Увидел сегодня среди записей своих товарищей пост о Ван Гоге. Комментарии отключены.
Мы судим и судим легко. Почему? И даже не даем права на оправдание.
Я не знаю, больно ли ему сейчас.
Боюсь этой привычки - судить. Один мой знакомый, судья, сказал как-то: "Если бы ты знал, как это невыносимо. Всю жизнь копаться в чужой грязи. И судить"...
Когда-то я написал в этом дневнике, о том, что Ван Гог не совершал преступлений. Но брал на себя преступления против себя, покрывая знакомых.
Как мог он застрелиться без револьвера?
Цветущая акация это всегда праздник, а если она цветет в Париже - это романтическое свидание
[700x523]
1.Отель де Виль - это мэрия Парижа.
Самый центр вечно живого города. Эта площадь раньше носила название Гревской площади. Она была засыпана песком и гравием и в выходные тут проводили казни. Палач взмахивал топором, песок впитывал кровь.
Левым торцом отель де Виль выходит на одну из самых длинных улиц Парижа, рю де Риволи. Ее кусочек виден в кадре.
Эта любимая улица Алена Делона, бывая в Париже, он периодически гулял здесь.
[700x523]
2.
[700x529]
3.Случайно попал снимок Нотр Дам де Пари, боковой фасад, обращенный к Сене. Не обессудьте.
[700x529]
4.Снова Отель де Виль. История Франции на его стенах.
[700x523]
5. Нотр Дам де Пари.
[700x523]
6.Нотр Дам, боковой фасад.
[700x529]
7.
[700x523]
8.
[700x523]
9.
[700x523]
10.
[700x523]
11. Памятник Карлу великому. Через семьсот лет после Рима он вновь захватил и собрал вокруг себя значительную часть Европы.
И вместо того, чтобы обложить страны налогами, король активно занялся просвещением.
Для дам - видимо, женщины вдохновляли его идеями. У короля было шесть официальных жен, а уж неофициальных подруг его сердца сейчас невозможно вспомнить. Детей, от официальных жен и любимых дам, у него было более двух десятков. Одним словом, француз...
[700x523]
12.А это уже на другом берегу Сены - парк Тюильри, вдали видны боковые фасады Лувра.
[700x523]
13. Лувр, скульптуры Гудона. Рука у скульптора была легкой, и любил он простую в работе терракоту (пористую обожженную глину).
Но здесь мрамор. Вы можете вспомнить его известный скульптурный портрет Вольтера.
[700x523]
14. Большие бульвары - широкое бульварное кольцо, заложенное в девятнадцатом веке префектом Парижа бароном Османом.
[700x523]
15. Дом - корабль. Он рассекает два бульвара. Налево неспешно пошел бульвар Итальен (Итальянский бульвар), направо деловой поступью отправился бульвар Осман (Хаусман). Если Вам за духами - то прямо по нему к знаменитым дворцам парфюмерии.
[525x700]
И не только из-за платанов, воздушного "Бонжууур!" который пошлют тебе и пошлешь ты, бокала терпкого неразбавленного Бордо за столиком в кафе, потому , что вечер здесь проводят на воздухе в кафе, а не у телевизора, и ты живешь, а не считываешь штамп с экрана, не из-за запаха кафе - смесь горячего оливкового масла, кофе, сладкой нотки хлеба, головокружительных трав Прованса.
Нет, черт возьми, нет.
Просто в Париже я людей вижу. Живых! Не манекенов и роботов, погруженных в свой сложный мир между скукой работы и ленивой привычной расслабленности дома. Ну сгоняешь на угол за пивом... Легче станет, сосед? Да, на пару минут... И удивительно, меня тоже видят: "Месье, вас давно не было не видно!" - это в магазине, на спуске, в Латинском квартале.
Кажется, в позапрошлом году я уперся - не хочу в Париж. Какого черта снова перелет и снова напрягаться в жаре, отражающемся от асфальта и булыжной мостовой. После доклада на Кипре я зависну на несколько дней свободы в этом очень простом раю, буду купаться, потягивать понемногу, чтобы ощутить терпкость, но не глотнуть, красное вино. И вечером искать кафе, где зазвучит медленная, огненная нотка сиртаки.
И мне вдруг сказали - у нас одна жизнь. И в ней очень много, что ты уже не сделал...
Никогда с такой скоростью я не покупал билеты на самолет. Через три с половиной минуты ответил: "Вылетаем в одиннадцать двадцать из Ларнаки в Шарль де Голль Руасси. Но жить будем где-нибудь в районе Сент Жермен." Любимый Вольтер стал пограничной линией между старым Парижем и афро_Францией, арабским Парижем. И даже линией огня. /////////////////////////////////////////////////////////
Итак, как оно все начиналось?
Этак прилично лет назад...
Однажды выступал в Москве. Доклад был вечером, тени наливались за широкими зеркальными окнами. Конгресс устал.
Но я показывал взлет и крылья - можно летать! Закончил. И в зале тишина. Ни одного вопроса.
В тишине было слышно, как суетливо шаркали подошвы. Они как будто разбегались. "Как я выступал? - спросил коллегу, смотревшего доклад из зала. "Тут сказали - неужели на этой помойке могла вырасти такая роза?" - "Ясно, им летать разрешение не давали." - "Так, значит, полетим дальше".
И вот в руках созрело открытие - мы научились распознавать внутриклеточные изменения перед инсультами. Разными.
За диагностику инсультов недавно дали нобелевскую. А тут какие-то чудаки скажут, что научились его предотвращать. Да кто им поверит? И кому позволят поверить? На инсультах часть экономики держится. Медицина стала отраслью, это как топливо - высокорентабельная сосудистая хирургия. Сосудистые центры растут как грибы. Кто даст обвалить?
Послали доклад на региональный конгресс в Томск. Получили приз, повертели коробку с экраном в руках. Коллеги раздраженно отвернулись - не по сенькам шапка. Вроде и не было доклада. И никто ничего не нашел.
Когда я молодым врачом что-то там небольшое, но важное для лечения открыл, ко мне заглянул коллега: "Хочешь опубликоваться в Париже? -Да - Пиши. Нужно прямо сейчас, мы везем свои материалы на рассмотрение сегодня. " - И без правки, не сходя с места, ясно, логично и доказательно я все изложил. Поставил точку. И через три месяца мне привезли сборник с заманчивой надписью Paris. "Тебе не отдадим, - сказали, - оставим ксерокопию." Потом там меня опубликовали еще и еще, но город оставался загадкой в дымке.
"Напишем на мировой конгресс. - Куда? - В Париж. - Куда???- В Париж! - А напишем!"
Через три месяца пришло письмо - ваш доклад одобрен и поставлен в 11 часов в зале номер три. Подтвердите присутствие и регистрацию.
Очередь в миграционную службу была ошеломительная - Нам не дадут паспорта - Дадут - Но уже все сроки сгорают. - Я плохо лажу с людьми. Я от них устаю. Но тут встал и пошел, послав душой мощный сигнал, и вдруг небеса включили зеленый свет. Через пятнадцать минут мы закончили все формальности. Нам не дадут визу! Не успеют! - успеют! В агентстве кивнули головой - уложимся минимальный срок. Возьмите билеты. Через две недели ночью прилетели в Шереметьево: "У нас нет загранпаспортов, виз, ваучеров, страховок. Нас никуда не пустят! - Ты помнишь доклад? - Ну да, леди и джентльмены, позвольте вам представить сообщение на тему... - Значит, все замечательно. В шесть часов утра вон в том коридоре нам все передадут."
В сонной тишине раннего утра в шереметьевском зале подошел заспанный парень - курьер. Я назвал фамилию и получил большой белый конверт документов из посольства и агентства. - Через три часа: "Бонжур..." Мадам и месье, авиакомпания Эр-Франс и альянс скай-тим рады
[700x525]
Машина плавно скользит по ленте приморского шоссе. Пляжи сменяют коттеджи и виллы, здесь они все в цветах. Машина стремится к горному массиву Акомас. Линия коттеджей заканчивается и сменяется полями и виноградниками. Как на картинах Ван Гога золотистая спелость пшеничных полей сменяет приглушенно сочную зелень виноградников.
У последней развилки я отправляю машину по горной дороге наверх.
В детстве я сбегал к воде и влетал в нее, поднимая каскад брызг. Но сейчас я не хочу торопиться. Взлетев на полторы сотни метров над морем, останавливаю машину на краю. Я в небе! Сияющая синева моря подо мной сливается с голубизной неба. Залив раскинулся широкой дугой золотых пляжей справа, где-то в дымке на краю залива тают холмы и домики греческого городка Полиса. Справа нарастает горным хребтом мыс Акомас, укутанный средиземноморскими соснами. Подо мной зеленая полоска побережья, здесь начинается лес ботанического заповедника. Скалистый берег прорезан парой бухт с изумрудной водой. Здесь все оттенки изумрудного и голубого, и переливаются они ярче изумрудов – колумбицев.
Небо и море – это стихии для полета. Хочется раскинуть крылья и полететь. Потоки солнца и ветра.
Если Вы испытывали восторг на органных концертах, где душа взмывает в небеса, поверьте, здесь звучит та же музыка. Музыка свободы, музыка небес.
А теперь к морю. Заботливые греки вывели к дороге кран, горный источник скрыт в туннеле под трассой, но вода из него доступна. Легкая беседка висит над скалой. Когда мир вокруг украшаешь как свое жилище – мир становится прекрасен. Спасибо грекам, в холодной горной воде мою черешню из Пеи. Машина скатывается вниз и мы паркуемся у входа в ботанический заповедник. Здесь конец асфальта, последняя остановка автобуса.
Дальше – либо на джипе по проселку над морем, поднимая известковую пыль, либо пешком по романтическим тропам заповедника, либо на осликах донкей – сафари, они жмутся на площадке внизу.
Но у меня сегодня день тихой нирваны! На скале над морем сияет белизной летний ресторанчик. Он закрылся зеленью кустов, усыпанных цветами. Ценители пейзажей нежатся в тени открытой террасы с бокалом прохладного вина, пока им готовится дорада или меч-рыба.
Впрочем, летний – это по кипрски. Зим тут не бывает, в это время здесь плюс пятнадцать.
Цивилизованный отдых пусть подождет. По лесенке вниз, вниз, к морю. Галька уже раскалена под южным солнцем. Спешу под сень скалы.
Зонтики и плетеные раскладные лежаки, так и хочется назвать их раскладушками, тут тоже есть. И я обязательно их возьму. Но тень скалы укроет надежней.
Мы мурчим – я и море. Оно здесь тихое, кошачье. Высокий горный мыс Акомас закрывает это побережье от постоянного бриза и неутомимой средиземноморской волны. И морские течения, неутомимо перемешивающие теплую прибрежную и холодную воду глубоководья, утихли здесь.
Это рай. Такой обалденный покой, где все стихает. Это царство покоя, и кажется, остальной мир дел и забот остался там, за горным хребтом. Выключаю айфон – пусть мир подождет. Море играет красками и искрится на солнце. Британцы предпочитают многокилометровый песчаный пляж в Латчи, который я только проехал. Но русские, словаки, словенцы, шведы понемногу подтягиваются сюда.
Вода очень мягкая, ласковая. В прозрачной воде переливается мозаикой рассыпанных разноцветных камней дно. Захожу и прикрываю глаза, насколько это неожиданно приятно. Вновь говорю – по кошачьи.
Это море – сама идиллия нежности. Вода обнимает тебя. Она прогрета, отсутствие бокового течения и сильной приливной волны позволяет морю нагреваться в ярком южном, уже не весеннем солнце. Небольшие ровные волны почти незаметны.
Вливаюсь в нее и расправляю руки. Как крылья. Полетели! Сначала легкими гребками, потом почувствовав стихию, быстрее – летим! Не помню, где еще человек может быть так свободен, как в воде. Ему дали свободу полета, как птице. И мы летим, переворачиваемся, нежимся, поднимаем пену: «Ура, море, мы вместе!»
Люблю плавать с детства. В юности на море и реке я уходил плыть и плыть, и не возвращался на берег раньше чем через час. Пока озноб не заставлял отогреваться на солнце. Море может быть игривым с веселой волной, жестким – с холодным ветром, где приходится бороться, оно может бросать неровную череду волн, то глубоких, то средних. Плавал и в шторм, когда заплыв превращался в поединок, и волна подминала тебя на многие метры при попытке повернуть.
Здесь мы струимся в единой идиллии – я и море. Ощущение счастья – свобода и беззаботность. Прозрачная зелень моря вокруг меня набирает вдали голубизну и синеву.
1.
[показать]
Машина скользит по виражам приморского бульвара. У старой набережной, где бульвар, собственно, и начинается, он закручен двумя петлями между сбегающих к морю улочек. Здесь это просто зажатая тротуарами и кафе шумная улица, соединяющая Като-Пафос с городом. Но поднимаясь от набережной бульвар выпрямляется и респектабельно разливается широкими полосами, цветниками. Гордо и неторопливо покачивают листвой пальмы, неторопливо шествуют туристы. Авеню Посейдона. Деловой ритм города остался выше.
За университетом Неаполиса, двухэтажным, солнечным и совсем не отдающим скучным зубрежом, скрыт комплекс одного из местных отелей с большими конференц-залами. Мне сейчас туда, хочу посмотреть обстановку и уточнить дорогу, чтобы завтра не заблудиться.
Здесь сегодня началась серия конференций. Раньше они проводились во время отпусков, и я заглядывал сюда, блаженно позволяя себе несколько дней отдохнуть среди дел. Но сейчас британцы и американцы настояли на переносе сроков, чтобы прилететь сюда в командировку на деньги своих грантов. Командировки нам не оплачивают, в отличие от коллег из федеральных университетов, поэтому поездки планирую по собственному усмотрению. Хотя в отчетах они появятся. Как отрасль себя продвигала.
У маленьких конференций свои особенности. Большие международные конгрессы – это царство больших денег. И напоминают большие международные гонки. Там делят финансирование и заявляют политику на ближайшие годы.
Здесь совсем другая обстановка. Основной костяк присутствующих знает друг друга не один год. Они собираются, чтобы в спокойной обстановке обкатать новые фрагменты работ. Что-то еще не созрело для широкой публики, автор хочет обсудить гипотезу. Что-то хочет закрепить, опубликовать, но так, чтобы не украли конкуренты из крупных центров. Познакомиться без спешки с коллегами, чтобы потом помогли с зарубежными рецензиями и публикациями. Треть присутствующих – молодежь. Им надо доложить и опубликовать диссертационные работы, это обязательно перед защитой. Они больше не приедут, но приедут следующие соискатели.
Кивнув коллегам, забираю последний вариант программы со столов для регистрации и чуть ли не бегом вылетаю на улицу. На улице жар тридцати пяти градусов окутывает, как в бане. Скорее сбросить пиджак на заднее сиденье и к морю! Большинство здесь в рубашках, но русские стандартно появляются в пиджаках. Уважаем коллег и негласно требуем от них того же.
Впрочем, я свободен. Наша часть программы начнется завтра. А сегодня я в отпуске! За каждую поездку приходится расплачиваться бесконечной работой без выходных. Именно потому свободу чувствуешь кожей, впитываешь ее, как истомившийся от жажды пьет воду.
Машина плавно устремляется на запад, вдоль береговой линии, многокилометровой череды пригорода и отелей. На первой линии в городе стандартно большие отели, серый и бежевый цвет европейской цивилизации, асфальт дорожек, бассейн на солнце за стенами, небольшие газоны, шезлонги на гальке у моря. Все стандартно и чувствуешь себя в городе.
Поэтому часть пятизвездочных отелей выбрались за город, здесь есть где создать каскад сада на спуске к морю, и несколько бассейнов, играющих голубыми и зелеными красками. Но большинство отдыхающих живут в отелях попроще, арендуют дома и квартиры в кодоминиумах или уже купили себе белоснежные домики. Русских, живущих здесь постоянно, семьдесят тысяч.
Узкая галька городских пляжей отдыхающих не устраивает и они перебираются на пригородные пляжи. Поток машин неторопливо течет вдоль белоснежных и желтых двухэтажных домиков, скорость в пригороде все та же – пятьдесят. Но вот слева голубизна моря. Машина прибавляет ход, здесь можно восемьдесят. Мы вылетаем на прибрежное шоссе вдоль Корал Бей – двухкилометровой полосы широкой бухты кораллового пляжа. Собственно, название пришло от двух небольших заливов на севере бухты, пляж одного из них засыпали золотистым песком. Два мыса защищают заливчики от постоянного бега волн, смиряя в них море. Бухта почти на все два километра усыпана выгоревшей на солнце галькой. Над ней шоссе и за ним – яркая зелень банановых плантаций. Широкие листья бананов охлаждают раскаленный на солнце взгляд.
Название бухта получила от чистоты голубого моря. Здесь легко нырять даже без маски, на десятки метров ясно видя морское дно. Ровный бриз гонит морскую волну. Прямо от Александрии из Египта. За четыреста километров пути она набирает силу и идет ровно, волна за волной. До Хайфы здесь ближе, километров двести шестьдесят, но волна идет со стороны Египта. Впрочем, в морской дали земли не видно, есть только синяя в фиолетовой дымке линия горизонта. И одинокий силуэт старого танкера на
Как-то потерялся ритм дыхания, который позволяет жить.
Выдерживать серые краски и суету, поток работы и ускользающие надежды.
Мир все больше напоминает тысяча девятьсот тридцать девятый.
Странный такой год. В моде были шляпы и широкие брюки, пасадобль "Для тебя, Рио-Рита" и крепкий табак с хорошей примесью Вирджинии. В кафе и на танцплощадках танцевали танго, пели песни по вечерам и знали, что совершится непоправимое.
Две недели пригласил на танго. Был темный жаркий вечер, Севилья опьяняла ароматами. Но мне сказали "Нет.... Лучше закажи розового и просто послушаем вечер." Это ощущение, что поток скользит куда-то мимо. И это в городе Кармен..!
А в Париже мы сносили танцпол одной ударной волной предвкушения танца, с первой пары шагов. И не важно, как мы танцуем... Был кураж!
Испанцы в Севилье слегка презирают английский язык , а от русских такой заказ видимо просто не укладывался в рамки. Сам шеф вышел уточнять и извиняться. Но серебряное ведерко льда с таинственно запотевшим розовым чудом вынесли.
И вот вчера принесли малышку. Темные кудри, ясный взгляд, хорошая моторика и энергетика... Это Наше с Вами создание. Вы нас помните? Еще бы не помнить, они пришли после нескольких лет абсолютного бесплодия, но еще с надеждой. И беременность текла лихо, с отслойкой, кровотечениями и гипертонусом. И теперь вот такая красавица с ярким темпераментом! Новая жизнь зажглась.
И похожа она не на мать, блондинку, а на крестную мать, которая задумала раскрыть тайну. Одну из тайн рождения. Тот же взгляд, та же волна волос. Мистика.
Мы тогда возились с проблемами внутренних органов, и вдруг я сказал - эта твоя последняя игрушка будет здорово работать при беременности. А потом, потом было много всего. Быстро только в сказках. Но тут получилось с первого захода. И стали рождаться дети у тех, кто уже потерял годы на ожидание. А потом мы к этому привыкли. И устали. От работы и от ревности. Тех, кто тоже должен был быть волшебником. Но не стал. Да и чудеса стали все меньше и меньше востребованы.
И сегодня вдруг заметил, что снова хочу... Хочу летать! Даже почувствовал, как может подрагивать штурвал под рукой, и маленький моноплан набирал бы высоту.
Мы подарили ей жизнь. А она вернула нам смысл жить в этом мире. И зажечь в нем краски
Просыпаюсь медленно пробираясь среди серых потемков снов.
Голова гудит, и легкости нет в помине, но начинаю расслабляться уже в полудреме. Воркующие в полутона горлицы, теплые, полные умиротворения птичьи голоса, как музыка, ложатся на слух уже в пробужденье. Еще не проснувшись, чувствую умиротворение птичьего мира… Да, так мироно, как здесь, птицы нигде не воркуют. Теперь я стал кормить птичьих постоянно, но тут и глухой почувствует мурчанье птичих душ, настолько им хорошо этим утром. До того как солнце разгорится в полную мощь, заняв небосклон. Я на Кипре, улыбка сбегает на лицо сама.
Встаю, и раздвигаю шторы. После нескольких вчерашних перелетов и смены вереницы часовых поясов голова гудит. Когда мечтаешь о море, всегда забываешь о больной голове и времени на адаптацию. Но я все равно улыбаюсь – свобода… Это такое сладкое ощущение. Не передать.
Солнце заливает рододендроны и магнолии ярким светом. Широкие листья банана чуть матово оттеняют их блек и яркость. Жмурюсь от наслаждения. Краски – это восторг. Это благоухание роскоши для взора. Если бы я был художником, уже опьянел бы от их свободного великолепия и писал бы запоем. Красок так много, что у импрессионистов глаза разбежались бы. Любимый мной Моне сказал, бы, что это через чур. Пожалуй, лишь Поль Синьяк решил бы, что справится. Мысленно благодарю тех, кто посадил и не пожалел воды на полив.
Открываю окно и погружаюсь в утренние ароматы. Они нежные, но яркие от свежести, цветение и созревание, сладость и истома, но все же утренняя яркая нотка свежести оживляет неимоверно. Я даже засмеялся от радости – утренний воздух пьянит.
Впрочем, сегодня мой день. Когда я выбрал свободу, даже не представлял, насколько сложна жизнь в свободном плаванье, свободы в этом потоке жизни нет, есть необходимость менять галсы и работать с такелажем, прокладывать курс и поддерживать жизнеспособность. Но несколько дней в году мне удается быть абсолютно свободным. И сегодня – мой день с большой буквы.
Пожалуй, стоило бы пойти в душ и смыть все обрывки путанных снов, отпечатки перелетов. Но утро настолько великолепно, что воспринимаю его как большую премьеру. И у меня – ложа. Месяц назад мне тоже достались билеты в ложу венской оперы, но сейчас я в трепетном восторге. Нет, право, это лучшее действо – природа рая в утренней неге…
Я достаю их холодильника бутылку кипрского сухого красного, открываю, наполняю бокал и устраиваюсь в кресле на балконе. Где-то в подсознании мелькает мысль, что день быстротечен, но я даже не успеваю прищуриться – она сама исчезает, понимая, что увертюра утра уже в самом разгаре. Небеса играют голубизной, интересно, сколько бывает голубых красок. Солнце блещет, и кажется, что в оркестр вступила праздничная медь тарелок. Цикады, пробуждаясь, вступают в общий хор…
Когда первые отдыхающие нетвердой походкой устремляются к морю, я понимаю, что и мне пора подниматься. Бокал чуть запотел, вино переливается таинственным рубином. И вкус оказывается необычным, терпким и нежным одновременно, без традиционной кислинки. Отгоняю от себя мысль запомнить название, жизнь теперь как горнолыжный спуск: надо избавляться от привычки притормаживать. В душ, и завтрак на стол. Это остров виноградников и жизнь без винограда здесь не мыслима. В юности я работал на виноградниках и там научился их понимать, и понимать вкус винограда. И поэтому искусственный алкоголь для меня так и остался чужеродной химией. А к винограду и к его живому вину отношусь как греки. Остров полон вина, но пьяных здесь нет. Жизнь ясна, вкусна, проста и полноцветна, незачем замутнять себе разум, прячась от нее. И стресса нет.
А от солнечного жара помогает яркая жестикуляция, громкий разговор и терпкая греческая музыка. Здесь нет даже мании кофе, так захватившей южные страны. Кофе есть, но это не шоковая терапия эспрессо, как в Италии. Он просто есть. И в нужный момент его изредка пьют. По правилам вождения здесь допускается выпить пару бокалов вина. При этом никто не злоупотребляет. И аварии здесь очень редки. Народ уважает друг друга, водят замечательно вежливо, не торопясь и выдерживая положенные пятьдесят в час со сдержанным достоинством. Они создали этот мир, и это именно мир. Гонка амбиций и конкуренция здесь чужие, как зараза, как чужеродная инфекция.
Вечер, Кипр.
Я выбрал одну из тихих двухэтажных улиц не в центре, полную цветения. Беспощадное солнце сжигает зелень, цветущие улицы здесь не правило, а рукотворное чудо. Тихие дома чередуются с недорогими отелями и даже магазинов здесь нет, только несколько небольших греческих офисов. Сдают в аренду недвижимость, страхуют.
Паркуюсь у простого кондоминиума из белых блоков одинаковых квартир с широкими террасами. Все просто, в центре даже есть общий небольшой бассейн. Лестницы на террасы квартир второго этажа с одной стороны, террасы и двери квартир первого этажа с другой – чтобы не встречаться с соседями. Минимум сельской уединенности. По цене это не отличается от нормального отеля, но не будет бесплатных завтраков с южным вариантом шведского стола и ежедневной уборки.
«Хэлло!» – обращаюсь к соседу, кажется, главе простого британского семейства с первого этажа, но он уже понял и передает мне конверт. Киваю ему благодарно и с другой стороны дома поднимаюсь к себе на второй этаж. Широкая терраса – балкон с видом на сад, журнальный столик и пластмассовые летние стулья. Замечательно, хорошо бы посидеть здесь с книжкой… Но это из другой прошлой жизни. Эта полна движения. Закладываю в конверт ксерокопию паспорта для регистрации и сбрасываю ее в ящик для почты. Жилье я уже оплатил по интернету, так что хозяина, возможно, и не увижу. Открываю – три комнаты и небольшая кухня. Замечательно. Самое приятное для меня – широкий письменный стол. По утрам я работаю легко, без напряжения. В отелях надо утром успеть собраться на завтрак, потом горничные начинают выживать тебя из номера для уборки, гремя тележками и пылесосами. А ты пристраиваешься бочком к журнальному столику и пытаешься оформить разбегающиеся мысли. Ура! Правда тут в голову приходит ехидная мысль – месяц назад в Вене жил в соседнем доме с одной из квартир Цвейга. Как бы бумажное творчество не засосало…
Море недалеко, но сегодня до него уже не добраться. Надо в магазин. Ждать в ближайшем кафе минут сорок, пока приготовят что-нибудь замечательное греческое – надо иметь силы после бессонных суток.
Недалеко громадный торговый центр и там большой продуктовый магазин. Международная сеть. Сразу загружаю тележку батарей бутылок воды, здесь это обязательно. Дополняю ее тяжелыми стеклянными бутылками минеральной воды Виши. У нее сильный состав солей, достаточно магния, а как люди теряют силы от обессоливания помню слишком отчетливо. В горах на ледниках это обычное явление. Лучше предупредить.
Овощное отдел не отличается от наших, но вот авокадо здесь спелее. Хлеб – хлеб это песня. Уже на подходе от сладкого запаха настоящего свежего хлеба кружится голова. Он здесь один из самых вкусных в мире. На острове два урожая пшеницы в год, и три урожая картофеля. Зерно, из которого выпечен хлеб, собрано рядом. И от солнца содержание клейковины там будет очень высоким, можно сразу спагетти делать. Впрочем, это не моя специальность. Отдел сыров и маслин мне пройти невозможно Свежие творожные греческие сыры – это тоже песня, тем более с огромными оливками, фаршированными то перцем, то рыбой.
Два длиннющих ряда отданы винам, есть обилие красных, выдержанные белые и изящные розовые. Для туристов они перемешаны с бордо, несколькими итальянскими и испанскими сортами, португальским Матеушем, и, непонятно зачем, бюджетным розовым из Калифорнии. Опускаю к сыру бутылку хорошего местного вина и иду в отделы пива. Мужчины посмотрят косо, я не большой любитель пива. Хоть и жил в Германии. Но есть два но! – лучше всего снимает головную боль после перелета именно пара бокалов пива. Американцы тестировали, и обнаружили, что оно сильнее парацетамола. А второе но – бывает на земле нечто, что тоже варят, но вековой опыт способен удивить.
Если чешское пиво в Чехии меня не удивило, хотя и отличалось ясностью и свежестью, то пиво в баварском Мюнхене уже заставило удивиться и призадуматься. Но значительная часть специалистов отдает пальму первенства бельгийскому. И пройти в Брюсселе или Лювене мимо и не познакомится просто невозможно – это национальная гордость с десятками музеев. И часть этого напитка даже не пиво – это эль. Чувствуете? Даже название у него легкое и прозрачное. И вот поворачиваю и вижу маленькие изящные бутылочки Лефф – аббатского с темного эля с восьмисотлетней историей, и рядом стоит светлый Гринберген. Их подают сильно охлажденными, в широких винных бокалах. Даже бутылочки невелики – 0,33. Их пьют как вино, и в тех же скромных количествах. Пивные кружки не для них. У темного Брюн Лефф карамельный вкус. В Москве его начали варить, теперь надо ждать, когда приблизятся к оригиналу.
Но это не реклама, это просто из уст уста, попробовал, передаю следующему. За углом королевской площади в Брюсселе пивной магазин для туристов с сотней сортов. Пара с дочкой
Этот год обернулся серой лентой будней, как асфальтовые магистрали. Ты спешишь, торопишься, захлебываешься, торопишься, обгоняешь, и снова попадаешь из пробки в пробку. Тебя подрезают, ты пролетаешь на желтый, и снова перед тобой запретный свет очередного светофора. Жизнь в беге асфальта, и не важно, сколько здесь оттенков серого, поскольку он серый. Бродский ценил серый цвет, но поэту, купающемуся в гранях чувств, как в безумстве музыки, это позволено… А я живу цветами, не их отражением. Но цвета и запахов нет, они исчезли в спешке будней, пытке работой по ночам наверстать, наверстывать дневное…
И сны становятся черно-серыми, но это не черно-белое кино…
И сегодня я бросаю незаконченную работу. Буду писать в самолете, буду писать в аэропорту. С головной болью. И надеждой в душе.
Я не надеюсь на этот мир. Если кто и сможет все изменить – это ты сам. Волшебство надо творить своими руками. И счастливый случай! Но вот со случаями что-то не просто…
В два часа ночи сбрасываю вещи в рюкзак. В четыре надо выезжать. Все в том же темпе. Где расслабленное созерцание путешествующего, снисходительно любопытствующий взгляд времен поэтов, аккорды Визбора? Это немного пугает - без подготовки и предвкушения праздника, праздник бывает не таким ярким. Его нельзя перемешивать с буднями, он должен сиять как горная вершина…
Но времени нет. По сути это бегство. Мы давно уже должны были сгореть в этом темпе. Мои товарищи ушли из этого мира молодыми. Но мы нашли секрет – зигзаг в иную реальность. Когда ты уходишь в абсолютно иной мир. И, желательно, радостный. Творишь и живешь в иной плоскости. Все несовершенство бренной действительности остается за спиной. К сожалению, какой-то вампир придумал мобильный телефон. И он будет висеть хвостом долгов и прежней жизни.
После посадки в Шереметьево опять бодрый темп скаковой лошади – у стыковочных рейсов появилась привычка опаздывать. Слишком нагруженными стали воздушные машины. Поэтому чемодан уже не беру. Шесть раз чемодан оставался где-то там, в зарубежных портах, приходя к хозяину через несколько дней.
И вот уже второй за утро самолет уходит в небо, пробивая себе дорогу на юго-запад, сквозь облака к сияющим небесам. Здесь все лениво затихают, проблемы остаются где-то далеко. А новое, иногда неожиданное, поджидает тебя на краю далекого летного поля. В этот раз у меня сложный маршрут, семь самолетов, поезда и автострады.
После завтрака самолет замирает в дреме. Вставшие ранним утром пассажиры добирают снов у Морфея. Хочется присоединиться и подремать, но долги по работе еще не пускают. Ноутбук прямо на столик не ложится, пристраиваю его чуть косо и начинаю колдовать над заключениями. Где-то над Черным морем расшифровал причины инсульта у пациента, над Анкарой – разобрался как вылечить бесплодие у пациентки. Знали б они, где искали причины их болезней. Впрочем, они даже не скажут спасибо. В век потребления ориентируются на суммы, а не на спасенные жизни. Никто и не поверит, что спасаешь жизнь.
Эрбас 321, мурча моторами, мягко снижается в предвкушении посадки. Солнечные блики скользят по салону, пристегнутые дети приглушенно радостно гомонят в ожидании от встречи с летом. Посадка в Ларнаке, Кипр. Летное поле у самого берега Средиземного моря и самолету есть где спокойно гасить скорость, издалека заходя на траекторию посадки. В отличие от старого Адлера или Корфу здесь длинная посадочная полоса, не стиснутая городом и горами.
Несколько небольших танкеров покачивается на волне вблизи от берега. От Сирии и Ливана здесь всего триста километров, нефть и бензин на остров доставить ближе, чем в Европу. Мягкая посадка, самолет подруливает к терминалу, и рукав терминала без задержки подкатывает к двери.
Пограничник легко ставит штамп прибытия. Здесь рады гостям. Хотя приметы последнего времени мелькнули даже здесь. В зале ожидания в стороне - армейский патруль с автоматическими винтовками и полицейские у входа. Когда я впервые оказался этом раю – не было ни одного человека в униформе, кроме стюардесс. Беззаботные были времена.
Прибывшие бодро бегут к автобусам турагентов. Но я не турист, мне нужна машина. Компании проката автомобилей плотно занимают почетные места зала. У стойки Пайпей, Эйвис и Бюджет стандартно любезны. «У меня заказана машина». - «Да, сэр, ваш заказ есть. Но, сэр, в настоящий момент у нас нет этой машины». – Тонкая ниточка усов у клерка подрагивает в легкой усмешке, скрытой под профессиональной улыбкой. Развод лоха начался. – «Мы можем Вам предложить великолепные машины класса лимузин». – Пауза, - «Со скидкой». - Выжидающий взгляд.
Вот же, думаю, началось. Не эта, но подходящая машина наверняка есть на стоянке,
И кто сказал, что это был сон?
Просто рассказал языком Тарковского…
Это был мой выбор...
У каждого бывают такие минуты. Кто-то тут же забывает об этом, чтобы не тревожить себя вопросом, какая могла быть судьба.
Можно строить карьеру, жизнь, судьбу.
А я решил искать чудо.
Не успеваю теперь жить, забыл об отдыхе, покое, любимых книгах и запахах цветущей травы на лугах, стер зубы от постоянной головной боли, но... успеваю летать и любить.
И хотя уже ненавижу свою бесконечную работу - но лечу. И вылечиваю. И стал верить в чудеса.
Поэтому и приходит внезапно теперь этот страх во сне - ведь я мог не успеть тогда добежать. Взглянуть в глаза и утонуть в них. И просто прижать к себе, чтобы все хорошее и плохое, все тяжелое и радостное поделить на двоих. И теперь это моя судьба.
В детстве любил фильмы Тарковского. Они пьянили не слабее, чем Достоевский предыдущее поколение. Но давно уже не видел их, и они стали таять в дымке. И вопрос выбора… Он там главный.
И вот иду прошлым летом по узкой безлюдной улочке, закованной в камень. Флоренция, за Понте Веккио на юг. Чистый, нагретый камень, не травинки. Высокие стены как в колодце, улочка для проезда одной повозки. Когда ее строили машин еще и в фантазиях не было. Как в тюрьме, подумалось. И тут табличка – здесь квартира Арсентия Тарковского. Изнутри ударило. Удивился, но вспомнил, что город подарил ему квартиру.
Подумал, что случайность… Но потом, в Лионе, в католическом храме вышел прямо на Троицу Андрея Рублева. Троицу, которую принес ко многим из нас Тарковский. Яркую копию, список, прямо в центре алтаря. Ее там не должно было быть.
Это не мистика. Если дорогой мне человек притягивает меня, мы сталкиваемся. И не важно, в каком городе и в какой стране… В моей жизни это было уже не раз. Поэтому верю в знаки.
А страх… Страх уже много лет бывает только во сне. В жизни я от него отвык. С ним не летается, к земле давит.
В 88-м мы были в эпицентре землетрясения на Памире. Основной удар случился ночью. Но повторный пришелся на утро, на время спуска по стене. Там было восемьсот отвесных метров, и мы прошли только сотню. Пару веревок, как говорили тогда. Каменные глыбы понеслись вниз, к нам, и пролетая рядом, они потоком яростного воздуха били нас о стену. Я висел на двух титановых ледобурах, сантиметров четырнадцать глубиной, и пытался прижать их к стене рукой. Их выбрасывало наружу. Сейчас меня размажет очередной глыбой, вот сейчас… И ледяной страх начал пропитывать изнутри.
Стало противно. Бог с ним, если это последняя минута, она все равно будет моя. Я понимал, что поднимая голову навстречу камнепаду, рискую, что меня зацепит. Что эти сантиметры могут стать роковыми.
Но умереть пронизанным страхом… Да выкуси!
Поднял голову и увидел нарастающие глыбы. Они росли в глазах, приближаясь, и казалось, каждая моя… И каждая следующая. И лишь в нескольких метрах становилось видно, что она пронесется в сантиметрах рядом. Как на расстреле. Иссяня синее небо, стена, и они гибелю несутся навстречу. И вдруг страх отпустил. Напряжение осталось, а это липкое чувство ушло. Когда все закончилось, солнце заблистало по ледяным куполам вершин, по ледяной стене и захотелось летать. Памир!
Поэтому не люблю сны. Страх теперь может прийти только в них.
[700x525]
Вена, город изысканной архитектуры и прозрачно грустной истории. Живу рядом с кирхой, где отпевали Бетховена и Шуберта...
,ольшой колумбарий кирхи наполнен сотнями историй, которые не стали счастьем. Здесь освистывали Моцарта, здесь он погиб. Оба архитектора - создателя венской оперы были уничтожены критикой - один совершил самоубийство, второй погиб от инфаркта. Спесь не терпит таланта...
Опять приснился этот сон... Я бегу, бегу, бегу, навстречу лица, люди, снова лица, но это просто поток, через который мне надо успеть. Мне не взглянуть в их глаза, не проникнуть в их зрачки, и нет сил даже думать... Мне надо успеть. Успеть! И все силы сейчас этим проклятым мышцам, которые не хотят бежать быстрее, этим легким, которые не дают воздуха.
Я просыпаюсь в темноте, вытираю мокрое лицо. Простой вопрос всплывает сам по себе: "Где я сейчас?" Дышу еще тяжело, открывать глаза в темноте не хочется, после бешеного напряжения надеешься, как в детстве, что все хорошо. Минуту назад я снова был в переходах Шатле, километровых подземных тоннелях переходов парижского метро, небрежно оштукатуренных, заполненных рекламой. И вечный человеческий поток, стихающий лишь по ночам. Десятки ответвлений, несколько подземных этажей человеческого муравейника.
Мне надо найти в этом городе человека... Одного единственного. И миллионы этих людей, парижан и французов, британцев и голландцев, китайцев и американцев - это как человеческий лес, в котором мне надо найти. Это только в детстве мир широкой волной плещет тебе навстречу. Потом ты замыкаешься в каждодневной суете, мир сужается, дела одолевают, друзья и увлечения уходят в сторону. В прошлое... И оказываешься в светлой норке своей жизни. Мир рядом, но ты как трамвай, бежишь по одним и тем же проложенным рельсам. По кругу. Не отклоняясь. Ты принимаешь лишь тот мир, который тебя устраивает.. А он позволяет тебе, лишь то, что ты посмел построить.
И вот теперь я бегу, мне надо найти в этом городе человека. Отбросить все, потому что почти все это просто скопление вещей, обстоятельств, и всяческих обязательств. И найти... Потому, что жизнь, это совсем другое. И моя жизнь, и любая другая без любви - это просто скопление нелепых обстоятельств. И сердце стучит для кого-то, оно живет не одно и не одним... И я бегу, задыхаюсь, но бегу, бросаюсь в одно из ответвлений, сбегаю, наконец, по лестнице на платформу и успеваю заскочить в вагон. Теперь до Бастилии. Перевожу дыхание. Можете не смотреть, я просто атом, и сотрусь из вашей памяти через пару минут, когда состав будет стремительно подниматься к Гобеленам. Как поздно мы понимаем, что жизнь - это поток любви, который бьется в сердце, если сердце может любить. В сердцах... А все остальное... Нет, есть только одно, из за чего можно взойти даже к плахе. Станция Бастилии, несмотря на историческую репутацию, одна из самых светлых, свет здесь просто играет лучами, как школьник, когда поезд застывает в метромосту над Сеной у канала Сен-Мартен. Но сейчас мне просто надо наверх. По перрону, по ступенькам, на круглую мощеную булыжником площадь, которая теперь уже не крепость, а Опера - парижская Опера, один из трех оперных корпусов. И бегом вверх по бульвару прекрасного маршала - Бьюти маршал - Бо марше...
Пилоты великой войны
Любили смеяться, шутить, собираться компаниями, петь и танцевать. Работать, бегать на лыжах. Любили жизнь.
Остались фотографии. И оставили нам свободное небо над головой.
Истребители. Это Карельский фронт, август 1942-го.
Утро, у монитора дымится чашка кофе, на мобильном пропущенные вызовы.
Жизнь зовет, бесцеремонно вторгаясь...
Хотел поставить точку в дневнике, но вспомнил одного пилота...
"- Есть такое твердое правило, - сказал мне позднее Маленький
принц. - Встал поутру, умылся, привел себя в порядок - и сразу же
приведи в порядок свою планету."
Как и он, я перестал верить взрослым. Стал их понимать, и верить больше не получается.
Собакам, котам, птицам, лошадям - верю.
Так хочется увидеть человека в людском потоке. Но пока вижу только поток.
И моя планета стала тесной. Стала давить на плечи.
И вот я в городе человека, умеющего летать. Теперь уже только в мечтах. Он улетел от нас в августе сорок четвертого.
Растворился в голубизне. Неба, моря...
У него потрясающий город. Здесь гора стремится к небу и увенчивается готикой собора, реки сливаются, замыкая тебя в поток движения.
Есть силы - взмывай и лети. Нет - поток просто подхватит тебя и понесет по своей - не твоей, воле.
Вокруг радуются жизни французы, они любители пикников на набережной. Налил розового вина и выпил за человека, который умел летать.
Точку ставить еще рано.
В детстве я несколько лет прожил в Германии. Отец был инженером и работал на совместном предприятии. Его задачей была реорганизация производства. А у меня задач не было. У меня была жизнь. В детстве она большая. Потом почему-то съеживается.
Иногда со мной с удовольствием возилась фрау Катарина Шуман. Да, она была замужем за родственником великого Шумана. Но сама была русской. Говорили, что она дочь русского генерал-губернатора. Но в детстве меня это не интересовало. Важно, что она умела играть. Взрослые обычно не умеют этого.
Вначале, когда мы приехали, были какие-то сложности. Война закончилась не так давно и все взрослые ее пережили. Родители купили мне в Берлине комбинезон космонавта. И жизнь немного изменилась. Немцы радостно окликали меня на улице, приветственно махали, здороваясь, машины приветствовали меня гудками. Я стал символом устремленности к будущему.
Фрау Катарина еще чуть перекликалась с девятнадцатым веком, я уже устремлялся к двадцать первому. Главное, мы несли отпечаток той культуры, которая вызывала уважение и была интересна.
Потом наши поиски стихли, светильники закоптили, и многие стали говорить, что наше время ушло. Да, многие перестали искать.
Но сейчас я здесь и в ответе за свою планету.
Итальянцы отвечают за свой городок - они так и представляются: я из Винчи, я - из Бондоны.
Немцы и британцы отвечают за свою область (землю): я из Баварии, я из Саксонии, я - из Уэльса. Русские отвечают за страну: мы из России, американцы - за государство: мы из USA.
Я долгие годы искал эликсир жизни. Оказалось - их много. Некоторые нашел. Теперь в задумчивости: что с этим делать?
Люди хотят эликсир денег, денежный приворот. Я наконец понял, что стоило искать эликсир любви.
Успею ли?
Две сотни человеческих душ ждут, когда, наконец, распахнутся двери. Шума нет, тишина, все немного напряжены. Попасть сюда немного непросто, билеты продают по записи, поэтому случайно зашедших зевак нет. Кое-кто пришел со своими экскурсоводами, но они пока молчат, выдерживая паузу. В вопросах церемониала итальянцы педантичны, опоздавших не впустят. Поэтому у всех присуствующих есть минута отбросить суетное. Как и в театре: действо начинается с гардероба и в нем есть свой собственный ритм.
Себя я понимаю, есть о чем задуматься. У меня немного сложное восприятие барокко.
Почти всю жизнь я живу в микрорайоне, застроенном домами в стиле барокко. Не классицизм или ампир, которые часто использовали, подчеркнуть значимость места, а именно барокко. Правда, лепные украшения с балконов в последние годы сбили, чтобы случайно лепнина не обрушилась на головы прохожих. Но жизнерадостная архитектура играет линиями. Она для меня родная. Есть карнизы сложных линий, игривая лепнина, круглые слуховые окна, арки, флигеля, балконы с балюстрадой, винтажный горельеф на фронтоне заменил изначальный.
Но скульптуру и живопись я воспринимаю немного сложнее. В эпоху ренессанса каждый живописец и скульптор нес людям свою правду о боге, о жизни, о людях. Каждый мог задуматься и встрепенуться, поймав волшебную ноту: не так живу, не так чувствую, вот это важное я не донес до души! Мастер мог донести правду, а мог и коснуться души. Он был не проповедником, скорее - вестником. Не верите? А попробуйте зайти в собор Святого Петра или встать перед большой фотографией Пьеты. Сколько раз здесь бывал – люди затихают. Столько неизбывной человеческой трагедии в этой скульптуре – Мать, потерявшая сына.
Художник, он нес свою правду. И поэтому был велик. Техника Чимабуэ и Джотто Вам сейчас покажется детской, но как дорожат ими итальянцы, а с ними и все любители живописи. Они открыли окно в мир, а за ними пришли титаны. Гений Микеланджело, Рафаэля и Леонардо настолько велик, что их послания расшифровывают до сих пор, открывая все новые строки. Не верите? В этом году расшифровали послание Микеланджело в сикстинской капелле. Но об этом как-нибудь потом.
А потом пришла время нуворишей. Начали внезапно возникать огромные состояния, церковь разрешила человеческое, и нравы за пару сотен лет взяли все пределы. Каждый, кто богат, стал откровенно жить для себя. И диктовать законы под свои запросы.
Возник спрос на новое искусство. Но только теперь заказчик диктовал художнику. И те подчинялись. Время правды прошло, начался период лести в искусстве. Украшательства. Пика он достиг в почти сусально-кукольном рококо. Искусство стало украшательством, развлечением, возвеличиванием заказчиков и шоу для гостей. Желаемый взгляд стало возможным заказать, как рекламу сегодня.
Позже освободившиеся от испанского гнета Нидерланды сделали живопись масс-культурой. Зарождался и вставал на ноги капитализм. В Нидерландах на два с половиной миллиона человек написали 5 миллионов полотен живописи. Каждый стремился доказать свой статус. А потом возникнут критические взгляды, направления нигилизма и нотки, а то и темы Апокалипсиса.
«Художники существуют только потому, что мир несовершенен» Андрей Тарковский.
Не понимаю и не принимаю творчество за деньги. Суть мастера – отразить свой взгляд и свое восприятие реальности. Поэтому мне сложно говорить с мастерами барокко. А ведь приходишь именно услышать их послание.
Может быть, я не так вижу действительность. Не изучал историю искусств, не учился в колледже Лувра. Но то, что удается увидеть, порой бывает откровением. И в этом есть своя внутренняя музыка.
К счастью, большую часть мировых музеев первой величины удалось посетить. И в каждом есть несколько характерных работ, которые создают его внутреннюю атмосферу, придают актуальность.
Боргезе – это сотни работ, здесь немало известнейших имен. Но все же, этот музей – сосредоточие барокко, а барокко в Италии - это Бернини. И противоположный сладости барокко горький антипод – Караваджо. И, наконец, Канова уже из эпохи классицизма.
Я пришел, прежде всего, к Бернини. Посмотреть. Может быть, понять. Он великий. И не вписывается в мое упрощенное понимание барокко.
Не говорите, что я пишу о чем-то далеком. Вы немного знаете Бернини, где бы Вы ни жили. Бернини – это колоннада площади Ватикана перед собором Святого Петра. Колоннада, символизирующая руки Господа, берущего человечество в свои ладони и под свою защиту. С любовью.
Эту площадь видели все – десятки раз она мелькает на экране телевизора в новостях и фильмах, ее фотографии печатают и печатают. Все потому, что ему удалось донести до нас эту идею.
По двухмаршевой лесенке мы поднимаемся на небольшую, но изящную террасу
1. Парк виллы Боргезе
[700x525]
2.
[700x525]
3. Фонтанчики у входа - чистейшая вода из акведуков
[700x525]
4.
[700x525]
5.
[700x525]
6.
[700x525]
7.
[700x525]
8. Папа Клемент VIII
[514x700]
9. Папа Лев XI
[314x400]
10. Папа Павел V (Боргезе)
[405x700]
11. Бюсты Сципиона Боргезе на вилле Боргезе
[700x525]
12.
[700x524]
13. Терасса с античными статуями
[700x525]
14.
[700x530]
15. Хозяин виллы - кардинал Сципион (Шипионе) Боргезе
Заметки об Италии, написанные на салфетке... Простите, судьба не захотела донести сразу полный вариант. Но говорить о людях и не показать лиц - не честно. И Вас возникнет свое мнение, отличное от моего, и мне обидно, что не донес глоток Италии. Поэтому попытаюсь снова отправить фотографии к предыдущей страничке.
И снова Боргезе…
Прямая и стремительная как летящая стрела, аллея парка взлетает на вершину холма. Залитая солнцем вершина открывается внезапно – белоснежная вилла на зеленых газонах. Летать хочется. Даже без крыльев. Раньше здесь проносились кавалькады всадников, катили кареты. Аллею создали именно для этого, для полета. Теперь здесь можно летать на велосипеде, их дают в аренду в парке
Невысокая каменная балюстрада перед виллой завершается двумя колоннами с горельефами и статуями, приглашая на площадь перед виллой. Колонны со старинными питьевыми фонтанчиками, двухуровневые. Для лошадей и собак первый уровень, для людей – второй. Прогретая в утреннем зное собачара с наслаждением лакает прохладную воду, скатившуюся с гор по древним римским акведукам. Поглядывая на нее с завистью, туристы присоединяются и ловят струю верхней чаши. Идиллия.
Пес явно получает от воды больше наслаждения. У людей проблемы – «как выгляжу, не глупо ли», как не облиться. Они чувствуют, что по сравнению с псом разучились получать столько наслаждения от жизни и от свободы. Не согласны? Тогда посмотрите на неловкие толпы туристов – им дали свободу жить, но получается не сразу и не в полную силу. Скованность движений отличает эти скопления.
Сияющий белизной фасад интересен, но меня смущает обилие прямоугольных форм. Впрочем, это дело вкуса. Прямоугольные флигеля, окна, фасад, плоские крыши сочетаются с крупными арочными окнами первого этажа. Вместе с колоннадой, новым пристроенным фасадом и флигелями они появились после реконструкции виллы.
На ранних гравюрах можно увидеть первоначальный корпус, крытый пологой крышей, с двумя массивными квадратными башнями в стиле средневековой Италии, немного диссонирующими с самим зданием в стиле барокко. После реконструкции вилла стала более изящной.
После эпохи Возрождения итальянцы долго не отказывались от средневековых оборонительных традиций, да и многочисленные войны не способствовали этому. Поэтому итальянские фасады часто холодноваты, а флорентийские – это просто крепости. Вилла отбросила сдержанность лишь после реконструкции в XVIII веке.
Виллу, как и многочисленные павильоны парка, решил выстроить Сципионе (произносят чаще Шипионе) Боргезе. Он задумал «сад наслаждений», а сама вилла называлась «Дворец наслаждений и развлечений» - CasinoNobile, Casa di delizia.
Многие княжеские роды Италии и их виллы в Риме появились по воле пап, облагодетельствовавших наследников после своего избрания на престол. Ватикан – это ведь еще и государство, не только церковь.
История Боргезе напоминает другие истории – Барберини, Памфили…
Семейство Боргезе родом из Сиены, одного из знаковых городов знойной и холмистой Тосканы, раскинувшейся чуть к северу от провинции Лацио, где находится Рим. Они из купцов, но купцы и промышленники в Италии эпохи Ренессанса – это движущий класс, конкурирующий с дворянством. Один из Боргезе, Агостино был отмечен за службу Папой, получил из его рук графский титул. И часть семейства перебралась в Рим. И пошло по административно-юридической стезе. Макрантонио Боргезе служил в Римской Курии – папском правительстве, и стал деканом юристов, сейчас это звучало бы - руководитель юридического управления правительства. В те времена кроме управления Церковью, Римская курия руководила и папским государством. Деятельный Папа Сикст V ее расширил, реформировал и наделил полномочиями. О нем мы вспоминали на Пьяцца дель Пополло.
Успешный управленец Маркантонио Боргезе купил большой участок земли виноградников на залитом солнце холме Пинчьо. Когда-то здесь были сады и виллы Лукулла. Но после многих веков запустения теперь здесь виноградники.
17 сентября 1552 года у Маркантонио Боргезе и Фламинии Асталли родился сын Камилло. Юношей его отправили изучать гражданское и каноническое право в университеты Перуджи и Падуи. После завершения учебы он, по стопам отца, стал работать юристом Римской Курии. Курия – правительство церковного государства, и он получает сан священника, работая юристом. В 34 года его назначили викарием Либерианской базилики. Либерианская базилика или Санта Мария Маджоре – один из четырех Папских соборов Рима, где епископом является сам Папа. Викарий – его реальный заместитель и управляющий в этом соборе. Потом его отправили вице-легатом в Болонью, сейчас это называлось бы – вице-губернатором.
И вот в 43 года умелого управленца и юриста с духовным саном папа Климент VIII отправляет с дипломатической миссией к одному из столпов христианского мира – королю Испании. Надо восстанавливать охладевшие отношения.
Папа тоже потомственный юрист из Римской Курии, и духовный сан он принял лишь в 45 лет. При его избрании
И снова Боргезе…
Прямая и стремительная как летящая стрела, аллея парка взлетает на вершину холма. Залитая солнцем вершина открывается внезапно – белоснежная вилла на зеленых газонах. Летать хочется. Даже без крыльев. Раньше здесь проносились кавалькады всадников, катили кареты. Аллею создали именно для этого, для полета. Теперь здесь можно летать на велосипеде, их дают в аренду в парке
Невысокая каменная балюстрада перед виллой завершается двумя колоннами с горельефами и статуями, приглашая на площадь перед виллой. Колонны со старинными питьевыми фонтанчиками, двухуровневые. Для лошадей и собак первый уровень, для людей – второй. Прогретая в утреннем зное собачара с наслаждением лакает прохладную воду, скатившуюся с гор по древним римским акведукам. Поглядывая на нее с завистью, туристы присоединяются и ловят струю верхней чаши. Идиллия.
Пес явно получает от воды больше наслаждения. У людей проблемы – «как выгляжу, не глупо ли», как не облиться. Они чувствуют, что по сравнению с псом разучились получать столько наслаждения от жизни и от свободы. Не согласны? Тогда посмотрите на неловкие толпы туристов – им дали свободу жить, но получается не сразу и не в полную силу. Скованность движений отличает эти скопления.
Сияющий белизной фасад интересен, но меня смущает обилие прямоугольных форм. Впрочем, это дело вкуса. Прямоугольные флигеля, окна, фасад, плоские крыши сочетаются с крупными арочными окнами первого этажа. Вместе с колоннадой, новым пристроенным фасадом и флигелями они появились после реконструкции виллы.
На ранних гравюрах можно увидеть первоначальный корпус, крытый пологой крышей, с двумя массивными квадратными башнями в стиле средневековой Италии, немного диссонирующими с самим зданием в стиле барокко. После реконструкции вилла стала более изящной.
После эпохи Возрождения итальянцы долго не отказывались от средневековых оборонительных традиций, да и многочисленные войны не способствовали этому. Поэтому итальянские фасады часто холодноваты, а флорентийские – это просто крепости. Вилла отбросила сдержанность лишь после реконструкции в XVIII веке.
Виллу, как и многочисленные павильоны парка, решил выстроить Сципионе (произносят чаще Шипионе) Боргезе. Он задумал «сад наслаждений», а сама вилла называлась «Дворец наслаждений и развлечений» - CasinoNobile, Casa di delizia.
Многие княжеские роды Италии и их виллы в Риме появились по воле пап, облагодетельствовавших наследников после своего избрания на престол. Ватикан – это ведь еще и государство, не только церковь.
История Боргезе напоминает другие истории – Барберини, Памфили…
Семейство Боргезе родом из Сиены, одного из знаковых городов знойной и холмистой Тосканы, раскинувшейся чуть к северу от провинции Лацио, где находится Рим. Они из купцов, но купцы и промышленники в Италии эпохи Ренессанса – это движущий класс, конкурирующий с дворянством. Один из Боргезе, Агостино был отмечен за службу Папой, получил из его рук графский титул. И часть семейства перебралась в Рим. И пошло по административно-юридической стезе. Макрантонио Боргезе служил в Римской Курии – папском правительстве и стал деканом юристов, сейчас это звучало бы - руководитель юридического управления правительства. В те времена кроме управления Церковью, Римская курия руководила и папским государством. Деятельный Папа Сикст Vее расширил, реформировал и наделил полномочиями. О нем мы вспоминали на Пьяцца дель Пополло.
Успешный управленец Маркантонио Боргезе купил большой участок земли виноградников на залитом солнце холме Пинчьо. Когда-то здесь были сады и виллы Лукулла. Но после многих веков запустения тепенрь здесь виноградники.
17 сентября 1552 года у Маркантонио Боргезе и Фламинии Асталли родился сын Камилло. Юношей его отправили изучать гражданское и каноническое право в университеты Перуджи и Падуи. После завершения учебы он, по стопам отца, стал работать юристом Римской Курии. Курия – правительство церковного государства, и он получает сан священника, работая юристом. В 34 года его назначили викарием Либерианской базилики. Либерианская базилика или Санта Мария Маджоре – один из четырех Папских соборов Рима, где епископом является сам Папа. Викарий – его реальный заместитель и управляющий в этом соборе. Потом его отправили вице-легатом в Болонью, сейчас это называлось бы – вице-губернатором.
И вот в 43 года умелого управленца и юриста с духовным саном папа Климент VIIIотправляет с дипломатической миссией к одному из столпов христианского мира – королю Испании.
Сегодня погибла доктор Лиза Глинка
Одна из тех, кто спасает мир, кто неравнодушен, кто не может пройти мимо...
Погибла как маленький Принц Антуан де Сент-Экзюпери - ее самолет канул в море.
Они погибли, но ее след, след ее дел остается, спасая и меняя людей!
Вечная ей память!
Над эскалатором "Невский проспект" красный рекламный баннер - "Счастье возможно! 60%".
Петербург, застланный периной снежных туч, не хочет подарить больше...
Хочу спросить - " Почему? Почему небеса дают вот только 60?"
И шпиль собора, к небу взносясь, вопрос отправил.
И принеслось - " А больше не умеешь. Счастье, оно внутри. Его, как музыку, излучают...
Играй... И если сумеешь согреть пространство вокруг - счастье твое!
А снежное небо над Невой и казематы из гранита - твой концертный зал..."
Спасибо, небеса, спасибо, город, я услышал!
Петербург вчера.