В колонках играет - Lisa Gerrard "Gloradin"

Вы пробовали быть чьим-нибудь тёзкой? Скажу честно, это довольно неприятно. Если же вам "повезло", и вы тёзка знаменитости - то это ещё и мучительно. Когда же случилось так, что ваш однофамилец (а заодно и одноимёнец!) работает в той же самой области, что и вы - тут пора предаваться чернейшему отчаянью. Вам ничего не останется, как мечтать о смерти - своей, или этого типа. Поверьте, я знаю, о чём говорю.
Вообразите, я избрал своей дорогой журналистику. Когда я делал этот свой выбор, мог ли я подозревать, что его уже за много лет до меня сделал один человек, которого зовут в точности так же, как и меня. Не Fulminatrixом, разумеется, а светским моим именем. Этот тип, пока я ещё только ходил с большим квадратным ранцем за оттопыренными ушами, успел сказать своё громкое слово в журналистике, поэзии, а потом ещё и в прозе. Узнав о нём, я поначалу не придал этому факту никакого значения. А зря! Надо было уже тогда откладывать деньги на киллера.
Поначалу у меня действительно с ним было мало хлопот. Только учителя в университете улыбались, услышав моё имя. Один даже оказался его личным (как он говорил) другом, и прощал мне все опоздания на пары.
Теперь вот я работаю в журнале. И даже тут этот мэтр успел оставить свой титанический след - написал пару статеек. Но проблем уже больше. Меня не на шутку начинают раздражать приписки в письмах от издателей и журналистов: "Простите, а это не вы ведёте такую-то программу на ТВ?" Или: "Это же вы написали ту чудесную книгу?" Поначалу было даже забавно, но каждому объяснять, что я - не он - довольно утомительно.
Вот на днях позвонила мне одна девушка из издательства. Мы с нею уже разговаривали однажды, причём делали это довольно вежливо. Потому меня несколько удивил её запанибратский тон:
- Эй, привет! Как поживаешь? Как делишки?
Я панически стал вспоминать, когда это мы в последний раз пили с нею на брудершафт, но так и не вспомнил. Потому попытался сделать вид, будто ничего не происходит:
- Спасибо, ничего.
- Ой, как замечательно! А ты не соскучился по мне?
- Кхе-кхе... Ну, как сказать... мммнэээ....
- Всё работаешь, поди, да? Ой, а ведь мы с тобой ещё ни разу не видались! Приходи к нам на презентацию книги. Будут только лучшие журналисты, тяпнем по коктейльчику с тобой. Ведь тяпнем, а?
- Что ж... тяпнем, гм... Вот только что же, там ведь всё лучшие журналисты, куда мне-то...
- Как же, родной ты мой! Я тут с коллегой давеча о тебе говорила. Вот, говорю, в этом журнале я общаюсь с таким-то. А она такие глаза сделала и говорит: "Да ты что! Да с ним только на "вы" можно! Он же ого-го!" Кстати, ничего, что я с тобой на ты, дорогой?
Тут мне стало ясно, что меня снова принялм за того дядю. Мысленно чертыхаясь, вслух я начал объяснять, что не имею к нему отношения. Издательша как-то сникла.
- Да? То есть, это совсем-совсем не ты? Ну ладно... ну, созвонимся ещё...
Когда же это кончится! Может, мне взять псевдоним? Вроде, Федот Данетот?

В колонках играет - radioioAMBIENT

Вам никогда не казалось, что советская мультипликация, при всех её недостатках, гораздо глубже любой другой? Мистика, символизм и какая-то странная каббала, которую так любили ещё наши предки, отразилась в наших мультиках. Это ведь как сказка про курочку Рябу, на поверку оказавшаяся философской. Это потому, наверное, что мы считаем, будто наши дети в первую очередь должны стать философами. Да ещё и мистиками.
Я не говорю тут про наверняка вспомнившийся вам фильм "Ёжик в тумане". Он, конечно, и символичен, и философичен, но всё это слишком наружу. А когда философия скрыта - вот это уже мистика. Ярким примером я считаю эпохальную картину "Весёлый цыплёнок".
Во-первых, всё начинается с крупного плана яйца. В полной тишине оно предстаёт на экране. Первозданная тишина, перед глазами символ вечности. Но тут этот символ вдруг разрушается и перед нами возникает вылупившийся из него цыплёнок. Это существо само по себе мало отличается от яйца, поэтому как бы символизирует неизбывность вечного. Эдакий вечный цыплёнок. Правда, у него есть ножки и крылышки. Но если я сейчас стану разбирать всё - мы утонем в символах.
Отличительная черта цыплёнка - он орёт тонким голосом обо всём, что видит. "Кокое всё зелёное!" - первое, что он восклицает. Далее он бежит вперёд, помахивая крылышками и исторгает какую-то, на первый взгляд, тарабарщину: "Коко, коко, кококо-рококо". Рококо!
Рядом с нашим цыплёнком летит бабочка. Помните, Тарковский, когда хотел изобразить чью-нибудь избранность, посылал тому герою птицу? Но так как цыплёнок - уже сам по себе в некотором роде птица, советские мистики решили для указания его избранности послать ему бабочку. Гениально! Тут на его пути попадается лягушка, которая проглатывает бабочку. Цыплёнок удивлён, но никакой тоски не видно на его лицевом диске. Он наклоняется над лужицей и говорит: "Кокое море синее!" У лягушки, не привыкшей видеть вещи духовным оком, никогда не знавшей о скрытой их сущности, вырывается хохот, а с ним и бабочка. Лягушка пытается снова схватить добычу, но - увы для неё - тщетно.
Цыплёнок скачет дальше и поёт: "Кокое всё зелёное! Кокое всё красивое! Коко, коко, кококо-рококо!" Пронзительная песня вечности о природе и неотвратимом роке в ней!
Следующей встречается лиса. Но у неё намерения уже в адрес самого цыплёнка. В конце концов, она проглатывает этого курьего сына и радостно гладит живот. Однако цыплёнок, словно издеваясь, приподнимает её верхнюю челюсть и пищит: "Ой, как бы не упасть!" Кстати, верхние челюсти всех героев и вообще верхняя часть черепа вовсе не прикреплена к нижней, а как бы положена на неё. Лиса, понятно, в ужасе. Она мечется, кричит: "Скажите, посоветуйте, как мне захлопнуть пасть!" И тут вдруг она сама начинает скакать, как давеча делал цыплёнок, и петь ту же песенку, с тем же приволжским оканьем: "Кокое всё зелёное!" и т.д. Совершенно очевидно, что цыплёнок пожертвовал собою ради того, чтобы открыть духовные очи до того дремлющей лисе.
Лиса спотыкается по неосторожности и нечаянно (помним о роке!) попадает в пасть спящему волку. Тот тоже начинает мучится смутными сомненьями: "Кокую-то инфекцию сейчас я проглотил!" Но через секунду он хохочет, скачет весело вперёд и сами знаете, что поёт хриплым голосом: "Кококо-рококо!"
Следующим в очереди становится медведь. Мы застаём его за трудоёмким занятием. Он чревоугодничает, доставая из улья мёд. Делает он это осторожно, чтобы не разбудить пчёл. Однако тут прибегает волк и громко орёт своё рококо. Медведь его сначала шлёпает по попе, а потом, само собой, проглатывает. При этом волк хохочет, как безумный. Верхняя челюсть медведя приподымается, показывается цыплёнок и пищит: "Я маленький такой!" Затем он, как бы показывая презрение к преходящей плоти, осторожно захлопывает откинутую челюсть обратно. Медведь вопит: "Шуток я не потерплю!" Но тут на него накидываются пчёлы и жалят. И что медведь? Да, он убегает от пчёл, но при этом... хихикает и поёт! Вы уже догадались, я думаю.
В конце концов, медведь падает с высокого дерева, и словно из матрёшки - из него вываливаются все персонажи. Маленький цыплёнок смело встаёт перед огромными монстрами, которые глядят на него со священным трепетом (и правильно глядят!). "Ну, на чём мы остановились?" - строго пищит он. "Кокое всё зелёное..." - нестройным хором отвечают звери. Затем все бодро маршируют за дирижирующим цыплёнком и поют эту песенку. Становится ясно, что их жизнь изменилась навсегда и уже не вернётся в спокойное русло. Они, подталкиваемые созерцанием вечности, вынуждены постоянно пети гимн природе. Как это сильно! Как широко! Что за глубина! Куда уж тут жалким фрикам - Микки Маусу и Гуффи!
Я бы ещё с удовольствием остановился на не менее глубокой и мистической картине, являющейся воплощением некоторых идей Хармса и Сальвадора Дали - "Трям - здравствуйте". Там, если помните, Читать далее...

Нынче моя добрая матушка, ещё раньше меня вставшая на нелёгкую стезю журналистики, попросила своего единородного отпрыска сочинить подпись к фотографии. Сюжет снимка такой: директор какой-то компании по фамилии Кравченко торжественно перерезает красную ленточку большими ножницами. Условие: в подписи должна фигурировать его фамилия. Я придумал 3 варианта:
1. "Кравченко бросился наперерез!"
2. "Кравченко: буду резать, буду бить..."
3. "Кравченко испортил красивую ленточку"
Мама почему-то расстроилась...

В колонках играет - Rammstein - Stein um stein

Голова любого, даже серьёзнейшего человека, не застрахована от разных глупостей, которые её могут навестить. Что уж говорить обо мне: может показаться, что глупость, обманув природу, приняла форму мозга и поселилась таким образом в моём бедном черепе.
Например, хоть сегодня. Возвращался я домой с работы. Читать не хотелось - болела голова, в плейере села батарейка. Поэтому поневоле ничего иного не оставалось, кроме как изучать обступавших меня пассажиров. И тут я подумал - а не вообразить ли себя знаменитым? И вообразил. Удалось мне это почему-то очень быстро и легко. Для пущей убедительности я несколько приподнял над толпой подбородок и огляделся через приспущенные веки.
"Вот, - думал я, - хоть я и крупная, знаковая личность нашей эпохи, а вот еду же в метро. Как это благородно, как это честно перед лицом народа". Тут же мне показалось, что лицо народа действительно сияет признательностью. С улыбкой я вглядывался в какого-то застенчивого дедушку, потому что был абсолютно уверен, что он очень хочет, но стесняется попросить автограф. Неподалёку стоял какой-то потный толстый субъект. Мне было очень понятно, почему толстяк потел - волнительно стоять с такой величиной, с таким человечищем! Хотелось похлопать его по плечу и сказать баритоном заслуженного артиста: "Ничего, дружище! Вовсе я не страшный". Девушки тоже волновались: они чересчур громко разговаривали и усиленно глядели в сторону, но порою кидали на меня исполненный жгучего любопытства взгляд. И им я тоже улыбался благосклонно, но достаточно холодно, чтобы случайно не подать несбыточную надежду.
А потом мне это надоело и я увидал, что на меня всем этим людям, обмахивающимся дрянными газетами и романами Донцовой, прямо и очень обидно наплевать. Мало того, теперь, когда они не были объединены страстным порывом бесконечной ко мне любви, им стало наплевать и друг на друга.
Я зевнул. Снова стало нестерпимо скучно...

В колонках играет - шшшшш......

Сегодня приключился со мною небольшой конфуз на глянцевой почве. Проходил мимо моего стола главред за чаем. Вдруг остановился, наклонился и шепнул: "Можно тебя на минуту?" "Эге", - думаю. Но пошёл. Вышли с ним в коридор, а он мне говорит таковы слова:
- Ты вот что, не обижайся, но я тебе одну умную вещь скажу - в нашем журнале одновременно надевать носки и босоножки нельзя. Понимаешь? Ты подойди к нашему заведующему модой - она тебе всё расскажет. Пойдите в магазин.
Я сглотнул. Я ведь так люблю надевать носки с босоножками! Особенно белые. К тому же, питаю ненависть к одежде и магазинам. А когда они вместе - исполняюсь даже ярости.
Так что придётся идти завтра, громко шлёпая босыми ногами. Какое падение!

В колонках играет - Cecilia Bartoli - Dell'aura al sussurrar

У вас есть друзья, всё ещё полагающие, что книга - лучший подарок? Мне вот крупно повезло - у меня они есть. И, знаете, мне повезло ещё больше - таких друзей у меня очень мало. Однако после последнего дня рождения жителям моего книжного шкафа пришлось несколько потесниться, уступая место молодым. Да, такой у книг странный этикет.
Нынче я, занятый скрупулёзным протиранием штанов, вдруг бросил взгляд на полку и, увидав один из недавних подарков, решил ознакомиться с ним поближе. Какая-то зелёная книга. На обложке гордо выведено имя автора - Николай Козлов. Название у книги длинное, поэтому я не ждал от неё ничего хорошего: "ФИЛОСОФСКИЕ СКАЗКИ для обдумывающих житье, или веселая книга о свободе и нравственности". Когда я одолел название, меня захлестнуло острое желание любоваться творением г-на Козлова исключительно с расстояния, как монументальной картиной.
Преодолев соблазн, я развернул книгу и углубился. Теперь я мог поздравить себя с тем, что нашёл занятие ещё более бесполезное, чем протирание штанов. Как бы то ни было, меня г-н Козлов даже позабавил.
Я стал воображать, как подобные ему - Барановы, Овечкины, Ишаковы, Быковы (ну, это уж я хватил) - как все они пишут. Сидит он со своею женою и бородою, кушают они, допустим, суп. Вдруг он - хлоп в ладоши! - всё, говорит жене, душенька, писать! Долг велит, томлюсь я невысказанными истинами! Срочно пойду сеять доброе и т.д. А она ему:
- Колинька! Да скушай ещё этот кусочек!
А он:
- Нет, и не проси - человечество ждёт!
- Ну, солнышко!
Тут он, понятно, скушивает - и идёт, наконец, к своей сеялке доброго, разумного и проч.
Помнится, в прошлом году те же товарищи подарили мне электрический аквариум с нарисованными рыбами. Когда рыбы плывут, полотно, на котором они изображены, издаёт невыносимый скрип. Лучше бы в этом году они подарили мне ещё один такой же аквариум.
Ну да будем снисходительней. Надо бы поуважительнее относиться к человеку, надумавшему целую книгу зелёного цвета.
Например, он много надумал про религию. Судя по всему, к верующим Козлов себя не относит. "Неужели эти господа изучили человеческие дела настолько, что находят возможным заниматься делами небесными?" - вот какую сократовскую шпильку подпускает он теософам. Очень туго приходится христианству, когда г-н Козлов начинает промывать косточки своим верующим знакомым: "А если обнаружат, что вместо молитвы лучше помогает клизма, они Бога заменят на клизму. И никто даже не вздрогнет..." Видимо, этот пункт про дрожь от клизмы очень важен для миропонимания г-на Козлова.
Далее автор предстаёт недюжинным парадоксалистом. Мол, любит он Бога... пока не читает Библию. Тут мы находим его забавные комментарии к Ветхому завету, причём г-н Козлов очень просит не соотносить его с атеистической литературой. Ну, размышляет себе человек, веселится.
Дальше я покуда не читал. Хорошего, знаете, помаленьку. Напоследок вот вам цитата из зелёной книги. По поводу жертвы Христа:
"Если я правильно понял, своего единородного сына Он Сам Себе принес в жертву и Сам Себя таким образом умилостивил. Такое нормальное самообслуживание. Аминь".

Сегодня узнал чудесную вещь. Оказывается, во время спаривания самка Mantis religiosa (если я правильно её величаю) отъедает самцу (он её тёзка) его прелестную голову. Происходит это так: вначале милая дама призывает кавалера какими-то чарующими ароматами. Тот прилетает и, не откладывая дела в долгий ящик, взгромождается на даму. Та почему-то начинает нервничать, видимо кокетничая. Во-первых, она сама звала к себе ухажёра, а во-вторых, он в четыре раза меньше её. Бедному самцу ничего другого не остаётся, как только успокоивать подружку, для чего он похлопывает её по плечам усами. Когда же дело принимает должный оборот, то есть нужный механизм уже запущен, самка поворачивает голову, как бы ища губами губы. Навстречу ей, за отсутствием губ, протягиваются в страстном лобзаньи жвала партнёра. Ну и, что греха таить, коварная самка тут же съедает и их, и усы вместе с головой. При этом обезглавленный кавалер, не выказывая, подобно истинному философу, ни капли удивления, продолжает своё нелёгкое и, видимо, последнее дело. Конечно, говорят учёные, так и должно быть, ведь самка, съедая пылкого любовника, получает протеины для потомства. Так трудно было подождать с этими протеинами и получить их попозже из какого-нибудь сверчка!
Из этой истории можно было сделать какой-нибудь относительно весёлый вывод о взаимоотношении полов. Но у меня, как всегда, более мрачный взгляд. Мне в голову пришли слова апостола о том, что Бог есть любовь. И вот стал я думать над ними, соотнося с предыдущей сценой.
Подумай и ты, читатель - и тебе станет не по себе...
[700x695]

В колонках играет - Handel "O death, where is thy sting?"

Наконец, я сформулировал для себя, что такое труд. По крайней мере, в моём отношении. Это когда что-то делаешь - и у тебя ничего не выходит. Тогда ты начинаешь тянуть себя за нос, трёшь глаза, высовываешь язык и глядишь в окно. В окне какое-нибудь дерево дрожит себе, беззаботно потрясая листами. Вон идёт какой-то человек, такой медленный и скучный, словно специально созданный для того, чтобы ты зевнул, глядя на него. Ты зеваешь и снова поворачиваешь лицевой диск к работе. Новая попытка оканчивается так же, как и первая. Ты уже злишься, ударяешь по столу кулаком. Можешь даже сказать что-нибудь в сердцах, например:
- Чтоб черти тебя съели!
Можно и похлеще выразиться, но тогда фразу лучше говорить на иностранном языке, чтобы не оскорбить слух окружающих банальным матом.
И вот ты нападаешь на работу в третий раз. И, разумеется, ничего не выходит. Тогда ты плюёшь, и морально, и физически - и больше даже слышать не хочешь ничего об этой работе.
Вообще, мне кажется, что труд журналиста намного труднее (пардон за тавталогию), чем у некоторых. Ведь, к примеру, рабочему на заводе дают деталь. Он её должен точить. Вот она, допустим, неточёная в его крепких пальцах. Он всегда знает, что надо делать - стоит только взглянуть на деталь.
А что достаётся нашему брату? Он же один на один с чистым листом. Белое безмолвие, пустота; не зацепишься. Вечно вызывать что-то из небытия, что очень скоро в это же небытие и возвращается.
Это просто дикий ужас!

В колонках играет - Handel "Messiah"

Развесёлый журнал заманил меня-таки в свои глянцевые сети. Отныне я должен ездить в один из офисов в большое серое здание, набитое подобными же журналами, как огурец зёрнами. С этажа на этаж в зеркальных лифтах там, нахмурив брови, перемещаются какие-то солидные мужчины, изредка посматривающие на разукрашенных дев. А те почему-то предпочитают в качестве своей визитной карточки выставлять на общее обозрение грудь, и пошевеливают ею под взглядами солидных мужчин. Конечно, они её не полностью обнажают, но и открытого куска мне достаточно, чтобы покраснеть.
Ладно, в сторону отставим навязчивые перси. Расскажу лучше о первом дне моей работы. Начать с того, что я опоздал на 20 минут (приходят туда к 11). В советское время меня за это, наверное, пропустили бы сквозь строй. Я очень торопился, продираясь сквозь выставленные из соседних офисов груди (ну вот, снова они!). Был встречен лучезарной улыбкой главреда. Мне принесли разных бумаг, которые принято заполнять в подобных случаях, то есть по приёме на работу. В одной надо было указать размер жалованья. Главред подписал её не глядя, и я назвал себя дураком. Действительно, кому бы там стало хуже, прибавь я "по рассеянности" маленький, приятный своею округлостью нолик! Но, как человек некорыстный, я вскоре перестал терзаться.
Так как мне нужно написать статью о рекламе, ко мне приехал специалист, вызванный главредом. Им оказался какой-то президент Международной ассоциации рекламы или что-то в этом роде. Мой опыт общения со всякими президентами довольно сильно ограничен, поэтому большую часть времени я сидел, уставившись в бумажку и значительно надувая щёки. Это произвело на президента довольно благотворное впечатление, и он пообещал, что непременно заедет на следующий день.
Затем пришёл мой предшественник. Цель его визита была - поделиться со мною секретами мастерства. Сначала он долго что-то молча соображал, а потом сказал: "Познай силу джедаев!" И сел переписываться с кем-то по ICQ. Но передвигать предметы взглядом у меня в первый день не вышло, и поэтому я тоже сел за ICQ.
Один из сотрудников в половине третьего с хрустом разогнул спину, что послужило всем сигналом к трапезе. Ели в тамошнем ресторане комплексный обед. Гламурного вида молодой человек тоном знатока уверял, что летом нет ничего лучше окрошки. Затем пришёл главред, набил рот греческим салатом и стал рассказывать о своём новом видении журнала. Слушали его, заинтересованно пожёвывая и оживлённо хрустя.
Затем все снова поднялись в офис. Я ещё посидел в ICQ. Но тамошний Macintosh привёл меня в какое-то унылое состояние, поэтому вскоре я ушёл домой. Перед моим уходом главред просил меня не волноваться, ведь он понимает, "какой напряжённый первый день". "Поверь, дальше будет гораздо легче!" Я строго и с недоверием поглядел на него - и отправился вон. А завтра снова - в нелёгкий бой!

Выходные прошли у меня под знаком растянувшегося празднования дня моего рождения. Признаться, мне эта тема и самому уже набила большую оскомину, но не отметить прошедшего празднества нельзя.
Благодаря пришедшей на весёлый пир Жучка_собачатина, я стал счастливым обладателем оранжевого гамака. Куда его прилепить, я до сих пор не приложу ума, но всё равно жутко рад.
Вряд ли стоит описывать всё веселье. По крайней мере, сейчас не очень хочется. Думаю, достаточно полное представление о нём даст желающим эта маленькая запись. Тут Жучка_собачатина, Mitrogon и я исполняем один шлягер на цыганский манер. Убогий гитарный аккомпанемент предоставлен покорным вашим слугою.

Наверное, кто-то думает, что с цензурой мы попрощались какое-то время назад? Вот доказательство совершенно обратного. Написал я одну заметку о концерте, а после того, как над нею поколдовали редакторы, вышла совсем другая. Итак, вот мой вариант:

СЕРГЕЙ МАЗАЕВ НАКОРМИЛ ДО ОТВАЛА
Долгожданный концерт группы «Моральный кодекс» состоялся 30 июня в театре им. Дантеса. Не удивляйтесь, если вы такого не знаете. Ведь именно так, по заверению Сергея Мазаева, называется расположенный напротив театра им. Пушкина МХАТ им. Горького. Собравшиеся в тот день многочисленные поклонники группы ожидали по-настоящему великолепного зрелища. И имели на это полное право, ведь концерт должен быть записан на официальный DVD. Начало затянулось на 45 минут – видимо, Мазаев решил изобразить заезжую звезду. Но когда свистки в зале стали слишком уж пронзительны, группа, наконец, вышла на сцену. Зажглась над головами музыкантов большая хрустальная люстра, и в ответ ярким светом вспыхнула лысина Мазаева. Она пустила красочные блики на красный бархатный занавес, закрывавший весь задник сцены. Не долго думая, группа заиграла развесёлую песню «На рассвете». Одетый в серый костюм Мазаев выплясывал довольно лихо, явно стараясь перед камерами. Вдруг музыка остановилась. Оказалось, что таинственным образом выключилась гитара Девлет-Кильдеева. Этой технической паузой воспользовался лидер группы. Сначала он натянуто шутил, призывая на помощь кого-нибудь из Мосэнерго, но затем сказал: «Мы ждали этого дня 15 лет и 9 месяцев – теперь нас не остановить!» К тому же, заметил он, будет сыграна давно уже известная программа, но очень вкусно приготовленная. «Приятного аппетита!» - воскликнул Мазаев, и в ответ услышал мощный гул изголодавшейся по музыке публики. И так как первый блин получился комом, а на будущем DVD это смотрелось бы не очень хорошо, песню «На рассвете» решено было повторить. На этот раз она была сыграна ещё более задорно, с саксофонными мазаевскими импровизациями. Это настолько вдохновило зал, что кто-то с галёрки даже крикнул: «Шуба-дуба, хали-гали!» Сразу же была исполнена песня «В Москве наступает полночь», где Мазаев проявил, помимо прочего, свой незаурядный талант флейтиста. «Браво!» - раздались пронзительные женские голоса. И тут началось настоящее шоу. Бархатный занавес вдруг поднялся, и в глубине показалась огромная буква «X», вся в нестерпимом сиянии. Как потом оказалось, это не первая буква в таких словах как «хлеб» или «хек», а последняя в слове «Codex». Именно на её фоне продолжился концерт. Сияла она действительно очень сильно. Было ощущение, что, если Крис Кимзи – звукорежиссёр нового альбома группы, постарался сделать звук концерта как можно приятнее для человеческого уха, то наши светотехники поставили своей непременной целью ослепить зал. Поэтому некоторые глядели на сцену в буквальном смысле сквозь пальцы. В песне «В ожидании чуда» Девлет-Кильдеев показал свои незаурядные способности, сыграв чудесное соло на гитаре. Но после песни «Ночью все кошки серы» между музыкантами и залом опустилась какая-то марлевая занавеска, которая впоследствии опускалась ещё несколько раз. На ней проецировались похвалы в адрес группы от разных знаменитостей. Первым был Фёдор Бондарчук, рассказавший, сколь многим в своей жизни он обязан Мазаеву. Затем была исполнена песня «Я тебя люблю». Тут Мазаев снова взялся за флейту. Но по какому-то волшебству все услышали звуки саксофона. Эта загадка так и осталась неразгаданной. Было исполнено несколько новых песен, во время одной из которых по бокам сцены на некотором возвышении появились танцовщицы в балетных платьях. Впоследствии эти возвышения занимали то матросы с красными сигнальными флажками («На палубе матросы»), то фигуристые стриптизёрши («Я так хочу твоей любви»), то скачущие боксёры («Славянские танцы»). На марлевой занавеске группу поздравляли и Ирина Хакамада, и Илья Лагутенко, и Игорь Матвиенко. Последний, расточая похвалы, заметил, что «Моральный кодекс» - пока единственная в нашей стране группа, имеющая право петь вживую. Спев песню «До свиданья, мама», Мазаев засобирался за кулисы. Но громкий клич зрителей, вскочивших со своих мест, удержал лысого мэтра отечественной музыки. Он вернулся и объявил: «Официальная часть закончена – теперь дискотека!» И в третий раз за концерт прозвучала песня «На рассвете». Другим песням повезло меньше, и они прозвучали только во второй раз за этот вечер. Зрительный зал МХАТа, действительно превратившись в настоящую дискотеку, весь колыхался. Наконец, устали даже самые заядлые поклонники и уже больше не свистали, когда Мазаев, поклонившись, попрощался: «Спасибо, братья и сестры!»


А вот так эту заметку видит редакция. Видимо, немало пришлось потрудиться, вырезывая всё "лишнее": http://intermedia.ru/index.php3?action=view&id=64306

Наверное, в самом первом абзаце я должен был бы, по обычаю, развести какую-нибудь тягомотину на тему дней рождения. Вроде: "Течёт безжалостный, холодный поток лет, унося бедную, трепещущую (экое ужасное слово! щущущу) былинку всё дальше от милого безмятежного детства. Бедолага, несётся она всё скорее к грохочущему, рыкающему водопаду забвения, где придётся ей раствориться совместно с другими такими же несчастными былинками..." и проч., и проч. Но что-то погода сегодня до того мерзопакостная, что мой творческий запал сильно отсырел. Лучше скажу про подарки что-нибудь.
Итак, проснулся я вчера раньше обыкновенного на два часа. Моё ощущение праздника всегда очень вредное - оно не даёт ни поспать, ни посидеть спокойно на месте. В этом, конечно, есть что-то детское, но я не стыжусь. Думаю, описывать все презенты, обнаруженные мною в тот день, было бы скучно, поэтому остановлюсь на замечательных.
Родители уже давно прохлаждались на работе, поэтому меня встретил мой кот. Он поглядел на меня со значением и торжественно проводил на кухню. Там я сначала обонял, а затем и узрел его мне подарок. Рядом с кошачьей плошкой лежала кошачья же куча экскрементов. Я мгновенно проникся к бедному животному сочувствием. Действительно, у всех есть возможность приобрести что-нибудь в дар, а как быть коту? Я представил его мучения: как он ворочался по ночам в холодном поту, выдумывая, что бы преподнести любимому хозяину... И преподнёс, разумеется, самое дорогое. Однако всё же этот подарок пришлось с благоговением выбросить.
Вторым подарком стало неожиданное предложение, сделанное мне в одном развесёлом журнале. Сначала главред долго хвалил мои скромные опусы, назвав их даже "виртуозными". Я, конечно, зарделся. А потом побледнел, ибо мне предложили работать там за сумму, которую я к себе никогда даже не думал отнести. Скажу только, что эта сумма даже более жалованья моего papa. Челюсть моя мысленно отвалилась, но виду я не подал. Всё же этот подарок с подвохом. Ведь меня ждёт пятый курс университета, а тут придётся работать дни напролёт. Как известно, даже джинны не могут быть сразу в двух местах.
В довершение, Anaitis подарила мне открытку с изображённой на ней нагою заднею частью неизвестного мне человека. Видимо, мне полагалось пролить над нею слёзы умиления.
Теперь же благодарю всех, кто меня изволил так или иначе поздравить. Спасибо за то, что дарите меня своим вниманием!

В колонках играет - Silentium

Есть у моей маменьки одна подружка. Милая незлобливая женщина с трудною личной жизнью. Пишу здесь о ней, ибо уверен, что ни она, ни кто либо из её знакомых, даже если случайно прочтут сию запись, не догадаются, о ком она.
Так вот, что касается личной жизни, муж её оставил сей свет вот уж как несколько лет. Человек он был в сущности хороший, только пивал порою горькую. Осталась она без него с ребёнком. Конечно, по прошествии некоторого времени, добрейшие её подруги только и мечтали о том, как стало бы замечательно, выйди эта женщина замуж. К их печали, долго она не подпускала к себе мужчин. Но вот однажды все увидали её с каким-то бородатым типом. Поначалу обрадовались. Он, конечно, не красавец: большой нос a la баклажан, какая-то обшарпанная бородка, вылезающая из красного лица, низенький и глядит как-то боком. Что ж, вздохнули подруги, когда женщине за сорок, и у неё отрок 11 лет - выбирать не приходится.
Мужчина говорил, что работает в научном институте, и это бросало на него некую положительную пелену в глазах подруг. Одно только неприятно поражало - говорил новый кавалер как-то очень много. Пел песни, балагурил, но всё больше хвастал, и даже как-то по-детски. Мол, бывало времечко, знавался с большими людьми, вместе водку пили (водку он, кстати, тоже уважал). И всё говорил, говорил... Ни секунды не проходило, чтобы ему умолкнуть или хотя бы перевести дух. Что ж, подруги снова вздохнули, но и только.
В последнее время эта мамина подружка стала прогуливаться с этим типом лунными вечерами, а он всё говорил, говорил... Челюсти двигались не переставая, иногда даже казалось, что борода его вот-вот отцепится и будет унесена ночным зефиром.
Признаться, женщина была очарована. Голос у кавалера приятный, он убаюкивал, проливая целебный бальзам на исстрадавшееся сердце. Однажды она рассказала о нём своей знакомой, работающей... в психиатрическом диспансере. Та попросила назвать имя мужчины и вдруг сделала большие глаза. "Да ты что! Милая, с кем ты связалась! Он же у нас давно на учёте. У него же запущенная стадия шизофрении!"
Вот так медицина разрушила тихое семейное счастие.

Удивительно, как это некоторые в нашей благословенной стране не стали до сих пор мизантропами. Я-то уж сделался им давно и, кажется, бесповоротно. Нет, конечно, если мы сидим с человеком и пьём с бубликами чай – то он мне даже, может, и мил. Потому что чай я уважаю, и бублики тоже отрицать не буду, а человека этого я мысленно макаю в чай – и тут уж его можно проглотить, даже смакуя. Но вот если без чаёв с сахарами, а просто человек, да ещё, положим, чиновник, нет, даже специально чиновник – тут уж конец.
Вот нынче пришлось мне общаться с такими. Точнее, не пришлось, и в этом вся суть. Звонил я в пенсионный фонд и в налоговое какое-то заведение, не помню этих названий. Мне всего только нужен был какой-то номер. Два часа подряд слушал я короткие гудки по всем телефонам. Это в Москве такой прелестный обычай – если вы чиновник, ваш телефон должен быть бесконечно занят. «Тьфу!» Это была единственная мысль в моей голове (из числа печатных) все эти два часа.
Для чего-то я решил непременно поехать в эти заведения. Разумеется, когда мой озябший и намокший со всех сторон нос достиг желанных дверей, они закрылись с бесцеремонным хлопком. Рабочий день наших присутствий заканчивается зело рано. Ничего моему носу более не оставалось, как поёжиться с досады и потащиться восвояси, а это путь неблизкий. В автобусы набилось невообразимо много народу. Все эти лица, толпящиеся в автобусной тесноте, привели меня в неподобающее бешенство – я сломал ручку зонтика, которую в ярости сжимал всё сильнее, выронил книжку в грязную жижу под ногами и – проклял всё сущее! О, разумеется, я понимал, что во всех этих перипетиях виноват только я сам, но это меня бесило больше всего! Какая-то женщина брезгливо стряхнула с кофты две капли, попавшие с моего несчастного зонта, и я решил, что сейчас нагрублю ей. Вместо этого сказал: «Простите», - но скособочил жуткое лицо. Моя ненависть к человечеству была в тот момент столь велика, что, кажется, заставляла автобус ехать скорее.
Остудил мой пыл горячий суп. Вероятно, человечество изобрело его, чтобы защитить себя от таких мизантропов, как я. Но берегись, человечество! Настанет день – и у тебя под рукою не будет этого спасительного средства. И тогда держись! О, я прозреваю твою страшную участь!

В колонках играет - Dead Can Dance "Sacrifice"

Сейчас только мне звонил мой бывший одноклассник. Забавный такой. Длинный, лицо изрыто коварными гормонами, да и фамилия у него Печёнкин. Особенно сдружились мы с ним классе в десятом, когда я за него писал одной девице (а может, и нескольким) любовные письма. Порою в стихах. Особенно вдохновенные и страстные выходили у меня на геометрии. Я писал их, высунув язык и склонив голову на бок. Признаться, на ту девицу, которой эти эпистолы предназначались, мне было плевать. Да и на геометрию тоже. Наверное, поэтому мне в одной четверти чуть не поставили за неё двойку. Видимо, сам Печёнкин принял это за знак самоотверженной моей дружбы к нему.
Ну да это всё не к делу. Просто позвонил он мне поговорить. При всей внешней его грубости всегда я поражался живости, с какою он воспринимает мир. Вот примерно, что он мне рассказал:
- Тут у меня, слышь, бабка померла. Не, не родная, сестра моей-то. Вот такие, брат, дела... Ну, что делать, поехали мы её закапывать. А у меня как раз на днях сеструха родила. Не, не родная, троюродная. Так-то... Ну, закопали мы её... Да не, бабку, сеструха-то в роддоме. Да, закопали, говорю, утром-то, помянули всё как надо. А днём - в роддом! За сеструхой, то есть. Соображаешь? Утром закопали старую - днём за новой поехали! Во как оно...
Какой всё-таки философов наш человек! Куда нам их столько?

Напоследок должен пожаловаться. Я тут пишу о философии, а рядом какие-то смайлики шебуршатся. Один сидит на лошади, а она всё время какает, извините. Невозможно же ничего написать, когда под боком кто-то постоянно какает!

В колонках играет - William Aura - Sacred Secret

Попавшись на человека чем-нибудь мне неприятного, я часто утешаюсь мыслью, что-де пропишу его, вернувшись домой, в дневнике. То есть, натурально, гляжу я на такого типа и думаю - вот погоди ужо, пропесочу я тебя, не зарадуешься. Однако стоит мне оказаться дома - и этот человек может считать себя спасённым и избавленным от всяких фельетонов. Отчасти это происходит из природной и благоприобретённой моей лени. Но, с другой стороны, можно тут вспомнить и Ивана Карамазова, который, кажется, говаривал: мол, люблю я человека всею душой, покуда не показалась рожа его мерзкая. Так и у меня - уберите от глаз моих какое-нибудь гадкое лицо - и вот я его снова готов целовать в румяные уста, выражаясь фигурально.
Но нынче мною решено не давать себе спуску. Ибо пришлось мне прошедший день провести на даче, и тамошнее дачное общество меня изрядно промучило. Нет, оно не кусало и не щипало вашего смиренного слугу, но было столь скучно и занудно, что из рук вон! Конкретно же это общество составляли два молодых человека 16-17 лет, во всё время моего с ними "общения" примерявшие все возможные варианты постных лиц. А ведь Петровский пост ешё не наступил.
Нет, вы себе только на миг вообразите: приехали вы на дачу, солнышко блестит, травка шевелится, мушки-цокотушки, коровьим духом потянуло, слышно, как кто-то колет дрова... А вас встречают два недоросля с таким видом, будто на заднем дворе уже приготовлен гроб с покойником.
Один из них - Павел - меланхоличный юноша с длинными волосами и таким же длинным лицом. Глядя на него, можно решить, что его гложет исключительно неустроенность поэта в окружающем мире. Он глядит медленно и презрительно-отрешённо. "Отчего это?" - думаете вы. А оттого, что этот нежный отрок выдул накануне стаканов пять водки и пол-ящика пива. А ещё оттого, что он - барабанщик в какой-то "альтернативной" группе, а вы - какая-то "гопота недоделанная". Достаточно пожать его потусторонне худую, призрачную руку, чтобы почувствовать всю свою грубую материальность.
Рядом с ним стоит существо по габаритам гораздо более осязаемое, чем даже вы сами. Те же длинные волосы, но уже обрамляющие пухлые щёки. Старательно опущенные книзу уголки толстых губ. Он явно пытается подражать своему варёному другу. Он вокалист в той же "крутой" группе. Как уж она там называется, я не помню: то ли "Дикая стая", то ли "Сбрендивший табун"... Павел тихим голосом представляет его: "А это Светик". Оказывается, Святослав.
Родители отправляют меня вскопать грядку. После первых двух минут пребывания деревянного черенка в моих просящих работы руках, на ладони появляется мозоль. Место для грядки ужасное - песок смешанный с муравьями. Не знаю ни одного цветка или овоща, растущего на муравьях.
Вернувшись к крылечку, нахожу двух музыкантов, молча курящих вонючие сигареты. Их лица неподвижны, как кора на дереве. Я оглядываюсь кругом. Вот воробей летит по сложной траектории за мошкой и жадно щёлкает клювом. Две белые бабочки вальсируют у яблони, стукаясь иногда о ветви, отчего те начинают колыхаться. Мухи с деловитым жужжанием устремляются к маленькому деревянному строению позади дома. Я беру книжку, усаживаюсь в кресло-качалку. Два друга молча глядят в стену, прозревая таинственные дали.
Зовут обедать. Там они так же молча жуют, стараясь глядеть исключительно на шашлык. Мама изредка что-то робко говорит о погоде и прелестях базилика. Но священное безмолвие двух юношей душит всё.
Уже садясь в машину, я подарил обоих мумий лучезарнейшей из улыбок. Только в душном салоне грудь моя вполне расправилась, чтобы я мог дышать свободно. Романтические шевелюры остались позади - и больше я к ним ни ногой!

В колонках играет - Aria "Metamorphosis"

Один весёлый журнал заказал мне интервью с двойником Ленина, стоящим у Исторического музея. Как раз нынче проходил я со своим сокурсником мимо Красной площади - дай, думаю, загляну. Диктофона со мною не было, поэтому я решил просто назначить с "вождём" время встречи. Подойдя к музею, мы увидали не только коротышку в кепке, но также других замечательных господ: Карла Маркса, Николая II, и ещё какого-то типа, который, видимо, притворялся Путиным. На мой взгляд, выходило у него не очень-то.
Я приблизился к "Владимиру Ильичу". Наверное, так начинались рассказы старых революционеров об их встречах с Лениным. Он стоял, облокотившись о каменную ограду, и мирно беседовал с какою-то старой женщиной. Возможно, она изображала Крупскую, но более всего ей удавалась роль обычной бабки. Глаза у "Ленина" были, как и полагается, добрые-добрые... Только с небольшим астигматизмом. Лицо было особенно красно на фоне рыжей, явно подкрашенной, бородки. Также на нём имелись припухлости, весьма харктерные для человека, отдающего предпочтение напиткам, далёким от прохладительных.
Проведя необходимые переговоры, я узнал, что фамилия "Ильича" - Карбышев.
- Так, - повторил я в равнодушном тоне, - Карбышев...
Тут позади раздался голос с явным еврейским акцентом:
- Вы что, молодой человек, Карбышева не знаете?!
Обернувшись, я увидал автора "Капитала". На голову Карл Маркс зачем-то (может, для пущего сходства?) нацепил кепку-зонтик, из-под которой на меня глядели возмущённые глазки и топорщилась большая борода. Я несколько растерялся:
- Как же, припоминаю... Карбышев - знакомая фамилия...
- Да что вы врёте, молодой человек! Наверняка не знаете. Генерал Карбышев - это же лучший наш генерал! Его фашисты заморозили. Ему фельдмаршала дать хотели! А вы не знаете! Ну не стыдно ль!
- Ну, откуда ему знать, он же не бывал в гестапо, - вдруг вступился за меня "Ленин". Будто бы он и был тем самым Карбышевым, вернувшимся из плена, и теперь, с высоты своих подвигов, снисходительно глядящим на моё невежество.
"Маркс" сердито хмурил хрестоматийные брови:
- Эх вы, молодёжь! У вас, кстати, молодой человек, часики механические, или электроника? Позвольте полюбопытствовать... А, ну такие меня не интересуют.
В прострации я попрощался и отошёл от них. Не сказавший до этого ни слова "Николай II" вдруг пробасил: "До свидания".
Мой сокурсник ещё долго возмущался:
- Что же это за страна! Нет, ты мне скажи! Ленины, как простые миккимаусы, по улицам бегают! Ладно этот Маркс - чёрт бы с ним. Но - Боже! - Николай II. Он же святой! Почему бы тогда не выпустить и Серафимов Саровских с Сергиями Радонежскими?
Я задумался.
А завтра ведь интервью...

"Еврей. Вы очень умны и образованны. Предпочитаете работать не руками, а головой. Однако деньги вы любите больше, чем людей, и из-за этого можете-таки ;) пострадать:)"




Пройти тест "Какой ты национальности?"

В колонках играет - Иоганн Себастьян Бах "Partita V"

Определённо, великолепные человеческие экземпляры могут попасться порою терпеливому исследователю. Достаточно хорошенько навострить глаз, наставить его на окружающее - и улов не заставит себя ждать.
Моею добычей нынче стал один чудесный молодой человек. За всё время обучения в университете мы говорили друг с другом в общей сложности минут 20. Учится он на другом факультете, поэтому встречается мне редко. Но всё это теперь неважно. А важно следующее.
Случилось нам идти от университета. Я, как положено, говорил преимущественно об интереснейших превратностях погоды, форме носа прохожих и прочих необходимых вещах. Такие обычно говорятся с человеком, которого и не знаешь почти, но молчать с ним было бы неловко. Вдруг он поворачивает ко мне свои синие глаза и спрашивает:
- Ты случаем не скорпион?
Я несколько растерялся в первый момент, и стал искать причину, по которой этот милый юноша вдруг наградил меня таким не очень приятным званием. Что заставило его заподозрить во мне сходство с этим паукообразным? Наконец, по здравому размышлению, я сообразил, что требуется отвечать.
- Нет, Петя, рак я.
Юноша просиял и пожал мою руку (теперь, наверное, правильнее было бы говорить "клешню"):
- Во дела! И я рак!
Казалось, он сейчас обнимет меня. "Вот и встретились два одиночества", - подумалось мне.
- Ну что ж, что рак? Разве это имеет какое-то...
Последние мои слова оказались роковыми. Следующие 20 минут я был единственным слушателем монолога об истинной астрологии, о гипнотических свойствах раков (то-то, думаю, их с пивом так жрут), и о пользе биолокации.
На последнем пункте я попросил остановиться подробнее:
- Помню, в детстве, - говорю, - я тоже спицы велосипедные сгибал и вертел, как будто гипнотизёр, или как их там зовут. А потом мне надоедало - и я представлял, что это пистолет.
- Вот это ты зря. Надо было геопатогенные зоны искать. Ведь если там узлы накладываются - тогда катастрофа! Юпитер в доме Сатурна, и Венера в луне Нептуна...
Ну, думаю, приехали (а до метро, кстати, мы ещё даже не добрались)...
- Я ведь, - говорит, - в школу биолокации ходил...
- Из обычной тебя выгнали, что ли?
- Нет, это я потом.
- У вас и экзамены были, наверное? Трудные? Спицы-то велосипедные в руках вертеть - это не всякий...
- Были, а как же. Мы ходили в Коломенское - тучи разгоняли.
- Спицами, что ли?
- Нет, почему, силой мысли. Ох мы эти тучи только так в клочки рвали!
Мне вспомнились люди, которые приходили иногда к маменьке в редакцию. Одна женщина уверяла всех, что у неё был контакт с инопланетянами, которые задыхаются на своей планете, и просят землян помочь. Якобы, она записала контакт на плёнку. Включили. Из динамиков раздался задыхающийся голос дамы, говорившей то басом, то пискляво: "У нас мало воздуха! Мы скоро все умрём!" А ещё одна дама всегда расхаживала с алюминиевой кастрюлей на голове. Мол, чтоб враги излучениями не зашибли.
Я снова взглянул на Петю. Каким-то алюминиевым блеском мерцали его глаза.

Будет ли кто-нибудь отрицать, что общество наше всё сильнее пропитывается буржуазной идеологией, когда принцип разумного эгоизма берёт верх? На всё теперь принято глядеть сквозь деньги, причём, чем больше толщина этой своеобразной призмы, тем красочнее выглядит мир. Раньше (очень-очень давно) мерою всего был человек, но на что нам теперь такая смешная, громоздкая мера, когда есть кое-что поудобней. Однако известно, что к людям честным деньги приклеиваются как-то плоховато. Поэтому, когда принцип "не обманешь - не продашь" становится всё более естественным, удивления достойны встречающиеся порою островки честности.
Именно об одном из них, попавшемся недавно моей матушке, я хотел рассказать. В целях устройства на работу, моя матушка позвонила в редакцию одного журнала, название которого не будем называть, дабы не смущать слишком добродетельные и щепетильные умы, которых что-то много развелось. Трубку взяла редактор - судя по голосу, женщина в почтенных летах. Вот какой диалог, в пересказе моей мамхен, произошёл меж ними:
Редакторша:
- Вы, деточка, школу закончили уже?
Матушка:
- Я, извините, давно уже и университет окончила.
- Да? Ну, это хорошо. И чем желаете у нас заняться?
- Да вот, журналистикой...
- Ага... А может, верстальщицей? Не хотите? Ох, был у меня один премилый верстальщик. Такой хороший был. Прихожу однажды в редакцию - ни его, ни оборудования. Всё спёр, сволочь такая!
- Я, собственно...
- Ага. А журналисткой, конечно, можно. Была у меня одна, Люда. Хорошая была, грех жаловаться, всё так замечательно делала, писала. Убили её недавно...
- Простите, но...
- А вы подходите, поговорим ещё с вами. Домой ко мне. Редакция-то у нас сгорела, но это ничего, новую как-нибудь справим, ага...

Не знаю, надо ли удивляться тому, что маменька моя, вежливо, но довольно быстро попрощавшись, повесила трубку, не дав доброй женщине вставить ни слова больше.
Неочищенная и неприправленная прямота многим приходится не по вкусу. Кого же в этом винить?