Уверена, вы многое знаете о Второй мировой, как и о её периоде - называемом Отечественной 1941-45гг. И все же даю эту ссылку - небольшая книга - но, невозможно пройти мимо - это еще одно свидетельство очевидцев Блокады Ленинграда. Прочтите, пожалуйста. Заглянув по ссылке, пролистайте страницы этой книги - слева вверху стрелочки "вверх-вниз". Думается, иные слова - комментарии - здесь излишни. Просто прочитайте, хотя бы одну страницу. Лично я читала это и не раз, потому как она у меня есть - на моей домашней книжной полке, каждый год в одно и то же время - рука сама тянется к ней. В память о многострадальных днях мужественного выживания блокадников:
«Мученики ленинградской блокады» Е.Марттила и С.Магаева
Авторы книги перенесли блокаду в детском возрасте. В очерках С. В. Магаевой «На краю жизни» говорится о муках лютого голода и промозглой стужи, об ужасе воздушных тревог, страхе потери родных и близких. Приводятся примеры великой, жертвенной любви к ближнему. Показана возможность выжить, сохранить человеческое достоинство и способность к жертве в ситуации, запредельной по отношению к нормам жизни. В альбоме Е. О. Марттила «Лицо блокады» представлены рисунки, литографии и гравюры, выполненные по свежей памяти и по карандашным наброскам блокадных лет и правдиво отражающие суровое, изможденное голодом лицо блокады.
Этот живописный кустарник со «смотрящими вниз» крупными цветками относятся к роду Brugmansia – Бругмансия или Ангельские трубы, семейство Паслёновых (Solanaceae). Природное происхождение Южная Америка (тропические и субтропические районы), встречается в Вест-Индии, Аргентине, Чили. Произрастает на склонах холмов.
А мои фото сделаны в Венесуэле – немецком поселении Колония Товар, что расположено примерно чуть более 70км от Каракаса (штат Арагуа) - в живописнейших бархатных горах, на высоте ок. 1800м над уровнем моря. Волшебное, очень красивое место!
Вообще-то, местные говорили, что это ядовитый дурман, чудо-колокола Датуры (Datura) - но у той и цветки смотрят вверх, а здесь они - повислые. И хоть я считала - что это все-таки Бругмансия, прикасаться к ним не стала (а вдруг ошиблась, не столь и сильна в познаниях).
Любая война страшна бесчеловечностью людских противостояний. Убийственной противоестественностью вымещений из общеземного нашего бытия.
Это было давно - на исходе последних месяцев или дней японской оккупации, в Маньчжурии. Уже оттесняемые переселенцы, из числа простых людей - собирая свой нехитрый скарб, покидали эти ранее обжитые ими - чужие китайские места.
Я не берусь ни осуждать, ни оправдывать их. Простые граждане своей страны всегда находятся где-то посередине или между политически-военных амбиций своих правительствующих государственных чинов. Бог им судья, коли у них нет иного выхода – как молча принимать, или слепо подчиняться власти сильных мира сего.
Их печальный путь лежал чрез тернии чужих и своих, им чуждых, бездумий. И оттого эта история кажется мне еще более драматичной, чем должно бы казаться - с учетом политики тогдашнего их отечества.
В небольшой русский поселок К., лежащий на пути их массового исхода, принесли израненную, изуродованную, бывшую когда-то красивой и статной, умирающую молодую японку. Русские поселенцы или колонисты из, так называемой, полосы отчуждения линий КВЖД, мирно жившие там немало лет до и во время той не бесследной, в общем-то и для них оккупации, нашли её в близлежащем поселку кукурузном поле.
Груди женщины были вырезаны. Тело в колото-резанных ранах. Распухшие губы, гнойные и отечно-вывороченные, в запекшихся наслоениями корост и их изъявлений. Женщины-поселянки из христианского сострадания очередно и попарно дежурили возле неё. Жизнь, еле теплясь, медленно истаивала из этого многострадального молодого тела, вызывая лишь жгучую жалость и неподдельное сочувствие человеческим страданиям. Умирающая иногда приходила в себя, и то лишь на краткие минуты. Обводила сердобольных женщин измученными от болей и жара темно-бездонными глазами и тут же проваливалась в забытьи. Тяжко зрелище людского страдания, ну что мне расписывать его здесь – оно ведь и так понятно. Видеть же это воочию куда страшнее и горше. Именно соприкосновением с независимой от многих из нас житейски жестокой - нечаянностью. Осознанностью этой наинеправеднейшей несправедливости - свалившейся на всех одной общей бедой в её - непреодолимости.
Все, казалось бы, под одним и тем же небом живем. И хоть пути Господни действительно зачастую неисповедимы – но в изначальности своей должны бы быть много добрее, ведя нас – ведомых - к Его любови Вселенски-вышней. Потому-то проявление злобы людской, порой повально ослепляющее человечество, потрясает некоторые сердца и души осознанием этой её взрывной силы. Именно беспомощностью искренних противопоставлений людского бескорыстия добра в противовес этому темному междоусобному человеческому злу - простой своей обыденностью милосердного миролюбия. Невольно-пассивным созерцанием той обезоруживающей неправедности творимого, что накатывающей волной накрывает всех - под бдительным оком нашего Единого Творца.
В одну из тех ужасных ночей, роль сиделки взяла на себя молодая замужняя женщина. Русоволосая и голубоглазая красавица. Та самая, что будучи уже много после тех событий, пожилой - рассказывала мне эту маньчжурскую историю. Она и тогда печально удивлялась такому страшному вымещению злобы на - ни в чем не повинном - человеке. Просто так случилось тогда. Была война и под её кровавый молох подпадали все - и правые, и неправые, и без вины виноватые. Лес рубят – щепки летят?! Привычность этого выражения многие наши соплеменники из рода человеческого пожинают на собственной шкуре и зачастую весьма болезненно.
В далекой Маньчжурии умирала молодая, изувеченная китайскими хунхузами, японка и в последний путь провожали её простые русские женщины. И зная это, они - добросердечно ухаживая за ней, делали все что могли – чтобы облегчить моральные и физические её страдания. В какой-то момент она открыла глаза и над ней склонилась светловолосая женщина с печальными голубыми, как небо, глазами. «Поцелуй меня», - сказала ей японка – «Я умираю, поцелуй меня.»
В минуты воспоминаний этого рассказа, мне думается - умирающая молодая женщина, над которой надругались так, что и пересказать страшно, просила не просто о поцелуе – ей хотелось человеческого тепла, прощальным соприкосновением милосердия. Она понимала, что этот её - мучительный исход из жизни, заканчивается, что рядом чужие молодые, как и она сама или немного старше по возрасту – но живые и здоровые, участливые, нормальные люди. Она понимала человечность всех проявлений заботливо-бескорыстной их доброты -