Иосиф Бродский
Современная песня
Человек приходит к развалинам снова и снова,
он был здесь позавчера и вчера
и появится завтра,
его привлекают развалины.
Он говорит:
Постепенно,
постепенно научишься многим вещам, очень многим,
научишься выбирать из груды битого щебня
свои будильники и обгоревшие корешки альбомов,
привыкнешь
приходить сюда ежедневно,
привыкнешь, что развалины существуют,
с этой мыслью сживешься.
Начинает порою казаться – так и надо,
начинает порою казаться, что всему научился,
и теперь ты легко говоришь
на улице с незнакомым ребенком
и всё объясняешь. Так и надо.
Человек приходит к развалинам снова,
всякий раз, когда снова он хочет любить,
когда снова заводит будильник.
Нам, людям нормальным, и в голову не приходит, как это можно вернуться
домой и найти вместо дома – развалины. Нет, мы не знаем, как это можно
потерять и ноги, и руки под поездом или трамваем – все это доходит до нас
– слава Богу – в виде горестных слухов, между тем это и есть необходимый
процент несчастий, это – роза несчастий.
Человек приходит к развалинам снова,
долго тычется палкой среди мокрых обоев и щебня,
нагибается, поднимает и смотрит.
Кто-то строит дома,
кто-то вечно их разрушает, кто-то снова их строит,
изобилие городов наполняет нас всех оптимизмом.
Человек на развалинах поднял и смотрит,
эти люди обычно не плачут.
Даже сидя в гостях у – слава Богу – целых знакомых,
неодобрительно смотрят на столбики фотоальбомов.
«В наши дни, – так они говорят, – не стоит заводить фотографий».
Можно много построить и столько же можно разрушить
и снова построить.
Ничего нет страшней, чем развалины в сердце,
ничего нет страшнее развалин,
на которые падает дождь и мимо которых
проносятся новые автомобили,
по которым, как призраки, бродят
люди с разбитым сердцем и дети в беретах,
ничего нет страшнее развалин,
которые перестают казаться метафорой
и становятся тем, чем они были когда-то:
домами.
1961
PS Современная песня. 1961 год. О чем писал Бродский? Литературоведы говорят – о разрушенном войной Ленинграде,.. а у меня в глазах кадры ежедневных новостей… Современная песня…
Ты знаешь все, пусть даже я смолчу,
Мой чистый лист, – и старь моя, и новь.
Твоей неотвратимостью плачу
За невозможность высказать любовь.
Мариян Шейхова
Евгений Лесин
* * *
Пока тепло и не закат
Дорогой тихой и недлинной
Спуститься в яблоневый сад
За спелой желтою малиной.
Увидеть небо над рекой
И молодых крикливых уток.
Так опускается покой
И возвращается рассудок.
© http://www.netslova.ru/lesin/stihi.html
Кирилл Сафронов
Ей-Богу
О чём же мне сказать, ей-богу,
Когда останемся вдвоём?
Что верю в Бога я немного –
И то – лишь глядя на неё?
О том, что в первый раз охота
Послушать, что там – на уме…
Про что угодно, хоть про что-то,
Но только бы – не обо мне…
Что всё предугадал рассудок,
Но я его на время стёр?
Ведь разве вокруг нас не чудо –
Вода, деревья, ночь, костёр?
О том, что это что-то значит?
И, потеряв, смущаясь, нить,
Я так скажу, конечно: «Знаешь,
Я не умею говорить…»
Стефания Данилова
ПРОШЛОЕ vs НАСТОЯЩЕЕ
Вот вы спали вместе двумя слепыми щенками, ты в универе прогуливала английский. И любовь лежала монпансье за щеками, и ты была почти любимая одалиска.
После что-то происходило, происходило долго, как затяжная аденовирусная инфекция. Как будто с заднего ряда кто-то нацелил двустволку и подстрелил тебя на твоей трапеции, и ты думала, что твое падение как в кино было, традиционно замедленным и покадровым, и что тебе дадут за него Оскара или Нобеля, а получилось оно каким-то икаровым.
Всё лопнуло леской, поймавшей большого хариуса, неокрепшим льдом, по которому бегать сначала ржачно. Если были письма – то с устаревшим адресом, потому что табличку с номером дома сожрала ржавчина.
Вот вы целовались обветренными губами, а у него щетина так приятно кололась, но даже это уже удалила память, что обещала хранить твою молодость.
А теперь тебя совершенно Другой целует, эти губы твои кровоточащие, Он принимает тебя некрашеную и злую, а тебе – хотелось бы принимать Его чаще. Проглатывать витаминчиками в облатке, вылечивая из себя это прошлое неживое. Но от любой болезни остатки сладки, особенно если это болезнь под никнеймом Двое.
От Его поцелуев заживают цепочки трещин, будто бы Он был рожден Христосом Иисусом. Но бывают же в жизни такие вещи, которые всё подставляют под знак вопроса.
Если Он тебя оставит на полдороге, и тебя на ней занесет ледяной порошей, в звуке вьюги будет слышаться стук похоронной дроги, как будто из нутра твоего проросший, ты же снова будешь делить себя на восток и запад, губы как стигматы закровоточат. Ты захочешь разбить свой нос, чтобы этот запах не мешал поставить жирную точку.
Это прошлое, что проступает на коже каплями, часовую бомбу внутри нас таящее, вырезай из себя острым хрустальным скальпелем, а иначе не выгорит Настоящее, не заполнит собой твоих опустелых комнат, а уйдет героями Мураками.
Вот поэтому-то, как вы засыпали вдвоем щенками,
тебе лучше больше не помнить…
И вот теперь по улице проходит
шагами быстрыми любовь.
Иосиф Бродский
Юрий Лифшиц
колыбельная для любимой
Ты мне, пожалуйста, приснись,
и я тебе приснюсь,
ко мне, пожалуйста, прижмись,
и я к тебе прижмусь.
Во сне мы вместе, мы вдвоем,
друг с другом, мы – одно,
а пробуждаемся с трудом,
но это – все равно.
Еще немало будет сна,
за сном наступит сон,
ещё в меня ты влюблена,
и я – в тебя влюблён.
А если раз и навсегда
любить нам суждено,
мы не проснемся никогда,
но это – все равно.
Ты мне, пожалуйста, приснись,
и я тебе приснюсь,
ко мне, пожалуйста, прижмись,
и я к тебе прижмусь.
Ко мне, пожалуйста, вернись,
и я – к тебе вернусь…
Генри Лайон Олди
Из романа «Дитя Ойкумены»
…Ей ли не знать причины, рождающие условия для счастья?
Внешний датчик наблюдения сыграл мелодию из «Вернись, Адель». Челеста, бас, флейта. Кто-то приближался к кабинету. Уборщица, ясное дело. Катит впереди себя дез-комбайн, меняя на ходу настройки…
– Прошу прощения. Это кафедра ценольбологии?
В дверях стоял молодой офицер. Белый китель, золото погон. Шнуры с серебряными наконечниками. Кортик с витой рукоятью. На кокарде – атакующий сокол. Капитан-лейтенант ВКС Ларгитаса, сделала вывод Анна-Мария. Ее дядей по отцу был контр-адмирал Рейнеке, старый холостяк, души не чаявший в племяннице. Знаки различия она выучила раньше азбуки.
– Да. Вы кого-то ищете?
Капитан смотрел на Анну-Марию так, как в жизни не бывает, и быть не может. Даже вспотел, бедняга. В смятении сдвинул фуражку на затылок. Лихой, мальчишеский чуб выбился наружу, заполоскался на сквозняке. Знамя покорности – сдаюсь на милость…
– Я? Ищу, конечно…
«Нашел, – читалось на простоватом лице. – Уже нашел.»
– Беата ван Фрассен… хотел спросить…
– Ван Фрассен? У нас такая не преподает. Я бы знала.
– Заочница… я сегодня прилетел на Ларгитас, в отпуск…
– Ваша невеста?
– Сестра. Я надеялся узнать, где она поселилась.
– Свяжитесь с сестрой по коммуникатору.
– Не отвечает. Скорее всего, занимается. Не хочет, чтоб отвлекали.
«Или уединилась с любовником,» – подумала Анна-Мария. Она неплохо представляла нравы заочников, снимавших напряжение от сессии.
– Вы тоже заочница? Аспирант?
– В обоих случаях – нет.
– Кавалерственная дама?
– Вы льстец, капитан. Я уж и забыла, когда была кавалер-дамой…
– Только не говорите мне, что вы декан факультета! Я всё равно не поверю.
– Не скажу. Я – графиня Рейнеке. Заместитель заведующего кафедрой.
– Графиня? – капитан усмехнулся. У него была славная, открытая улыбка. – В ваши годы? В таком случае я адмирал. Знаете, я поначалу нервничал. Беата жаловалась, что здешние мэтры – звери. С клыками и когтями. Вот, думаю, явлюсь на кафедру, не понравлюсь… Потом кто-нибудь Беату на зачете – раз, и в пепел. Это хорошо, что я встретил вас. Вы шутите, значит, всё в порядке.
Он младше меня лет на десять, прикинула Анна-Мария. Когда возбужден, делается болтлив. Ладная фигура. Слово из дешевых логосериалов – ладная. Но в данном случае – очень точно. Жаль, рост маловат.
– По-вашему, я не гожусь в графини?
– Отлично годитесь. Лет через двадцать.
– Это комплимент?
– Это констатация факта.
Оправившись от первого потрясения, капитан на глазах превращался в записного сердцееда. Надо сказать, без особого успеха. Сердцееды не краснеют. И уж точно нет у сердцеедов таких милых, таких детских ямочек на щеках.
– Уже легче. Сперва я решила, что это – мнение о моих профессиональных способностях. Хорошенькую карьеру вы мне напророчили…
– Я…
– Не смущайтесь. Обождите, я сейчас узнаю. Запрос!
Голосфера на столе мигнула россыпью огоньков.
– Беата ван Фрассен, место регистрации?
Акуст-линза прокашлялась басом. Все-таки герцог Раухенбаум был большим оригиналом. При Анне-Марии линза приобретет дивное сопрано. И навсегда забудет про кашель. Это уже решено.
– Второе общежитие, – доложила информателла. – Комната семь, первый этаж.
– Видите, как просто? Спешите к сестре, капитан.
Он не уходил.
– Ценольбология? Что вы преподаете, моя графиня?
– Общественное и индивидуальное счастье, – Анна-Мария вновь почувствовала себя на первой лекции. Если честно, приятное ощущение. – Его условия и причинно-следственные связи. Вот вы, капитан… Что вам нужно для счастья?
– Чтобы вы
Эдуард Дэлюж
в нашем доме из бабочек
Я найду тебя, какое бы тело ты не одела!
Но это потом... А сейчас,
В нашем доме из бабочек я увижу твои глаза
И буду медленно рассыпаться в них,
Срывая жар с истосковавшихся губ.
Мы целованные кожей,
Мы ласкающие душой,
Расплавляясь под пальцами горячим шелком
Говорим о любви … в нашем доме из бабочек...
И мне не сбиться с твоего следа
Ни сейчас, ни потом...
Бог нас проверит, прежде чем вернуть друг другу,
Бог нами выстрелит в бесконечность,
Бог нами выкрасит небо,
Бог нас утопчет в пыльные города,
Чтобы мы смогли вспомнить друг друга
В нашем доме из бабочек...
Там где на глазах рассветов и закатов,
Сбрасывая одежду в звенящую траву -
мы обретали день Совершенно-Весия...
И если однажды
Мрак будет смотреть на тебя в упор,
Вспоминай наш дом из бабочек...
Там где тени становятся буквами
Моих белых писем к тебе…
И в который раз тревожат
Чередою повторений
Ненаписанные письма,
Неисполненные просьбы,
Неслучившиеся встречи…
Сергей Нуштаев
Почему же мне так тяжело
От твоих ненаписанных писем
Игорь Чернухо
И эти ненаписанные письма…
Ты их попробуй все-таки прочти
Светлана Щелкунова
* * *
Ненаписанные письма на потусторонней почте
Сортируют, штемпелюют, отсылают в никуда.
И несказанное чувство, как у нераскрытой почки
Цвет, что не увидит света, увядает без следа…
В ненаписанные письма автор вкладывает душу.
Слез невыплаканных капли на невидимом листе
Текст несвязный размывают, окончательно разрушив
То, что изначально было совершеннейшим «не тем».
Ненаписанные письма; на свечи сухом огарке
Незажжёный пламя демон пожирает, не стыдясь,
Неотправленные строки, ненаклеенные марки,
Недоступность адресата, несложившуюся связь…
© Кранер [http://www.stihi.ru/2007/11/10/1106 (Edited)]
Виктор Куллэ
* * *
Не стать собой, и не сойти с ума
пока горчит случайная отрада.
Нарезанная мелко бастурма,
завёрнутая в листья винограда,
ещё напоминает оны дни,
дурацкие застолья, санный полоз…
Магнитофон перевирает голос,
засыпанный землёю Сен-Дени.
Но песня длится, нижутся слова
и облака плывут над Абаканом,
и страшно тяжелеет голова,
склонённая над пролитым стаканом,
поскольку нам немножко повезло
хотя бы в том, что сами не успели
попасть туда. И, как сумели, спели;
и, как сумели, встали на крыло.
Безумец (в просторечии «козёл») –
забывший где зерно, а где полова –
я полагал одним из меньших зол
способность состраданья с полуслова.
Я выставлял зевакам напоказ
намокшую от мелких слёз жилетку
и, разжевав противную таблетку,
ложился спать. И, не смыкая глаз,
припоминал унылый полусон,
пророчащий казённую дорогу,
прощальный стол на несколько персон,
тяжёлый посошок. И слава Богу,
что каждому необратимо дан
в отместку путь, начертанный заране,
что встретимся в парижском ресторане
пролётом из Нью-Йорка в Магадан,
что жизнь прожить – не поле перейти...
Но если мне дано произнести
хоть что-нибудь навроде завещанья,
я повторю с улыбкой: не грусти.
Иных уж нет, а те уже в пути
и вряд ли обернутся на прощанье.
© http://magazines.russ.ru:81/novyi_mi/redkol/kulle/palimpsest/III.html
Но все сильней скучает кровь
Анна Ахматова
* * *
Скучаю сладко так я по Большой Пушкарской,
Где красят особняк, запущенный и барский.
Скучаю нежно в нем по комнате просторной,
Где полумрак и днём за шторою узорной…
Но как читалось нам на бархатной кушетке!
Скучаю по шагам настойчивой соседки,
По множеству вещей, без коих нет уюта:
По чистке овощей и по мытью посуды,
По запертым дверям с щеколдою старинной,
По вальсу и свечам на полочке каминной…
Нас уносил Шопен куда-то по спирали,
Грядущих перемен понятен смысл едва ли:
Свечение двух лиц – напротив, с чашкой чая,
Общенье без границ – я по тебе скучаю!
© Copyright: Любовь Турбина, 2014
http://www.stihi.ru/2014/05/31/5911
Я не видел тебя четыре года.
За четыре года, представь, как скучаю…
Арсений Гончуков
Юрий Коньков
Фото: Сергей Ершов
Из: Дамаск
…Что еще? Ощущаю в себе отмирание нрава поэтьего
Под влияньем работы – оборотность наоборот:
Как включу калькулятор – мутнеет глаз мой третий,
Как мутнеет арак, когда в него бросят лед.
На базаре глазею забавы с арабской вязью,
Через зеркало вижу: становлюсь смугл и курчав,
Сплю, работаю, ем (иногда даже все это сразу)…
И еще скучаю.
3
Я ужасно скучаю, мой Бог и чужие черти!
Словно выдрали ливер и внутрь напихали чеснок.
Только Доуль представит: с родным – существую раздельно.
И стараюсь не думать, не думать, не думать – ах если б мог!..
Вот лежу на спине после обильного ужина,
Живот и вокруг – как мечеть: купол и минарет…
А глаз блюдца залил по каемку солеными лужами.
Спрашиваете, как здесь?
Здесь – её нет…
Среди дождей живешь еще,
Покуда есть она…
Максим Анкудинов
Максим Анкудинов
***
Когда я был настолько лоботряс,
Что тратил деньги в уличном кафе,
И думал: жизнь уже ушла, я Вас
Увидел на плакате “под chauffe”.
Нет, под “chauffe” не Вы были, но я,
Вы были: в туфельках и в платье до земли,
И я — я был не алкоголем пьян,
Но дальше меня под руки вели.
И шёл, шатаясь, думал: «Ну и ну!
Такая белая, такой огонь в глазах,
Хочу её схватить себе в жену,
Такая чистая, ка-ак русская слеза…»
Не нужно хлопать. Не кричите мне,
Что я поэт, что ночь представил днём…
Я был изжарен на таком огне
И заморожен был таким огнём…
© http://magazines.russ.ru/ural/2004/2/a1.html
Так бы вечно брести и брести налегке
под вместительным черным зонтом,
и сжимать твою зябкую руку в руке,
и не знать, что случится потом…
Андрей Баранов
…на миг, на мгновенье, на вечные муки…
Андрей Баранов
Андрей Баранов
с тобой и без тебя
Я с тобой лечу, словно ветер в поле,
словно звёзды, спрыгнувшие с орбит.
Без тебя кричу от фантомной боли –
потерявший руку в бою инвалид.
Без тебя мой путь в никуда заснежен,
неизбежен смерти заветный час,
а с тобой так нужен, с тобой так нежен,
так безбрежен мир окруживший нас!
© http://www.poezia.ru/article.php?sid=93506
[700x569]
Фото: Лизетт Модел
* * *
Среди пустых бессмысленных систем,
Где завтрак в восемь, ужин как бы в семь,
Метро, маршрутка, отпуск раз в году,
Где глухо и беззвездно, как в аду,
Где тупо и безвольно я бреду
В густой толпе под топот тысяч ног, –
Вдруг раздается радостный звонок:
«Привет!»
«Привет!» – и больше нет проблем,
И рухнула стена тупых систем,
И ты – во мне,
И больше нет меня,
И мир в огне,
И мы – внутри огня…
Robert Burns
Yestreen I had a pint o' wine,
A place where body saw na;
Yestreen lay on this breast o' mine
The gowden locks of Anna.
The hungry Jew in wilderness,
Rejoicing o'er his manna,
Was naething to my hinny bliss
Upon the lips of Anna.
Ye monarchs, take the East and West
Frae Indus to Savannah;
Gie me, within my straining grasp,
The melting form of Anna:
There I'll despise Imperial charms,
An Empress or Sultana,
While dying raptures in her arms
I give and take wi' Anna!
Awa, thou flaunting God of Day!
Awa, thou pale Diana!
Ilk Star, gae hide thy twinkling ray,
When I'm to meet my Anna!
Come, in thy raven plumage, Night,
(Sun, Moon, and Stars, withdrawn a';)
And bring an angel-pen to write
My transports with my Anna!
1790
Златые кудри Анны
I
В местечке безымянном
Лежали на груди моей
Златые кудри Анны.
В пустыне алчущий еврей
Так восхищался манной,
Как ликовал душой я всей,
Устами слившись с Анной.
II
Монархам – Запад и Восток
От Инда до саванны!
А мне бы испытать восторг
В объятьях нежной Анны.
Что для меня монаршая власть
Царя или султана,
Когда бы я изведал всласть
Щедроты милой Анны.
III
И сникнет лик златого дня,
С бледнеющей Дианой,
Угаснут звезды для меня,
Когда я встречусь с Анной.
И ночь раскинется шатром
Без звезд в тиши туманной,
Чтоб ангельским писать пером
Мои восторги с Анной.
http://www.lib.ru/POEZIQ/BERNS/burns2.txt_with-big-pictures.html
Years came and went; my memories of you
Were slowly fading, your face was growing faint
Within my heart, the sweet arch of your shoulders
Was vaguer than it had been, even your voice
Had slid away, nor did I follow it
Into the deepening shadows of the wood.
Today I can pronounce your name without
A qualm, don't tremble at your glance, and know
That you were simply one among the many,
That youth is folly, but, Oh, my heart beware,
Don't think for a moment that it was in vain,
That she has utterly gone, do not think that!
Because you live in all my crooked ties,
In every careless word, in each mistaken
Greeting and in every letter written
Then torn into a thousand tiny pieces,
In every deed of my misshapen being
You live, Oh Anna, and reign there for ever.
(перевод с венгерского на английский: George Szirtes)
Есть в слове нежность тонкое начало,
Печаль как будто прячется за ней.
Алевтина Белей
Геннадий Агафонов
* * *
Успокоюсь, утешусь
Заживу как всегда.
(Не кончается нежность,
Словно в речке вода).
Я приму неизбежность,
Глупо спорить с судьбой.
(Но не кончилась нежность
Между мной и тобой).
Все проходит, конечно.
Осень всё утрясёт.
(Не кончается нежность,
Не уходит и всё).
Знаю – нежность к тебе улетела,
В твою душу устроилась жить…
© atatkf
Дмитрий Мережковский
* * *
Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность –
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило –
Всё прошло, прошло, прошло.
Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю, — укачало,
Сани легкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!
Веет вечер голубиным
Голубеющим крылом…
Виталий Волков
Семён Островский
встреча
После продолжительной
Разлуки
Встретились
Две тучки,
Две подруги.
Рассказать друг другу можно столько!
А они…
Ни слова –
Плачут только.
И вечер голубой, исполненный печали,
Бледнея, догорал в задумчивых лучах…
А.В.Толстая
Екатерина Щеглова
[700x525]
Скульптор: Zadok Ben-David – Circle Trees
VI
Всякий человек имеет свой вектор во времени
и пространстве, всякое государство имеет
свою клетку, и расположение прутьев в ней
зависит только от внутреннего баланса, иногда
поддающегося регулировке.
Всякий предмет имеет свой градус плавления и
форму экипировки, всякий полет имеет свой
процент безопасности и уровень страховки.
Любой момент времени содержит в себе
хотя бы в мизерной доле то,
что человек называет счастьем,
но его не всегда удается выпустить на волю.
Никакой критерий не бесспорен,
никакой угол не дает всей перспективы,
никакой человек не защищен от боли в случае
слабости и бессилья, когда душа похожа на мышцу,
работавшую непрерывно в незнакомой роли.
И все же, это кажется странным, но
беспокойству по поводу предчувствия
неожиданной встречи сопутствует разреженное поле
того, что человек привык называть
несказанным.
И мы надежду быть вдвоем определили вне закона,
меж наших странных берегов придумав Берингов пролив.
Александр Габриэль
За горами, за годами
Пролетают над судьбой
Это лето, эти дали,
Этот вечер голубой.
Виталий Волков
Виктор Луферов
[700x700]
Фото: Andreas Stridsberg
встреча
Ну, здравствуй, солнцем залитый перрон.
Я прибыл в счастья своего столицу.
Пусть катится обратно мой вагон
Туда, куда уж мне не взвратиться.
Я налегке сбежал из той страны,
Где не хватало мне и воздуха и солнца,
Где песни так тоскливы и темны,
Как взгляд на мир сквозь пыльное оконце.
А здесь шел дождь, и дышится легко,
И на асфальте черном нежно лужи тают.
И в поволоке даль, но видно далеко,
И в облаках влюбленные летают.
Горсть редких слов в шкатулке – весь мой скарб.
В моей руке – один цветок легко ранимый.
И как твердит молитву беглый раб,
О, так твоё твержу, любовь, я имя.
Я всё сменял на твой свободный плен.
О возвращении не может быть и речи.
И ты виновницей чудесных перемен
В крылатом платье мне летишь навстречу.
А я каждую ночь прошу её:
«держи меня, не отпускай…
не покидай»…
Александр Уваров
Сергей Ткаченко
не покидай
А я не требую поблажки,
любовь, поправку взяв на срок.
Отдам последнюю рубашку
за твой единственный глоток.
Тебе, пусть молод или прожил
большую жизнь, в конце концов,
позволю я себя стреножить,
раскрою сердце для оков.
Моя любовь, на все согласен.
Меня ты мучай и пытай.
Но, вдоволь насладившись властью,
не покидай, не покидай…