"Цзяньчжи" - древнекитайское искусство вырезания из бумаги
Вырезание узоров из бумаги – «Цзяньчжи» – один из видов традиционного народного декоративно-прикладного искусства Китая, который недавно был отнесен ЮНЕСКО к числу мирового культурного наследия. Искусство вырезания из бумаги имеет долгую историю, оно возникло во времена династий Шан или Чжоу и передавалось из поколения в поколение до наших дней.
Источник:http://daosgena.livejournal.com/293269.html
http://arttalk.ru/forum/viewtopic.php?t=1425&sid=a73c646aaa9325898a4fe06fbec7a0c7
 [400x400]
 [425x485]Символика 
		
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [150x]
 [показать]
 [150x]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
 [показать]
Джорджийская история
Холодным январским днем, когда туман уже клубился над темными прудами,
 предвосхищая вечер, я вернулся в Джорджию. Два года и шесть тысяч миль отделяли
 меня от земли, которая была моей колыбелью и когда-то была моим домом. 
Два года, шесть тысяч миль. Флорида и «Мир Диснея» и апельсины, наполненные
 жидким солнечным светом. А в Замке-С-Привидениями фигура с бледными руками,
 подвешенная на незаметной балке, медленно поворачивается, поворачивается.
 Новоорлеанские джаз-клубы и шлюхи, чьи глаза из-за макияжа словно в синяках,
 опухшие и закрытые; губы у них слишком сочные, а во рту – вкус гнили. Длинные
 ленты сверкающего ночного шоссе и песка; и радио включено слишком громко. Стараюсь
 не замечать огоньки на приборной доске, светящиеся как полуприкрытые глаза. 
Послушайте – однажды четыре мальчика жили на верхнем этаже церкви, выстроенной
 из старинной древесины и цветного стекла. Церковь была заброшенной, так что
 всем было плевать, что мы там живем. Мы купались в летних грозах, а зимой
 оставались грязными, и по ночам ходили со свечами. Джин, с глубоко посаженными
 глазами, и красавчик Сэмми, с острыми чертами лица, делили на двоих комнату и
 матрас в пятнах рома. Каждый день он создавали дрейфующие серые дюны из
 сигаретного пепла. Они старались перещеголять друг друга своей худобой, и
 вместе они сочиняли фрейдистские стихотворения – Джин, с лицом вампира; Сэмми,
 с длинными спутанными волосами, блестящими словно вороново крыло. Его мудрые зеленые
 глаза темнели от боли – нашей или его собственной. 
По ночам мы слышали их сквозь крошащиеся стены – их стоны и укусы; и мы знали:
 пока два существа в мире еще любят друг друга, мы в безопасности. По утрам их
 плечи были испещрены бледно-красными полукруглыми отметинами, а улыбки
 становились чуть счастливее. 
Голос Джина – vox humana, как он его называл – от психосексуального воя a-la
 Боуи срывался на гортанное карканье неизлечимого рака горла. Сэмми же извлекал
 крики удовольствия из гитары такой же узкой, плоской и блестящей, как и он сам.
 А еще он разрисовывал стены нашей церкви фресками: черные овалы; кошки,
 длиннее, злобнее и скелетообразнее, чем им когда либо суждено было быть; банки
 прозрачного «Джелл-Оу», как трепещущие драгоценные камни, - в общем, все, что
 возникало в закоулках его разума. Однажды Сэмми рассказал мне, что во все
 краски он подмешивает немного собственной крови. Я не верил ему до тех пор,
 пока однажды вечером при свете свечи не увидел, как бритвой он делает крошечный
 надрез на предплечье, окунает кисть в алый ручеек и потом погружает ее в
 кошмарный черный. В этот чувственный и кровавый момент мне хотелось прижаться
 ртом к порезу и вытянуть нектар из его вен. Я знал, что Сэмми не отказал бы
 мне, если то, в чем я нуждаюсь – это сладость его крови. Вместо этого я
 протянул руку и коснулся его рисунка кончиками пальцев, и Сэмми, улыбаясь,
 своей кисточкой аккуратно обвел кости моей руки кроваво-черным. 
Когда гасли свечи, Джин и Сэмми прятались в объятиях друг друга. Святой
 (урожденный Джон Сейнт-Джон) унциями продавал травку, чтобы купить барабаны. По
 ночам он не снимал темные очки и ему нравилось, когда гасли свечи. Я был
 самым обыкновенным в этой компании, мальчик с короткой стрижкой; так что я
 написал домой и сообщил, что хочу изучать бизнес в местном колледже. Когда
 пришли деньги, я купил в ломбарде раздолбанный бас. Сэмми сообразил, как играть
 на нем, и очень старался научить и меня, но в его длинных худых пальцах с
 ободранным черным лаком на ногтях было больше волшебства, чем в моих. Пряди
 блестящих волос он заплел в косички, обрамляющие его лицо, когда он играл. 
В разваливающихся маленьких клубах, с рунами и неразборчивыми именами,
 выведенными на стенах аэрозольной краской, мы делали музыку для толпы детей
 Дахау, с иссиня-черными волосами и руками, обтянутыми сетчатыми одеждами.
 Иногда в жизни Джина – днем или в полночь – появлялось длинное крыло депрессии,
 дрожь ужаса, вызванная кислотой или грибами или перекосом в его мозгах. В
 бешенстве он метался по церкви, и только наша любовь к нему мешала нам
 возненавидеть его. Он вцеплялся в дверь моей комнаты и обвинял меня в том, что
 между мной и Сэмми что-то есть. Заявлял, что чувствует вкус моей слюны на языке
 Сэмми. Я поднимал взгляд на темноглазого Сэмми, стоящего в коридоре за спиной у
 Джина, - тот качал головой. 
Джин ложился на дощатый деревянный пол и разглагольствовал о патологическом
 самоуничтожении. Говорил, что больше никогда не будет есть: что умрет среди
 своих костей, остановит сердце, не давая ему пищи, игнорируя его мольбы о хлебе
 насущном. Что мог бы украсть у Сэмми бритвенные лезвия и срезать 
скучный выходной.... бррр
весь день слушаю Bauhaus и прибываю ментально явно не в себе.
вот решил выложить, уж очень меня радует
  | 

 [показать]