажется таким родным и милым. Я не вылезал бы из них всю жизнь! Это так здорово, едва коснувшись земли, уже знать, когда ты ее покинешь… Наверное, если отбросить все сильнодействующие идеи, то это единственное, о чем я мечтаю искренне и навсегда…

Ну лирика из меня прет, ну прет! Казалось оно тут это…, а делов то! Выдь утром на мороз, отморозь себе одно место и все… Здравствуйте, уважаемая автор «Унесенных ветром» (ну забыл я ее имя, как отрезало, наглухо, последствия ранения), во первых строках моего письма….

Зачем все это?

Зачем игры ума? Зачем его заигрывания с душой? Зачем выставлять на показ порывы этой самой души и ее метания из стороны в сторону? Все равно, кроме тебя этого никто не поймет, да и не захочет понимать. Им что, своего дерьма не хватает? Да может это и не проблемы вовсе? Душе свойственно схватить зубами себя за хвост и завертеть гопака… Вот ты и вертишься, изображая вселенское страдание и межгалактическое непонимание, и поджариваешь себя, и посыпаешь специями. Не старайся. Говно-блюдо выйдет. Никто, не только есть не станет – носы воротить будут.

Позвони-ка лучше старому приятелю. Закажите сауну. Первая половина вечера - коллективная ностальгия под пивасик. Вторая половина вечера в басе с девчонками. Девчонки, они, конечно, любят пригрузить, но и вылечить – не вопрос. Будешь чувствовать себя говнюком, конечно. Но классным говнюком! Отдохнувшим говнюком! С большой буквы, без пули в голове. К черту все матримониальные замесы и их адептов туда же.

Все, пишите письма.

0 – с упоением цитируют всевозможные скабрезности; оставляют записи в книге отзывов на сайтах типа otsos.ru; неистово мастурбируют; мечтают о том, как они «дадут» перейдя в группу 1.

1 – скабрезности заброшены; мастурбация приобрела высочайший уровень; неистовый поиск половинки; томление сердца; частые приливы крови к голове; возможен первый сексуальный опыт; желание прилепиться нестерпимо; ни за что не поверят, что окажутся в группе 2.

2 – мастурбация почти заброшена; сексуальный опыт плохо отличим от первого, но он уже пятый; половинка найдена, но еще не прилеплена; первое хм...; однозначно, что не все так однозначно; приливов крови есть, но реже; первое предчувствие одиночества новой разновидности – одиночества «вдвоем», ни за что не поверят, что окажутся в группе 3.

3 – мастурбация твердо заброшена; сексуальный опыт вышел на достойный уровень, ему уже несть числа; половинка надежно прилеплена и закреплена парой-тройкой анкерных болтов; пятое хм...., первое да-а-а....; обсуждение в сети проблемы: является ли виртуальная измена – изменой; понимание того, что все совсем не однозначно, кровь частенько отливает от лица, первые приливы мочи; одиночество «вдвоем» становится нормой; ни за что не поверят, что окажутся в группе 4.

4 – осознание того, что вранье – это плохо, где-то даже больно; старый друг (мастурбация) лучше новых двух; сексуальный опыт заброшен; половинка отлеплена и послана куда следует; робкая догадка, что животных в жизни намного больше, чем это можно было подумать; здравствуй нормальное одиночество; твердо уверены, что в группу 0 они не вернутся (вполне возможно, но не факт), а в уж группу 1 только через свой труп, а вот это полная лажа – вернутся как миленькие, только в жопе загремит!

Короче, все эти группы у меня в голове перепутались, ну примерно так, вы понимаете...

Весной сошла талая вода, обнажив черную землю и какой-то бессмысленный хлам, полуразрушенные печные трубы торчавшие словно символ всего преходящего, чего-то бывшего давно и не оставившего после себя никакой памяти. Дул сырой, влажный ветер. Бытием и всем сущим в округе был туман. Он занял все небо и всю землю, заполняя все вокруг своим безликим присутствием.

…на месте этом, в аккурат, где торчали остатки труб, некогда стояла небольшая деревенька в десяток хат. Жили здесь вольные поселенцы. Время смутное, народу мало, семейных среди них почти и не было. Люди все подобрались зрелые. Пока приглядишься друг к другу, то да се, вроде, как и жениться поздновато.

Однажды, Кондрат, крепкий мужик лет сорока, зашел за какой-то своей надобностью в общий сарай и застал там дочь своего соседа, Файку. Файка эта, сложения была статного, мощная талия, высокая грудь - крепкая женщина, одним словом. Замуж выйти не сподобилась, так вот и жила с отцом в девках. Увидев ее нагнувшейся и подметающей пол, Кондрат мигом перезабыл все свои дела, забыл даже то, зачем он, собственно говоря, и шел в сарай. В голове его застучало, кровь прилила к лицу, мысли перепутались, стали липкими, дурными - такой клубок, что и за сто лет не распутать.

- Кхм, Фаечка, а что ты тут делаешь? Чем занята, так сказать? – отважился на галантное начало Кондрат.
- Не видите что ли, пол прибираю. Тятя вчерась мастерили хомут, насвинячили до потолка, а мне работы, что ли мало, - не поворачиваясь к нему, пожаловалась она.

Разговор привял. Кондрат мучительно думал, чтобы этакого сказать, чтобы все стало просто и ясно, чтобы Файка бросила эту дурацкую метлу, подошла к нему и задрала юбку. При одной этой мысли его бросило в жаркий пот. Глядя на ее гладкую, ладную спину, на быстро мелькавшие полные руки Кондрат распалялся все больше и больше. Но, решительно, у него не осталось никаких средств для возобновления, этого, такого нужного ему сейчас, разговора.

Вот тут то, он и вспомнил финт, которому его не так давно научил заезжий приказчик утверждавший, что, дескать, это действует на дурех девок безотказно. Радостно улыбнувшись светлой спасительной мысли, Кондрат махом сунул руки в карманы своих просторных штанов, а затем резко вывернул их наверх, держа эти самые карманы за кончики.

- Фая, Фаечка повернись, посмотри чё покажу то.
- Отчепитесь Кондрат Иваныч, мне недосуг вас разглядывать.
- Фаечка-а-а!
- Ну чего вам, - недовольно произнесла Фаина поворачиваясь к нему.
- Видишь карманы то?
- Ну так вижу, поди не слепая!
- Так то Фаечка уши, а представь, какой будет хобот…, - радостно выпалил Кондрат, ожидая, что сейчас все переменится в момент, и несговорчивая Файка быстрехонько плюхнется на овчины в углу.
- Чего уши то, - не поняла Фаина, - карманы как карманы, обнаковенные. Мало ли карманов пришлося бате заштопать то…

Снова тупой облом. Кондрат искренне не понимал, почему такая справная баба, как Файка Смородина не принимает его ухаживаний. Рази он калека или урод какой? Устав от невеселых дум, Кондрат вышел отлить и развеять тоску. Он устал уламывать несговорчивую сельскую Венеру и мысленно уже склонялся к тому, чтобы решить свою проблему одним махом, кардинальным, так сказать способом.

Справляя нужду, Кондрат поднял голову и посмотрел вверх. В небе, над деревней летел одинокий аист. Натужно размахивая крыльями, он все время пытался поправлять лапами свой красный отвисший фаллос, без конца выпадавший и сбивавший птицу с курса. Изредка, аист вскрикивал, словно в бреду, роняя при этом что-то странное на землю. Непонятно почему, но это показалось Кондрату хорошим знаком, и он решительно распахнул дверь сарая.

- Файка, корова стоялая, вдругорядь тебе говорю, поди суда, - с места в карьер начал Кондрат. И голос его, всегда бывший крепким басом, вдруг сорвался от потаенного возбуждения и дал неприличного петуха.
- Кондрат Иваныч, да что ж такое делаицца, - запричитала вдруг тоненьким визгом Файка, - вот погодите, придет тятенька – все ему обскажу!
- Ах я тебе вот, дурища ты этакая, какой тятенька? Чай хочется мужика то, а? Ай дурища, дурища подь суда быстренько, я те леденца дам, - вымахнул Кондрат подивившись нешуточному, своему красноречию. Файку все это испугало и, решив, что уж достаточно она соблюдала приличия в разговоре, а мужик и в самом деле распалился не на шутку – пора бы охолонить. Подбоченившись и презрительно сощурив глаз, она сказала:
- Спрячь, дурень, балалайку ишь оголился то, чисто Савраска в конюшне…

И вот здесь, по-видимому, Кондрат впал в ошибку, приняв тон предмета своих вожделений за игривый, за некий тайный сигнал. Рванув телогрейку так, что пуговицы пулями зачиркали по стенам сарая, он подбежал к девушке, охватил за спину сзади, изо всех сил стараясь добраться до полной груди.

Женщины всегда меняют жизнь мужчины. Прошмыгнув ли серенькой мышкой или осенив большим крылом, но след их пребывания навсегда остается в нерасторопной, неповоротливой душе мужика.

Ласточкой, Файка выпорхнула из медвежих Читать далее...

…карамэлки и ирыски тают прямо на глазах… ла-ла-ла, ду-ду-ду… господи, ну что за лажа? Вау! Глубокая мысль! Карамельки и ириски действительно обладают подлым свойством заканчиваться. Сегодня, как раз такой день. Определенно, это не День Благодарения, и уж точно - не День Независимости. Здравствуй моя милая, зачуханная, затасканная, зацелованная, взлелеянная грусть-тоска… и пошла нафиг.

Сутки без сна. Слишком много работы. Отчего все счастливые обладатели компьютеров решили сойти с ума в конце декабря?

Мама, я спать хочу.

На исходе третьего тысячелетия он вновь пришел к стражу храма Истины и стал просить его отворить ему двери храма. Ты еще молод, - ответил страж. Но я уже старец, - в отчаянии вскричал проситель, - мне не дожить до следующего дня входа…

На мгновение, повисла тишина, затем трижды, глухо прозвучал невидимый гонг истины. Дверь храма медленно отворилась, и огромный страж, закутанный во все черное, протянул просителю священный пергамент, испещренный древними рунами. Дрожащими руками, старик развернул таинственный свиток, и что ты думаешь, он там увидел? А вот что: НЕ СПОРЬ, СВОЛОЧЬ, С МИЛИЦИЕЙ В КОНЦЕ ГОДА! И ХОДИ В НАЛОГОВУЮ ДО 20-ГО ЧИСЛА! МАТЬ ТВОЮ!

Полундра, - подумал капитан, - эти морские вертихвостки припанковали мой фасадный китель. Как же я покажусь на глаза моей милой?

А девушка у бравого капитана была замечательная-презамечательная, просто самая лучшая. Ожидая своего капитана, она наварила целую кастрюлю ароматного, хохляцкого борща и теперь сидела у окошечка, утирая, собственноручно вышитым, платочком бриллиантовые слезки.

Тут кораблик тихонько прогудел:
- Ту ту, не дрейфь, хозяин, сейчас я своим пацанам по радио пропиликаю, может откликнется кто, глядишь, надергаем чешуи у мокрохвостых!
- Ох, пиликай родной скоренько, - отвечал бравый капитан, - а то весь борщ остынет к такой-то матери… fuck’em all of these mermaids three times in a row!!!

Разноцветные горы хмыкнули и окончательно проснулись. Тихонечко, чтобы не выдать своего интереса, они наблюдали за тем, что происходит внизу. Ветерок мухой носился туда-сюда. А море, так и вовсе растерялось, шумит чего-то себе… ни то, ни се.

На призыв кораблика о помощи откликнулся маленький, но страшно гордый бомбардировщик. Ввиду отсутствия военной работы, он перевозил огромную партию контрабандных морских свинок с Гонолульского племенного завода. Свинки отчаянно хотели на волю, топорщили усы и фыркали.

Не успели русалки дать очередной селедочный залп, как маленький и страшно гордый бомбардировщик провел прицельное бомбометание по всем хитрым правилам военной науки. Щедро забросав русалок морскими свинками, он сделал крутой вираж и улетел.

Ты спросишь что русалки? А что русалки? Табуреток то в море нет! Забраться с ногами некуда!! С хвостами – тем более!!! Они все-таки девчонки, хоть и морские, хоть и с хвостом. Ну что, что… завизжали как резаные, ясное дело, и в рассыпную… вся селедка в океане вздохнула с облегчением.

Кораблик дал приличный гудок и торжественно причалил к берегу, а наш отважный капитан, наконец-то встретился со своей милой. Утер ей слезки и слопал весь борщ.

Горы, зевнув от скуки, с негодованием задрали свои павианские носы и, закутавшись потеплее в барашки облаков, захрапели. Море, расстроенное, что все так быстро и просто закончилось, никак не могло придти к выводу – удался сегодня день или нет. Ветерок смущенно присвистнул, и быстренько улетел за море в поисках новых приключений.

Ветерок просвистел над разноцветными горами похожими на уснувших старых павианов, разогнал барашки облаков, вытащил наверх, порядком придремавшее, солнышко. Солнышко чихнуло, улыбнулось, и всем швейцарским коровам на альпийских лугах стало хорошо.

Внизу, на море, маленький кораблик с отважным капитаном никак не могли пристать к крутому берегу. Русалки не пускали. Окружив кораблик, они бросали в капитана мелкую рыбешку, среди которой, явно преобладали селедки.

Море слегка разволновалось, оно не знало, чью сторону принять, русалки вроде свои, но капитан больно уж молод, да еще с усами. Рассердившись, волны плеснули особенно шумно. Горы-павианы пискнули и пугливо поджали ноги, они очень боялись их промочить.

- What the fuck is going on, – спросил капитан?
- У нас недостача в утопленниках, - ответили русалки и запустили в капитана очередной рыбкой.
- Девчонки, я не ваш клиент и хвоста у меня нет!
- Очень даже наш, - пропел стройный русалочий хор, - сгодишься и без хвоста.
- Отвяжитесь, лохудры, я вам денег дам…
Русалки сказали, – ха, ха, - и продолжили покрывать его белоснежный китель дурацкими селедочными пятнами…

Холод, холод, холод. Вся вселенная застыла, как прозрачный гигантский кристалл с ослепительным Сириусом в вершине. Все недвижимо и ждет лишь последнего, главного звука Зовущего молота, чтобы рассыпаться от его повелительного удара на мириады блистающих осколков.

То же в сердце. Странные мы существа. Недавно мне было так хорошо. Стараемся поскорее это прекратить? Да, ожидание дурных перемен нестерпимо. Уж лучше сразу вывезти душеньку за город и прикопать с перевязанными крыльями, теперь все ясно, полная готовность и собранность, и ничего уже ждать не надо. Паранойя? Мазохизм? Не знаю.

Город, как гигантская новогодняя елка, вереницы огненных проспектов, как циклопические гирлянды. Ветер силится вырвать из одежды последние крохи тепла и ему это почти удается. Кругом только обрывки чужого веселья, компаний, праздничных настроений. Запах теплого ужина из десятков кафе. Дом так далеко, что если идти пешком, к утру бы только дополз. Мысль о том, что наступит утро, пугает. Не люблю я утро, и вечер воскресный не люблю, их определенность и законченность рождает тихую дрожь в груди. Машины, сверкая как звездная россыпь, стремительно несут своих невидимых владельцев, создавая музыку этого вечера. В свете их фар грозно блестит под ногами снег. Теперь он надолго.

Ветер меняется. Прошу его, возьми меня с собой в Скандинавию. Мне нужен запах древних крыш и мягкий гул столь же древних дымоходов. Это место, где ощущение Рождества и Нового года идеально. Здесь королевство всех северных праздников, ночных и заснеженных. Ответ – не возьму.

Сдох винт. Просто так сдох, уж пятый день пошел, и предупреждать меня не стал, сволочь.