Здравствуйте!
Зовут меня Алексей Свириденко, 36 лет, живу в Донецке, работаю преподавателем гитары в музыкальной школе и руковожу детским инструментальным ансамблем. Ещё - время от времени подрабатываю ресторанным музыкантом. На страничке буду выкладывать кое-что из своих литературных зарисовок.
П.С.
Алексей Свириденко - автор этой странички.
А Лёха Телескоп - вымышленный, так сказать, персонаж - вымышленных, так сказать, историй. Повествующий, этих историй, персонаж. И даже их герой, с маленькой, представьте себе, буквы гэ .
И потому очень прошу - не путать этих двух подозрительных субъектов. Оба они конечно хороши, но первый, за второго, ответственности не несёт, равно как и за любые возможные совершенно случайные совпадения, если таковые вдруг обнаружатся в представленных текстах.
Это примерно так у нас выглядит автор.
[376x419]
Моя страничка на сайте Проза Ру:
proza.ru/avtor/lekhateleskop/
Моя страничка в ЖЖ:
http://lekha-teleskop.livejournal.com/
Моя страничка Вконтакте:
https://vk.com/id173412629
ФИАЛКИН - ВЫГОДНО И НЕВЫГОДНО.
Фиалкин — человек небольшого роста, с неширокими плечами и яйцевидной формой лысой головы. Время от времени на голове отрастает какой-то мох, и тогда она смотрится как мохнатое яйцо. Пузичко, такой же яйцевидной формы, игриво выпячивается вперед. Ручки и ножки у Саши очень изящные. Саша Фиалкин — это человек, у которого всё плохо, и он никогда об этом не молчит. С одной стороны, это выгодно, потому что вокруг не молчащего об этом Фиалкина в радиусе пятидесяти метров всегда освобождается территория на пляже. С другой стороны, она же освобождается и от красивых девок тоже, так что вот уже и невыгодно.
ЧТО ДЕЛАЕТ АРТИСТ.
У Фиалкина есть только одно характерное телодвижение, по которому можно догадаться, что он вообще делает. В другое время это понять… гм… невозможно. Если «типаются» руки — это он играет. Если «типаются» ноги — танцует. А когда он «типается» весь, целиком, — тут Фиалкин, конечно, при всём прочем, ещё и поёт. И тогда уже начинают «типаться» и потрясываться все вокруг. То есть, равнодушной, публика не остаётся никогда. Потому что чётко понимает, — ч т о и м е н н о делает артист!
БОЛЬШОЙ ФИАЛКИНСКИЙ ОТЩИП.
(О жизни порядочных людей в лихие 90-е)
«Да, господа… Романтизму - нету… Выпить спокойно -
не дают… Нет прежней красоты!»
(Из фильма «Не может быть!», снятого по мотивам
произведений Михаила Зощенко)
Цыганская свадьба проходила в большой столовой, возле рынка. И гулял среди гостей известный в городе цыган, Жан Московский. Вот подходит он важно к одному музыканту, стал перед ним, выпятимши пузо, да и спрашивает:
— А ты знаешь, кто я?
— Знаю, вы — Жан Московский.
— А откуда ты меня знаешь?
— Так вас же все знают, вы ж у нас ходите — как легенда!
Жан Московский расплылся в довольной улыбке и подозвал фотографа:
— Сейчас буду осыпать вас деньгами, а ты — всё фотографируй! Марута!
Прибежала жена его — Марута.
— Марута, давай деньги!
На Маруте платье длинное, цыганское, а сверху фартук большой, и на фартуке — большие такие карманы, для денег, много карманов. Вынимает Марута из одного кармана толстую пачку денег и даёт её Жану.
Фотограф приготовился, направил фотоаппарат, а Жан Московский стал возле сцены, с пачкой. А пачка — не просто, такая, пачечка, а еле помещается в руке. И как метнул эту пачку — будто бы снег пошёл. Разные там были купюры — и крупные, и мелкие, все разных цветов. Фотограф всё сфотографировал — и Жана, и музыкантов, и летящие деньги, а Жан — тот поворачивается к музыкантам и говорит:
— Смотрите и запомните: ВОТ ТАК ДОЛЖНЫ ГУЛЯТЬ ПОРЯДОЧНЫЕ ЛЮДИ!
И пошёл, довольный. Только отошёл — подбегает к музыкантам Марута:
— Так, пацаны, тут Жан деньги разбросал, а ну-ка, быстро собрали и давайте сюда, вы ж понимаете, — он-то тут по-своему гуляет, а я ж тут — по-своему!
— Корова — чья? Государственная! А телёнок — чей? А телёнок — наш!
(Кот Матроскин, "Каникулы в Простоквашино")
С позволения читателя, я буду кое-где упоминать о себе в третьем лице. Говорят, что это неприлично — говорить в третьем лице о присутствующих, но автор очень надеется, что ему простят эту слабость. Потому что и кроме этого, у читателя найдется ещё масса поводов проявить снисходительность к тому персонажу, от лица которого ведётся повествование, так пожалуй, лучше прямо с этого и начать.
Название книги, сама идея её написания и подзаголовок — были подарены мне одной приятельницей, которая закопала свой талант. Она утверждает, что это я его нашёл и раскопал, и что теперь, пользуясь её раскопанным талантом, я пишу её книгу. И делаю я это оттого, что ей просто некогда заниматься этой ерундой — семья, дети, сами понимаете. А я его совсем и не искал, просто по глупости примерил на себя и теперь уже не знаю, куда от него деваться. Я так не договаривался. Эти женщины вечно напридумывают себе отговорок, навесят свои невнятные откопанные таланты на чужие шеи и живут себе спокойно, распрекрасной жизнью, пока кто-то другой, глупый и доверчивый, должен возиться и носиться с их книгой. А в книге, получается, ничего моего и нет. И талант неродной, и книга чужая.
Будьте внимательны и осторожны, друзья мои. Ни бросить, ни передарить, ни перезакопать эти таланты невозможно, хоть я ещё и не утратил надежды — обменять бесценное на стоящее. Где закопан один из талантов той моей приятельницы, — я видел своими глазами. В юности она писала свои стихи прямо на обоях, фломастером. Есть очень мало вещей, в которых я разбираюсь. Я, например, точно знаю — чтобы суп был вкусным, надо побольше мяса. А в стихах я не очень разбираюсь, но те стихи на обоях — мне казались хорошими. Потом на их месте наклеили новые обои. Когда девушка пишет на обоях — это даже как-то экстравагантно. Вот если бы я, своей книгой, — ну, в смысле, её книгой, которую я пишу, — заклеил бы в своём доме все стены, то, боюсь, получился бы совсем клинический вариант. Так что этот способ отпадает. И пока моя знакомая приятельница обрастает детьми, мужем и новыми обоями, — я обрастаю писательскими привычками. Вот, когда у меня появятся засаленные халаты, стоптанные рваные шлёпанцы, брюшко, невыветриваемый перегарчик, — кому из нас, по праву, будет принадлежать вся эта писательская атрибутика? А на тридцать процентов гонорара, за ещё недописанную книгу, она — уже положила глаз! Все знаменитые писатели умерли от алкоголизма, и только Бальзак — от пристрастия к кофе и женщинам. Я, конечно, ухватился за эту идею, но та моя знакомая — сказала, как отрезала: «Ты — не Бальзак!» Она уже всё решила. Для того, чтобы закопать талант надёжно, его надо закапывать вместе с носителем. И мои немногочисленные оставшиеся знакомые абсолютно уверены, что занят я — хорошим и нужным делом. А вот кому оно нужно — никто не знает. Мой круг общения, тем временем, начал стремительно сужаться, и сузился окончательно — вплоть до Точки Общения. Дружить с этой Точкой Общения всегда считалось почётным, — по её собственным словам. Но ведь Их Семейное Многоточие не всегда готово раздаривать почести несчастным стенографистам. Более того — телефонный доступ к этой Точке Общения свёлся сугубо к моему отчёту о проделанной над книгой работе, а личный — я так понимаю — предполагает кусок моего гонорара, поднесенный на серебряном блюде. И вот, благодаря этому писательству, я стал настолько идеальным, что мне уже можно вообще из дома не выходить.
Вот если бы вы, например, закопали корову…
Вам бы пришло в голову — требовать, с нашедшего и раскопавшего, бесплатной поставки надоенного с этой коровы молока к собственному столу?! Если — да, то мы с вами уже знакомы!
Так-так-так…
Отдам откопанный талант в хорошие руки.
Срочненько.
СТАТИСТИКА.
Очень уж это, скажу я вам, невыгодно,
в плане личной жизни,—
быть скрипящим на скрипке очкариком,
в то время как все остальные ходят на каратэ!
...
Я здесь, вообще, по-делу. Поэтому я не буду утомлять читателя личными катаклизмами юности, а постараюсь занять, развлечь и утомить кое-чем другим. Итак, приступим.
Меня зовут Лёха Телескоп, и мне тридцать два года. Хотя недавно одна моя знакомая приятельница, Ома, сказала, что при знакомстве с девушками мне уже можно говорить — двадцать восемь. «А то книга твоя, — говорит, — не допишется никогда». Неутешительная же статистика, с её слов, заключалась в том, что прежде чем затащишь одну девушку в постель, сто должны тебя отшить. Ну, или, по крайней мере, несколько. Слово «неутешительная» я прибавил от себя.
Начиная лет с двадцати, я являюсь обладателем довольно-таки лысой внешности, поэтому в бассейн хожу без шапочки. Это очень удобно и красиво.
ЛЕНА-ПОСРЕДНИЦА И НАШ ЗАБОР.
— Замужнюю женщину развратить невозможно,
потому что она и так уже развращена до беспредела.
(Лёха-радист)
Лена-Посредница была моей первой девушкой. Но не в жизни вообще, а именно в сознательной жизни. В первый раз я увидел Лену-Посредницу в радиорубке у Лёхи-радиста. Есть у меня такой друг — Лёха-радист, так вот он вместе с «Бобанством» живёт и работает в радиорубке. «Бобанство» — это Боба Шершень и Боба Слипякин. Если точнее, то работает в рубке только Лёха, а «Бобанство» там просто живёт. И в процессе своей жизнедеятельности, понятное дело, поглощает консервы, кетчуп, майонез, паштеты и прочую закусь. И еще расходует местный кислород, превращая его в углекислый газ с лёгкой примесью табачного дыма и винно-водочных испарений. Кроме «Бобанства», пожить к Лёхе-радисту приходит ещё много интересного народу. Вот, Жека Федерякин, например. Про Федерякина, Боба Слипякин вообще сказал:
— Это человек, у которого только самая первая буква фамилии безобидная.
Ну и ваш покорный слуга наведывался туда неоднократно. Пожить, конечно же. И в один из таких визитов я познакомился там с Леной. Она тогда ещё не была Посредницей, а была просто какая-то там артистка. Компания в тот вечер подобралась очень свойская, атмосфера была лёгкой и непринуждённой. Опять же — паштеты, консервы. Безо всякой задней мысли я что-то у Лены спросил, обратившись к ней, не как поклонник к своему кумиру, а будто бы к приятельнице. Артистка изумленно вскинула брови:
— А мы что, уже на «ты»?!
Я, конечно, извинился, и желание задавать Лене вопросы прошло мгновенно. И в этот раз, и в следующие наши с ней, случайно совпавшие визиты, я начал делать вид, что меня здесь нет. Возможно именно это и раздразнило её любопытство, я уж не знаю. Для начала она просто задавала какие-то ненавязчивые вопросы, незаметно мы перешли на «ты», и ещё она взяла у меня телефон — как бы на случай какой-нибудь надобности. Так что когда он зазвонил — я так сразу и подумал, что это, видимо, пришла какая-нибудь надобность. После «привет», «как дела» и «я тут гуляю» — как оказалось, совсем недалеко! — я конечно и говорю:
— Ну, так заходи в гости!
— Да?! Ха-ха! Вот это я напросилась!
— Ты не напросилась, ты пригласилась!
В гости Лена пришла в среду, со своим шампанским и мясом для шашлыка. А я собирался приготовить рыбу на барбекю, правда, не успел её почистить, поэтому романтическое свидание для Лены началось с чистки рыбы. Рыбу почистили, шампанское выпили, всё, что только можно было зажарить — зажарили, и потом общались уже преимущественно без трусов. Видимо, рыба Лене понравилась, и спустя два дня она мне снова позвонила:
— Давай я сегодня в гости зайду!
— Заходи лучше в среду!
— Я тут как раз свободна от всех дел, могла бы и сегодня зайти!
— Свободна? Это хорошо… Но ты заходи лучше в среду!
И Лена начала приезжать ко мне в гости по средам. Так она и стала Посредницей. А то, что она всегда приезжала со своим мясом — это, несомненно, очень выгодно, и
КОРОТКО ПРО ЛЁХУ-РАДИСТА И ЕГО БОРЬБУ.
Одна из характерных Лёхиных особенностей — героическая борьба с людьми за чистоту языка. Борьба, по его собственным словам, ведется, невзирая на чины — будь перед ним хоть олигарх, хоть президент. Безграмотных собеседников воспитанный Лёха-радист всегда перебивает очень спокойно, с возвышенной дворянской уверенностью и лаконичностью:
— Там стоит ихняя аппаратура…
— Их.
— Посолил, поперчИл…
— ПопЕрчил.
— Привезли вчера кухОнный гарнитур…
— КУхонный! Лёха!!! Это — русский язык!!! В русском языке говорится: «попЕрчил», «кУхонный», «кулинАрия», «слИвовый»! — и отчего-то всё у него, знаете, с каким-то столово-закусочным уклоном! Я живо представил Леху-радиста, - веке так в девятнадцатом, в его собственном родовом имении, в роли строгого барина в ночном колпаке, отчитывающего кухарку за неграмотную речь! И даже проникся уважением к Лёхе, столь рьяно борющемуся за чистоту языка. Только после того, как я однажды увидел написанное его рукой, — по нескольку ошибок в каждом слове, — я успокоился и говорю теперь так, как мне удОбнее. Или удобнЕе. Захотел — поперчИл, захотел — попЕрчил…
ШУТУ В ДРУЖБЕ НЕ ВЕРЬ.
«Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей,
Помню, только, что стены с обоями…
Помню, — Клавка была, и подруга при ей…
Целовался на кухне… с обоими…»
(Владимир Высоцкий, «Ой, где был я вчера…»)
Когда я по секрету поведал про свою аппаратуру Прекрасной Оксане, она сказала:
— Я, конечно, хочу с тобой петь на твоей аппаратуре!
Конечно, хочет! А у меня уже, честно говоря, от этой аппаратуры, на которую ещё надо денег насобирать, ум за разум заходит. Недавно как начитался про неё всего в Интернете, как насмотрелся в магазинах, натрепался с Лёхой-радистом — трое суток почти не спал. Крутится у меня вся эта информация в голове и днём, и ночью. И аппаратуру хочу, и спать хочу… Одновременно. Хочу заснуть, а в голове карусель: «Децибелы, герцы, частота среза, звуковое давление, двухполосная, трёхполосная, цифровой усилитель, аналоговый… У-у-ух…Драйвер компрессионный, титановый, неодимовый, фанера, пластик, керамика… О-о-хо-хонюшки… Опять — децибелы, герцы… Ф-у-у… Фазоинвертор, мать, бандпасс, итить-колотить! Децибелы…»
Ома говорит: «Застревание мысли». А ещё: «Застревание эмоции». А тут же ещё и Оксана эта, Прекрасная, — петь, мол, на твоей аппаратуре буду! С тобой.
Залез на обычный сайт для бедных, там — Лёха-радист. Запереписывались:
Лёха-радист:
И ты здесь, демон...)))
У тебя в «друзьях» есть такая Оксана. Хорошая блин. Я ей даже пятерку
поставил...)))
И чего это он, вдруг, ей там пятёрки ставит? Куда это он там их ставит?
Лёха Телескоп:
Клизму ей поставь — больше толку будет.
Лёха-радист:
Чего эта?
Противная чтоль?
— А что такое — «шершень»? Насекомое такое, да?
— Секомое, секомое…
— А они летают — те «шершни»?
— Летают, летают… Ещё как…
…
Шершень — человек глубоко мужественный, хотя внешне выглядит как очень мягкий. Есть в нём какое-то жало. Самое известное свойство Шершня — это доведенный до профессионального уровня навык с любой пьянки уходить незаметно, не прощаясь. Был — и исчез, причём никто не волнуется, потому что все знают, что ни в какую шкоду Боба Шершень не полезет, а в любом состоянии докатится таки домой. Как снижающаяся по спирали звезда, которая никогда не промахивается мимо своей чёрной дыры.
Был правда один эпизод, в то далёкое время, когда Шершень не пренебрегал ещё церемонией прощания с собутыльниками. Однажды, в музыкальном училище, на юбилее одного из коллег-преподавателей, в атмосфере дружбы, любви и доверия, Шершнем был достигнут наивысший уровень релаксации. Начали разъезжаться по домам — Шершня ни в какое такси не берут, потому что он вообще, как говорится, не жужжит. Слава богу, ехала пожарная машина, остановилась, удалось договориться с пожарными, чтобы те его до дома довезли.
— Только вы когда во двор будете заезжать, включите сирену, мигалки, чтобы его там встретил кто-нибудь, а то, вы же видите — в каком он состоянии! — ну и дали, конечно, водки, денег. Заезжает ночью пожарная машина во двор — сирена воет, мигалки горят… А его никто и не встретил, — не считая того, что полрайона выбежало на улицу. Все думали — пожар, там, взрыв, что то страшное, повыскакивали кто в чём, посбегались со всех сторон. А ничего страшного не случилось — дверь в машине открылась, Шершень выпал из неё, и всё. Все ходят, смотрят — действительно, выпал. А тут — сирена, мигалки. Пожарная комета пшикнула на зимний город перегретым Шершнем и умчалась по своим делам.
Так что его коронные уходы по-английски — это, видимо, условный рефлекс. Пить-то приходится в основном с людьми творческими, а от них всего можно ожидать. Под забором, того и гляди, не бросят, а вот заботу проявить — это могут, конечно. Прямо так и норовят.
Тот пожарный случай Шершень ото всех скрывает. А от одного моего приятеля, от Вована, не скрыл. Раздобрел, расслабился, разговорился и, так знаете, ляпнул ненароком:
— Только ж ты смотри, никому не рассказывай… — так Вовану и сказал.
Ну, в общем, вы там тоже, не очень распространяйтесь.
«Если друг оказался — вдруг,
И не друг, и не враг, а — так…»
(В. Высоцкий, "Песня о друге")
Когда муж Омы, Настоящий Индеец, ещё не был мужем Омы, а был просто Индейцем, он носил длинные волосы и играл на электрогитаре в подвально-гаражных группах. Так как у меня электрогитары не было, то я в таких группах не играл, а пил и пиво, и не пиво, курил сигареты, качественно ушивал джинсы на швейной машинке, мучительно распарывал слишком удачно ушитые джинсы вручную, носил кожаные и металлические «фенечки» на полруки, клетчатые рубашки навыпуск и «по пять футболок до колен», одна ниже другой. Компании мои не были ни хиппи, ни панками, ни рокерами, но в то же время — всем этим вместе, а также и по отдельности, в зависимости от ситуации, настроения и индивидуальных предпочтений. И, как и другие подобные неформальные компании, делали то, чего никто до нас, конечно же, никогда не делал. И в творчестве, и в жизни. Поехал Индеец помогать другу, такому же волосатому неформалу-гитаристу, делать ремонт. Заодно решили устроить фотосессию. Запечатлеть, так сказать, исторические моменты. На тех фотографиях, которые Индеец случайно забыл у меня дома, среди фоток с вёдрами, кисточками и обоями попались две совершенно «эксклюзивных». На одной фотографии два волосатых парня с оголёнными торсами целовались. На другой — эти же два парня засовывали друг другу в рот клубнику. Как ты нормальному человеку объяснишь, что это просто два неформала прикалываются и веселятся? Мне и не пришлось это нормальному обьяснять. «Папик-и-мамику» пришлось.
— А что это у тебя за фотографии такие?
— Какие?
— Те, что на подоконнике лежали!
— Не знаю, фотографии как фотографии… не мои… забыл кто-то…
— Ану, рассказывай, что это у тебя за друзья такие?
— Какие?
— Те, что к нам домой приходили. Этот, худой, волосатый, и тот, с которым вы недавно торт пекли!
«Худой, волосатый» — это Индеец. Как будто и не знают, что он — Индеец! А торт мы пекли с Гришей, тем самым, которому Индеец помогал делать ремонт.
— Друзья, как друзья.
— Нет! Это — не друзья! Это — пидоры! Пидоры, самые настоящие!!! Ты тоже там с ними трёшься, да?! Ездишь куда-то к ним, занимаешься там с ними этим пидорством! Отвечай, когда тебя спрашивают!!!
— Да ничем я не занимаюсь!
— Занимаешься!!! Значит, так — хоть ты там с ними занимаешься, хоть не занимаешься — но чтоб я этих пидоров в моём дворе больше не видел! И ты — чтоб с этими пидорами больше не тёрся! А если узнаю, что ты к ним ездишь — где они там трутся — пополам разорву! На одну ногу наступлю, а за вторую — подниму!
— Да нигде они не трутся!
— Я тебе — сказал, а ты — как хочешь! На одну ногу наступлю, а за вторую — подниму! И — как хочешь!
«… — Да... ряды жидеют... Жидеют ряды!»
(Фраза,
говариваемая заведующим эстрадным отделом музучилища
Валерием Петровичем Рубаном,
в ответ на низкую посещаемость занятий студентами)
Авенировна — мировая баба. Катя так сказала, и я с этим согласен. Авенировна учит меня технике бельканто. Бельканто — это старинная итальянская школа пения, секреты которой давно утеряны, но у Авенировны в этом отношении есть особый нюх и талант. Она всё слышит, знает, чего как надо, и может научить. Если захочет. Она сразу честно призналась, что певцу нужно две жизни: одна — чтобы учиться, а вторая — чтобы петь. Я ещё не определился, которая из них у меня сейчас.
— Наша задача сейчас — добиться смешанного звучания, чтобы одновременно звучали грудь и голова! Мычим!
Мычу.
— Что-то звук какой-то смешанный сегодня… — хитро улыбается — наверное, «съели» что-нибудь?!
— Миксер проглотил.
Смотрит в глаза, кладет руку мне на грудь и кричит:
— В груди — легкий подхват!
Другой рукой тыкает меня в живот:
— Низ живота — подобран!
Я опасливо пячусь назад. Знаю я этих творческих женщин. Сначала трогают за всё подряд, без разбору, а потом говорят: «Наш забор!»
И ещё — я, кажется, начал понимать, каким образом были утеряны секреты белькантистов. Предположим, приходит человек учиться этим самым секретам к тому, кто ими владеет. А тот, кто владеет, он что теперь, должен этот свой секрет отдать? Раз тот другой пришёл, да?! Это он отдал, получается, свой секрет другому, а сам остался без секрета! Секреты — они на то и секреты, чтоб их никому не отдавать. А то, видимо, начали эти белькантисты раздавать свои секреты направо и налево — где они теперь? Ни секретов нету теперь, ни белькантистов. Исправлять надо ситуацию, господа!
«Взвыл», как-то, более-менее удачно, Авенировна расцвела:
ЛЕНА-ПЕВИЦА И ЕЁ ТАЙНЫЕ ЖЕЛАНИЯ
Я - поэт, зовусь Незнайка,
От меня вам - балалайка!
(Н.Н. Носов, "Приключения Незнайки и его друзей)
— Лёнчик, ты это слышал, что он сказал? Ты — запомни, запишешь потом!
— И чего это я буду записывать?
— Ну, как — чего, ты же книгу — пишешь!
— Лена, если ты хочешь, я могу там и про тебя что-нибудь написать…
— Ч Т О – Н И Б У Д Ь ! ! ! ? Д А Я, В Т В О Е Й К Н И Ж К Е,
Д О Л Ж Н А Б Ы Т Ь Ц Е Н Т Р А Л Ь Н О Й Ф И Г У Р О Й ! ! !
* * *
Своих тайных желаний Лена-Певица обычно не скрывает, а говорит о них открыто:
— Шпулька, шо у тебя за звук такой верзОвый? — (нехороший — прим. авт.) — Прямо рыгать хочется!
— Лёха, шо ты играешь как-то так, хочется рыгать и плакать от такой игры!
— Я как услышала, как она отэто поет, так мне аж рыгать захотелось!
И чо это ей всё время рыгать хочется, интересно? Может у неё с желудком какая-нибудь кислотность? И запах изо рта какой-то своеобразный. Особенно когда приходит с похмелья, да ещё после сигаретки, да ещё выпьет бутылочку пивка, и полведра дорогих духов на голову выльет — букет умопомрачительный. Как дохнёт, так уже и без слов сразу ясно — хочет рыгать! И даже возбуждает ответное желание. Так что может и кислотность там, или ещё какая-нибудь реакция, на сигареты или не знаю на что. Когда не курила, можно было рядом с ней стоять спокойно, не морщась и не отодвигаясь.
Был такой период, когда «вожди» оба бросили пить и курить. В перерывах — сугубо кисломолочные напитки. В разговорах — сплошной позитив. По мере того как из организмов выводились всякие одурманивающие вещества, к ним постепенно возвращалась способность адекватно мыслить. И в конце-концов вернулась. Как глянули Калошины друг на друга, трезвыми глазами… Чего им в этот момент захотелось — вслух они не говорили. Но в руководящем составе явно обозначился раскол. И оказалось, что правящий дуэт способен удерживать власть только в четыре руки. После распада дуэта Калошин с легкостью сбросил с себя руководительскую обязанность гавкать и метить территорию. У него сразу куда-то пропали и занудная высокомерность, и барские замашки. Оказалось — добрейший человек. Ещё и очень весёлый при этом. Лена-Певица — просто утратила роль, потому как роль эта базировалась
«Я словно бабочка к огню
Стремилась так неодолимо
В любовь — волшебную страну
Где назовут меня любимой…»
(Песня из кинофильма «Жестокий романс»)
Федя: Может, не надо, Шурик? Я больше не буду, а?…
Шурик: Нет… надо. Надо, Федя, надо!
(Из фильма «Операция “ Ы ” и другие приключения Шурика»)
"…Дьявол есть, прежде всего, Время — особое,
искривленное и разрушающее Время…"
(Эрнст Мулдашев, "В поисках Города Богов")
ЧАСТЬ I.
ЗАВЯЗКА
Вообще-то, сказать по правде Костя-басист обладает одной фантастической способностью. Он один умеет делать то, над чем уже много столетий бьются гениальные учёные, колдуют колдуны и жрут жрецы. Костя умеет сжимать время! И это чистая правда. Например, четвертная нота — это длинная нота, а шестнадцатая — короткая. По времени одна четвертная равняется четырём шестнадцатым. Но это только теоретически. На практике у каждой ноты есть ещё начало и окончание, для которых требуется дополнительное, "неучтённое" время. Поэтому четыре коротких ноты всегда длятся дольше, чем одна длинная. Потому что у них четыре начала и четыре окончания. По крайней мере, так было до тех пор, пока Костя не взял в руки бас-гитару. Но, так или иначе, он её всё-таки взял. И начал пользоваться своей феноменальной способностью. И теперь четыре "моих" шестнадцатых при всём своём желании не умещаются в одной "его" четвертной. Так Костя со своей бас-гитарой сжал моё время, съедая начала и окончания моих нот, а вместе с ними миллисекунды моей жизни и микроколебания моей кардиограммы. Сколько он их съел за год совместной игры — нет смысла считать.
Я ж не скажу ему теперь: "Отдай назад!"
Таким образом, Костя конечно на "машину времени" может быть и не тянет, но как какой-нибудь "агрегат времени" вполне функционален. Или там — "кривошип времени". Нет, лучше так: "Костя — шатун времени". Ускоритель времени и его же газ.
Раньше в вокально-инструментальных ансамблях электрогитар было как-то в основном по две — соло и ритм. Две гитары и бас. Бас, он-то, конечно, тоже гитара, только большая и с очень толстыми струнами. И звучит — «пум-пум». Так что гитара — это гитара, а бас — это бас. Со временем манера игры на электрогитаре стала более универсальной, и теперь в ансамблях обычно встречается один гитарист, который играет и ритмические элементы и сольные, заменяя, таким образом, двоих — ритм-гитариста и соло-гитариста. Но и басисты, глядя на это всё, не сидели спокойно. Басисты пошли дальше — придумали добавить пятую струну на свой бас, а потом и шестую. И бас теперь может звучать не только «пум-пум», но и «бем-бем»! «Пумм-буду-бемм-чики-бздыннь!» Особо прогрессирующие басисты заменяют теперь собой практически всё. Костя, например, со своей крутой шестиструнной бас-гитарой заменил уже и ритм-гитару, и соло-гитару. Иногда он заменяет даже бас. «Буду-бемм-чики-бздыннь!» — и всем остальным остается либо уступить дорогу бравому парню, либо прибавить громкости и общими усилиями победить ансамбль, как явление. Костя-басист — заменитель ансамбля.
ЧАСТЬ II.
НЕУВЯЗКА
«Родина должна знать своих героев в лицо!»
(Юрий Ефимыч Шпулька,
признанный мастер по засиранию мозгов,
Я никогда раньше не представлял себе, как скрипка может разговаривать, — до тех пор, пока не встретил Скрипача Палтуса.
Скрипач Палтус пришёл в ресторан поиграть на скрипке, за деньги. Ему не очень везло с постоянной работой, но он не сдавался и мужественно боролся с трудностями. Руки его казались чуть деревянными, зажатыми, но скрипка в этих руках — действительно, разговаривала. Он мог, играя, проникновенно посмотреть в глаза публике, обаятельно улыбнуться, он действительно был очень интересен. И ему искренне аплодировали, в течение первого часа. По истечении второго часа, аплодисменты заметно поутихли, да и вокально-инструментальный ансамбль занял свои места на сцене.
Даже очень интересного рассказчика трудно слушать больше двух часов.
Самое большое своё потрясение — Скрипач Палтус перенёс, едва вступив во взрослую жизнь. Его отец, житель Белоруссии с прибалтийской фамилией, поднял в архивах почти столетние документы, какую-то домовую книгу своей прабабушки, объяснил детям, что все они — евреи, и увёз семью в Израиль. Пятнадцать лет Скрипач Палтус покорял израильскую публику высоким искусством, после чего оставил её пребывать в растерянности и приехал жить на Украину. О своём пребывании в наших краях, Скрипач Палтус отзывался скромно и сдержанно покашливая:
— Белорусский Скрипач Палтус, из Прибалтики, гражданин Израиля — приехал на Украину и за два месяца покорил полстраны! Хххэ-кга-а-а-а…
— Моя скрипка — стоит, как мерседес! — говорил Палтус, показывая мне свою скрипку, работы какого-то старинного мастера.
Скрипка Палтуса выглядела по-цыгански колоритно: перламутровые инкрустации, порожек из слоновой кости, необычной формы колки и, может быть, что-то ещё, чего я сразу и не заметил. Но самая интересная, на мой взгляд, особенность этой скрипки, заключалась в странной отделке грифа. Тыльная сторона грифа, которая обращена к ладони скрипача, была испещрена множеством мелких кривоватых бороздок, наподобие насечки. Обычно, эта часть грифа — гладкая. Если на скрипке много играют, лак со временем отполировывается ладонью или даже протирается до самого дерева. Процарапанные на шейке грифа бороздки никак не поддавались моему пониманию, и мне пришлось у Палтуса спросить об их… сущности.
— А это я специально сделал, чтобы рука не скользила. Я, когда играю, — рука потеет и начинает скользить. А так — ничего не скользит, очень удобно.
Смычок Палтуса тоже обращал на себя внимание. Он был заметно длиннее и толще обычных скрипичных смычков, напоминал маленькое изящное брёвнышко.
— Я его сам сделал. Во-первых, обычный смычок для меня — слишком лёгкий… А во-вторых — слишком короткий. Мало нот помещается!
Ни один скрипач не сможет мериться своим худосочным смычком с толстым и длинным Смычком Палтуса.
Самовары имеют очень важное значение в развитии певческих талантов. У Авенировны, моей преподавательницы по пению, был старинный самовар, работы тульских мастеров братьев Баташевых. Купила она его, по случаю, на блошином рынке, за трояк. От времени, он конечно потускнел, окислился, местами облез. Не один раз она с сожалением заговаривала об этом… И вот, пользуясь случаем, я решил порадовать преподавателя, — приносите, мол, свой медный тазик… Уж я вам его так отполирую — не узнаете…
Столетний самовар был покрыт шершавой серо-зеленоватой окисью, довольно-таки стойкой к истиранию. Я тёр его всем, чем мог: мягким металлическим ёршиком с мылом, тряпкой с полировальной пастой… снова ёршиком… снова тряпкой… И представлял себе конечный результат — ослепительный, горящий, сверкающий хромом и медью дровяной
«...Книгу переворошив,
намотай себе на ус —
все работы хороши,
выбирай
на вкус!»
(В.В. Маяковский, «Кем быть?»)
«Расцвели каштаны
В Киеве весной…»
Однажды в студенческие годы, в отсутствие родителей, Вадик привёл домой целую кучу друзей, мол, заходите, «хата» — пустая, я — хозяин… Друзья принесли с собой своё всё — и девок, и водку, и курево, и какую-то наркоту. Гостеприимный хозяин провёл гостей по комнатам, всё показал, рассказал, и строго-настрого предупредил:
— Конфеты — не трогать! Конфеты — мамкины! Это ей подарили!
Лежала там где-то нераспечатанная коробка конфет «Вечер на Крещатике».
Водки Вадик выпил хорошо, а от наркотиков отказывался, он никогда до этого их не пробовал, пробовать не хотел и даже боялся. Но друзья — они на то и друзья, чтобы не оставлять в трудный момент. Накачав организм водкой и наркотическим ядом, гостеприимный Вадик полностью утратил связь с внешним миром и уподобился позеленевшему тотемному изваянию; соответственно, курировать своих оторванных гостей он мог только на иных, неведомых самому себе планах.
Потом он, конечно, заболел… что-то съел… отравился… пирожками… нет, чебуреками… ну, это на другой день, когда родители приехали. Они его, конечно, подлечили — всякими там активированными углями и ещё там, непонятно чорти-чем. И ребёнок пошёл на поправку.
— Вадик, у нас кто-то был? — спросила мама.
— Не было никого.
— Подойди пожалуйста сюда. Что это такое? — на тумбочке лежала красивая коробка, украшенная красочной фотографией вечернего Крещатика.
— Как это — что?! — удивился Вадик, — Конфеты!
— Вот это — что? — спросила мама и открыла коробку. В ячейках коробки ровными рядами лежали шоколадные конфеты, такие круглые коричневые горочки с пупырышком на самом верху; в этом пупырышке, под слоем шоколада находился лесной орешек.
— А что?! — недоумевал Вадик. И коробка ж вроде на месте… И конфеты на месте… Друзей — предупредил…
— Возьми конфетку.
Вадик вынул одну конфетку. Конфеткой она оказалась только сверху, а снизу — широкого круглого основания не существовало, он было откушено, о чём явно свидетельствовали следы дружеских зубов. Вадик вынул вторую конфетку… Потом вынул третью… Все конфеты в коробке оказались откушенными снизу и вставленными обратно в свои ячейки.
Если никто не приходил, то это — одно… А если
ЕЩЁ И БРЕХУН
Дядю Толю на работе уважали. Дядя Толя работал в охране на заводе и лишних слов почём зря не говорил. На работу дядя Толя приезжал на мотоцикле «Ява».
Глядя на то, как дядя Толя снимает свою «Яву» с подножки, молодой охранник, принявший у него смену, не удержался и попросил:
— Дядь Толь, дайте на мотоцикле покататься!
— Не, не дам… Ты ж не умеешь!
— Та не, умею!
— Ну, на…
Молодой сел, поехал, в гараж врубался, упал… Уважаемый дядя Толя подошёл, поднял мотоцикл и сказал молодому негромко, с досадой:
— Мало того, что ты на мотоцикле ездить не умеешь, так ты ещё и брехун…
ХАРАКТЕР
Характер у дяди Толи не бунтарский и не крикливый, но твёрдый, мужской характер. Дядя Толя если сказал, то как отрезал. Положим, размышляя о политической жизни страны:
— Да, Вова, пришло к нам новое правительство… Пришло нас учить, как на белом свете жить надо!
АДМИНИСТРАЦИЯ
Собрались мужики из охраны в дипломатическую делегацию и пошли к директору завода — воспитательный разговор с ним проводить, чтоб зарплату поднял. И дядя Толя с ними. Директор сперва не согласился, — мол, может, потом… и вообще, вы посмотрите, как в других местах платят… так что будет вам, шуметь-то, — тоже, мол, ходоки нашлись!
Раздосадованный дядя Толя, вернувшись из делегации сел в сторожке и заговорил сам с собой в резкой ультимативной форме:
— Всё, теперь я буду делать то-то и то-то, а того-то и того-то — делать не буду! Теперь я сам придумаю, как мне работать! Надо ночью через каждые два часа обход делать?! Так я теперь буду — через четыре!
— Дядь Толь, это вам директор так сказал?
— Какой ещё там «директор сказал»?! Никто мне ничо не сказал! Это я сам себе сказал!
СЛОВО
За словом дядя Толя в карман не полезет. Пригласили его на правоохранительный диалог двое патрульных милиционеров и начали привычную беседу: «Кто такой, куда-откуда идёте, нет ли колюще-режущих, с собой ли наркотики…»
И залез один к дяде Толе в карман. А рука у дяди Толи такая, знаете, пальцы как сардельки. Берёт он своими крепкими шахтёрскими сардельками чужую милицейскую руку, вынимает её из своего кармана и спрашивает спокойно, с некоторым удивлением и даже с претензией:
— А чо это ты мне по карманам лазиешь?!
— Да я, вот… колюще-режущих…
И растерялись, в общем. Видят же — нормальный человек, полностью адекватный, и потому прямо не знают, что с ним теперь делать. И еговые сардельки ихнюю руку жмут. Так решили отпустить, как непричастного.
(Из рассказов о музыкальной школе)
« — У нас — всем управляют баянисты!»
(В.П. Рубан)
В детстве я полагал, что живу в культурном обществе. Потом я подрос и стал порядочной свиньёй. Когда я совсем уже подрос и стал относительно культурным человеком, то наконец-то понял, как здорово заблуждался в детстве.
На моём первом в жизни педсовете, роль признанного лидера играл баянист Зяблик-Белобока. После того, как его разговорный гений истощился, внимание педагогического общества переключилось к моему новоиспечённому народному ансамблю. Возникающие у педсоветской публики вопросы — подвешивались прямо в воздух, на всеобщее обозрение:
— А вот что же у нас там с оркестром?! Как же у нас обстоит ситуация с оркестром?!
— Это же у нас скоро смотр оркестров и ансамблей…
— Что же они там будут играть?!
— Это же Алексей Васильевич их должен выставлять…
— И как же Алексей Васильевич с этим всем будет у нас справляться?!
Ах, Алексей Васильевич! Ох, Алексей Васильевич! Ох, уж нам, этот Алексей Васильевич!
Подвешенные вопросы собирались в небольшую тучку. Тучка тяжелела.
— Алексей Васильевич, а что же вы всё молчите, не говорите ничего? — наконец-то подивилась моему безмятежному неучастию завучка, Агата Яковлевна.
— Ну так я же просто не знаю, — вы со мной разговариваете, или между собой!
— А он — прав! — резво подхватил баянист, — Он — прав! Это, действительно, очень неприлично — в присутствии человека разговаривать о нём в третьем лице! Это — оскорбительно! Это — всё равно, что я сейчас начну говорить, — и Зяблик-Белобока, распалившись, замахал рукой на завучку и заорал на неё: «Да вот — ОНА!!!… ОНА!!!… там, такая-сякая… И ЧОРТИ-ЧТО!!!»
— Но вы же — воспитанный человек, вы же — не станете этого делать?! — чувствительно вздрогнув, произнёс я с уважением и трепетным испугом. Даже директор не выдержала и засмеялась. Остальные — ничего, выдержали; а Зяблик-Белобока, сразу же, пылко со мной согласился:
— Конечно!!! Конечно!!! Воспитанные люди не должны так вести себя в приличном обществе!
— Простите меня! Извините меня пожалйста, я не хотела вас обидеть! — завучка извинялась вдохновенно, будто бы осознав всю тяжесть вины.
— Нет-нет, всё в порядке, ничего страшного…
— Нет, ну вы извините меня, пожалуйста!
— Это — оскорбительно! — не унимался Зяблик-Белобока, сочтя мою защиту и личное мне покровительство своим священным долгом.
— Не волнуйтесь, всё нормально, я совершенно не обиделся, всё хорошо…
— Ну простите меня! И правда, как это я даже и не подумала… Извините меня пожалуйста! — не унималась и завучка,
— Господа! Давайте будем официальными!
* * *
В молодые годы, подрабатывал Валерий Петрович тапёром в ресторане, — играл, то есть, на рояле лёгкую, приятную музыку, нагоняющую аппетит. И подошёл к нему прямо во время работы один невоспитанный мужчина, которому, может быть, перепела не в то горло пошли, или, что ещё опасней, были они не досмерти ужаренные. Подошёл и начал делиться с Валерием Петровичем своим несчастьем, — вот, мол, очень я невоспитанный и сильно от этого мучаюсь, так это и так… перепела мне в горло… И при этом размахивал он перед лицом Валерия Петровича каким-то бестолковым ножом и выговаривал ему разные недальновидные вещи.
Валерий Петрович от волнения даже играть перестал и положил руки на крышку рояля. Не на ту, огромную, которая обычно подпирается палкой, а на маленькую крышечку, которая закрывает клавиатуру. Эта крышечка вовсе и не прикручена к роялю намертво, — под определённым углом раскрытия она свободно выходит из посадочных мест и легко снимается. Гладенькая и увесистая, вскрытая лаком, полированная, профилированная доска.
А надо сказать, что был Валерий Петрович не только музыкантом, но и — где-то там, среди прочих своих талантов — мастером спорта по самбо. Как-то это у него получилось, случайно.
Валерий Петрович всегда был человеком воспитанным и культурным, и никогда не отказывал людям, требующим к себе повышенного внимания. Очень он был чутким и проницательным, можно сказать — педагогом от бога. Он смотрел на невоспитанного мужчину, внимательно его слушал и, должно быть, даже жалел его в глубине души, и, наверное, прямо не знал, чем же ему можно помочь, и морально от этого страдал. А крышечку-то, тем временем — и снял. И крестил он его, этой крышечкой. Досконально крестил. От такого крещения, перепела — не только из горла могли выскочить.
И всем стало легче.
Музыкальное училище, в котором Валерий Петрович работал много лет, расположено в центре города, среди жилых домов. И так как студенты на перерывах имеют, конечно, привычку бегать во дворы и где-нибудь там выпивать стаканчик, например, чаю или бутылочку лимонада, то рано или поздно они там встречаются с местными ребятами. И могут у них тогда произойти территориальные конфликты. А местные какие-нибудь боксёры тоже, под воздействием бодрящего чая, могут захаживать в музыкальное училище, снедаемые неодолимой тягой к искусству и благородным устремлением, те самые конфликты — разрешать.
Невоспитанные музыканты — это конечно явление страшное, но в некоторых ситуациях гораздо менее выгодное, чем, скажем, невоспитанные боксёры.
И вот, нагрянула в музучилище с показательным визитом ватага местных дворовых орлов, упоённых лимонадом, жаждой славы и высоты. А встречать делегацию вышел невысокий, уже не очень молодой, интеллигентного вида человек — Валерий Петрович.
— Так, ребята, что здесь