В субботу ваш покорный слуга, в числе прочих, был приглашён в тульское именьице графа Льва Николаича. Ехали со всеми удобствами, не на каких-то трясучих перекладных дрогах, но в знатной карете с гербами родного университета. В поход отправился лишь цвет университетского сообщества, настоящие толстовцы и толстовки, согласные в выходной проснуться в то время, когда даже птицы ещё продирают глаза. В окнах проносились сёла, поля, пашни, крестьяне с большими улыбками на плоских лицах и прочее гумно. Вообще, сколько-нибудь примечательных происшествий в дороге не случилось, разве что проверили раз подорожную. Пассажиры оживлялись только на «зелёных» остановках.
Наконец, прибыли. Надо полагать, читатель уже протёр очки в надежде найти тут восхищённое, или остроумное, или разочарованное описание Ясной Поляны. Зря старался. Хотя мне не хочется обижать его, но вот вполне справедливое описание, за которое Чехов бы меня расцеловал: приехали, посетили, уехали. Finita! Всего три слова, и, поверьте, это не из скупости.
Помню школьные поездки в Москву. Тамара Ивановна, классная дама нервического характера, расстроенного работой в детской колонии, прибегала в класс посреди урока. Глаза её сияли неземным пламенем, иссохшие губы подёргивались в предвкушении радостных слов. «Ребята! Завтра мы едем гулять в Москву!» Видно, для неё в этой фразе было столько же смысла, как в Манэ, Тэкел, Фарес. Её энтузиазм заражал скорее гонореи. Тряска в вонючем пазике, шатание по Красной площади, затем осмотр витрин Охотного ряда – вот и всё гуляние. А вечером какой-нибудь «Дядя Ваня», которого восьмиклассникам могут показывать либо палачи, либо самоубийцы.
Этим лирическим отступлением я вовсе не хочу принизить обиталище нашего драгоценного писателя. Только пользы от посещения Ясной Поляны, кажется, было не много. Мы располагали жалкими полутора часами в месте, где «не насытится око зрением». Любимая скамейка Толстого, предметы быта, полянки, где трава прикидывается версальской, близлежащая деревенька, принадлежавшая графу – всё это требует внимательнейшего рассмотрения. Одних философических мыслей при созерцании аккуратного зелёного холмика над великим прахом, проклятым церковью, может набраться целый воз. Festina lente! А тут эти полтора часа.
Однако кое-что я всё же увёз с собою, кроме печатного пряника, да грязи на ботинках. Я понял, что поэзия униженных и оскорблённых гораздо ближе мне, чем вся эта аристократическая белиберда, старающаяся показаться незатейливой. Лев Толстой задумался из скуки, Достоевский – из страдания. В этом их великая разница. Когда писатель уходил на свою знаменитую станцию, он оставил жене душещипательную записку в стиле французских романов. «Душенька, - писало зеркало русской революции, - я ухожу, потому что мне надоела вся эта роскошь, что окружает меня». Подумать только, надоела! Терпел же он целых 82 года. Крепкий характер, чёрт возьми!

"вам 24 года"




Пройти тест ":: Ваш "психологический" возраст ::"

В пятницу я ходил на Кармину Бурану, «крупномасштабное видение» Карла Орфа и Вальтера Хаупта (так гласит программка за 100 р). Признаться, пишу об этом потому лишь, что обещал друзьям. Знаменитая сценическая кантата оставила по себе лишь смутные воспоминания о ледяном ветре, запахе сигаретного дыма и китайских фейерверках.
Не стану описывать Крокус Сити, это прибежище излишеств и дикого лоска, где ручная чеснокодавилка стоит не 30, а 500 рублей. Не будем соблазнять антиглобалистов. Площадь перед этим магазинчиком, торгующим золотыми унитазами и самолётами, была наполнена толпами людей, с озябшими носами, но пылающими душами, готовыми воспарить под грозные звуки «О Fortuna!» в тёмные небеса. Под эту музыку, по некоторым данным, тусовалась вся верхушка фашистского Рейха.
Концерт открыл Виктюк, голосом измочаленного сладострастника проблеявший, что мы увидим произведение «о любви и сексе» (этому, наверно, палец покажи – сразу о сексе подумает). На разогреве у Кармины Бураны был Верди. К концу отрывка из «Аиды», стимулируемые морозным ветром, зрители стали посылать дирижёра ко всем чертям. Пританцовывающей на стульях в целях сохранения жизни в холодеющих телах толпе объявили об антракте на 15 минут. Длился он полчаса.
Наконец, началось. С какой-то гигантской этажерки посреди сцены сбросили простынь. Гаснущим взглядам открылось пылающее колесо судьбы, крутимое (или вертимое?) двумя типами на ходулях. Хор взревел «О Fortuna! Velut luna!» Кто-то пил пиво, кто-то разговаривал по мобильному, некоторые ковыряли в носу, понимая, что не успеют на метро. Звёзды устало моргали.
Дальше неинтересно. Коротко говоря, Кармина Бурана – произведение, похожее на неправильный сэндвич: большой кусок пресного хлеба зажат между тонкими слоями вкусной начинки. Между прологом и эпилогом, представляющим одну и ту же песню, пришедшие услышали какие-то невнятные музычонки, под которые на сцену выбегали актёры, облепленные поролоном, называемым окружающими «великолепными костюмами».Если вы сидели не в VIP-зоне, вы бы увидели только, что там, вдали, под этажеркой, корчатся какие-то разноцветные фигурки. От скуки зрители стали беседовать друг с дружкой. Отовсюду доносилось: «Возьми меня, Бурана!» или «Корми меня бараном!»
Эпилог с уже знакомой «О Fortunой» звучал на фоне невнятного действа ещё более торжественно. Грудь мою теснили восторги. Вообще, предлагаю сделать эту песню гимном РФ. Вообразите, как символично: думские депутаты дружно встают и начинают петь о превратностях судьбы – это очень подходит под российский контекст.
Вот, пожалуй, и всё. Скажу только, что эпилога дождалась лишь половина пришедших.

Меня что-то гложет.
Нет, это не какая-то смутная идея, шелестящая призрачными своими крылами где-то в тумане. Вот уже второй день я терзаюсь каким-то непередаваемым чувством. Словно бы что-то исчезло из меня. Нет, будто я только теперь понял, что чего-то главного во мне не хватает. Страшное ощущение, когда знаешь, что стоишь прямо над бездной, но не видишь её, чувствуешь только жуткое дыхание.
Эта мысль, имеющая какой-то психиатрический оттенок, душит меня беспрестанно, слёзы всякую минуту готовы хлынуть нескончаемым потоком. Право же, если б это был не экран, а бумага, на ней были бы мокрые пятна в лучших традициях душещипательных романов. Вероятно, так должна выглядеть любовь. Но, в конце концов, не влюблен же я в себя!
Мне бесконечно жаль чего-то. Природа уже давно перестала управлять моим настроением. Я страшно тоскую, но это не пошлый сплин. Право же, мне кажется, служители жёлтого дома могут радостно потирать руки – в их полку прибыло.
Что же теперь станет со мною?

Нынче я разговаривал с двумя преподавателями отечественной литературы. Это типы совершенно замечательные. Человеку, подошедшему к стеклянной двери кафедры рус. лит., может показаться, что за стеклом он видит двух благообразных старцев (ну, или почти старцев), бородатых анахоретов, аскетов-схимников, беседующих в монастырской трапезной о суровом милосердии ветхозаветного Бога. В монашеских складках их тонких губ таится фанатизм первых христиан, идущих в пасть ко львам, в дебрях их бород - огонь неопалимой купины.
И вот, ваш покорный слуга посмел войти в этот вертоград божий, в этот рассадник нетленной мудрости. Лица праведников просветлели:
- А, здорово! - обратился один из них ко мне. - А где же, брат, твой сокурсник... как там, бишь, его... Сюртуков, что ли?
- Да вот, Владимир Иваныч, Сюртуков скоро станет молодым отцом, - ответил я этому патриарху, пугаясь произносить подобное при человеке с видом раскольнического отшельника.
- Да ты что! - вскричал тот, и, как мне показалось, неземной огонь, спаливший когда-то Содом, полыхнул в его зрачках. - Вот это дело! Не то что ты, ходишь тут вечно на эти скучные лекции. Ты, брат, возьми себе в толк - размножаться надо, слышишь? Этим ты принесёшь отчизне много больше пользы, чем всякими этими кривляниями: Достоевский то, Гончаров сё... Понял? Размножаться - и точка!
- Да-да, - подхватил другой, кивая своей окладистой бородою, - пора вам, молодой человек, размножиться. Я вас уже давно наблюдаю: всё вы ходите какой-то... неразмноженный. Так что семинар сегодня отменяется - идите размножаться с Богом!
Я опешил:
- С кем, простите, размножаться?..

Короче, господа, хоть святых вон! Не знаю теперь, что и думать про всё.

В субботу я был на дне рождения своей семилетней кузины. Признаться, видел я её всего только во второй раз. Это довольно живая девочка, все помыслы которой направлены на какую-то цыганщину: она беспрестанно рядится в какие-то блестящие платья, увешивает себя всякой сверкающей ерундой, короче, выглядит, словно бегающая и орущая новогодняя ёлка. Я, всегда меланхолически настроенный тип (да и каким мне быть в 20 лет!), не в восторге от её вывертов. Кроме того, я не люблю детей и ту персидскую ветвь по женской линии, вплетшуюся в наше генеалогическое древо. Чёрные глаза, такого же цвета густые волосы, смуглый цвет лица и восточная тонкость черт заставляют меня вспоминать об этой ветви, оказавшейся достаточно милосердной, чтобы не трогать мужской части семьи.
Я сказал, что не люблю детей – и это чистая правда. Тем удивительнее событие, происшедшее со мною в доме кузины. На праздник было приглашено множество дам со спокойно-озабоченно-хитрыми лицами – обыкновенный вид матери. Большинство притащили своих отпрысков, средний возраст которых не превышал пяти лет. Детей было штук семь-восемь. Можно представить, что в обыкновенной московской квартире немедленно восстали из пепла Содом и Гоморра. Хвала богам Эллады! я застал лишь конец детской вакханалии – вскоре после моего прихода дамы разбрелись по домам, захватив своих кричащих и чадящих младенцев. Из гостей остались только двое, намеренных остаться на ночь: маленький Роман Романыч полутора лет, белокурый франт (в детстве даже мещане кажутся аристократами), которого родители упорно называли женихом, и одна очаровательная девушка, о которой и идёт речь.
Девушка эта сразу заметила мою отрешённость и, видимо, она её заинтересовала. Думаю, нет натур великодушней тех, что могут заинтересоваться отрешённостью. Она же обратила на себя моё внимание чрезвычайной живостью характера, сочетающейся со смышленостью взгляда. Как раньше говорили – огонь-девка! Не стану эффектничать и открою: звали девушку Катенькой, и она с достоинством носила это имя уже ровно два года, что жила на земле.
Пока так называемые «взрослые» изволили бражничать, я сидел рядышком в кресле и ждал окончания банкета. Именинница была давно забыта, и её место заступило вино и бессмысленные тосты. Вдруг ко мне подошла Катенька. Она протянула мне коробочку с умопомрачительными сокровищами: парой фантиков и золотинкой от шоколадки. В этот момент её прекрасное, нежное лицо светилось изнутри безграничным доверием, а небесные глаза лучились поистине ангельским светом! Она протягивала мне эти несметные богатства безо всякой позы, просто потому, что увидела во мне доброту.
Я принял эту коробочку и немедленно отдал ей своё сердце. Да, друзья мои, я влюбился! И это чувство – самое чистое, какое возможно представить, это любовь человека к ангелу, ибо дети, чьи души спускаются с небес, сохраняют в глазах и облике отражение райского света, изливавшегося на них Всевышним.
Катенька села рядом со мною в кресло и стала играть с фантиками. Играть – это слово заключает в себе столько бессмыслицы и невинности! Она брала их своими крохотными ручками, сворачивала, разворачивала и постоянно что-то весело лепетала, словно птичка, радующаяся солнышку – говорить она пока не научилась. Помните «Мэри Поппинс»: детки, пока не умеют говорить, понимают язык животных, ветра и света.
Когда я уходил, Катенька пожелала, чтобы я взял её на руки на прощание. Она очень внимательно поглядела мне в глаза, улыбнулась, затем глубоко вздохнула и прижалась своей нежной щёчкой к моей небритой щеке. Несомненно, мне ответили взаимностью – и какой искренней!
О, отныне я люблю детей не менее Гюго и Достоевского!

Здравствуйте! Это мой дневник. Дабы рассеять могущие появиться недоразумения, сразу поясню: Fulminatrix с латыни - Молниевержец. Имя несколько нескромное. Однако скромность - добродетель женская, а я таковых не имею. Мужских тем более. Вообще, добродетели нынче не в чести, а я стараюсь идти в ногу со временем.
Короче говоря, уже с самого начала попахивает занудством, но это только оттого, что я мечтаю о сне. Поглядим, что будет дальше...