Наверное, я уже созрел, чтобы говорить об этом в прошедшем времени. Хотя когда-то мне казалось, что опубликовать ткани своего сердца и ошметки мыслей – непозволительное святотатство. Конечно, более умудренные жизнью люди еще тогда говорили, что все пройдет. Все, кроме доброй памяти и понимания того, что это больше не повторится.

Да, уж так устроена человеческая память: плохое мы забываем гораздо быстрее и надежней, чем благое. Во избежание депрессий, наверное. А я думаю, иногда бывает так, что в чем-то нет плохого в обычном понимании. Есть моменты, которые тебя расстраивают, делают несчастным или заставляют настолько глубоко ступить в себя, что окружающий мир кажется «ушедшим в точку», взгляд сужается, будто смотришь на все сквозь тонкую соломинку. То, что ты сквозь нее видишь, тебя совершенно не радует. И тогда ты становишься действительно самим собой: не рефлексируя пишешь стихи, водишь карандашом по бумаге, перебираешь гитарные струны, пытаясь передать в этот мир с игольное ушко то, что переполняет тебя. И это не плохо. Это действительно помогает понять устройство своих чувств и мыслей. Лишь потом ты осознаешь несколько мазохистичное счастье от тех душевных метаний. Потом. Когда уже не можешь их испытывать.

То были годы кочевок по школам. В середине восьмого класса я перевелся из районной общеобразовательной в «Интеллект XXI», где родителей прельстил индивидуальный подход к ученикам *пару раз согнул и разогнул указательный и безымянный пальцы на обеих руках*. Ну, да, там было всего пять человек в классе, трехразовое питание, охрана и хорошие преподаватели. Разумеется, в таких условиях ребенок должен гораздо лучше воспринимать знания. Врать не буду, я там занимался чем угодно, только не ученичеством. Маленький бивис Кирюша тут же расположил к себе всех преподавателей, бо на фоне остальных выглядел просто гением.

Я декламировал стихи, выученные пять минут назад в рекреации рядом с классом, невзначай отпускал реплики насчет творчества Льва Николаевича в контексте его быта, сочувственно отзывался о судьбе второго тома «Мертвых душ», свободно болтал по-английски с преподавателем иностранного, вместо того, чтоб показать выполненные юниты, решал в уме квадратные уравнения, презрительно фыркая в сторону теоремы Виета, и вообще был всячески продвинут. Взяв шефство над самым большим разгильдяем школы РаРамой, я вообще был возведен в ранг лучшего.

Затем людям, которые произвели меня на свет, показалось, что давление, оказываемое на их сына, который уже тогда был ленивым (не делал то, что ему не нравилось), слишком мало и выискали новый вариант – школа-пансион «Альтернатива». Я еще тогда стебался над этим жизненным каламбуром. Но и тут заботливых родителей коварно ожидал подвох: здание школы было не достроено, потому всех учеников вместе с преподавателями направили на бархатный сезон в Сочи. А затем в Красную Поляну. Там я больше учился строить отношения с противоположным полом, нежели прямые и параболы. Я был как маленький ребенок, который постоянно пробовал, что можно, а что нельзя. Дети ведь не ведают, что такое жестокость, правда? Много было девушками, с которыми встречался и с которыми не имел тесной связи, пролито слез. А я учился контролировать свое умение читать в людях. Вернее, учился не транслировать полученную информацию ее источникам.

Затем пришло время снова вернуться в «Интеллект». Кажется, это была середина девятого класса. Обилие девушек уступило место жесткой ограниченности в выборе объектов внимания. В моем классе училась девушка по имени Катерина. Я знал ее еще до перехода в «Альтернативу», но тут возник четкий синдром «гадкого утенка» - со времени последнего с ней соученичества она сильно похорошела. На одной из школьных вечеринок она ясно высказала свое намерение поставить наши отношения в совершенно определенное русло романтизма. Это был первый раз в моей жизни, когда я «не дал». Потом также были подобные ситуации, но первый раз, как известно, особенно памятен.

И вот, на носу одиннадцатый класс – преддверие высшего учебного заведения. Честно говоря, я и тут не обозначил каких-либо предпочтений. Откуда пятнадцатилетнему развивающемуся юноше знать к чему он больше тяготеет – экономика или гуманитарные науки. Способности имелись и к тому и к другому. Единственное, в чем я был уверен – никаких мех-физматов. Ну их к дьяволу.

- Ну что, РЭА?
- Это еще что такое?
- Российская Экономическая Академия, мог бы для порядка о московских ВУЗах почитать.
- Ну, РЭА так РЭА.

Далее было проведено маркетинговое исследование, результатом которого стал выбор наиболее удобного для последующего поступления в академию лицея. Им оказлась школа-лицей №1158, что базировалась где-то в Чертаново. Итак, в конце августа, аккурат через недельку с лишним после своего дня рождения, я заявился в этот лицей. Обычное школьное здание с прилегающим к ней футбольным полем и внутренним двориком. Я приехал туда, чтоб заполнить какие-то бумаги, связанные с поступлением.

Взглянув на бумажку, где был записан номер кабинета, в который требовалось проследовать, я в сопровождении водителя с невозмутимым видом зашел в помещение, где занял свободную парту и принялся ждать, когда на меня обратят внимание. В этом классе, очевидно, преподавали химию – заключил я, оценив обилие портретов известных пироманов, включая Нобеля, а также устрашающих размеров таблицу элементов Менделеева.

- Кирилл?

Женщина лет сорока с крашенными в цвет, название которого неизвестно большинству мужчин, смотрела на меня.

- Да, это я.

Выдав одну из своих наиболее дружелюбных улыбок, я поднялся на небольшое возвышение, отчасти напоминающее кафедру. Судя по расположению окружающих предметов, мне следовало сесть за стоящую на возвышении парту, что я не замедлил проделать.

- Я – Светлана Владимировна, классный руководитель. Ну и учитель химии. Вот, тебе нужно заполнить это, это.. и вот это.

Она тоже улыбалась. Хорошая женщина, - подумал я. И, взяв в руки ручку, придвинул к себе бумаги, которые оказались анкетами на тему «кто, где, когда». Ничего сложного, но мне раньше не доводилось заполнять поля навроде «место работы родителей» или «паспортные данные». Немного смущенный, я вертел в руках ручку, силясь родить что-то вменяемое.

До меня донеслась волна аромата духов, слыша который я и сейчас замираю от шквала ассоциаций, воспоминаний, и стараюсь утихомирить замершее, а потом начинающее бешено колотиться сердце. Подняв голову, я увидел перед собой девушку, которая смотрела на меня безумно красивыми карими глазами, в которых лучился интерес и кокетство.

- Привет. Тебе помочь?

Я безошибочно увидел в ней лидера. Она наверняка была отличницей, законодательницей нравов и моды в классе, а также «самой красивой девочкой». Я все еще молчал, глядя ей прямо в глаза, потому что не знал, что сказать. Это потом я формализовал такое состояние как любовь с первого взгляда, а тогда у меня просто была пустая голова, полная мыслей. Сложно описать это ощущение. Потому не буду даже пытаться. Кто испытывал – поймет.

Она, по всей видимости, сочла столь долгий взгляд и молчание признаком моей выдержки и искушенности. Спустя мгновение я понял, что она не привыкла к такой реакции молодых людей. И в ту же секунду я узнал, что она должна быть моей. Неважно как, когда, где, зачем. Все стало неважным и мелким. Кроме этого лица, лучащихся глаз, пышной копны темно-каштановых волос. Если б я тогда прочитал «Разговоры с доном Хуаном», очень удивился бы, почему мескалино учит меня, ведь я не употреблял пейот.

Каждая моя клеточка хотела, чтоб эта девушка была со мной рядом. И все клеточки задали один и тот же вопрос: «как?». Ответ пришел так же, как и осознание нашей неделимости – ты должен быть тем, кто будет совершенно другим.

Миллисекунды утекали, пора было открывать рот и говорить хоть что-то. Неординарность , как и все остальное, хороша в меру.

- Привет. Да нет, все нормально. Вот здесь не совсем понимаю..
- Ну, разберемся. Меня зовут Елена.

Да, именно так и сказала – Елена. Красивое имя, черт возьми. И это имя мне определенно нравится. Да что там говорить, я в восторге от этого имени! Все это я попытался сказать ей одним коротким взглядом. Мы обменялись еще парой ничего незначащих фраз, а потом она помогла мне запомнить анкеты. Я был очень благодарен ей за то, что она была рядом со мной. Каждая секунда, проведенная ей на расстоянии вытянутой руки от меня, была для меня значимой. Я знал, что мне нужно сейчас будет совершить насилие над собой и напустить на себя безразличный вид. Огромным усилием воли, после того как с бумагами было покончено, я не настоял на продолжении диалога и отправился за занятую ранее пару. Нам рассказывали про то, чего мы должны достичь за этот учебный год. Не помню ничего об этом. Мои мысли были заняты совершенно иным.

Первого сентября все было как и в остальных школах. Типа, праздник. Не помню точно когда, кажется, на следующий день, мы всем классом пошли отмечать начало учебного года. Когда моего отца впоследствии вызывали в школу, директриса сказала совершенно без задней мысли «он отлично влился в компанию». Да, уже тогда я был не дурак выпить и вполне бы мог называться балагуром. С ребятами, несмотря на их первоначально не слишком положительную реакцию, мы отлично подружились. Елена вместе со своей подругой, в которой я безошибочно распознал редиску, о чем и сообщил ей при всей компании, знающей ее уже целый год, чиста гламурно перетекали то к одной группе народа, то к другой. Хороша, думал я тогда, а сам нарочито небрежно скользил взглядом по людям. Только б не заметила, засыплюсь нах. Она не заметила. Подумала все что угодно. Что я заносчивый, странный, возможно, не совсем адекватный. Но то, что я свалился в любовь по самое не балуйся – нет.

Потянулись учебные будни. Мы много прогуливали. Как-то мы целый месяц не ходили учиться по пятницам, с самого утра заваливаясь в какую-то кафешку на Пражской. От ребят, с которыми мы дружили теснее всего, я не стал скрывать своих чувств и мыслей. Напротив, как-то, напившись, мы в очень тесном кругу беседовали за жизнь, и я излил все, что накопилось на душе. Они покачали головой. «Чувак, даже не думай». Совету я последовать не смог, поскольку «не думать» - пожалуй, единственное, что я в этой жизни совсем не умею делать. Напротив, я еще более утвердился в своем намерении. Она будет моей.

Как-то я написал совершенно бездарный стих. Конечно, посвященный ей. Ох, молодость-молодость. Тогда казалось вполне вменяемым описать свои истинные чувства, а затем в шутливой форме намекнуть, что это все неправда. В этом стихе концовкой было что-то вроде «верить мне нельзя». Передача послания тоже получилась какая-то скомканная и сумбурная: мы с друзьями шли к метро, она с подругами довольно далеко впереди. Я громко позвал ее по фамилии, догнал почти бегом и вручил письмо. Затем в такой же манере ретировался. Глупо и очень мило.

В школе я сидел немного позади и на ряд левее от нее. Иногда она поворачивалась ко мне вполоборота, а я незаметно устремлял свой взгляд на ее профиль и тихо замирал от счастья. Только б не заметила, засыплюсь нах. Я был находчив на уроках литературы. Трагикомичен на алгебре и геометрии. И полным бивисом на химии.

В середине (?) осени она начала встречаться с одним мальчуганом, который учился в параллельном классе. Когда я узнал об этом, не почувствовал ничего особенного. Но однажды, сидя на лавочке с другом неподалеку от школы, я увидел как они идут под ручку. Тогда я еще не читал фейхтвангерского «Гойю» и был вполне прямолинейным в своем мышлении. Нет, это была не ревность. Что-то хуже. На физическом уровне. Меня словно разрывали изнутри тысячи зазубренных крючков. Я молча допил свое пиво и спросил у друга внезапно охрившим голосом – «кто это?». Он отвечал, что сие есть такой-то такой-то, встречаются, мол, они уже некоторое время. Я предложил взять еще пива. В итоге мы упились в полный хлам, почему-то каждый раз покупая только по одной бутылке пива при заходе в магазин. У меня впереди был еще не один десяток ящиков пива и вина, выпитый «с горя». Но тот случай почему-то запомнился с особенной четкостью.

Вблизи от школы была кафешка, в который мы частенько почти полным составом класса прогуливали занятия. Пили, разумеется. И на одной из таких посиделок я оказался с девушкой на коленях. Видит Орлангур, сие произошло не по пьяни. Мне нужно было показать свою независимость. Возможно, даже самому себе. Но даже моя стоическая натура не смогла долго выдерживать пассы а-ля «I want to go to bed with you» на ломаном английском, произнесенное заплетающимся от алкоголя языком. Мне нужна была Елена.

В декабре у нашего одноклассника, который входил в тесную ребяческую компанию, был день рождения. Он отмечал его в загородном доме. Мы тогда все довольно сильно накачались спиртным. Танцевали, сидели у камина, курили на холоде веранды. Уже не помню как, но мы с ней оказались в комнате на втором этаже, где танцевали под медленную музыку. Не готов поручиться за точность происходившего – все в какой-то дымке. Я даже не помню первого поцелуя. Помню, как валялись с ней на полу, страстно осыпая друг друга поцелуями, шептали какие-то слова, казавшиеся ничтожными в сравнении со взглядами, которыми мы глядели друг на друга. Я сказал тогда – «Не могу поверить своему счастью». Впоследствии мне не раз приходилось слышать это от других девушек, но сказать это самому еще раз так и не пришлось.

Когда мы прощались глубоким вечером, я помог ей одеть дубленку, она повернулась и мы посмотрели друг другу в глаза. Потом она не раз говорила, что тот взгляд был неповторимым. Что мои глаза горели в буквальном смысле этого слова. Тогда, наверное, в первый раз увидела во мне часть себя.

Я стоически не звонил долгое время после празднования. Это было бы слишком обычным. Я знал, что ей это непонятно, что она может обидеться или даже обозлиться. Но я не звонил. Ребята убеждали меня – «забей, вы не будете встречаться, есть прецеденты». Не слушал их. Какое там, к черту, внимание к чьим-то словам? Я был абсолютно счастлив.

Потом у нас было первое свидание. Мы гуляли в центре Москвы, забрели на какую-то выставку картин под открытым небом. Болтали обо всем. Было очень хорошо. Она показала себя как умная, начитанная, воспитанная, красивая, милая, непосредственная, с прекрасным чувством юмора девушка. Я не мог желать для себя чего-то лучшего. Да, розовые сопли. К черту, это было самое прекрасное время.

Через какое-то время мы собирались встретиться, чтоб поздравить друг друга с праздником. Мы обы были Львами, потому я купил плюшевого львенка. Незадолго до встречи она позвонила и сказала, что нам нужно поговорить. У кого-нибудь возникали приятные ассоциации с этой фразой? Вот и у меня тоже. В процессе разговора на станции метро Третьяковская мне было подарено серебряное кольцо и высказано, что она меня не любит, поэтому нам нужно расстаться, ибо это нечестно с ее стороны – лишь брать. Безусловно, у меня было собственное мнение на этот счет, но гордость не позволила мне хоть как-то возражать на эти глупые фразы. И впоследствии я никогда не позволял себе в критические моменты просить о чем-то, убеждать и тем более умолять. Тем паче, вся ситуация вполне вписывалась в обещанное друзьями недолгое счастье. Это был первая демонстрация ее неадекватности. Первая, но не последняя.

Я совсем закрылся после этого. Не было аппетита, интереса к происходящему вокруг, я не спал по ночам. Сидел в своей комнате и бренчал на гитаре. Родители очень сильно переживали. Но не лезли. Они у меня очень мудрые и хорошие. Просто сказали, что, в случае чего, они всегда готовы поговорить.

Мы учились в одном классе. Этого никто не отменял. Была идея перевестись в другую школу, но я и сам понимал, что это чревато боком – до поступления в институт оставалось не так много времени. Придя в школу я явил чудеса выдержки, создал полную видимость того, что все в порядке. Из глубокой душевной задницы я к тому моменту кое-как вылез.

Мы играли в «слона» на снегу, когда после одного из падений она подошла ко мне, вся в снегу и сказала, что чудовищно ошиблась. Потому что любит. Всем сердцем. И понимает, что пути назад нет. Что не прощу, не пущу. Я смотрел на нее, девушку моей мечты, в глазах у которой стояли слезы. Внутри снова было очень больно. Рвались суровые нитки одного из главных принципов. Я обнял ее как можно крепче и процедил «я ненавижу себя за это». Мы еще долго целовались на морозе. Так я в первый раз переступил через себя. Впоследствии мне пришлось отказаться ото всех установок, чтоб быть с ней. Закидоны? Пожалуйста. Измена? Ради Бога. Замужество? Не вопрос. Мне только нужно было время, чтоб привыкнуть к новому положению вещей. И каждый раз я находил в себе гармонию. Мы были единым целым и это не зависело от поступков. Только одна вещь могла разрушить наше единство. Она уже случилась и это поставило твердую точку. Я не жалею об этом. Как не жалею и о том, что все это приключилось со мной.

Мы расставлись каждый раз навсегда. Мы готовы были на все друг ради друга. Мы занимались любовью как игривые львы. Мы не стеснялись друг друга и доверяли друг другу во всем. Даже когда доверие не оправдывалось, мы знали, почему это произошло и понимали, что это просто ошибка.

Елена, я все равно буду помнить тебя такой, какой ты была в нашем с тобой мире. У тебя тоже осталась часть меня. Мы с тобой были лучшей парой. Всегда и везде. Потому что были созданы друг для друга. Потому не будем расстраиваться, потому что все закончилось, а улыбнемся тому, что это было.

P.S. Предлагаю знающим людям выпить за эту публикацию завтра в Б13. *подмигнул*