ХУДОЖНИК ВАЛЕНТИНА ВАЛЕВСКАЯ

[700x487]

 

Художник Валентина Михайловна Валевская живёт и пишет свои замечательные картины в легендарной Одессе. Известно, что по образованию Валентина Михайловна – инженер-технолог. В последнее время трудится художником анимационной студии.

Художница о себе:

Страна проживания: Украина
Город: Одесса

На солнечном берегу, обласканном нежными морскими волнами, раскинулся замечательный город. Здесь каждый камень пропитан рифмой, а из-под сводчатых арок старых дворов звучат самобытные мелодии. В разомлевшем от жары порту басовито перекликаются буксиры, и под умиротворяющий шорох прибоя о чём-то лениво спорят чайки. Здесь коренные жители не лезут за словом в карман и, не задумываясь, сыпят искромётным юмором по любому поводу… Наверное, Вы уже догадались? Да, это вечно юная, озорная и всегда прекрасная Одесса! Здесь я живу и пишу картины. В основном – цветы, потому что они – это неисчерпаемые многообразные краски самой жизни…

Цветы… цветы, что в этом слове?

 Начало здесь

Продолжение здесь

Окончание здесь

«Если умру я - не закрывайте балкона»

О гибели Лорки, кажется, уже написано не меньше, чем о его стихах. Хотя только в 1969 году в Испании впервые было напечатано чёрным по белому - «убит». До того статьи и предисловия завершались вынужденным иносказанием: «Творческий путь поэта оборвался в 1936 году». Власть долго не признавалась в убийстве. В интервью, данном через год после гибели Лорки, Франко, вынужденный оправдываться, заявил: «Следует признать, что во время установления власти в Гранаде этот писатель, причисленный к мятежным элементам, умер. Такие случаи естественны во время военных действий».

Ф. Франко — правитель и диктатор Испании с 1939 по 1975 год

Из всех речей Франко в памяти человечества останется только эта — с ханжеским «умер» и циничным «это естественно», да и то лишь в комментариях к собранию сочинений того, кого диктатор назвал «этим писателем».
Его жизнь и судьба были оборваны на полуслове. Сколько было планов, набросков,черновиков, задуманных книг и спектаклей, сколько замыслов не узнало воплощения!

Он предчувствовал свою скорую смерть. В сборнике «Диван Тамарита» есть пронзительной силы стихотворение «Касыда о недосягаемой руке». Она полна душевным смятением и трагизмом окончательного прозрения: в смерти человек остаётся один, никто не сможет ему помочь. Нежелание смириться с последним одиночеством вызывает мольбу: «Я прошу одну только руку...» Но касыда о руке — недосягаемой. Этот крик одиночества, пророческое видение будущей одинокой гибели  потрясают.

Я прошу всего только руку,
если можно, раненую руку.
Я прошу всего только руку,
пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

Только б алебастровый тот ирис,
горлицу, прикованную к сердцу,
ту сиделку, что луну слепую
в ночь мою последнюю не впустит.

Я прошу одну эту руку,
что меня обмоет и обрядит.
Я прошу одну эту руку,
белое крыло моей смерти.

Все иное в мире - проходит.
Млечный след и отсвет безымянный.
Все - иное; только ветер плачет
о последней стае листопада.

«Когда я умру - Оставьте балкон открытым...»  Поёт Елена Камбурова:

Это песня «Прощание» (1924), в которой не только прощание, но и вера, что его связь с миром, с людьми не прервётся и после смерти.

Если умру я -
не

 Начало здесь

Продолжение здесь

Окончание здесь

«Если умру я - не закрывайте балкона»

О гибели Лорки, кажется, уже написано не меньше, чем о его стихах. Хотя только в 1969 году в Испании впервые было напечатано чёрным по белому - «убит». До того статьи и предисловия завершались вынужденным иносказанием: «Творческий путь поэта оборвался в 1936 году». Власть долго не признавалась в убийстве. В интервью, данном через год после гибели Лорки, Франко, вынужденный оправдываться, заявил: «Следует признать, что во время установления власти в Гранаде этот писатель, причисленный к мятежным элементам, умер. Такие случаи естественны во время военных действий».

Ф. Франко — правитель и диктатор Испании с 1939 по 1975 год

Из всех речей Франко в памяти человечества останется только эта — с ханжеским «умер» и циничным «это естественно», да и то лишь в комментариях к собранию сочинений того, кого диктатор назвал «этим писателем».
Его жизнь и судьба были оборваны на полуслове. Сколько было планов, набросков,черновиков, задуманных книг и спектаклей, сколько замыслов не узнало воплощения!

Он предчувствовал свою скорую смерть. В сборнике «Диван Тамарита» есть пронзительной силы стихотворение «Касыда о недосягаемой руке». Она полна душевным смятением и трагизмом окончательного прозрения: в смерти человек остаётся один, никто не сможет ему помочь. Нежелание смириться с последним одиночеством вызывает мольбу: «Я прошу одну только руку...» Но касыда о руке — недосягаемой. Этот крик одиночества, пророческое видение будущей одинокой гибели  потрясают.

Я прошу всего только руку,
если можно, раненую руку.
Я прошу всего только руку,
пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

Только б алебастровый тот ирис,
горлицу, прикованную к сердцу,
ту сиделку, что луну слепую
в ночь мою последнюю не впустит.

Я прошу одну эту руку,
что меня обмоет и обрядит.
Я прошу одну эту руку,
белое крыло моей смерти.

Все иное в мире - проходит.
Млечный след и отсвет безымянный.
Все - иное; только ветер плачет
о последней стае листопада.

«Когда я умру - Оставьте балкон открытым...»  Поёт Елена Камбурова:

Это песня «Прощание» (1924), в которой не только прощание, но и вера, что его связь с миром, с людьми не прервётся и после смерти.

Если умру я -
не

Начало здесь

Генрих Гейне

«Но дух мой будет жить и впредь»

"Мир раскололся и трещина прошла по сердцу поэта», - сказал он когда-то. И ещё ему принадлежит знаменитое определение любви: «Зубная боль в сердце». В своих автобиографических «Путевых картинах» Гейне писал: «До последнего мгновения разыгрываем мы сами с собой комедию, мы маскируем даже своё страдание и, умирая от сердечной раны, жалуемся на зубную боль. У меня же была зубная боль в сердце». Весёлый шутник и насмешник, он всю жизнь томился безысходной тоской, заглушая душевные пытки раскатами своего язвительного смеха, в котором, однако, ясно чувствовались невидимые миру слёзы.

Весной 1831 года Гейне уезжает из Германии в Париж в надежде обрести здесь более стабильное положение. В этом городе ему будет суждено прожить четверть века, до самой смерти.

Париж. Итальянский бульвар. 1840-е.

Тем временем здоровье Гейне, которым он и молодости не мог похвастаться (всю жизнь мучили головные боли, не мог выносить ни малейшего шума, болели глаза), стремительно ухудшалось. В мае 1848 года поэт, с трудом передвигаясь, в последний раз выходит из дома.

На улице на него накатила дикая боль, он едва не потерял сознание. Так худо ему ещё никогда не было. «Может быть, это его последнее утро?» - подумал он. «И последние шаги?» Он лихорадочно соображал: куда идти? Что бы ему хотелось повидать в последний раз больше всего? Сену? Бульвары? Нотр-Дам? Сейчас надо повидать самое-самое... Ноги сами понесли его в Лувр. Каждый шаг отдавался болью. Он часто останавливался, цепляясь за чугунные прутья ограды и снова шёл, тяжело опираясь на трость.
Наконец Гейне добрался до Малого зала, где так часто бывал раньше, в котором на невысоком пьедестале стояла статуя Венеры Милосской. Он медленно поднимал веко (чтобы видеть, ему надо было поднимать их руками), и перед ним как в тумане открывались смутные очертания божественного женского тела. Великий жизнелюбец, Гейне со слезами на глазах прощался с миром красоты, в котором был своим человеком.

И богиня, казалось, сочувственно смотрела на него с высоты, но в то же время так безнадёжно, как будто хотела сказать: «Разве ты не видишь, что у меня нет рук и я не могу тебе помочь?» Он смотрел и плакал. Плакал от счастья, от боли и от бессилия.
Гейне едва помнил, как добрался домой. (По некоторым свидетельствам, его доставили туда на носилках). Больше он уже никогда не выйдет на улицу. Врачи поставят безнадёжный диагноз: прогрессивный паралич.
Внешний мир Гейне сузился необычайно. Полуослепший, он едва различал контуры комнаты, к которой был пригвождён

Начало здесь

Владислав Ходасевич

«Ухожу. На сердце - холод млеющий...»

Когда началась I мировая война, Ходасевич получил белый билет по состоянию здоровья: его лёгкие были в рубцах, ему грозил туберкулёз костей и многие другие хвори. Он страдал фурункулёзом, и жена Анна перевязывала ему ежедневно все 120 нарывов, как вспоминала М. Шагинян. А летом 1916 года с ним случилось несчастье: был приглашён с семьёй на день рождения к одной поэтессе на дачу и в темноте шагнул с балкона, который был на втором этаже. Пришлось много лет ходить в медицинском корсете.
Условия жизни в эмиграции угнетающе действуют на него: отсутствие читателей, вечные поиски работы, бытовые неурядицы, нездоровье. Он подумывает о самоубийстве и нередко пишет об этом, как бы проигрывая этот вариант в мыслях.

Было на улице полутемно.
Стукнуло где–то под крышей окно.
Свет промелькнул, занавеска взвилась.
Быстрая тень со стены сорвалась —
Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг — а иной.

Нина Берберова пишет, что такие настроения были у Ходасевича часто. Она не могла оставить его одного в комнате, больше чем на час, боясь, что он может выброситься в окно, открыть газ. «А не открыть ли газик?» - этот вопрос не раз звучал из его уст, и ей было не по себе от таких «шуток». В стихотворении «Себе» он писал:

Не жди, не уповай, не верь:
всё то же будет, что теперь.
Глаза усталые смежи,
в стихах, пожалуй, ворожи,
но помни, что придёт пора -
и шею брей для топора.

В Ходасевиче, никогда не отличавшемся оптимизмом, эмиграция только усиливала чувство трагического смысла бытия, бессмысленности и абсурда существования. В 1927 году выходит «Европейская ночь» - самая мощная и самая трагическая его поэтическая книга, в духе дисгармоничной поэтики Джойса и Кафки.

Весенний лепет не разнежит
Сурово стиснутых стихов.
Я полюбил железный скрежет
Какофонических миров...

И в этой жизни мне дороже
Всех гармонических красот –
Дрожь, пробежавшая по коже,
Иль ужаса холодный пот,

Иль сон, где, некогда единый, –
Взрываясь, разлетаюсь я,
Как грязь, рaзбpызгaннaя шиной
По чуждым сферам бытия.

У Ходасевича – рефлексия, фобии, раздвоенность сознания, депрессия, тоска. У Берберовой – напор и натиск, безапелляционная уверенность в себе, в своих силах, в своей правоте. Вода и камень, лёд и пламень...

Она живёт, отсекая всё лишнее, бесплотное и бесплодное, мешающее неуклонному движению вперёд. Никакой сумятицы чувств, никаких неразрешимых противоречий, путаницы и хаоса в душевном мире, которые, как она пишет, “если их не унять, разрушат человека”. Но его

Начало здесь

Фёдор Сологуб

«Я умру от декабрита»

Друг мой тихий, друг мой дальний,
Посмотри -
Я холодный и печальный
Свет зари.

Я напрасно ожидаю
Божества,
В бледной жизни я не знаю
Торжества.

Над землею скоро встанет
Ясный день,
И в немую бездну канет
Злая тень , -

И безмолвный, и печальный,
Поутру,
Друг мой тайный, друг мой дальний,
Я умру.

Он боялся жизни и любил Смерть, имя которой писал с большой буквы и для которой находил нежные слова. Его называли Смертерадостным, рыцарем смерти.

О Смерть! Я твой. Повсюду вижу
одну тебя, – и ненавижу
очарование земли.
Людские чужды мне восторги,
сраженья, праздники и торги,
весь этот шум в земной пыли...

У Сологуба был культ смерти. Он создавал миф о смерти-невесте, подруге, спасительнице, утешительнице, избавляющей человека от тягот и мучений.

«В самом стиле его писаний есть какое-то обаяние смерти, — пиcал Корней Чуковский. — Эти застывшие, тихие, ровные строки, эта, как мы видели, беззвучность всех его слов — не здесь ли источник особенной сологубовской красоты, которую почуют все, кому дано чуять красоту? В его стихах всегда холодно, как бы не распалялся в них небесный змий, холодно и тихо». 

Я холодной тропой одиноко иду,
я земное забыл и сокрытого жду, –
и безмолвная смерть поцелует меня,
и к тебе уведёт, тишиной осеня.

В поле не видно ни зги.
Кто-то зовет: "Помоги!"
Что я могу?
Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал,
Как помогу? 

Кто-то зовет в тишине:
"Брат мой, приблизься ко мне!
Легче вдвоем.
Если не сможем идти,
Вместе умрем на пути,
Вместе умрем!"

портрет Ф. Сологуба работы Б. Кустодиева

Сологубу на этом портрете всего 44 года, выглядел же он гораздо старше своих лет. Это отмечает Тэффи в своих воспоминаниях:

«Это был человек, как я теперь понимаю, лет сорока, но тогда, вероятно потому, что я сама была очень молода, он мне показался старым, даже не старым, а каким-то древним.  Помню, в одном своем стихотворении он говорит:

Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал...

Вот эту смертельную усталость и выражало всегда его лицо. Иногда где-нибудь в гостях за столом он закрывал глаза и так, словно забыв их открыть, оставался несколько минут. Он никогда не смеялся».

Начало здесь

В этих записках я хочу остановиться на самой последней странице жизни поэтов. Ведь смерть — это тоже своего рода произведение поэта, и без неё его творческий портрет был бы неполным.

Николай Некрасов

Смерти, смерти я прошу у неба!

Некрасов заболел весной 1853 года. Он был ещё молодой человек, ему шёл 33-й год. Заболело горло, грудь, начался кашель, охрип и вскоре совсем пропал голос: поэт уже не говорил, а шептал. По ночам его знобила лихорадка. Он обращался к лучшим докторам, но те почему-то решили, что это простуда и не приняли серьёзных мер против болезни. Язва изо дня в день разъедала его гортань, гибли затылочные и шейные железы, организм разрушался, а профессора прописывали ему минеральную водичку и советовали для окончательного излечения поселиться под Москвой на даче.
Лишь через два года, когда болезнь непоправимо подорвала здоровье поэта, ему наконец поставили верный диагноз. Непостижимое ослепление медиков! «Чего же они смотрели два года! - восклицал в отчаянье Некрасов, - что я за эти два года вытерпел, а главное, за что погибли мои лёгкие, которых мне бы хватило ещё на 20 лет!»

В 1855 году Некрасовым было написано столько стихов, как никогда, и как никогда, столько стихов под знаком смерти. Почти в каждом, почти подряд. Эти мысли отразились и в его «Последних элегиях»:

... А рано смерть идет,
И жизни жаль мучительно. Я молод,
Теперь поменьше мелочных забот
И реже в дверь мою стучится голод:

Теперь бы мог я сделать что-нибудь.
Но поздно!.. Я, как путник безрассудный,
Пустившийся в далекий, долгий путь,
Не соразмерив сил с дорогой трудной... 

Эти же мотивы ожидания смерти, несбывшихся надежд, непосильной тяжести взятого на себя труда звучат и в аллегорической «Несжатой полосе»: 

Знал, для чего и пахал он, и сеял,
да не по силам работу затеял. 

Годы юношеских скитаний, полных страшной нищеты и постоянного голода, дали о себе знать: врачи обнаружили у Некрасова рак прямой кишки. Была сделана операция, но безуспешно, поэт таял на глазах. Боли были так велики, что он часами тянул громко какую-то однообразную ноту, напоминавшую бурлацкую ноту на Волге. Салтыков-Щедрин, который видел его в этом состоянии, был потрясён и сообщал в письме к П. Анненкову: «Нельзя даже представить себе приблизительно, какие муки он испытывает. И при этом непрерывный стон, но такой, что со мной, нервным человеком, почти дурно делается». 

Черный день! Как нищий просит хлеба,
Смерти, смерти я прошу у неба,
Я прошу ее у докторов,
У друзей, врагов и цензоров,

Я взываю к русскому народу:
Коли можешь, выручай!
Окуни меня в живую воду,
Или мертвой в меру дай. 

Страдания Некрасова начались ещё весной 1876-го. И тогда-то впервые у него написались стихи, обращённые к Зине, его верному преданному другу:

Ты еще на жизнь имеешь право,
Быстро я иду к закату дней.
Я умру — моя померкнет слава,
Не дивись — и не тужи о ней!

Знай, дитя: ей долгим, ярким светом
Не гореть на имени моем:
Мне борьба мешала

Начало здесь

Евгений Баратынский

«В область свободную влажного Бога»

 
Осенью 1843 года Баратынский с женой и тремя старшими детьми решили осуществить давнюю мечту — отправились путешествовать. Их маршрут был таким: Берлин, Дрезден, Лейпциг, Кёльн, Брюссель, Париж. А в апреле 1844-го из Парижа они отправились в Италию.

Италия более всех прочих стран привлекала поэта. Ещё в юности он мечтал побывать там, и даже однажды воскликнул экспромтом: 

Небо Италии, небо Торквата,
прах исторический древнего Рима,
родина неги, славой богата,
будешь ли некогда мною ты зрима?

Это путешествие оказалось для него роковым.
В Италию Баратынские добирались пароходом, по-тогдашнему — пироскафом, на котором и сочинилось его стихотворение «Пироскаф». Стихотворение, которому суждено было стать последним, похожее на прощание.

                                Дикою, грозною ласкою полны,
                                Бьют в наш корабль средиземные волны.
                                Вот над кормою стал Капитан.
                                Визгнул свисток его. Братствуя с паром,
                                Ветру наш парус раздался недаром:
                                Пенясь, глубоко вздохнул океан! 

                                Мчимся. Колеса могучей машины
                                Роют волнистое лоно пучины.
                                Парус надулся. Берег исчез:
                                Наедине мы с морскими волнами;

По субботам по каналу «Звезда» идёт передача «Последний день», рассказывающая, как прошёл последний день знаменитых людей — наших кумиров, всенародных любимцев: актёров, певцов, спортсменов, полководцев... Нет среди них только поэтов. Мне хотелось бы восполнить эту нишу и рассказать, как прошёл последний день некоторых из них.

* * *
Умереть — тоже надо уметь,
на свидание к небесам
паруса выбирая тугие.
Хорошо, если сам,
хуже, если помогут другие.

Смерть приходит тиха, бестелесна
и себе на уме.
Грустных слов чепуха неуместна,
как холодное платье — к зиме.

И о чем толковать? Вечный спор
ни Христос не решил, ни Иуда...
Если там благодать, что ж никто до сих пор
не вернулся с известьем оттуда?

Умереть — тоже надо уметь,
как прожить от признанья до сплетни,
и успеть предпоследний мазок положить,
сколотить табурет предпоследний,

чтобы к самому сроку,
как в пол — предпоследнюю чашу,
предпоследние слезы со щек...
А последнее — Богу,
последнее — это не наше,
последнее — это не в счет...

Булат Окуджава

Allegria

Blush and Happenstance

[показать]

part 1   part 2   part 3

WILLIAM PARROTT (1813-1869)
Views of The Court of Hotel Cluny, Paris

И.С.Бах *Двойной концерт*
 

Georg Janny (1864-1935)
Kleines Stadtpalais, Blick auf einen Platz

[показать]

WILLEM KOEKKOEK (DUTCH, 1839-1895)
BY THE CANAL

Rondo Veneziano *Divertissement*
 

Spring Flowers and Poole Pottery

Florals

Florals

Christmas Roses And Holly

Winter Roses in a Landscape

ЗимнеЛетнеПейзажноГородское здесь


Савелий Камский (Россия, 1976)

ОсеннеПейзажноГородское (часть-1)



Золото осени – высшая проба, доказано…
Сколько красивых словечек об осени сказано.
Даже когда заливает дождями, унылая,
Осень в слезах всё равно невозможно красивая…

Золото осени – дар, что затмит драгоценности.
Осень грустит, но не знает, ни слова о бедности.
Как же прекрасны, листвой позолочены улочки.
Как вдохновляют осенние чудо - прогулочки…



Золото осени… Капли на листиках стразами
Переливаются нежно оттенками разными.
Ветер играет с листвою и ветки колышутся.
Осени воздухом сердце никак не надышится…

Золото осени – это природы владение.
Даже когда накрывает печаль настроение,
Даже когда грустью жуткой сердечко расколото,
Ценит душа, как и прежде, осеннее золото…
(© Copyright: Ирина Самарина-Лабиринт, 2010)