и мы сидим – глаза напротив глаз... и ты на этой встрече главный спикер.
ты снова налегке, я вновь «на пике», шепчу себе: «терпи… в последний раз…» мой ласковый родной гипнотизер,
как ты захочешь, так и отвечаю.
ты мне сказал: «прости меня за все…», и я тебе ответила: «прощаю...» и там, где след оставили ножи,
в момент срослась невидимая кожа…
любовь простит, когда и бог не сможет…
от всей души, родной, от всей души…
а это значит, вся твоя вина,
как счет игры, настройки телефона,
обнулена, мой свет, обнулена…
как я… как эти два прекрасных года…
и мы с тобой сидим, смеемся, пьем…
и ты глазами рвешь на мне одежду... и каждым взглядом даришь мне надежду,
которая сожжет меня живьем…
и, словно измеряя глубину
и ширину моей душевной силы,
ты, уходя, сказал мне: «я вернусь…» ты мне солгал… ...и я тебя простила.

Мила Позняковская

Я люблю тебя, глупый, от родинок на плече
До привычки смеяться, когда наступает «ахтунг».
Я люблю твою голову с тысячами чертей.
Ты же мне на колени кладёшь её, как на плаху.

Я люблю твою комнату, книги, сухую пыль,
Запах сладкого чая в кружке с опасным сколом,
Все цветные рубашки, которые ты купил.
Я люблю любоваться, когда ты готовишь голым.

Я люблю, как собаки любят своих вожаков,
Как все те наркоманы, что молятся лишь на дозу.
Я люблю, потому что ты молод и бестолков,
Но в горячей грудине есть бабочки и стрекозы.

Я люблю потому, что уверена: всё пройдёт.
Ты на ком-нибудь женишься или уедешь к морю.
У тебя будет бизнес, дети, артрит, живот…
Ничего не останется от нашей с тобой love story,

Кроме смазанных снимков, спрятанных дневников,
Закатившейся бусины, свёрнутого матраса.
Но сейчас я люблю тебя больше любых богов,
И рыдаю, как дурочка возле иконостаса.

Я люблю наши ссоры, ревность, в подушку крик,
Даже то, что в карманах твоих постоянно пусто.
Мне плевать, что случится, но в этот безумный миг

Я люблю в тебе то,
что ты даришь мне
это чувство.


© Полина Шибеева

Он не берёт трубку, потому что я ему не звоню;
он не пишет мне писем, потому что я не прошу их.
У него есть Джек Дэниелз, девочки в стиле ню,
и ещё ему с неба подарили звезду большую.
У меня есть глаза, меняющие окрас,

сигарета в зубах, на коленях следы падений.
И большое-большое сердце.
Ему – как раз.
Только он -
никогда, ни-ког-да его
не наденет!

стефания данилова

Снег-о-вое

Я курю на скамейке. Жду, когда проплывут облака.
Не смотрю на прохожих. Пусть проходят, какое мне дело.
Я смотрю на девочку. Девочка лепит снеговика.
С каким-то недетским усердием остервенелым.
Насобирала еловых веточек. Вставила вместо рук.
Отошла на два метра — любуется, ежась в пальто.
«Ну, всё, — говорит, — теперь ты мой муж, ты мой друг.
Ты постой здесь. Я еще принесу кое-что».
Притащила морковку, водрузила на место члена.
Стоит и смеется. Бабушки смотрят косо.
Сверху из окон мама кричит ей: «Лена!
Вытащи! И водрузи вместо носа!»
Потом были бусинки вместо глаз, парик с ярко-розовыми волосами.
Потом она пригляделась к нему и ударила пяткой в живот.
Потому что тот, кого девочки лепят сами,
Никогда потом с этими девочками не живет.


© Марьяна Высоцкая

Что делать при пожаре?
1. Описанный шарфик. Так мы обычно рассказываем под хохот детей первое правило выхода из горящего или задымлённого помещения. Потому что это правда: воду с собой мы носим нечасто, дети - почти никогда. А погибают именно от дыма. Потому берём любую одежду: шарф, футболку, рубашку, блузку, подол юбки. Писаем. И дышим через описанную ткань. Моча гораздо лучше фильтрует и дым и ядовитые вещества, чем вода. Дети смеются, но все соглашаются с тем, что в опасной ситуации это сделать не стыдно. Но это настроение «не стыдно» можно создать только в диалоге и лучше - между детьми. В каждом классе или группе всегда найдутся те, кто убедительно скажет: А что смешного? Если это спасёт жизнь.
2. Приучайте детей к игре: найди выход. Да и себя тоже. Мы никогда не задумываемся о том, как покидать помещение в случае пожара. Никогда. А это можно быстро и весело сделать привычкой. А приучая ребёнка, вы и сами станете обращать на это внимание. Потому в течение 2-3 недель, приходя в любое помещение, весело и моментально смотрим, куда бы мы побежали в случае пожара. Можно уточнить у сотрудников.
3. Выход из паникующей толпы. Тут три правила: - Идем только по направлению движения, не останавливаясь, даже если родные остались позади. Вы встретитесь после того, как выйдете наружу.
- Аккуратно огибаем углы, столбы, любые встречные преграды. Для этого издали смотрим, что впереди. Идём, скрестив руки на груди, выставив локти немного вперёд и держась руками за плечи. Так, если вас сдавят, вы сможете дышать свободно.
- Если упали: никаких «сгруппироваться»! У вас есть три секунды, чтобы встать любой ценой. Для этого вцепляемся мертвой хваткой в ближайшие ноги, джинсы, пальто, и, как обезьяны взбираемся по человеку. Помним, что человек-дерево не будет нам рад. И даже возможно стукнет по голове. Но вы успеете встать. Потренируйтесь дома.
И пусть вам никогда не пригодится эта информация.

Лия Шарова, руководитель Стоп Угрозы.

И день чужой, и год чужой, и век…
И льётся свет из-под закрытых век
В подставленные лодочкой ладони.
И ты уже не видишь и не помнишь,
Что день чужой и год чужой, и век.

Но если переполнится душа
Небесным светом, собранным в ладонях,
Привстань на цыпочки, взойди на подоконник
И сделай шаг, чтоб воздухом дышать.
А там зима, и свет кружит как снег…
Но день чужой и год чужой, и век…

И ангел с покалеченным крылом,
В запекшейся крови, от двери к двери
Уже идёт и в твой стучится дом,
И в чей-то дом — никто ему не верит,
Что будет лето — лучшее из всех,
Но день чужой и год чужой,
и век…


© Артур Гайдук

В далёком семьдесят девятом, и в юном месяце апреле
Мой молодой и пьяный папа стучал ногой в роддома двери
Стучал ногою и цветами, что падали из рук некрепких
И вверх кричал: «Татьяна! Таня! Ну как же так? А точно девка?
А посмотри ещё разочек! А вдруг врачебная ошибка?»
И мамин голос: «Нет, дружочек. Пять раз смотрела. Это Лидка.
Печальной грустью озарилось в мгновенье папино лицо,
Он стал немного ниже ростом. присев с букетом на крыльцо.
Ну, как же, так?-Сказал он- Таня! Скажи мне, как случилось так?
А как же бокс, рыбалка, баня? А как же ЦСКА, Спартак?
Футбол с друзьями по субботам? Как быть мне с этим не пойму!
Как свечи поменять в шестерке теперь показывать кому?
В душе моей горит обида! Ну я же тоже человек!
Куда теперь мне с этой Лидой? На танцы? Я ж не гомосек!
Как жить теперь мне, слышишь, Таня? Ну почему жизнь не легка?
И не попукать на диване с сыночком, как два мужика.
Косички, платья и колготки войдут в наш дом, ворвутся в дверь…
Но я смирюсь. Ну, что поделать. Пусть будет Лида, что ж теперь?
Я приготовил имя Вова. Или Андрюха на крайняк. Но Вовой девочке хреново
на свете будет. Как-то так.
А сверху мать смотрела строго, вопили где-то малыши
Не прерывая монолога подбитой папиной души.
Но папа всё. Отплакал горе. Хотя не плакал никогда.
И прошептал: мы с ней на море. Поедем. Вырастет когда.
Я ей куплю трусы в горошек, и в парк свожу на карусель.
И покажу живую лошадь… Берём, короче! Где тут дверь?
В тот день, девятого апреля, в старинном парке таял снег,
И кто-то ржавые качели пытался спиздить на цветмет
В далёком семьдесят девятом, забыв про горе и обиды
Мой молодой и пьяный папа нёс из роддома дочку Лиду
В его мечтах они курили, он провожал её в армейку,
И с воблой они пиво пили, у дома сидя на скамейке,
И обсуждали сиськи тёлок, а так же матч Спартак-Динамо…
«Ну почему же ты не Вова???» — «Не настрогал!» — сказала мама.
Лет пять понадобилось папе, чтоб осознать: кина не будет:
С вот этой фифой в белом платье ты ж не пойдёшь бить морды людям?
Вот был бы сын! Вот был бы Вова! Вот мы бы с ним бы, да, сыночек?
Перекрестившись, папа снова пошёл на дело тёмной ночью
В далёком восемьдесят третьем рыдал гиеной мой папаша
Когда деньком погожим летним ему вручили дочку Машу
Да как же так?! Ведь я молился! И дни высчитывал нарочно!
Чтоб точно Вовка получился! И снова девка? Как так можно?!
Ну пусть не Вова, пусть Андрейка, пусть даже хрен с ним — мальчик Яша!
Кого мне провожать в армейку? С кем пиво пить мне? С Лидой? С Машей???
За что так Боженька глумится? Что делать с бабским батальоном?
И сердце раненою птицей кричало у дверей роддома…
В желаньях нужно быть скромнее, и не просить всего и сразу
И формулировать точнее, и амулет носить от сглаза
Когда мне стукнуло семнадцать, опять девятого апреля
Я утром тихо постучалась ногою в папочкины двери
«Да заходи, чего уж там уж!» И чтоб не тратить лишних слов-то,
Сказала быстро: «Пап, я замуж!». И папа выдохнул: «Ох, ёпта!
Ты, я смотрю, совсем сдурела? Какое замуж? Быстро в школу!
И кто жених???» Я заревела, и показала папе Вову.
Вот, папа, Вова. Как мечтал ты. Болеет за Локомотив.
И может пиво пить на даче. Местами нов, чуть-чуть красив.
Ты можешь париться с ним в бане и говорить про баб и спорт,
И даже пукнуть на диване, уж если вдруг совсем припрет.
-Благодарю- ответил сухо мне папа, закурив в затяг-
Мне б завести ещё Андрюху. Чтоб выпить на троих хотя б.
И спорить с папою не смея (Родитель, что ни говори)
Я родила ему Андрея. Примерно килограмма три.
Что вспоминать теперь былое? Не прервалась мужская связь!
И папа мной теперь доволен, хоть я и бабой родилась!


© Лидия Раевская

Если с утра за окном метель,
Значит потом наметёт под дверь —
Похолодеют стальные петли.
Ветер завоет, как хищный зверь,
Замкнутый в крепкой клетке.

В маленькой комнате свет блеснёт,
Женщина ужин свой принесёт,
Сядет напротив бездонных окон,
Косы распустит и чай нальёт —
Женщине одиноко.

Будет светильник гореть в углу,
Женщина слушать начнёт пургу,
Будет искать в этом вое что-то.
После согнётся вся в кочергу,
Горький глотая шёпот.

Так просидит свою норму дня,
С дрожью в запястьях и плач жуя,
Выплеснет, что накопилось, махом.
Снег за окном заметёт края
Раны, открытой страхом.

У одиночества свой сюжет:
Город с печатью прошедших лет,
Окна намытые, тёплый ужин.
Женщина есть. А кого-то — нет,
Кто непременно нужен.

В воздухе много витает драм.
Только не думаем по вечерам,
Если к кому-то висок склоняем:
Сколько сидит так по городам
Женщин с остывшим чаем?

*
Ночью уляжется в ноги кот,
Станет лизать свой тугой живот,
Тыкаться носом в босые пятки.
Сонно соврёт ему: «Всё пройдёт.
Видишь? — уже в порядке».


© missis George

Я не спою вам о весне,
Я строк не знаю.
Иду куда -то в полусне,
Шаги считаю.

Исчезнет снег, —
и полумгла мне плечи сдавит.
Учить меня, как надо жить,
никто не в праве.

Весна, но пусто на земле,
распятой светом.
Я узнаю твои шаги
по всем приметам.

Меняешь ты на холода
тепло и слякоть…
Так почему, скажи, весна,
хочу я плакать?


© Анна Зверева

А порой накрывает… И сил нет в себе всё держать…
Вдруг в тоске начинает казаться:
мы вместе… ты рядом…
Слишком явственно. Слишком уж близко.
До вздоха… До взгляда…
Да, я знаю: то наш приговор, но шепчу: «Приезжай»…
На неделю /да что это я… столько сразу просить…/
Пусть на день… Нет, на ночь…
До будь-проклятых бликов рассвета…
До того, как совру, что слеза — от дымка сигареты…
До: «Прости…Ты ведь знала сама… Мне пора уходить…»
До: «Конечно…Иди…"Поцелуев, что в кровь, у дверей…
До послания к чертям всех и вся /прочь рассудок и взрослость/.
До одежды, упавшей на пол… До безумств… Ну, а после…
После будет как до… Может, разве чуть-чуть побольней…
А пока — приезжай…
Я сумею потом всё забыть…
И тебя никогда больше /слышишь?../ тревожить не стану…
Быт налажу… Настрою вагоны с тележками планов…
Лишь порой — в тишине — вспоминать тебя буду…
Н, а в з р ы д.


© Аномаль

Ко всему привыкаешь… И даже к тому, что ты Заменяешь вином долгожданный глоток воды,
Что дожди за окном не стихают который день,
А куда-то спешить — бесполезно и даже лень.

Привыкаешь к тому, что душа, как пустой кувшин,
И не хочется больше ни праздников, ни вершин.
Дайте просто прилечь, затаиться, уйти на дно
И не видеть, не слышать, когда в голове одно:

«Ко всему привыкаешь»… Но вдруг в твой унылый век
Попадает волшебный и красочный человек,
Он ломает твоё безразличие — твой остов,
Чтоб наполнить минутами радости до краёв.

Он возводит мосты, он рисует твой личный рай
И на ушко поёт беззаботное: «При-вы-кай…»
Привыкай, что теперь между вами связная нить…
Чтобы смыслом наполниться — нужно его дарить!


© Любовь Козырь

Моя мама не знает, чем я плоха вам, чем хороша.
Моя мама всегда принимает решения не спеша,
Моя мама чуть настороженней, чем питбуль —
Нет войны, но она опасается мин и пуль.
Моя мама не знает, как я изрыгаюсь в сеть.
Моя мама лет семь, как уже начала стареть.
Моя мама лет пять, как уже перестала ждать,
Моя мама не сможет надеяться перестать.
Моя мама мне в скайп никогда не покажет слез,
Все проблемы — решаемы, трудности — не всерьез.
Моя мама не знает и дыма моих костров,
Моя мама не любит ни прозу мою, ни моих стихов.
Моя мама не знает, что я там, типа, крутой поэт,
Ее больше волнует завернут ли кран и оплачен ли мною свет.
Моя мама — мой штурман, мой боцман и конвоир.
Если надо, то мама порвет за меня весь мир.


© Катя Цойлик

Был местом — стал экраном памяти, не город — темный кинозал. Вот здесь мы промолчали в панике, а тут ты лишнего сказал, на этом перекрёстке ссорились, на том — мирились, не простив. В домах дверные петли сорваны — открыто, но нельзя войти. В шкатулках не осталось ценностей, в реке не прибыло воды. Живые и уходим целыми — аминь, спасибо за труды. Шагают дворники оранжево по нашим отпечаткам лап, и если сжечь мосты прикажут нам, то пусть получится — дотла. Так мелочно за что-то держимся, так прячем прошлое в карман, как будто время танцем дервишей не нас давно свело с ума, как будто можно втайне вымолить прощенья горькое вино. Начнется дождь и город вымоет, и так закончится кино.

Баланс терпения и гордости нас до добра не доводил.
Людей с истёкшим сроком годности полезно убирать с пути.


© Кот Басё Светлана Лаврентьева

Весна - она же Аманда Моррис и Анна Савина.

Бывает, что не спится… и не спишь…
Потом встаёшь, идёшь гулять с собакой.
А ночь-то…ночь (!)…какая ночь, однако, —
капелью так и шпарит с мокрых крыш.

И хочется вдохнуть в себя весь мир.
Но кашель, чёрт (!) — и воспаленье лёгких.
Я так была уверена на вдохе,
а выдох вот сомненья зародил.

Нет, надо… надо…надо (!) выдыхать —
выдавливать из памяти, из сердца
всех тех, кому отныне там не место,
всех тех, кого так будет не хватать…

Забыть на век — и жесты, и слова,
родные, удивительные лица…
Уж если не забыть… то хоть забыться —
всего на час… а лучше бы — на два.

А после чем заполнить эту брешь? -
спасительно-банальным никотином?
И вот уже плывут колечки дыма
в тумане, что так холоден и свеж…

На клумбе проседает талый снег.
Я тоже незаметно оседаю —
по стеночке… по стеночке… по краю…
И тушь стекает струйкой из-под век.

Присела на ступенях и молчу…
Мой пёс уткнулся ласково в колени.
И, кажется, что он меня жалеет,
а я ему по-своему плачу

движением озябших, добрых рук
то уши глажу ласково, то шею…
Он задрожал… расслабился… и млеет —
мой самый-самый… самый верный друг…

…

Бывает, что не спится… и не спишь…
Потом встаёшь, идёшь гулять с собакой.
А ночь-то…ночь (!)…какая ночь, однако…
Жаль, нам пора… Пора домой, малыш


© Copyright: Весна

Привези мне, говорит, цветочек аленький. Он везёт огромный веник красных роз. А она цедит сквозь зубы: это маленький! Ты б ещё, блин, одуванчик мне привёз.
И он едет за цветочком экзотическим, чтоб один бутон размером был, как зонт. А она ему сквозь зубы: ну, технически, это вовсе не цветок, а корнеплод.
Привези мне, говорит, яйцо кощеево. Чтоб с иглой внутри. Чтоб заяц в сундуке. Привези златую цепь с большого дерева. Колдуна с волшебной палочкой в руке. Зуб дракона привези. Перо жарптицыно. Золотую рыбку. И ещё биг-мак.

И он едет всё везти незамедлительно. Ведь мужик, когда влюблён, такой дурак.

Ну, с биг-маком как-то сразу получается. И дантист драконов подгоняет зуб. Но Кощей за яйца бешено сражается, кот учёный охраняет браво дуб.
В общем, долго он потом по миру топает, на троллейбусах, конях, метро, пешком.
Возвращается нескоро и потрёпанный, за спиной жар-птицу тащит целиком.

А она его встречает вся опухшая. Говорит, все время плакала о нем. Ни яиц, ни зайцев, ни жар-птиц не нужно ей, говорит, и сразу тащит его в дом.

И у дома на крыльце теперь валяются золотая цепь, биг-мак, драконов зуб.

Бабы тоже ведь дурят, когда влюбляются. И, порой, ещё дурей, чем тот, кто люб.


© Мальвина Матрасова

Не чувствовать себя своей
ни с умными, ни с дураками,
не млеть от розовых соплей,
не восторгаться Мураками.
На дУх не выносить попсу,
а слушать Визбора с Берковским,
и не читать гламурных сук —
простите — дам, подобных Робски…
Не восхвалять былых времён,
и, не шагая в ногу с новым,
не вешать по углам икон,
и не ходить по синагогам.
Не соблюдать постов кашрут,
с опаской пробовать васаби,
и не гадать, кто больше крут
на матче ЦСКА с «Маккаби».
Не верить никаким богам,
себя считая виноватой.
И относиться к господам,
как и к товарищам когда-то…
И одиночества печать
в людской толпе нести достойно,
и чаще слушать и молчать,
и осуждать любые войны.
Быть полукровкой — мой пароль
для неприкаянности вечной.
Саднит в душе двойная боль.
И от неё нигде не лечат…


© Copyright: Алёна Вайсберг

Ты стони над ней, ты плачь по ночам над ней, или что там еще умеешь — тебе видней, а меня не слушай, я-то давно на дне,
Уже сорок дней.

А она рыжа в кудрях, а она тонка, а она открывает дверь тебе до звонка,
а она легка в кости и в руках мягка —
И нашла себе дурака.

Ты в обиду ее не даешь, ты вообще хорош, ты пуд соли ешь, последний ломаешь грош, ты ее защищай от бури и от порош,
А меня не трожь.

Вам-то в рай, вам нынче каждый дворец — сарай, примеряй ее, придумывай, притирай, ты в ее огне, в руках у нее сгорай,
А меня — сдирай.

Ты бросай плащи под ход ее колесниц, ты пиши ей «только без меня не усни», ты мотайся по дорогам и падай ниц
От ее ресниц.

Вырезай меня, под горло, под корешок. закрывай на ключ, остатки сложи в мешок, Если был вопрос — то он навсегда решен,
А ответ смешон.

Ты иди себе, не смотри, как я здесь стою, Ты, дурак, мою пригрел на груди змею, думал, я хожу по струнке, всего боюсь,
А вот я смеюсь.

Так что ты ее люби, кувыркайся с ней, езди в лес, ходи ботинками по весне, обнимай ее, прижимайся еще тесней,
А со мной — не смей.

А она в такие верует чудеса, пусть она запомнит все твои адреса, у нее в глазах открытые небеса,
У меня — джинса.

Только ты ее не пусти, ты сжимай в горсти, пусть она у тебя не плачет и не грустит, а когда она устанет тебя пасти —
Ты ее прости.

Пусть она тебя разденет, пусть оголит, ведь она живет, внутри у нее болит, пусть она тебя возрадует, окрылив,

Для моих молитв.


© Аля Кудряшева

Нас предадут. Расчетливо. С любовью.
С усмешкой постороннего паяца.
И тени подкрадутся к изголвью,
Коснутся лба — и обморозят пальцы.
Словесное общение, увы,
Перерасло в пустое щебетанье,
А мячик отсеченной головы
В себе уносит тайну мирозданья.
Заказан вальс переселенья душ,
Тапер был пьян и перепутал ноты,
Так путают порою дождь и душ,
А тошноту — с предчувствием полета.
Так путают дверь стену и окно,
Чернила загустели, пахнут кровью.
Все заново и мы умнее, но
Нас предадут. Расчетливо. с любовью.

© Фаддей Булгарин

Снег занавесил простынями сад:
Х/б-шки белоснежные висят,
И в детство тянут и зовут упрямо.
Там — тощая стиральная доска,
На речке два подгнившие мостка,
И прорубь, где белье полощет мама…

В воде холодной пальцы, словно лёд.
Отпустишь ткань на миг — и унесёт,
А мама шутит: «Для русалок платья!»
С ней рядом — таз, бельё горой лежит…
Не каждый с ним управится мужик.
Вот только это — «женское» занятье…

Потом в саду, от неба до земли,
Белеют парусами корабли —
Морозом укрощенные скитальцы…
Так было раньше… И почти везде:
Бельё купали в ледяной воде,
И мучались всю жизнь от боли в пальцах.

Течением те годы унесло…
Быть женщиной — «простое» ремесло?
Поймёт не каждый этот подвиг тяжкий…
А мама рядом. И её рука,
Как в детстве, исцеляюще легка…
И я целую красные костяшки.


© Марина Крутова

Когда считают до трёх


Это я вас держу: на веревочке-ниточке-косточке.
Это я вас держу на безумно скользящем краю.
Я держу целый мир, как скворчонка пушистого в горсточке.
Удержись за булавку-за шпильку-за нежность мою.
Удержись насовсем. Задержи на минуту дыханье.
Соберись, как бегун, чтобы сделать последний рывок.
Я держу этот мир, в фотографиях, в воспоминаньях.
Я держу этот мир, потому что никто бы не смог.
Удержи самолет от падения ровно на волос.
На секунду заставь опоздать на автобус родных.
Я держу тебя, мир. На надрыве. Ломается голос.
На иголке-на нитке-на слабых ладонях моих.
Я держу тебя, мир, на слезинке-заколке-осколке.
Будет трудно, я знаю. Тебя и себя не щажу.
Береги себя очень, когда вдруг возьму и умолкну.
Дайте точку опоры! На бантик его привяжу.
Не заканчивай счёт. «Два" — на ярости-бешенстве-боли.
Скажешь «три» и обрушится то, чем дышу/дорожу.
Не заканчивай счет. Целый мир в твоей власти и воле.
Два с песчинкой. Придумаю повод. Тебя задержу.
Не заканчивай счёт…


© Тинн