Под боком проходит один из международных кинофестивалей, не из громких, людей мало. Ретроспективы, лекции, мастер-классы. Больше кулуарный, для кинематографистов и тех, кто в танке. Думала: идти али нет.
Таки сходила...подробнее
http://vk.com/wall183332513_1206

УЛЫБАЮЩИЙСЯ

В каждом глазу у него -
медоточие.
Он улыбается липко,
настойчиво.
Дышит прерывисто,
очень старается
и обязательно
хочет понравиться!
Дарит улыбку
особой восторженности
лицам,
которые выше по должности.
Ласковость нрава
все время доказывает.
В дверь не шагает он,
а ... проскальзывает.
Шаркает ножкой,
чуть выгибается
и - улыбается.
Весь улыбается!
Сладенький!
Самый улыбчивый в мире!

...Раньше
таких рисовали
на мыле.

О дураках

В городах над рекой,
в городах без реки,
рядышком с нами
совершенно спокойно
живут дураки,
сколько -
не знаю.
Только знаю,
что дело
совсем не в числе
(лишние стрессы).
Даже больше скажу:
дураки на земле
очень полезны.
Развиваться бы,
двигаться без дураков
жизнь
перестала!
(Так в каком-то лесу
истребили волков -
зайцев не стало...)
Что ж,
дурак есть дурак.
Не проймешь ты его,
честное слово!
Он
до гроба - дурак.
Иногда -
своего.
Чаще -
чужого.
Пуля - дура, конечно.
Но дура из тех,
что
убивает...

А без крови победа,
без пота успех -
так не бывает!
Это -
вечное правило жизни.
И я мыслю конкретно:
дураки существуют,
чтоб воля твоя
зрела
и крепла!
Чтоб шагал ты
уверенно и тяжело,
жил
без предела!
Чтоб назло дуракам,
прохиндеям назло -
двигалось
дело!
Чтоб твои -
безутешные прежде -
зрачки
силой мерцали!..

Нам нужны дураки!
Чтобы
недураки
были
бойцами!

Убегающие от инфаркта

Рано утром
на асфальте запотелом,
по-над речками,
где стылая вода,
занимаемся мы
очень важным делом —
от инфаркта убегаем кто куда.
Убегаем!
Сомневающихся маним.
Убегаем! —
Брось лениться!
Выходи!..
Мы бежим.
И одного не понимаем:
вдруг инфаркт не за спиной,
а впереди?!
Вдруг,
во имя непроверенного факта
соблюдая
и диету, и режим,
мы-то думаем,
что шпарим от инфаркта,
а тем временем,
бежим к нему,
бежим!..
Может, ждет он нас
с улыбкой неживою,
чтоб дотронуться до каждого
рукой.
И сказать потом,
качая головою:
«Добежал-таки?
Ах, шустренький какой!»
Только мы иначе
жить уже не можем.
Мы бежим!
И слаще нету
ничего!..

Обгоняет нас планета,
словно тоже
убегает

от инфаркта своего.

Возраст

Г. Юшкявичюсу

А мы еще
мотивы молодежные
поем!
А мы еще с тобой — ого! —
такие же, как прежде.
О том, что годы катятся,
по детям узнаем.
Не по своим, а по чужим,
которых
видим реже.

Еще по пляжу движемся,
выпячивая грудь.
И чей-то голос, чей-то взгляд
пронзает, как рапира!
Но вечером все чаще
накатывает грусть,
что день
опять закончился,
а в бок
опять вступило.

Нет, мы еще — в порядке!
Нет, мы еще — вполне!
Никто из нас не думает
ни о каком покое...
Но говорим друг с другом
(когда наедине)
о женщинах —
все меньше.
Все больше —
о погоде.

Еще мы за застольями
сидим без маеты.
Не уставая вроде бы
и даже не пьянея...
Но мельче с каждым годом
газетные шрифты.
А лестницы привычные —
все круче
и длиннее.

Старая записная книжка

Где же она пропадала?
(Поиски — труд напрасный!)
Вновь я ее листаю,
с прошлым —
глаза в глаза...
В этой потертой книжке,
будто в могиле братской —
мертвые
телефоны,
мертвые
адреса...
Уже ничего не поправишь.
Уже ничего не скажешь.
И не напишешь писем.
И не дождешься звонков...
Вот на пустой странице —
Шукшин Василий Макарыч.
А перед этим —
рядышком —
Симонов
и Смеляков...
Как поименный список
армии перед боем
(хватит работы санбатам,
разведчикам
и штабам!).

Ояр!
Куда же ты, Ояр?!
Не отвечает Ояр.
Сумрачно и таинственно
палец подносит к губам.
Строки в потертой книжке
все еще смотрят призывно.
Все еще дышат,
требуют,
вздрагивают и говорят.
Я имя читаю и слышу
глуховатый голос Назыма:
«Брат,
мы давно не виделись...
Как поживаешь,
брат?..»
Трудно листать страницы.
Видеть фамилии
тяжко...
Зимний полуденный Вильнюс.
За незастывшей рекой
улица Малонёи.
«Стаська! — кричу я.
— Стаська!»
Он улыбается грустно.
Машет нездешней рукой.
Старая, старая книжка.
Буквы поблекли.
Однако
имя любое —
словно
прикосновенье к огню.
Строчка:
«Звонить Паруйру!!»
Два восклицательных знака.
Может, звонил.
Не помню.
Больше не позвоню.
Старая книжка свидетельствует,
жалует
и обвиняет.
Как черный квадратик в «Вечерке» —
каждый ее листок...
Где ты, Кузьмич?
Откликнись!..
И комнату заполняет
неповторимо протяжный,
скорбный луконинский вздох.
Я позабыл о времени,
старую книжку листаю.
Вся она —
будто исповедь
осиротевшей семьи...

Рана моя
открывшаяся.
Память моя
святая.
Други мои — товарищи.
Вечные судьи мои.

Ум и талант не всегда совмещаются в человеке. Есть хорошая пословица: "Чем глупее фермер, тем крупней картофель". Это часто бывает в искусстве.

Люблю снимать женщин. За это меня даже прозвали "дамским мастером". Большинство актрис, сыгравшие у меня, получали призы за роли. Женская натура - такая тайна, такой кладезь для режиссера! Но влюбляться в своих актрис опасно. Потом женщины начинают по-другому себя вести, становятся капризными, пытаются командовать.

Меня не волнует одежда. Вот Марлен Хуциев может долго выбирать рубашку в полосочку, смотреть, чтобы линии правильно сходились. Я даже ему завидовал.

Футбол смотрю без звука. Я все понимаю. Зачем мне комментарии?

Я не знаю ни одной ноты, но без музыки не могу. В детстве вытащил у отца из кармана 5 рублей, смотался на рынок и купил себе балалайку. На ней и научился играть. сейчас, когда остаюсь один, сижу в одних трусах и тренькаю на гитаре - как в былые времена...

Найти себя - ЗНАЧИТЬ. Найти то, без чего жить не можешь, свое место в жизни, свое призвание. И бить в точку. Об этом, кстати, фильм "По главной улице с оркестром".

Начала о Тарковском, потом вспомнила отца, потом Приставкина и Германа.
В 1984 году Тарковский приехал в З.Берлин, где выступал с лекциями. Жить в самом городе не смог, Берлин действовал на него угнетающе. Поселился в пригороде. В своем дневнике оставил запись: "Берлин - совершенно разрушенный город. В воздухе витает такое чувство. что война здесь не кончена".


У моего отца тоже было угнетающее состояние, только от Дрездена, когда он там служил. Дети войны. Тарковский правильно описал свое поколение. Те. кто родился позже, действительно другое поколение, у них было совершенно другое детство. У Анатолия Приставкина, еще при Союзе, было интересное интервью, где он тоже подметил эту особенность. Приставкин еще говорил о стереотипах войны, даже у тех, кто прошел войну. Он тогда сказал что-то вроде того, что это стереотипы фронта и тыла. Война не имеет одного лица. она имеет только изнанки. У фронтовиков она одна, у тех, кто работал для фронта в тылу, - другая, в оккупации - третья, у детей, лишенных детства, - еще одна.
Писатель вспоминал повесть Симонова "Двадцать дней без войны" и посчитал её слабее фронтовых произведений. Кадровые военные не ощущали изнанку жизни тыла. А фильм Германа считал удачным. так как режиссер пережил в детстве войну и насытил повесть своими воспоминаниями и ощущениями.
Так оно и есть.

Всё пройдёт. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?

"Белая гвардия"

"Качество человека определяется тем, какой выбор он делает в трудной ситуации. И больше ничем. Всё остальное – декорация".
Из ЖЖ Б.Акунина

С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, в мрак и глубину - ко злу.

Стареют не только от прожитых лет -

От горьких ошибок, безжалостных бед..

Как сердце сжимается, сердце болит

От мелких уколов, глубоких обид!

Что сердце? Порою металл устаёт

И рушится мост - за пролётом пролёт..

Пусть часто себе я давала зарок

Быть выше волнений, сильнее тревог.

Сто раз я давала бесстрастья обет!

Сто раз отвечало мне сердце: "О, нет!

Я так не умею, я так не хочу!

Я чистой монетой за всё заплачу!"

Когда слишком рано уходят во тьму

Мы в скорби и гневе твердим:"Почему?!"

А всё очень просто: металл устаёт

И рушится мост - за пролётом пролёт...

Во все времена священнослужители старались говорить доступным для понимания языком. У Проспера Мериме в "Хронике времен Карла IX" есть довольно интересная проповедь монаха:
"Сатана такой фехтовальщик, что даст вперед несколько очков...
Ясно вижу, как выходит он на место поединка:
ЧРЕВОУГОДИЕ у него на чреве вместо панциря; ЛЕНОСТЬ служит ему шпорами; у пояса находится ЛЮБОСТРАСТИЕ, опасная шпага; ЗАВИСТЬ - его кинжал; как латник - стальную каску носит он на голове ГОРДОСТЬ; в кармане хранит он СКУПОСТЬ, чтобы пользоваться ею в случае надобности; что же касается ГНЕВА с оскорблениями и всем, что за этим следует, он держит их в своем рту, из чего вы можете видеть, что он вооружен до зубов.
После того как Господь даст знак к началу, сатана не обращается к вам, как воспитанный дуэлянт... нет, он, не предупреждая, очертя голову, накидывается на христианина. Христианин, заметив, что ему грозит удар в живот от ЧРЕВОУГОДИЯ, отражает посредством ПОСТА.
Сатана, после ретировки, делает большой выпад посредством ГНЕВА, затем отклонив ваше внимание притворной атакой с помощью ЛИЦЕМЕРИЯ, он наносит вам удар в четвертой позиции ГОРДОСТЬЮ. Христианин сначала прикрывается ТЕРПЕНИЕМ, потом отвечает на ГОРДОСТЬ ударом СМИРЕНИЯ. Сатана в раздражении колет его сначала ЛЮБОСТРАСТИЕМ, но видя, что нападение его отпарировано УМЕРЩВЛЕНИЕМ плоти, очертя голову бросается на противника, давая ему подножку ЛЕНОСТЬЮ, и подкалывая кинжалом ЗАВИСТИ и в то же время стараясь в сердце его вселить СКУПОСТЬ... нужно иметь крепкие ноги и зоркие глаза. Посредством ТРУДА можно обезвредить подножку ЛЕНОСТИ, от уколов ЗАВИСТИ защититься ЛЮБОВЬЮ к ближнему; что же касается ударов СКУПОСТИ только МИЛОСЕРДИЕ может их предотвратить.
Увы, братья мои, как много умирающих хотят сказать "грешен", и голос у них прерывается на "гре..." - и крак! - вот уже и взял душу черт, - ищи её, свищи."

Россия - самая безгосударственная страна, самая анархическая. Русский народ самый аполитичный народ. Россия - страна ужасающей покорности, страна, лишенная прав личности и не защищающая достоинств личности. страна инертного консерватизма, страна крепкого быта и тяжелой плоти.

Из статьи 1918 года о "Судьбе России"

Народ, как дети, требует занимательности. Смех, жалость и ужас - суть три струны нашего воображения, потрясаемые драматическим волшебством.

Фазу Алиева
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что речка к морю стремит свой бег,
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что к цели высокой идет человек.
Вверх, как по горной тропе, он стремится,
Неся на плече нелегкую кладь…
Ведь человек не речка, не птица,
Ему не течь, не лететь – шагать.
Вот я и шагаю тропинкой крутою –
Все выше, трудней перевалы дней.
Но там, над высокой скалистой грядою,
Что-то зовет и сияет: «Скорей!
Шагай – и на самом крутом перевале
Родник своих лучших песен найдешь,
Увидишь грядущего яркие дали
И все, что хотелось понять, поймешь!»
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что на вершинах не тает снег.
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что дальше и выше идет человек.
Трудно шагать по обрывистым скалам,
И сердце стучит, и горят ступни,
Но верю: найду за крутым перевалом
Заветные чувства, ярчайшие дни.
Шагаю – безжалостно силы трачу,
Иду день за днем каменистым путем,
Порой измучусь я – чуть не плачу:
Не слишком ли выбрала трудный подъем?
Но нет! Все упорней всхожу, все смелее
На гордых высотах найти я сумею
Исток самых светлых мыслей и строк…
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что зря не желаешь прожить свой век.
В этом, наверно, высшая мудрость,
Что хочет мечту воплотить человек.
Все выше всхожу по гранитным кручам
И верю: с вершины смогу наконец
Хлынуть ручьем, вдохновенным, певучим,
В долину – к цветенью людских сердец.

Последнее время появилось много поклонников у религиозного философа и правоведа Ивана Ильина, особенно у новой волны патриотов, которым повсюду мерещатся либерасты, евреи, масоны, госдеп и прочие вражины. Они мало что понимают в его учении, им ближе агитпроп и отдельные цитатки, тома перечитывать не будут.
Ильин-то как раз принадлежал к либерально-консервативному крылу мыслителей.
Для меня он больше представлял интерес работами по духовной культуре, мне это гораздо ближе по профилю.

Но в качестве ликбеза, для интересующихся политологией, размещу главное в его либерально-консервативной политико-правовой концепции.

Основные положения психологической теории права у Ильина:
- природа и назначение власти - (властвование) процесс тяготения периферии к центру;

- требования к надлежащей организации власти - должна принадлежать и применяться только на основе ПРАВА - должна быть единой в пределах различных политических союзов - должна осуществляться лучшими представителями - политические программы должны преследовать ОБЩИЕ интересы;

- правовое гос-во должно основываться на ПРИЗНАНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ; покоиться на лояльном сознании индивида.


Ильин о тоталитарном режиме:
- тоталитарный режим - это рабовладельческая диктатура всепроникающего захвата;
- террористическое внушение;
- держится не на законах, а на партийных указах и распоряжениях;
- госорганы представляют собой лишь показную оболочку;
- правосознание заменено психическими механизмами - голод, страх, унижение и т.п.;
- граждане являются субъектами обязанностей и объектами распоряжений.

Естественное право - правовые нормы, состоящие в согласии с моралью и справедливостью:
- соответствует человеку как духовно-нравственному существу;
- лежит в основе "положительного права".

Правосознание:
Должно быть основано на положительном праве и включать в себя: волю, чувства, воображение, культурные и хозяйственные отправления человеческой души; Чем более развито правосознание, тем совершеннее "положительное право" и руководимая им внешняя жизнь людей.

Аксиомы правосознания:
- чувство собственного достоинства - закон духовного достоинства;
- способность к самообязыванию и самоуправлению - закон автономии;
- взаимное уважение людей друг к другу - закон взаимного признания.

Высшей целью ПОЛИТИКИ является достойная и творческая жизнь человеческого духа - политика, убивающая духовную жизнь или не содействующая её воспитанию и расцвету, пресекает источник общественного развития и обрекает себя на гибель.

Государство:
- является необходимым и целесообразным способом поддержания естественного права через его положительно-правовое провозглашение и реализацию;
- высшая цель гос-ва - обеспечение всему народу и каждому индивиду его естественного права на самобытное определение себя в жизни, т.е. ПРАВО на ЖИЗНЬ, внешне СВОБОДНУЮ и внутренне САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ.

[250x172]
В черном сюртуке, похожий на отставного скрипача из ресторана, только пополнее, сидит он на красном от высохших ягод зонтике рябины; он размышляет. С ягодами он справится, с морозом тоже; и все-таки впечатление он производит на редкость меланхолическое. Он не выносит белого цвета и не может понять, как это приносят на свадьбу белые цветы, почему невеста вся в белом и столы покрывают белыми скатертями. Ведь для дрозда белое - цвет безысходности, оцепенения, смерти; он убежден, что цвет радости - черный. Он приходит в уныние, когда слышит, как дети восторженными криками приветствуют первый снег, а сам-то он поступает как раз наоборот. Но кто с ним считается? Это сильнее всего раздражает его. Обижает дрозда то, что никто из нас и не вспомнит, как он первым, уже в феврале, начал насвистывать песню победы над морозом и мглой. И правда, зимой забывают о тех вещах, с помощью которых зиму удается забыть: забывают дрозда и его мужество. Хотя и этой зимой клинок его песни проникнет нам в сердце. Да, мы забыли его. Забыли как любовь, которая тоже вовсе не улетела, а из зимы в зиму пребывает меж нас, хотя верить в нее мы начинаем в лучшем случае лишь тогда, когда она вновь обретает свою плоть и кровь. И разве еще не спетые куплеты песенки дрозда не лучшее доказательство ее присутствия?

[208x242]
Металлический барабанный стук его клюва возвещает зайцу гибель от мороза; а черные дрозды понимают, что пришло им время рассесться на голых ветвях рябины так, чтобы они, если приглядеться внимательно, составили бы нотную запись траурного марша. Этот стук и облака раздирает в клочья, и тогда из них начинает сыпаться снег - оперенные слезы. Ведь зимой дятел сколачивает гробы для лесных обитателей. Когда его стук имеет стеклянный призвук, то косули узнают по нему, что они порежут бабки на ломком насте, а белка поплотнее сворачивается в своем дупле. Только лиса с благодарностью поднимает голову; траурный марш дятла звучит для нее будто обеденный гонг. Хотя самому дятлу такое мрачное занятие вовсе не нравится; характер-то у него веселый, и, кроме прочего, он обслуживает еще и лесную кузницу. Там он прибивает на копыта скакунов мороза подковы или, вставив сосновую шишку в верстак и разбив ее, выуживает из нее крылатые семечки. Но весной он опять принимается за плотницкую работу. Так как к дуплам, которые он себе строит, дятел относится крайне придирчиво, то в лесу всегда обеспечен избыток новых квартир. Однако, несмотря на такое общественно полезное поведение, его черно-бело-красное оперение, напоминающее о немецком флаге времен Бисмарка, позволяет делать и совсем другие выводы о его личности. И это действительно проявляется в том, что дятел сколачивает трибуны, с которых ястреб обещает птицам полную свободу при одном только условии: если они готовы пожертвовать родине все свои перья.

[270x512]
Зимой она подбирается поближе к нашим домам. Кусочки сала, которые мы ей вывешиваем, расположили ее к нам; это видно по ее доверчивым глазкам-пуговкам: она в нас еще верит. Да и вообще по натуре она оптимистка. В любой мороз она пытается отыскивать под огрубевшей от ветра корой личинки жучков; никакой снегопад не может заглушить ее усердного теньканья. Оно не прекращается до конца февраля, упорное, исполненное жизнеутверждающей монотонности, в то же время такое ломкое и непрерывное, как будто шершавый палец мороза проводит по зубцам стеклянного гребня. Но когда с сосулек начинает капать капель, выясняется, в нем был заложен основной ритм ее весеннего клича, в этом теньканье. Потому что под лучами солнца теплеет и песенка синицы; нота за нотой вливается она в уши ветра, наполняет его ледяной череп до отказа, и он раскалывается от ее звона. Тут-то синица и возвращается снова в лес, ведь ей еще надо научить своей песне подснежники, первоцвет и, наконец, колокольчики. Только после этого синице удается немного помолчать.