…Хадича, маленькая проворная женщина, подвязав с утра косынкой седые жидкие косицы, целый день бесшумной юлой крутилась по утоптанному, чисто выметенному дворику. А Катя умирала…

Ушел последний Первый поэт России Белла Ахмадулина Я дружил с ней и любил ее. Она была прекрасна, она была необыкновенно одарена душевной щедростью, благородством, красотой и гением Таланта. Ее не с кем сравнить не только в современной жизни (здесь она была просто одна), ее не сравнить и с предшественниками. Она не сравниваемая, а, значит, несравненная. Хрупкая, нежная и тревожная Белла Ахатовна обладала чрезвычайно стройным, не гнущимся ни на каком ветру стеблем, на котором цвел, не опадал, лишь меняя затейливые и прекрасные лепестки, чистый цветок ее (и только ее) поэзии. Да она и не учитывала веяний, не ожидая ни хулы (чтобы сердитостью не…), ни выгоды (чтобы пустым развлечься).

Умирает владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды. Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, - Так покорно другим подставляют себя зеркала, И толпою зевак равнодушные стулья толпятся, И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола. Оттого, что тебя почему-то не станет на свете, Электрический счетчик не завертится наоборот, Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете, Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет. Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье, Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их, — Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем, Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых. Вадим Шефнер 1957 г.

Пахнет кофе старыми мочалками, У пирожных вкус газеты «Труд» - Поэтессу Зиночку Мурчалкину Олигархи замуж не берут! И сидит Зинуля у окошечка В новой блузке цвета огурца, На груди пластмассовая брошечка - Пчёлка, туповатая с лица. А на ножках розовые тапочки В виде двух молочных поросят… И такую пусеньку и лапочку Олигархи, морды, не хотят?!! Небо за окном прикрылось тучами, Отменяя звёздный перфомАнс, Увлажняя бюст слезами жгучими, Сочиняла Зиночка романс: «Я сидела как-то у окошечка И во рту жевала круассан. Было очень грустно мне немножечко… Где ты, где, мой верный Дон Жуан? Я б тебе носки вязала модные И кормила толстым пирогом, Я бы в ночи зимние холодные Грела пятки тёплым утюгом. Не погрязнуть чтобы в бескультурности, Я тебе читала б из себя… Где ты, образец мускулатурности? Даже мухи дохнут, не любя… Чтоб меня в пучину меланхолии Не всосало прямо в неглиже, Приходи! Ишшо не все магнолии На моей засохнули душе! Надоело тухнуть в неизвестности… Чем я хуже Пушкина с Барто?! Где ты, милый друг с рублёвской местности, С нефтяною вышкой и авто? Пусть ты будешь лысеньким и стареньким, Я тебя сумею пережить. Где ты скачешь, суженый мой заинька? По лесам мальдивским, может быть? Приходи! Усей меня фиалками, Предложи манто, Париж и брак, Чтобы стала Зиночка Мурчалкина Зинаидой… фон де Лапсердак!".. …Пахнет кофе старыми мочалками, У пирожных вкус газеты «Труд» - «Заиньки» с манто к мадам Мурчалкиной Косяками, сволочи, не прут. И в окно метнув седьмой окурочек, Зиночка устроила антракт… Говорят, мужчины любят дурочек. Может быть, и любят. Но не факт. Автор: Маджента М

Бороздин-старший в драме «Летят журавли», академик Нестратов в «Верных друзьях», Туча в «Небесном тихоходе», Лесничий в «Золушке», Мальволио в «Двенадцатой ночи»... Василий Меркурьев снялся в десятках фильмов, но этой яркой пятерки было бы достаточно, чтобы зрители полюбили его навсегда. 6 апреля — 120-летие народного артиста.

В июне того года он гостил у нас в имении – всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого привезли с почты газеты. Отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал: – Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!

История России могла бы пойти совершенно по-иному, не было бы у трона Григория Распутина, не родился бы в императорской семье больной гемофилией наследник. Не вызывала бы императрица такую волну народной нелюбви, если бы Николай II выполнил настойчивую просьбу своих родителей и женился на другой.

Он написал «Мастера и Маргариту» до Булгакова – и три года провёл в лагерях. Вернувшись, Яков Голосовкер дважды терял рукопись в огне – и дважды писал заново. «В апрельскую пасхальную ночь, в годы нэпа, в Москве из Психейного дома таинственно исчез один из самых загадочных психейно-больных, записанный в домовой книге под именем Исус». Эти строки так напоминают легендарный зачин «Мастера и Маргариты», что кажутся взятыми из булгаковских черновиков. Однако принадлежат они совсем другому автору и открывают совсем другую книгу – «Сожженный роман» Якова Голосовкера.