Не покидай меня.
Позволь быть тенью твоей тени,
тенью твоей руки, тенью твоей собаки…
Жак Брель «Ne me quitte pas»
Юрий Лифшиц
[470x700]
Художник Loui Jover
* * *
Я – верный пес, лежащий у забора,
я жду, когда ты выйдешь на крыльцо,
и, может, скоро, может быть, не скоро
я изловчусь лизнуть твое лицо.
Но ты сегодня на меня в обиде,
тебе претит мой виноватый лай,
проходишь ты, меня в упор не видя,
но… косточку роняешь невзначай.
И хоть я очень голоден, однако,
упав к твоим ногам, молю: погладь –
я тут же перестану быть собакой
и в человека превращусь опять…
Генри Лайон Олди
[500x676]
Художник Авраам Саакаян
Я возьму сам
Из «Главы одиннадцатой»
которая повествует о рыжих котятах
и зайцах с кисточками на ушах,
о великой пользе от…
…Но отчего же игроку больше всего на свете хочется смешать фигуры и запустить ими в эти сияющие лица, в трепет и благоговение?
– О, где лежит страна всего, о чем забыл? – Абу-т-Тайиб сам плохо понимал, что бормочет вслух, со ртом, набитым горькой ореховой мякотью, с сердцем, набитым горькой мякотью сбывшихся надежд. – В былые времена там плакал и любил, там памяти моей угасшая струна… Назад на много дней мне гнать и гнать коней – молю, откройся мне, забытая страна!..
Тонкие руки Баркука ожили: тронули бритый подбородок, огладили вислые усы и строго погрозили котенку, когда тот вознамерился было покинуть укрытие.
– Последняя любовь и первая любовь, мой самый краткий мир и самый длинный бой, повернутая вспять река былых забот – молчит за пядью пядь, течет за прядью прядь, и жизнь твоя опять прощается с тобой!..
– Еще! – прошептал Баркук-Харзиец, молитвенно складывая ладони. – Еще, прошу!
– Дороги поворот, как поворот судьбы; я шел по ней вперед – зачем? когда? забыл! Надеждам вышел срок, по следу брешут псы; скачу меж слов и строк, кричу: помилуй, рок!.. на круг своих дорог вернись, о блудный сын!..
Абу-т-Тайиб вдруг резко умолк, костяшки сжатого кулака побелели – и внутри, в темнице каменной хватки, треснули орехи. Пальцы разжались, терпкий аромат ударил в ноздри; по лицу Абу-т-Тайиба струился пот, будто каждая пора обернулась кувшином святого Хызра, источая влагу. В последнее время он все чаще и чаще искал убежища в звуках и ритмах, вывязывая из слов подобие временного ослепления – но возвращаться обратно тоже становилось все труднее и труднее…
Я оставлю незапертой дверь…
Владимир Ершов
Владимир Ершов
[700x465]
Фото: Jarzee – opening doors
* * *
Распахну две скрипучие дверцы,
Соберу твои платья в кулёк,
А на дно положу уголёк –
Это всё, что осталось от сердца.
Мне теперь жить и жить с этой болью,
В немоте телефонной ночей,
Ведь так много ещё мелочей,
Что безжалостно пахнут тобою.
О, как сладко, нелепо и дико
С каждым вдохом от счастья сгорать,
И семь цифр, как патроны вгонять
В барабан телефонного диска.
© http://www.poezia.ru/showall.php?uname=cimmeriec
[700x572]
Фото: Will Davidson
Анна Ахматова
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
Борис Пастернак
нежность
Ослепляя блеском,
Вечерело в семь.
С улиц к занавескам
Подступала темь.
Люди – манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.
Чувству на свободе
Вольно налегке,
Точно рвет поводья
Лошадь в мундштуке.
Владимир Цыбин
* * *
Пусть не могу я быть нежнее,
ведь так короток встречи час.
Я даже нежностью своею,
и то боюсь обидеть вас.
А звёзды льются – не сорвутся,
и хоть озябли вы слегка,
но, чтобы ваших плеч коснуться,
не подымается рука.
И медлю я в апрельский вечер,
в озноб бросающий порой,
накрыть озябнувшие плечи
неосторожною полой.
И вы за то, что я робею,
меня простите.
В этот час
я даже нежностью своею,
и то боюсь обидеть вас.
[400x224]
* * *
…Береги меня ты ревностно
письмами,
но не молчи,
береги своею ревностью
и бессонницей в ночи.
Береги ты правдой жёсткой,
верою своей в свой срок,
береги, чтоб не берёгся,
чтобы сам тебя берёг.
Михаил Крепс
камин в январе
Когда-нибудь, когда-нибудь
Остановлюсь я на бегу,
Отправят глаз в обратный путь
Сорочьи стрелы на снегу,
Морозный день над головой
Натянет белое сукно
И вновь оденет в кружевной
Платок окно.
И станет дом на самовар
Похож, когда пускает пар
Дверь черной конскою губой
При встрече с ветром и тобой,
И будет зеркалом луна
На миг отражена.
И вызовет в печном окне
Поленьев праздничный салют
Твой голос, тени на стене
Два абриса в один сольют,
И, вопреки календарю,
Январь не будет знать конца,
И будет жечь глагол «люблю»
Сердца.
Мы будем думать, что иных
Зим в мире не было и нет.
И гирьки ходиков стенных
Скользнут неслышно на паркет,
И впишет в форточный квадрат
Кошачье блюдечко луны
Январь, и свет запляшет над
Послом зимы.
Мы будем слышать по утрам,
Как воздух режет самолет,
Как оставляет в небе шрам
Его игрушечный полет,
Естественный будильник наш,
Летящий в дальнюю страну,
Где стынет в пальцах карандаш,
Где я живу.
Здесь свет – не ты, и снег – не ты,
Но город в этом не виню,
Блестят наждачные листы
Опустошенных авеню,
Бросает красный блик камин
На скатерть – мол, еще горю,
И на нерусский стук – «come in»
Я говорю.
Соседка входит. Что-то пьёт
Со мной. Играет в пустяки.
А между рам сквозняк поет
Надёжным стёклам вопреки.
Содружества пример простой
Камина с памятью пустой
Понятней январю.
Рисуют стрелки час шестой,
Стучится утро на постой,
Но ночи я теперь «постой!»
Не говорю.
А ещё хорошо бы, чтобы все люди,
которых я люблю, стали счастливее,
чем теперь.
(из блога)
Александр Габриэль
[696x700]
Фото: Vivian Maier
фантазия
Есть такие края, где куда-то выводят дороги;
измеренья такие, где в тундре растёт кипарис.
В тихом омуте там в изобилии водятся боги,
чей заветный Олимп опрокинут вершиною вниз.
Эти боги порой надевают джинсу да гавайки
и выходят в народ, незаметно смешавшись с толпой,
чтоб услышать от нас о себе изощренные байки,
чтоб божественный грех замолить предо мной и тобой,
чтоб лениво пройтись в парке отдыха или культуры,
чтоб отведать пивка, жажду счастья легко утоля,
и подумать: «Пора упразднять силовые структуры,
что и так существуют одной декорации для…»,
чтоб потом, ублажив свои органы зренья и слуха,
вновь спуститься к Олимпу, желаньям своим вопреки…
Есть такие края, где любовь – состояние духа
и где каждый иммунен к бактериям зла и тоски.
Давай загадаем желание сбыться
Кот Басё
Дмитрий Нагиев
* * *
Сколько смеха, дури, боли…
И опять на этом свете
Нас осталось только двое
На заброшенной планете.
Но не страшно: ночь, дорога…
И пускай тревожит горе,
Мне не будет одиноко,
Потому что ты со мною!
Чтобы не вспоминать о ней, этот серый город
целиком, пожалуй, придется пожечь напалмом…
Rewritten
Сергей Шестаков
Из: 20 коротких стихотворений о любви
15
почки набухшие, мыльные пузыри,
охра и кобальт, сурик да киноварь,
сколько беспримесной радости у зари,
словно внутри уютного слова «встарь».
в синие очи распахнута тишина,
снег одряхлел, но ещё не сошёл с лугов,
солнечным двоякодышащим у окна
сладко во сне посапывает любовь…
Дмитрий Якимов
элегия
В песочнице одной, коих много, числа которым всюду несть,
Какой-то прихоти ради Бога, судьба свела их, зачем – Бог весть.
В отдельной карликовой пустыне, имевшей место в любом дворе,
Скучали рядом они отныне и ковырялись в земной коре.
И вот однажды, а если точно – цвела черемуха, был четверг,
Он поднял взор, и в часах песочных застрял комочек, и мир померк.
И вдруг увидев в ней свет, прекрасней какого и не встречал досель,
Он тихо выдохнул, перед казнью, и сел в бесплатную карусель.
Она ломала его машинки. Он и не думал роптать в ответ.
В ее глазах голубели льдинки – он улыбался. И видел свет.
Она втыкала в него шурупы, булавки, шпильки и каблучки,
Но у него лишь дрожали губы, и расширялись слегка зрачки.
Потом песочница стала мелкой, открылись новые рубежи,
Она швыряла в него тарелки, и научилась метать ножи.
Он подарил ей букет кораллов, она – украла его кларнет.
Она язвила, вонзая жало – он улыбался. И видел свет.
Она царапала и кромсала его – прилюдно и тет-а-тет.
Он улыбался… довольно вяло, но улыбался. И видел свет.
И терпкий мед из цветов полыни вкушал, как чертополох – осел.
Не из упрямства, не из гордыни: а просто хочется, – вот и всё.
И он цеплялся, как мог, конечно, за всё, дарованное ослу,
Уменье видеть не то, что внешне, уменье слышать не то, что вслух.
Но пламя жгло, становясь бледнее и безотраднее каждый час,
И он ушел. Не простившись с нею. Песок просыпался. Свет погас.
И воплям разума не внимая, что дело было отнюдь не в ней,
А лишь в черемухе, или в мае, иль в чем еще – Божеству видней,
Он опустился на дно морское, во мглу, не снившуюся Кусто…
Зато он видел ее такою, какой не видел ее никто…
Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
Иосиф Бродский
Мария Тарасова
* * *
Да хоть пылью покройтесь,
Но дождётесь едва ли!
Эту женщину в гости
Слишком многие звали.
Но она исчезала,
Эта женщина-сполох,
В направленьи вокзала,
Как положено, в полночь…
То ли полная дура,
То ли что-то ей снится –
Может, плащ трубадура,
Может, мантия принца,
Или, может, ещё там
Какой-нибудь фуфел
Из коллекции тщетно
Затерянных туфель…
Художник: Леонид Афремов
…Вдвоем, ни слова вслух не говоря.
Они пошли. И тени их мешались.
Вперед. От фонаря до фонаря.
И оба уменьшались, уменьшались.
Иосиф Бродский
Уже некоторое время читаю Генри Лайона Олди. Сейчас подбираюсь к концу шестого романа. Сначала прочитал три книги цикла «Дикари Ойкумены» (и третья книга – «Вожак» – это последний из вышедших романов этого автора, благодаря которому я собственно и услыхал, в буквальном смысле – по радио, о существовании такого «писателя»). А теперь читаю «Кабирский цикл», как уже сказал, третью книгу. А в кавычках написал слово писатель потому, что это вообще-то два человека. Вот что говорит Википедия по этому поводу: «Генри Лайон Олди – псевдоним писателей-фантастов Дмитрия Громова и Олега Ладыженского. Соавторы пишут как фэнтези, так и научную фантастику, как в большой, так и в малой форме. Олег Ладыженский также известен как поэт, его стихи вошли во многие книги дуэта». Пишут мужики и правда хорошо. На мой непросвященный взгляд, язык и «идейность» у них на уровне моего любимого Желязны, а занимательность, пожалуй, сравнится с «Темной башней» Кинга. Как маленький примерчик – отрывок из романа, который сейчас читаю (практически все произведения можно свободно скачать по сети в удобных для электронных носителей формах; я читаю – fb2 на телефоне…):
Генри Лайон Олди
Я возьму сам
касыда о ночной грозе
О гроза, гроза ночная, ты душе – блаженство рая,
Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,
Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,
Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?
Не встававший на колени – стану ль ждать чужих молений?
Не прощавший оскорблений – буду ль гордыми прощен?!
Тот, в чьем сердце – ад пустыни, в море бедствий не остынет,
Раскаленная гордыня служит сильному плащом.
Я любовью чернооких, упоеньем битв жестоких,
Солнцем, вставшим на востоке, безнадежно обольщен.
Только мне – влюбленный шепот, только мне – далекий топот,
Уходящей жизни опыт – только мне. Кому ж еще?!
Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба
Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!
Глава первая,
где излагаются сожаления по поводу ушедшей молодости,
слышится топот копыт и бряцанье клинков,
воспеваются красавицы и проклинаются певцы,
но даже единым словом не упоминается о том,
что всякому правоверному в раю будет дано
для сожительства ровно семьдесят две гурии, и это
так же верно, как ваши сомнения относительно сего
1
Рыжая кобылица зари, плеща гривой, стремительно неслась в небо. Словно хотела пробить первый свод, как следует тряхнув подвешенные на золотых цепях звезды, и ворваться туда, где ангелы в воплощении животных предстоят перед Всевышним за разных зверей. Туда, где бродит одиноко белоснежный петух, чей гребень касается опор неба второго – хоть пятьсот лет пути разделяет небеса! – и про которого сказано: «Есть три голоса, к коим Аллах всегда преклоняет свой слух: голос чтеца Корана, голос молящего о прощении и кукареканье сего петуха». Ибо все твари земные просыпаются от его пенья (кроме человека), а прочие кочеты поют «аллилуйя» тем же тоном, что и белый гигант.
Говорят, в преддверии Судного Дня смолкнет великий провозвестник зари, сложит крылья и нахохлится, а следом за ним онемеют все петухи земли; и это будет знаком скорого конца мира.
Несись, рыжая, тешь себя несбыточными надеждами, пока есть еще время, пластайся в яростной скачке над минаретами Басры и Куфы, дворцами аль-Андалуса и острова Вахат, садами Исфахана и Хуросона
В случайности не веруя,
как пёс, в углу скулишь,
плюёт прогорклой серою
родная гладь и тишь
Надежда Мальцева
Хильда Домин
(перевод с немецкого – Ал Пантелят)
две двери
Лишь две двери
всегда заперты.
Все остальные приглашают
тебя войти и поддаются
легчайшему напору
твоего любопытства.
Но как бы ты ни старался
у тебя никогда не хватит сил
открыть эти двери.
И не найдется столяра, что смог бы
отпилить их или смазать
неподатливые засовы.
Дверь, что позади тебя
захлопнулась,
и ты снаружи.
Дверь, что пред тобой,
закрылась
и ты внутри.
дом без окон
Боль погребает нас
в доме без окон.
Солнце, что раскрывает цветы,
только отчетливее
проявляет свои углы.
Это куб, очерченный молчанием
среди ночи.
Утешение,
что хочет войти, но не находит
ни дверей, ни окон
отчаянно собирает хворост
и взывая к чуду,
поджигает его,
дом, построенный болью.
Александр Немировский
* * *
Еще не любовь, но уже не картошка.
Веселья немножко и грусти немножко,
Немного надежды, немного тревоги.
Я в дверь постучался и жду на пороге.
А где-то слышны соловьиные трели…
Коротенький миг мы живем в акварели,
Где все так неясно, так нежно, так зыбко…
Кота еще нет, лишь мерцает улыбка.
Негромкая музыка, смех ниоткуда,
Не чудо еще – ожидание чуда,
Не счастье, а лишь предвкушение счастья,
Не таинство духа, а просто причастье –
Наперсток вина и просфорная крошка.
Еще не любовь, но уже не картошка.
Edmund Spenser
Все восхваляют красоту твою,
И знаешь ты сама, что ты прекрасна,
Но я один твой светлый ум пою
И дух твой, добродетельный и ясный.
Стирает время дланью беспристрастной
Прекраснейшую из земных красот,
Но в красоте души оно не властно,
Не страшен ей времен круговорот.
Она — порука, что ведешь ты род
От духа той гармонии нетленной,
Чья красота извечно предстает
Во всем, что истинно и совершенно.
Прекрасны духа этого творенья,
Все остальное — только дым и тленье.
89
На голой ветке, в горе и тоске
Голубка от разлуки изнывает.
И на своём, на птичьем языке
Возлюбленного песней призывает.
Вот и меня печаль одолевает –
Моей любимой нынче нет со мной.
Хожу томлюсь, а боль не остывает.
Я, как голубка, от тоски больной.
Что мне утехи бренности земной!
Пускай лишь милая не смотрит строго.
На целом свете только ей одной
Дано утешить словом даже Бога.
Но нет её – и день во тьме погас.
И жизнь не в жизнь без этих ясных глаз.
Николас Спаркс
Из книги "Дневник памяти"
«В жизни так мало чётко определённых «начал», тех моментов, когда мы, оглядываясь назад, можем точно сказать: это началось именно тогда. И всё же есть минуты, когда судьба, пересекаясь с нашей повседневной жизнью, даёт толчок последовательности событий, исход которых предвидеть невозможно».
«— Скажи, а что ты запомнил из того лета?
— Всё.
— А особенно?
— Ничего.
— Не помнишь ничего особенного?
Подумав, он произнес тихо и серъёзно:
— Нет, ты не поняла. Я не шутил, когда сказал, что запомнил абсолютно всё. Я помню каждую минуту, проведённую рядом с тобой».
Чтобы не было одиноко?
Феликс Кривин
Александр Габриэль
Фото: Олег Заславский – *****
полет
…и каждый вечер когда за окном луна
она остается одна совершенно одна
ей очень страшно в своей колее канве
она устала от зряшных попыток сна
ночами летает вниз достигая дна
под злые синкопы ветра в пустой листве
включает телек там пошлое бла-бла-бла
и тени глядят из каждого из угла
и трудно дышать как будто бы грудь в тисках
и думает это ж надо к чему пришла
но знает что в мире нет ни добра ни зла
всего-то кофейник тостер и боль в висках
a где-то в других вселенных гламур лямур
надежды планы и прочий подобный сюр
долой из сердца этот ненужный сор
все этo обманкa пластик и радж капур
услада еще живых и счастливых дур
ее же авто без тормоза и рессор
ей весь этот джаз какого соблазна для
ей надо лететь и знать впереди земля
а все её слезы чушь сериальный вздор
и там в параллели просто начать с нуля
читать как впервые маркеса и золя
и чтоб никаких хирургов и медсестер