АНОНС. НОВАЯ КНИГА НАТАЛЬИ ВОЛОХИНОЙ "ХОТИМ СОЖРАТЬ МИР" 
ОПАРЫШИ 
Холодная, голодная, длиннющая зима кончилась неожиданно, 
враз, будто передвинули переключатель на обогревателе до упора на плюс. 
Солнечный свет, талая вода, дурманящий запах оголившейся земли обрушились на 
отощавших, измученных людей. Похожие на медведей, выбравшихся на свет божий 
после зимовки, бродили они по весеннему лесу и жевали все чуть съедобное - 
наполненные сладким, живительным соком молоденькие почки, корешки, мягкую 
кору. Скоро вокруг поселения все 
обглодали и двинули в глубь лесную, рискуя стать добычей оголодавшего, как и 
они, за зиму Хозяина. Но пока не было видно следов косолапого. 

Постепенно голоса стали громче, ребятня, не сдерживаемая 
окриками старших, рванула вперед, даже робкие смешки всколыхнули прозрачный, 
пахучий воздух. Неожиданный детский крик смёл все человеческие звуки разом. 
Через мгновение едва слышное дыхание леса перекрыл топот взрослых ног и треск 
сучьев. 

Дети стояли вокруг глубокой ямы, над которой, ухватившись за 
еловые ветки, молча висел младший пацан Кривовых - Чудик. Молчал правильно – 
малейший звук, движение, обломится не крепкая опора и свалится он прямо на 
острые колья охотничьей ловушки. Взрослые, не говоря ни слова, выстроились, 
ухватив друг друга за пояс, и самый крепкий и высокий из них – Толстый, схватил 
мальчишку за шиворот, рванул вверх и к себе, люди одновременно шагнули назад. 
Ребенок не плакал, только никак не мог выпустить из рук ветку, вместе с которой 
выдернул его спаситель из лап смерти. 

Наконец, люди заговорили, рассуждая между собой, чья ловушка 
на деляне, почему метки упреждающей нет, 
верно, чужой зашел на их территорию. И вдруг заметили, что дети по-прежнему 
стоят молча на опасном краю. Подошли, глянули вниз и на миг отпрянули от запаха 
и жуткого вида распластанного, распятого на кольях тела. 

- Лехи Кривова куртка, - тихо заметил Вепрь. 

Все уже поняли - то, что осталось от человека, там, внизу, 
было Лёхой, ушедшим зимой от отчаянья, от голодных детских глаз в стылый лес, 
хоть за какой-то добычей. Раньше, давно, когда еще у некоторых оставались 
патроны, Лёшка был лучшим охотником, что ни 
выстрел – добыча, но теперь, кроме ножа и острого кола, ничего у него при 
себе не было. Но не добыл, а сам стал добычей, не зверя, человека, 
соорудившего, тоже, видно, от безысходности, на чужом участке смертельную 
ловушку. 

Вепрь потянул из-за спины багор, подошел к краю, люди, не 
дожидаясь команды, снова встали друг у друга за спиной, страхуя товарища. Вепрь 
хотел подцепить Лёху за крепкий ремень у пояса, но крюк соскользнул и зацепился 
за куртку, охотник дернул, мужики слаженно потянули его назад, прогнившая ткань 
лопнула и обнажила бледно-серую, голую спину. Видно острый крюк прихватил и 
рубаху, и тело. Раскрывшаяся рана кишела отогревшимися, ожившими на весеннем 
тепле опарышами. 

Опарыши, пожиравшие мертвую плоть, сами были началом новой 
жизни, будущими мухами. По человеческим меркам и покойник, и опарыши выглядели 
омерзительно, вызывали брезгливое отвращение. А ещё был страх. Каждому из 
смотревших пришла одна и та же мысль: «Вот так и во мне будут 
копошиться…». Никто не вспомнил, 
конечно, как разводили опарыша, ловили на него рыбу, да и на ту же муху ловили, 
и не брезговали, и рыбу ели с удовольствием. А рыба, как известно, могла 
сожрать их самих, окажись они в утопленниках. Но философия эта хороша за 
рюмочкой, под закусочку, коль найдется, а когда ты сам, сию минуту, хоть и 
мысленно, становишься порченым мясом, едой отвратительных личинок, тошнотный 
комок в горе самый убедительный аргумент. 

Уходили из дому охотниками, возвращались добычей. Мало что 
добыли люди в походе, но не до жиру, быть бы живу. 
ЧИТАТЬ ЕЩЁ НА САЙТЕ АВТОРА: 

Сцена 1. Старый дом.

Старый дом, «хрущоба», спальный район. Вид во всей красе. Серая, облупившаяся

штукатурка, балконы с «объеденными» подошвами, деревянные, многократно крашеные

рамы, двери в подъезды зеленого совдеповского, немаркого цвета. Растрескавшийся,

вспученный асфальт, больные старые деревья, мусорные баки, полумертвая детская

площадка. Сгнившая «песочница» и «грибок» над ней, полуразрушенные, кариесные зубы

скамеек. Осень, листья уже не золотые — коричневые, но сухо. Небо облачное, без солнца.

Сцена 2. Старушки.

На убогих скамьях примостились старушки. Укутаны. Шаль на пояснице, поверх

пальто или на плечах платок, есть стильная, в берете и шубке. Под собой утеплитель:

одеяло розовое байковое, вязаный половичок из обрезков ткани — «кружок»,

у «береточной» плед. «Собрание» расположилось возле второго подъезда, не угловой,

значит, не дует, и скамейки две, одна против другой.

Типажи.

«Береточная» — нервная, тощая, волос мало, губы сморщенные, недовольной гузкой,

накрашены ярко.

«Толстая» — кругом мешки, от глаз до лодыжек, брюзжит медленно и тяжело. Пальто

на животе не сходится, подпоясана старым поясом от байкового халата, не в цвет, страдает

одышкой.

«Молчаливая» — замкнута, больше слушает, кивает или отрицает головой,

переживает справедливо лицом. Одета в «честное» советское, серое пальто и «удобные»

«осенние» туфли.

«Правильная» — лицо добродушное, открытое, в меру пухлая. Смешливая, быстро

воспламеняется, но легко уступает, защищает осуждаемых, расстраивается всерьез из-за

«скамеечных разговоров».

«Обычная» — обычная тетка, не старая и не молодая, не злая и не добрая, похожа

на вышедший из моды кошелек с двумя пимпочками — защелками. Прическа «гулей»

на темечке, вокруг головы мохеровый шарф из бывших дефицитов (в крупную клетку),

пальто-балахон не маркого цвета, с рынка, «слоновьи» ноги в полусапожках на высокой

подошве (замки до конца не сходятся), толстые, крепкие пальцы с широкими ногтевыми

пластинам. Не спорит и не уклоняется, сплетничает в меру.

Сцена 3. Новый жилец.

Рабочие азиаты выносят мусор из подъезда, грузят в самосвал. Машину с мебелью,

разгружают они же. Паркуется простенькая легковушка, из неё выкатывается низенький,

крепкий пузан. Одет средне — прилично. По-хозяйски покрикивает на рабочих. Старушки

до того шушукавшиеся между собой, обращаются к брюханчику:

— Вы новый хозяин из двадцать четвертой? Сосед наш?

«Колобок» смеется, он на все смеется, с разной эмоциональной окрашенностью.

— Нет, дамочки! Хозяин скоро будет, а я тут за всем присматриваю, — укатывается

в подъезд.

— Это ж что за человек такой? Богатый?

— Где там, богатый?! Богатый не купил бы в нашей развалюхе.

— А что? У нас стены толстенные — тишина, потолки по три метра. Народу всего —

ничего, машин нет. Скоро все квартиры в нашем доме богатые поскупают.

— Скоро нас всех закопают, а дом снесут. Вон, только в нашем подъезде сколь уже

померло. Егорова из двадцать второй, лежит пятый месяц, из двадцать третьей, как её?

— Перепелкина.

— Перепелкина, глухая, как пень, уже третий год из квартиры не выходит. В двадцать

первой никто не живет, почитай год. На моем этаже какие-то гастрабайтеры во всех

квартирах. Уходят рано, возвращаются поздно. Хорошо хоть не орут, не дебоширят, —

сквозь одышку выступает Толстая.

— Таджики, они смирные, непьющие, им Аллах не велит, — это Справедливая.

— Так, у вас там померли все старые жильцы, это их дети сдают? — подключается

Береточная.

— Ну, да. Машкины….

Дальше обсуждение местных новостей и старостей.

Подъезжает дорогая машина, выходит «новый хозяин». Оценочный уровень — выше

среднего, но чуть. Не сволочь, не дурак, так, пофигист. Мужчина в самом соку. Вежливо

здоровается, почти проходит в подъезд. Береточная,