5 мясных рецептов ресторанного уровня, которые приготовить очень просто
Блюда из мяса, как известно, нравятся всем и каждому. Ведь голод - не тётка, и буквально вынуждает нас поскорее бросать все свои дела и бежать домой, где ожидает сочный, мягкий, ароматный кусочек вкусного блюда. А если обычные тефтели и котлеты вам уже порядком надоели, то встречайте пять самых ярких, необычных и «пальчики-облизывательных» блюд из мяса, что придутся по душе не только брутальным мужчинам, но и детям.
Цветы - остатки Рая на Земле,
И может от того мы так их любим.
Вдыхая аромат, любуясь в тишине,
Мы никогда о Рае не забудем!
Прекрасные цветы- залог Любви,
Уроки красоты,
Предвестники Божественного Света!
Пронзительны, щемящи и легки,
Они нам и зимой подарят лето!
Порадуют и свежестью, и чистотой своей,
И нам пример преподнесут наглядный,
Напомнят нам о том, что лучше Рая нет,
И нам к нему стремиться надо безоглядно!
Пастернака убивали долго. В то время, когда, казалось бы, только и жить. Окончилась сталинская бесконечная зима. Но оттепель оказалась обманчивой и холодной.
Пастернак писал своего «Доктора Живаго» с 1945-го по 1955 год. Роман о мученичестве русской интеллигенции, задавленной и морально, и физически Октябрьским переворотом, изнасилованной им, гонимой железной историей.
Русский европеец Пастернак считал себя вправе печататься на Западе. Тем паче, что «Новый мир» отказал.
Умный Казакевич все понял и высказался: «Оказывается, судя по роману, Октябрьская революция — недоразумение, и лучше было ее не делать».
Кроме прилипшего за 30 лет к душе страха, «прогрессивные» литераторы пеняли Пастернаку на то, что он их подставляет: а вдруг власть обидится, прекратит оттаивать и снова не даст дышать? Пастернак был свободен, а совписы даже на свободе были за идейной колючкой. «Доктор Живаго» взорвал их мирок.
А Пастернак спокойно передал текст в Италию и во Францию. Он выходит в ноябре 1957 года. За полгода роман напечатали на 23 языках!
«Живаго» стал бестселлером, и 23 октября 1958 года, 55 лет назад, Пастернак удостоился Нобелевской премии. Собственно, формулировка была: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Но в 1958 году его выдвинул «антисоветчик» Альбер Камю.
Началась дикая травля (и «тридцать сребреников», и «Иуда», и «наживка на ржавом крючке антисоветской пропаганды», и «Пастернака не читал, но осуждаю», и «свинья»). Под звуки михалковского гимна вспоминайте этот его стих: «Антисоветскую заморскую отраву варил на кухне наш открытый враг. По новому рецепту, как приправа, был поварам предложен пастернак. Весь наш народ плюет на это блюдо: уже по запаху мы знаем, что откуда!»
„
Ему мстили и за гробом. Весь этот ужас стал продолжением романа
”
Аутодафе состоялось 27 октября 1958 года: исключение из Союза писателей и предложение выслать из СССР. «И не к позорному столбу колесованьем, а как поленом по лицу — голосованьем» (А. Галич). Пастернак готов был уехать, его сын Женя, его последняя любовь Ольга Ивинская (Лара в «Живаго») и ее дочь Ира Емельянова — тоже. Но жена Зинаида Николаевна (в «Живаго» — Тоня) и младший сын Леня отказались. Не мог поэт оставить их в заложниках. Он отказался от премии, но это не помогло. В него швырнули камнем и Слуцкий, и Сельвинский. Кое-кто не приехал на собрание или спрятался в буфете. Но публично не защитил никто.
Ему оставили дачу, Литфонд, огород. Милостиво позволили жить в СССР. Но когда он сунул корреспонденту Daily Mail стихотворение «Нобелевская премия» («Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, а за мною шум погони, мне наружу хода нет») и его напечатали, власть совсем озверела.
В феврале 1959 года поэта отвезли к генпрокурору Руденко, запретили общаться с иностранцами, угрожали 64-й статьей УК («измена Родине»). И тогда его настиг рак, а 30 мая 1960 года — мучительная смерть. В своей постели. («До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!» (А. Галич). К счастью, он не успел узнать, что Ольгу Ивинскую и Иру Емельянову после его смерти посадили за контрабанду (какие-то крохи западных гонораров), а его жена осталась без средств и без пенсии. Ему мстили и за гробом. Весь этот ужас стал продолжением романа. «Опять над Москвою пожары и грязная наледь в крови. И это уже не татары, похуже Мамая — свои! В предчувствии гибели низкой Октябрь разыгрался с утра, цепочкой, по Малой Никитской, прорваться хотят юнкера. Так вот она, ваша победа! Заря долгожданного дня! «Кого там везут?» — «Грибоеда». — Кого отпевают? — Меня! (А. Галич, «Памяти Живаго»).
ВЫЖИТЬ И СОХРАНИТЬ ДОСТОИНСТВО - Валерия Новодворская — о «Докторе Живаго»02-09-2019 12:38
«ВЫЖИТЬ И СОХРАНИТЬ ДОСТОИНСТВО»
12.12.2012 | Новодворская Валерия | № 41(267) от 10 декабря 2012 г,
Валерия Новодворская — о «Докторе Живаго»
В романе «Доктор Живаго», изданном 55 лет назад в Италии, Борис Пастернак окончательно расстался с социалистическими иллюзиями
Борис Пастернак. 1948 г.
В тусклые и безрадостные дни поздней осени 1957 года итальянский коммунист Фельтринелли держал в руках изданный им русский роман поэта Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — плод опыта провидца, художника, философа, затравленного обывателя и испуганного ребенка.
Это был роман бывшего социалиста, и все-таки он казался крамолой, потому что на его страницах угасала жизнь, жизнь всех оставшихся в России персонажей, и не было никакого «потом». Потом, в конце романа, вместо жизни остались стихи Юрия Живаго. Большая литература налетела на Оттепель, и Оттепель утопила литературу в первой попавшейся луже. А автора распяли на его романе.
В роман, который автор все-таки носил в «Новый мир» и еще кое-куда, всюду получая испуганные отказы, вставлены нехарактерные для персонажей реплики-наживки для властей, звучавшие очень фальшиво. Вот первые дни революции, и Юрий Живаго несет положенную чушь. Читая газету: «Какая великолепная хирургия! Взять и разом артистически вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков, приговор вековой несправедливости…» Или о голоде и о службе у большевиков: «Прошу не прогневаться: нашими лишениями я горжусь, и людей, которые делают нам честь, подвергая нас этим лишениям, уважаю».
Но вот настоящее, в том же романе, в разговоре с фанатиком Ливерием, партизанским командиром: «Я скажу а, а бе не скажу, хоть разорвитесь и лопните. Я допускаю, что вы светочи и освободители России, что без вас она пропала бы, погрязши в нищете и невежестве, и тем не менее мне не до вас и наплевать на вас, я не люблю вас и ну вас всех к черту». Доктор Живаго — честный обыватель, а его насильно забрали в партизаны и не дают искать семью.
„
ПЕРСОНАЖИ РОМАНА НЕ СОПРОТИВЛЯЮТСЯ, ОНИ НЕ ГЕРОИ, ОНИ ПРОСТО ДЕТИ СТРАШНЫХ ЛЕТ РОССИИ
”
Интересно, что то же говорит Лара у его гроба: «А мелкие мировые дрязги вроде перекройки земного шара, это извините, увольте, это не по нашей части». Это прощание гимназиста Бори Пастернака с социалистическими пошлостями, которым он отдал такую дань в стихах. Имеет ценность только человеческая жизнь: свобода, семья, наука, искусство, любовь, профессия. Все остальное — от Антихриста. Весь роман Живаго и Лара отчаянно рвутся к семейным ценностям, но мохнатая лапа революции, Ливерий, Стрельников, Костоед-Амурский, Оля Демина отрывают их от жизни и снова бросают в огонь.
Очень заметно, что роман писал поэт: заснеженная рябина у него — засахаренная, облако и небо на Пасху — цвета пасхальных яиц, розовых и голубых, и розовых платьев девушек с голубыми рубахами парней. А черемуху он видит обонянием: «Веяло чем-то волшебным, чем-то весенним, черняво-белым, редким, неплотным, прозрачным, пахучим».
Персонажи романа не сопротивляются, они не герои, они просто дети страшных лет России, они стараются только выжить и сохранить достоинство. Но все, кто остался в стране, не уцелели. Уцелели Тоня, Шурочка, маленькая Юрина дочь и его тесть. Уцелели уехавшие в Париж. Дудоров и Гордон попали в лагеря, Лара сгинула в ГУЛАГе, ее и Юрина дочь Таня попала в приемыши к сторожихе. Друзья покойного Живаго даже войну почитают за благо, ибо здесь страдания реальны, хотя бы по сравнению с тем, что было до войны, «с бесчеловечным владычеством выдумки». Еще один приговор утопии.
За эту правду Пастернак отдал жизнь. А мы все еще не сдержали слова и поименно не вспомнили «всех, кто поднял руку» (Александр Галич), когда Пастернака исключали из Союза писателей. Пришла пора считать руки, поднимающиеся за подлость и подписывающиеся под неправыми приговорами. Мы в долгу у Пастернака.
[1000x1172]White and Red Peonies