Когда родился Ноа, врачи сказали его молодому отцу, Бену, у которого синдром Дауна, что он не сможет вырастить ребёнка.

Что он не поймёт расписание кормлений.
Что он не будет знать, как утешить плачущего младенца.
Что он не справится.

Но Бен не стал их слушать.

Он прижал новорождённого к себе, поцеловал его в лоб и прошептал:

«Я, может, и не всё знаю… но я знаю, как тебя любить».

Где-то далеко, где-то далеко
Идут грибные дожди.
Прямо у реки, в маленьком саду
Созрели вишни, наклонясь до земли.
Где-то далеко, в памяти моей,
Сейчас, как в детстве, тепло,

«УТРО – ВЕЧЕР, УТРО – ВЕЧЕР, ДЕНЬ И НОЧЬ…»

Е. Соколовский - Время.

Утро — вечер, утро — вечер, день и ночь.

Стрелки, цифры, циферблаты — сутки прочь.

Гири, маятники, цепи, медный гуд.

Все торопятся куда-то, все бегут.

На ходу махнуть рукою, крикнуть «будь!»,

Съесть сосиску на ходу и снова в путь.

Сдать багаж, и в самолет, и в облака.

— Как там наши? — как там ваши? — ну, пока!

Гири, цепи, шестеренки, медный звон.

Телеграмма — вместо писем — телефон,

телефонные кабины — о стекло

стук монеты — ваше время истекло!

Нету времени присесть, поговорить,

покалякать, покумекать, покурить.

Нету времени друг друга пожалеть,

от несчастья от чужого ошалеть.

Даже выслушать друг друга — на бегу —

нету времени — приедешь? — не могу!

На автобус, на троллейбус, в этот гон,

в эту гонку, в переполненный вагон,

то в обгон, а то вдогонку — на ходу —

в эту давку, суматоху, чехарду,

в автогонку, в мотогонку, в нету мест,

в не толкайтесь, переулками, в объезд,

и в затор у светофора — как в тупик...

Что за время? Наше время, время пик.

Только выхлопы бензина, дым и чад.

Только маятники медные стучат.

Только стрелки сумасшедшие бегут.

Стрелки, цифры, циферблаты, медный гуд.

Словно мир этот бессонный городской

стал огромной часовою мастерской,

часовою мастерскою, где со стен —

циферблаты всех фасонов и систем,

где безумные живут часовщики.

Спать ложишься — ходят стрелки у щеки.

Стрелки, цифры, циферблаты, медный зов.

Засыпаешь под тиктаканье часов.

И летишь под этим небом грозовым —

как на бомбе с механизмом часовым.

*  *  *

"В восьмидесятом году у меня была клиническая смерть.

Она появилась такой, какой была перед смертью. Но я не хочу ее видеть такой. Я хочу увидеть маму, какой она жила в моей памяти… Но мама опять появилась такая же. И опять показывает жестом — «нет»… А потом услышал крик: «Он ожил! Он живой!» И я открыл глаза. Надо мной стоял мой друг и соратник Юра Кушнерев (он каким-то образом проник в операционную) и кричал:
— Я вам говорил — он не умрет! Говорил?!

Так что мне не удалось туда перешагнуть, наверное, еще не время было, — мама меня не пустила.

Познакомились мои родители в Кутаиси. Отец учился в гимназии вместе со средним братом мамы Леваном. Они организовали в гимназии шахматный клуб, штаб которого был в комнате Левана. (У Ивлиана Анджапаридзе был двухэтажный дом.) И моя мама, которой тогда было восемь лет, вслепую, из другой комнаты, обыграла в шахматы всех членов клуба, в том числе и моего отца. Леван не вынес такого позора и хотел ее отлупить, но мой отец заступился.
Может быть, если бы мама хуже играла в шахматы, и меня бы не было.