Акт I
Явление 1.

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю; прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

                                           Александр Пушкин

    Нет, всё же, я думаю, не стоит мне запихивать душу в заветную лиру, которая мой прах переживёт и тленья убежит. Ибо, коль славен стану я в подлунном мире, это принесёт лишнюю головную боль огромному количеству народа. Плечи моих биографов будут беспрестанно болеть от бесконечного растерянного пожимания. Потому что писать им про меня абсолютно нечего. Внешние события моей жизни настолько мелки и незначительны, что над ними могли бы удивлённо посмеяться даже амёбы. А всё ведь отчего? Когда душа в человеке живёт и дышит, когда сознание его ставит бесконечные вопросы и пытается ответить на них - всякое событие обретает огромнейший смысл. Когда же душа пуста - человек из сапиенса быстро превращается в простого эректуса. Кажется, это произошло уже со мною.

    Я постоянно растворяюсь. То в компьютере, то в интервью, то в книге, то в музыке, то в телевизоре, то в еде. Меня всё время нет. И я даже начал побаиваться собственного появления. Вот пишу сейчас это - и ничего ещё, ведь я растворён в интернете и в мыслях об этом посте. Но однажды я решил, что хватит. Я выключил всё, кроме холодильника, и просто встал посреди комнаты. Я появился довольно скоро. Поговорили. Ничего интересного я не рассказал. Ничего одухотворяющего, волнующего или спорного. Бубнил что-то. Мне стало скучно с собою, и я посмотрел в окно. Там показывали такую же скуку, какою был я сам. Внутри меня была примерно такая же тишина, как и в моей квартире, когда никого нет: где-то раздаются приглушённые стенами голоса, шарканье и изредка бессмысленный и беспощадный звук дрели и молотка.

    Итак, я пуст. Вот и отлично, господа! Своё трагическое мировосприятие я теперь могу засунуть в известное место, тем более, что места во мне теперь хватает.

    Последняя сессия долго не поддавалась. Я побывал даже на собранной деканом комиссии по отчислению. Пришлось срочно купировать хвосты. К сожалению, я давно отвык от того унижения, которое испытываешь на зачёте, не зная ничего. Мне даже показалось, что некоторые преподаватели - действительно умные люди. Да и декан не такой уж неприятный человек. Это значило только одно: я опустился на самое дно.

    Наверное, эту мысль можно было бы развить. Но я лучше пойду поем. И, наверное, включу телевизор. А потом напишу пару интервью... А ведь когда-нибудь liber scriptus proferetur, in quo totum continetur! Quid sum miser tunc dicturus?..

    Чёрт с ним, с этим гнусным вдохновением! Пускай таскается с какими ему угодно прохвостами, а я и без него могу писать. Да-да! Каналья!
    Так, теперь уж главное - не останавливаться. Некогда шлифовать словесный янтарь, надо даже не дать смоле мыслей и ощущений застыть в него (если б я у кого-нибудь увидал такое сравнение - сам бы первый обязательно поморщился). Помнится, когда я начинал эту запись раз примерно в третий, неизменно предпосылал ей эпиграф. Выглядело весомо. Если урод наденет корону - он станет выглядеть лишь ужаснее. А если написанная глупость сверху имеет эпиграф - она становится весомее. В общем, чтобы не смущать ни себя, ни других, переношу этот эпиграф ниже, то есть прямиком сюда. Вот он (так, снова надо рыться в книжке!):

Жан Жак Руссо
    Кажется, нельзя утверждать, что эта фраза облетела весь мир и осталась в веках, но зато она полностью вмещает в себя все мои мысли по поводу двух моих путешествий: в приморские Канны и в подмосковную Дубну.

    Касательно Канн - я понял, что там очень хорошо умереть. Поэтому я и мечтаю там жить. Город гладеньких старичков с собачками, отправляющими нужды прямиком в специально устроенные пакетики. Обливаясь потом (да, там две недели назад было весьма тепло!), я забрёл однажды в какой-то сад с пальмами и прудиками, а потом в отвратительный район частных вилл, владельцы которых все сплошь имеют приставку de к фамилии. Несмотря на эту приставку, господа французские дворяне не утруждают себя в этом отдалённом районе уборкой за своими мохнатыми питомцами, поэтому улицы усеяны фекалиями, как в средневековой Франции.
    Что до Дубны - тут всё намного приятней. На прошлой неделе я ездил к своим приятелям, с которыми мы вместе когда-то посещали классы в гимназии. И, хотя Метастазио писал, что "...те крепче узы, что не судьбою созданы, а нами" (о, благодарите меня за то, что я не написал эту фразу по-итальянски!), несмотря на это, узы нашей дружбы, созданной школьной необходимостью, остаются крепки. Приехавши вечером субботы и встретив приятелей, я немедля предался с ними всем тем порокам, чья сладость переносит в рай (правда, утром рай сменяется обыкновенно преисподней).
    Мы отправились в заведение. Было холодно, и мороз добрался уже до берцовых костей, когда мы вошли в какую-то таверну. Она почему-то была вся стеклянная, поэтому ветер чувствовал себя в ней по-хозяйски. Мы тихо пили пиво на троих. Затем не пиво. Большая часть посетителей заведения не носила никаких причёсок и вела себя без комплексов (если не принимать во внимание некоторые фрейдистские). Вначале наши соседи шумно танцевали, заломив шапки, а затем настало время почесать кулачки. В стенку рядом со мною перодически ударялся какой-нибудь молодчик, голова которого бывала послана туда силою инерции и чьих-нибудь мышц. Явились бравые блюстители порядка и увели весёлых молодчиков. Тут же их вахту заступили другие, но, в сущности, такие же. Милиционеры приезжали раз пять, всё за новым урожаем.
    Мне было совершенно всё равно. Ибо я достиг в тот момент сознания Будды...