Реврей

Марк Исаевич окончил Московский автомобильно-дорожный институт (МАДИ). Причем поступил туда еще в 1958 году, до того, как в 1961 году ректором был назначен, соратник Леонида Ильича Брежнева по Малой Земле, Леонид Леонидович Афанасьев, несмотря на откровенный советский антисемитизм, благоволивший всем евреям

На этот счет существует легенда, будто бы тяжело раненного Афанасьева с поля боя вынес некий еврей Абрашка и, памятуя свое чудесное спасение, Леонид Леонидович, родившийся в глухом красноярском крае, проникся любовью и уважением ко всему еврейскому народу. Что еще раз подчёркивает эгоизм нашего народа, неспособного любить людей, только за то, что они - люди, а лишь в обмен на какое-либо благодеяние. Такая позиция Афанасьева привела к тому, что МАДИ стали расшифровывать не иначе, как Московская Ассоциация Детей Иудеев или Детей Израиля.

Я учился в этом институте с 1977 по 1982 год и подтверждаю, что евреев там было много даже очень, как среди преподавателей, так и среди студентов. Причем создавались целые еврейские группы, типа той, в которой учился я (ДМ1), где почти все выпускники эмигрировали и на встречи бывших студентов не приходит никто. Это уникально для СССР - такого не было ни в одном вузе! Но стоило только здоровью Афанасьева пошатнуться (да и Брежнева тоже) и уже в 1981 году начались притеснения. Первой жертвой стала Алла Лихтенбаум, которую пропесочили в Комитете Комсомола за то, что она сменила фамилию Лихтенбаум на материнскую Чумичева. Причем вопрос ставился так - могут ли подобные элементы состоять в комсомоле, а, следовательно, учиться в ВУЗе1? Сегодня они сменят фамилию, завтра - родину! Но поскольку подавцом2 она не числилась, то ограничились замечанием.

В 1982 году Афанасьев скончался и на его место поставили Валентина Николаевича Луканина по кличке Луканин-Мудищев, политика которого в отношении евреев продемонстрирована мною в рассказе «Христопродавцы!.

Итак, Марк Исаевич благополучно закончил институт и настало время получать военный билет, поскольку в этой стране нет людей, только - военнообязанные. Как еврей, он свято верил в то, что евреев не берут не только на ответственные и престижные работы, но и в армию. Пацифистом он не был, но и пушечным мясом быть не хотел, поэтому никогда от своей нации не отказывался, в русского и татарина не красился, гордо неся свою фамилию до самой гробовой доски.

И вот, молоденькая секретарша, которая явно была моложе Марка Исаевича, как говорится - со школьной скамьи, проговаривая вслух, как это положено при заполнении важных документов, пишет:

- Волькенштейн...

- Да!

- Марк...

- Ага!

- Исаевич...

- Верно!

- Четвертого ноября одна тысяча девятьсот сорокового года...

- Правильно!

Пришла пора печально знаменитой «Пятой графы»!

- Русский...

- Еврей!!! - взвизгнул Марк Исаевич, причем его, по юношески высокий голос, сорвался и издал настоящее петушиное кукареканье.

От этого вопля вздрогнули не только те, кто был в кабинете, но и в коридоре и, кажется, даже на других этажах.

Как сам Марк Исаевич, через много лет после этого, объяснял свое поведение, в слове «Русский» он услышал чеканный армейский шаг, лязганье затворов и грохот танков. Смерть! Нет, только не это!

- Еврей? - удивленно произнесла девушка, как будто бы впервые слышала это слово - А что же делать? Я уже букву «Р» написала.

И тут Марк Исаевич проявил несвойственную для себя твердость - Пишите «Еврей»! - жестко приказал он.

Так и остался он на всю жизнь «реврей»



1 По-моему, единственным некомсомольцем, учившимся в советском ВУЗе был я, умудрившийся дуриком-дуриком открутится от этой организации в школе. (Из 8 класса выгоняли - принимать отказались. В 9 попал в больницу, потом был исключен за неуспеваемость и недостойное поведение. В 10 класс пришел только на год - тянул время - не успели принять.) А потом, также дуриком, открутился и в институте. (Все готовился совершить подвиг, чтобы очиститься от школьных грехов и без стеснения стать комсомольцем. Ну хотя бы стать отличником). Я понимал, что, если живешь в Стране Дураков, то и вести себя надо по-дурацки. Хотя, как мне кажется подмогнула мне в этом Олимпиада-80, на которую переключилось все внимание правящего класса и на на таких отщепенцев, как я, уже не хватало, ни времени, ни сил.

2 Начисто позабытый советский неологизм: «подавец» - тот, кто подал заявление на эмиграцию в Израиль. Синоним изгоя и предателя. Помню такой слоган: «Подавец - Родины продавец».

Последнее десятилетие жизни Марка Исаевича, когда он, по слабости здоровья, стал уже заметно меньше двигаться, пришлось на, так называемое, Возрождение национального самосознания. Когда люди, прожившие всю свою жизнь советскими, носившие в детстве пионерский галстук, в юности комсомольский, а в зрелости - партийный билет, исправно посещавшие собрания и писавшие рефераты по истории КПСС и диалектическому материализму, вдруг, неожиданно, сами не заметив как, стали русскими людьми. Это превращение Савла в Павла настолько ошарашило их, что они, на какое-то время, перестали понимать азбучные истины, что приводило к комичным ситуациям.

Марк Исаевич возвращался домой через импровизированный парк, праотцом которого был пустырь, весь в ямах и кучах битого кирпича, на месте снесенных давным-давно домов.

В 1970-е годы там собирались построить целый квартал, но, по какой-то причине, не построили. Все это забросили так внезапно, что даже мусор не разгребли. Люди ходить через пустырь опасались, поскольку среди обломков запросто можно было переломать ноги, да, к тому же, в заброшенных подвалах ютились какие-то темные личности, слышались разговоры, ругань, смех...

Шли годы и за четверть века пустырь полностью зарос буйной растительностью. Бурьян по-колено скрыл и кучи мусора и зияющие дыры бывших подвальных окон. Кустарник, никем не саженный, создал причудливые куртины, а высокие березы осенили все это склоненными ветвями. Сам собою создался неплохой парк, где, не решаясь заходить вглубь, по закраинам вечерами собирались пьянчужки, подальше от своих ругачих жен, да молодежь обжималась по недальним кустам. Лет десять-пятнадцать все это тихо-мирно существовало, как вдруг новая метла, решила вымести мусор и устроить тут детский парк. Традиционный, для этой страны, замах на рубль, завершился, не менее традиционным, ударом на копейку. Через бывший пустырь положили три дорожки, старательно обойдя все, заросшие кустами холмы строительного мусора, и поставили несколько скамеек. Вопреки разуму, окрестные жители, сразу же стали называть это место парком.

День был солнечный, припекало. Хотя воздух был еще не так горяч, но Марку Исаевичу с его больным сердцем было тяжело идти и он задумал присесть и отдохнуть. Одна лавочка была сломана, на другой в шахматы играли два пенсионера, окружённые плотной толпой болельщиков, так что на неё не то, чтобы сесть, а подойти-то было страшно. Но вот последняя, самая дальняя, лавочка манила к себе. С одного ее края сидели три соседки-пенсионерки, с жаром обсуждавшие какой-то насущный вопрос между собой. Другой же ее край был совершенно свободен, потому что на него падала тень от соседнего дерева. Пожилые женщины, кровь которых уже давно остыла, не хотели мерзнуть, а пристроились греть свои старые кости на солнцепеке.

Марк Исаевич сел с самого краешка, да так тихо, так аккуратно, что старушки, увлеченные беседой, даже не заметили его появления и продолжали обсуждать свои проблемы. Марк Исаевич не прислушивался к тому, о чем они говорили, просто до него долетали отдельные слова, которым он не придавал никакого значения. Его всегда выгодно отличало умение, не слышать, не видеть и не замечать того, что ему было неинтересно.

Неожиданно, в разговоре пенсионерок произошел такой всплеск эмоций, что одна из них даже вскочила с лавочки, размахалась руками, завертела головой и тут-то заметила Марка Исаевича. Это придало ей силы, поскольку в вопросе, который они обсуждали, мнения разделились, но пенсионерок было трое. Две были за, а она - против, оказавшись, таким образом, в меньшинстве. Марк Исаевич был для неё последней надеждой. Если он поддержит, то будет, по крайней мере, ничья, а не поражение. Поэтому старушка решила привлечь Марка Исаевича к разговору.

Какой вопрос она задала Марку Исаевичу, он не расслышал. Да это и не важно - может быть о переименование Ленинграда в Петербург, а может быть ещё какая-нибудь глупость. Суть не в этом. Марк Исаевич не хотела ввязываться в эти бабьи бредни и сделал вид, будто бы не расслышал вопроса. Тогда женщина с еще большей настойчивостью обратилась к Марку Исаевичу и тому ничего не оставалось делать, как ответить, поскольку порядочность не позволяла ему просто повернуться и уйти. Поэтому, пропустив вопрос мимо ушей и, не желая задумываться над ним, Марк Исаевич флегматично ответил: мне всё равно. Такой ответ убил старушку наповал. Даже если бы Марк Исаевич встал не на ее сторону, ей было бы легче. По крайней мере, он проявил бы хоть какой-то интерес к проблеме. Значит проблема была стоящая! И может быть даже она сама, уважая мнение Марка Исаевича, изменила бы свою позицию по этому вопросу. А здесь - полное безразличие. Бедная женщина взвилась и стала наседать на Марка Исаевича, требуя чтобы он ответил: да или нет.

Марк Исаевич так устал и так хотел отдохнуть на этой лавочке, что наверное бы даже сказал, или да, или нет, если бы знал о чем его спрашивают. Но вопроса он как раз и не слышал, а его разум не позволял ответить, не задумавшись над ответом. Поэтому он Читать далее...

Руслан-песик

Русская литература не блещет произведениями для детей. На самом деле их попросту нет. До революции они были, но, как несовпадающие с пролетарской моралью, слетели с книжных полок в помойку. Остались только современные, которые тоже трудно назвать детскими и все они, по большей части, переводные. Политизированный Джанни Родари со своим Чиполлино, Карло Коллоди с Пиноккио-Буратино, Томас Милн с Винни-Пухом, Оле Лукойе. А наше? Бредятина Корнея Чуковского? Да детям можно всучить любое дерьмо, но выдавать это за классику перед грамотными людьми сложновато - не поверят. Русские сказки? Их читать страшно (прочтите неадаптат Афанасьева) - убийства, кровосмешения, воровство, неоправданная жестокость. Где классика? Остается Пушкин с перекладом французского на русский лад. Во многом бессмысленный, но звучный и беспримерно красивый.

Таким образом, изучая в школе, так называемые «Сказки Пушкина», хотя у автора язык бы не повернулся такое про себя сказать, мы усвоили, что Руслан - во-первых, русский, а не чучмек, во-вторых, богатырь. Ну, если не такой богатырь, как Ильюшка Муромец, то, по крайней мере, силач, как Алеша Попович.

Но имя Руслан (или Еруслан), как было так и оставалось татарским, сводимым к тюркскому Арслан (Аслан), что значит «Лев». Хотя тогда мы этого не знали и считали исконно русским - ведь РУСлан.

И вот в квартире 77 нашего старого дома, как раз практически напротив наших окон, жила старушка-татарка или может не татарка, а дагестанка или еще какая-нибудь чеченка. Мы, по молодости, разницы в нациях еще не понимали, зная только русских, да евреев, всех остальных крестя татарами. Ходила она всегда в темном, покрывая голову черным платком и у нее жил карликовый пинчер такого же темного, почти черного, цвета, по имени РУСЛАН!!!

Это вызывало у меня, да и у всего двора, у взрослых тоже, смех.. Еще бы - собачка, которую мы, мальцы, не считали за собаку, а взрослые поминутно оглядывались, чтобы случайно на нее не наступить, которую кошки гнали через весь двор, называлась Руслан.

- Эх, старая ведьма, зачем посмеялась над Великим Поэтом? - думалось мне.

Шли годы. Бабка старела и ей стало трудно подниматься на пятый этаж, ведь в доме не было лифтов. Руслан стал гулять один, часами бегая по нашему двору. Его звонкий лай раздавался то в одном конце, то в другом. Но и он не вечен. Как-то, я встретил Русланиху (не зная имени мы придумали ей такую кличку), одиноко бредущую по двору. Левая нога ее почти не сгибалась и волочилась за ней, как пришитая. Я, тогда уже студент третьего курса, чувствуя себя уверенно среди взрослых, спросил ее, почему она так жестоко посмеялась над Пушкиным, назвав маленькую собачонку, именем Руслан.

Она ответила, что никакого Пушкина не знает, просто ей одиноко и хотелось иметь именно маленькую собачку, от которой не шарахаются люди, с которой можно спокойно прогуливаться по улице и даже ездить в автобусе, если посадить ее в сумку. А Руслан - продолжила она - это наше имя, то есть Лев, и мне хотелось, чтобы я в доме могла называть кого-то этим родным и любимым мне именем. Но теперь уж прошло полгода, как и этот Руслан умер. Видимо и ей пора...

Потом она спросила кто такой Пушкин и причем тут Руслан. Я, как мог, объяснил ей, а она добавила, что на вашем русском я читать почти не умею...

А через месяц не стало и ее...

Конопушки

Удивительно, что в наше детство было много конопатых детей.

Именно таких, про которых говорили «рыжий-рыжий, конопатый убил дедушку лопатой» и пели песню «Конопатая девченка»1. После института я, хоть и много ездил по стране, но не встречал ничего подобного, да и не встречаю их по сей день, кроме одного, живущего в соседнем доме и родившегося в начале 1980-х годов. Но он все-таки не был истинно конопатым. В душе я называл его «Юрахипом» из-за бледных, почти белесых, ресниц и бровей. На лице его были веснушки, но не ярко-рыжего, а светло-коричневого цвета и очень мелкие. Интересно то, что достигнув двадцатилетия, он начал темнеть. Веснушки исчезли и брови стали почти черные. Может изменился, а может, стал краситься. Кто знает?

Да, сейчас встречаются веснущатые дети, но не конопатые, такие у которых лицо сплошь покрыто оранжевыми точками, загорающихся изнутри и сливающихся в одно красно-оранжевое, а иногда и багровое пятно, при любом умственном или физическом напряжении. Пренеприятнейшее зрелище.

Считается, что конопушкам должен соответствовать рыжий цвет волос. Так обыкновенно пишут в книгах, но это не правда. Мне приходилось видеть, и конопатых брюнетов, и конопатых блондинов. Почему-то запомнились только конопатые пацаны, девочек конопатых почти не помню, кроме Марины Фоминой, жившей в соседнем дворе и из-за конопушек прозываемой «Солнышко». Такого милого и доброго прозвища она почему-то очень стеснялась и никогда на него не отзывалась. И даже обижалась, когда ее так называли. Но конопушки ее не портили, наоборот придавали какой-то экстравагантный вид. Я ее видел уже взрослой, лет в 25 – веснушек меньше не стало, но, по-прежнему, она была милой и нежной девушкой.

Истинного рыжего-рыжего конопатого я помню только одного. С конопушками по всему лицу и светло-рыжим цветом волос. С ним я учился в 831 школе с 7 по 8 класс. Звали его Сашка Коноваленко. Типичный хохол, сын, видимо недавно приехавшего в нашу страну, он произносил слова с начальным «Га», вызывая дикий хохот в классе. Отчего злился и начинал багроветь. Все его веснушки выпячивались из лица, наливались кровью, даже кожа под его рыжими волосами багровела. Истинный «Uriah Heep». Мне он был неприятен, хоть мы и разговаривали с ним, но редко. Каким-то «нездешним холодком» веяло от его лица. Б-р-р-р.

И еще один настоящий рыжий-конопатый был Шмуклер Александр, в будущем – правозащитник, написавший книгу «Тетрада фалло», а в те годы студент факультета ДМ МАДИ. Маленький, щупленький, с головой слишком глубоко задвинутой в плечи, он был красно-рыжего цвета. Таких, принято называть медными. В обычном состоянии, только волосы его имели такой цвет, но стоило ему заволноваться, задуматься, занервничать, как все его лицо наливалось багрянцем иначе не скажешь. Поэтому ему не получалось врать. Морда все выдавала. Навеное, поэтому он и стал правозащитником.

Азартные игры также выдавливали красноту на его лицо. Помню, как только он начинал играть в «железку», тут же становился красным, как вареный рак. Полковник Григоренко с военной кафедры быстро заметил это и, как только замечал покрасневшую морду Шмульке (так мы его называли), спрашивал: «Шмуклер, опять в карты играете?» Сашка вытягивался во весь свой небольшой рост и произносил: «Никак нет!» Отчего краснел еще сильнее, чем вызывал смех не только у полковника, но и всей аудитории.

Был у Шмуклера один, непревзойденный, талант - он великолепно читал, особенно, юмористические произведения, не копируя известных актеров, вроде Жванецкого и прочих, а имея свой собственный стиль, аналогов которому я до сих пор не знаю. Хотя может быть я не слишком сильно увлекаюсь этим жанром, но как бы то не было я восхищаюсь этим его качеством до сих пор и ставлю многим в пример.

1 Давным-давно не слышу среди детей: «Рыжий, рыжий, конопатый...»

Оспа

У нас во дворе в четвертом подъезде года два жила женщина, переболевшая оспой. Это единственный случай в моей жизни, когда я видел настоящего оспенного больного. Сейчас, судя по сводкам, оспу повывели, а тогда, всего-то через двадцать лет после войны, встречалось всякое. У нее был сын, по-моему, наш ровесник, а может быть годом моложе.

Мы почему-то с ее сыном не дружили, причем никто из ребят. Быть может наши родители, боящиеся любой заразы, запрещали с ним общаться? Не знаю, не помню, чтобы мне что-то подобное говорили. Может, это его родители не позволяли с нами общаться? Вполне вероятно. Но факт остается фактом - мальчик прошел стороной, очень незаметно. Никто не запомнил его имени, и у него не было прозвища! Я видел его исключительно рядом с мамой.

Которая была очень миловидная женщина, немного пухленькая, с густыми черными волосами, большими, черными как ночь, глазами, тяжелыми бровями и длинными ресницами. Уж на что я был шестилетка и то, с восхищением, поглядывал на нее, поскольку таких мам или, вернее, женщин, никогда не видел. Но щеки ее выглядели так, будто бы в них попала шрапнель. Лунная поверхность на картинке в учебнике - вот что представляла ее щека. Ямки, ямки, ямки, побольше, поменьше, с шершавой, какого-то неприятно-неестественного цвета кожей. Зато никакая оспа не могла испортить ее ласковую и нежную улыбку. Она всегда улыбалась, глядя на своего сына и я, как-то немного, завидовал ему – милая мама ему досталась.

Однажды летом, она вышла в открытой кофточке и оказалось, что оспою обезображена и ее левая рука. Будто бы от шеи до локтя, прошлись паяльной лампой. Какая ужасная болезнь! Особенно для женщины! Слава Богу, что ее больше нет.

Иван да Марья

Хочется рассказать и о той семье, с которой моя мать обменяла квартиру.

Муж Иван Григорьевич, мужчина лет шестидесяти, невысокий, «щупленького» телосложения, работавший строителем, пивший горькую, но не до полного безобразия, страстно любивший рыбалку и имевший предмет моей дичайшей зависти мопед «Рига-6».

Странно, но, несмотря на свой возраст, Иван Григорьевич никогда орденов и медалей не надевал, фронтовыми подвигами не хвастался и, если про что и рассказывал (при мне), так это исключительно про рыбалку. Каким образом ему удалось открутиться от воинской погибели - осталось тайной. На умного человека, сумевшего вовремя устроиться на работу, дающую бронь или севшего в тюрьму, на достаточно долгий срок, перед войной, он вроде бы не похож. Хотя, как гласит русская пословица «в тихом омуте...» Неприметный потому и неприметный, что умнее всех.

Несмотря на свое скромное телосложение, Иван был не только женолюбив, но и пользовался успехом у женщин, что не удивительно - ведь на его зрелые годы выпало послевоенное «бабье царство», когда любое существо мужского пола, способное (да и не способное тоже) было предметом всеобщего обожания1.

Жена его, Марья Васильевна, была то ли второй, то ли третьей его женой и, в противоположность мужу, была женщина плотная, как говорится «в теле», моложе его лет на семь и значительно выше ростом. Когда они шли вместе, то смотрелись, как курочка и цыпленок или как мама с великовозрастным сынком.

Иван Григорьевич был, как я уже сказал, страстный рыбак и, помимо рыбной ловли, собирал мотыля и ловил дафний, которых продавал у магазина «Природа» под мостом на улице 1905 года, тем самым зарабатывая себе на бутылку. Тем паче, что имея мопед он без труда проезжал в бывшую деревню Терехово, в старый лагерь политзаключенных, где были пруды и болотца, кишащие всякими водными насекомыми. Этих дафний он нередко привозил мне для моих аквариумных рыбок в каком-то большом алюминиевом бидоне, болтал с бабкой и матерью и, скажем так, производил впечатление, веселого и разговорчивого человека, души компании.

Мать, как-то невольно сдружилась с этой семьею, но эта дружба не была долгой.

Буквально через год, после того, как они переехали в нашу квартиру, Иван Григорьевич принялся откровенно изменять Марье Васильевне, что доводило ее до слез и до желания выплакаться кому-нибудь. По ее мнению, более подходящей подушки для слез, чем моя мать было не найти ведь она тоже совсем недавно была брошена своим мужем, причем именно в той же самой квартире.

Поэтому она стала почти ежедневно приходить к нам и плакаться матери на «несчастливую квартиру», на свое несчастное житье-бытье, на любящего выпить, неверного мужа. Конечно, матери эти откровения довольно быстро надоели и она указала Марье Васильевне на дверь. После чего их знакомство прекратилось и больше я никогда не видел ни ее, ни его у нас в доме.

Иван Григорьевич, в общем-то, не такой уж старый и достаточно бойкий человек, можно сказать «живчик», тихо умер году в 1972. Марья Васильевна ненамного пережила его и лет через семь скончалась. Детей у них не было, квартира отошла государству, и про них тотчас все напрочь забыли.



1 Как сказала мне одна женщина, прожившая в деревне с 1946 по 1956 год, за все это время не увидев даже издалека ни одного мужчины - «Какой бы он не был мужик, но все же лучше огурца!»

Сцилла и Харибда, Кошатница

Вспоминая свой двор, свой подъезд, не могу пройти мимо двух наших соседок, живших на первом этаже.

Они жили по обе стороны от входа, одна - слева, другая – справа, и были, то, что называется как Север и Юг, настолько различны, буквально во всем. Но, при этом, никогда друг с другом не были в ссоре, хотя и не дружили. Первую звали Анна Осиповна (за что она получит прозвище «Поносьевна» по звучанию схожее с именем-отчеством). Вторую – Варвара Федоровна, которая именовала себя Верой Федоровной, стесняясь «деревенского» аромата своего имени, а между нами слыла «Кошатницей», по вполне понятным причинам. Впоследствии, когда моя мать переругалась с ними обеими, то стала называть их «Сцилла и Харибда». Но такие сложные слова выговорить под силу было только ей одной, мы же их называли просто «бабки».

Анна Осиповна, женщина совсем еще не старая (по моим нынешним взглядам), лет пятидесяти семи (хотя тогда она мне казалась древней старухой) статная, крупного телосложения – типичный персонаж кустодиевских полотен. Вполне вероятно, что в ее роду были купцы, а может быть и священники. На попадью она тоже походила внешностью и повадками. Когда родители разводились и стали делить скудное имущество, то именно она подсказала матери, что на пятом этаже есть человек, желающий сменять однокомнатную квартиру на двухкомнатную, что позволило нам просто переехать в подъезд напротив. Мать была ей так благодарна за это, что подарила сумку. Но от любви до ненависти - один шаг. А у моей матери - всего шажочек.

Анна Осиповна безумно любила сидеть у открытого окна и глядя на улицу, попивать чаек. Мы некоторое время даже называли ее: «бабушка в окошке». Не помню только из чашки она пила чай или из блюдечка, но, все равно, это была, натурально, «Купчиха за чаем» в оконной раме. Сидя у окна, она любила «судачить». Летом, с утра до вечера, под ее окном, можно было видеть, то одну, то другую женщину оживленно беседующую с нею. К тому о чем они разговаривали мы, дети, не прислушивались. Но, видимо, они то, что называется, «перемывали косточки», поскольку в их болтовне можно было расслышать различные, а порою и очень знакомые имена и фамилии. Квартира Анны Осиповны была очень чистенькая и светлая, вся в каких-то, преимущественно белых кружевных, салфеточках, полотенчиках, подстилочках, ярких половичках и представляла довольно праздничное зрелище. Но любовались мы этим исключительно через окно. К себе в дом она никого не пускала.

Варвара Федоровна был иного пошиба. Даже можно сказать - полная противоположность. В ней чувствовалось происхождение – из «этих»! Ее квартира, наоборот, была очень темной. Не мрачной, нет. А затемненной - она редко раздвигала тяжелые бархатные шторы. Не скажу, что она пряталась от людей, но чувствовалось, что она не любила, когда за ней подстматривают. При этом она беспрепятственно пускала к себе гостей и даже нас, мальчишек. Мы любили к ней ходить, но заходили всегда не то, чтобы со страхом, а с каким-то благоговейным трепетом. Колька от природы был трусоват, к тому же обе деревенские бабушки накачивали его порою такой ерундой, что он договорился до того, что Варвара Федоровна - ведьма и рано или поздно, принесет нас в жертву, чтобы омолодиться и стать девушкой. Мы с Ильюшкой не разделяли его мнение, хотя, если приглядеться, что-то от бабы-яги в ней все-таки было - худощавая, с морщинистым лицом, с каким-то неприятным взглядом. Я не назову его, ни цепким, ни пронизывающим, а, скорее, угнетающим. После ее взгляда на душе оставалось явственное чувство вины, хотя за что - непонятно.

Первое, что бросалось в глаза и поражало нас, когда мы входили в ее комнату, была картина изображающая, нечто фантастическое. Может очередная копия модного «Острова Мертвых» Беклина, а может быть айвазовское кораблекрушение, но не Девятый вал уж точно. Вода мне запомнилась, в центре точно были люди... Плохо я разглядел и запомнил эту картину, поскольку она и потемнела от времени, да и подходить к ней близко я не решался. Для нас, детей простых родителей, картина была как «нечто из другого мира». НЛО. Ведь ни у кого из соседей или знакомых картин не висело, даже мысли такой не было - купить картину - не тот уровень. Иллюстрации, особенно из «Юности» или «у богатых» из модного глянцевого импортного журнала, приколотые кнопками или пришпиленные булавками к стене - вот это наше. Картины были там - в музее, где «руками не трогать» и «мальчик отойди».

Левее картины стоял сервант или витрина - что-то такое стеклянное, прозрачное, в котором находились еще какие-то предметы «барского» быта – роскошные чашки, вазы и, по-моему, какие-то фигурки. Были еще некоторые вещи, совершенно не свойственные нашему уровню и вызывающие у нас, и восхищение и удивление. Например, громадные часы на стене, тикающие так, что их, по-моему, было слышно за стеной, чеканно отбивавшие каждый час, а также сундук темного дерева с железной окантовкой. На него я, начитавшись книжек про пиратов и бредивший морем и приключениями, всегда косился, Читать далее...

Двор

Отмечу некоторые характерные моменты дворовой жизни тех времен.

Старики и домино

Конечно, сейчас я понимаю, что не такие они уж были и старики, но мне тогда они казались даже не то, чтобы старыми, а очень и очень древними. Живая история! Ведь многие из них носили орденские колодки, а некоторые, самые пижонистые, даже медали и ордена, служа мишенью острот и насмешек со стороны старушек, видимо, потерявших своих родных на фронте память о прошедшей войне все еще была жива. И хоть завершилась она всего-то двадцать лет назад, мне, в мои пять лет, это казалось так давно, ну так давно, ну как до Луны!

Запомнились Дни Победы, которые начали отмечать как раз, как только мы переехали на новую квартиру в 1965 году. Мать утверждала, что с 1949 года День Победы отменили как выходной день, поскольку два праздника 1 и 9 мая шли практически подряд и народ сильно упивался. Но, я уверен, в отмене выходного была совсем иная причина – веселились и пили только выжившие и их родственники. Остальные, чьи мужья, отцы, братья и сыновья не вернулись с фронта, на веселье возвратившихся глядели исподлобья. Женам и, особенно, матерям было больно видеть, как пьют и веселятся те, кто живет за ТОГО ПАРНЯ, за ИХ, погибшего, ПАРНЯ. Это потом, во времена Маразма, подобное, стали возводить чуть ли не в заслугу1. А тогда случались и довольно серьезные стычки. Этих людей можно понять, одним все – и жизнь, и веселье, и ордена, и продуктовые наборы к празднику, другим же только – страдания и смерть. Обидно…

Брежнев возродил праздник, когда уже страсти поулеглись, многие из вернувшихся померли, родственники не вернувшихся тоже попомирали - скажем так – счет сравнялся.

В этот день, во дворе за столиком собирались ветераны с водкой и закуской, а нас детей, особенно, во время минуты молчания, утаскивали домой, или затыкали рты, чтобы мы не шумели.

Помню «Тише-тише, Минута Молчания!» и мамкину руку, прижимающую меня лицом к себе, чтобы я замолчал. Минута молчания соблюдалась свято. Останавливались троллейбусы и автобусы, редкие автомобили, замирали магазины. Не знаю как это было в других районах, но в нашем 80 квартале Хорошево-Мневников было именно так. А вот буквально через пять лет таких Дней Победы я уже не видел, да и ветеранами резко поубавилось2. Поумирали старики.

Ну а те, которые были еще живы, скучая в ожидании смерти, резались в домино. Вообще, в годы моего детства, домино было очень популярной игрой. Ведь на зоне его, как и шахматы с шашками, не запрещали, а сколько людей перебывало в сталинских лагерях, и до войны, и после нее. Многие играющие одергивали рукава рубашек, чтобы те, не обнажали наколок на руках.

Доминошные столики стояли за пределами двора, один по средней линии двора у забора детского сада, второй – неподалеку за 3 корпусом. Как говорится, - в условиях прямой видимости. И на обоих столах целый день стучали костяшками. Страсти разгорались нешуточные. Порою неслись крики «рыба!», «кончил!», «на бабушке Алене!», а иной раз и более крепкие выражения, из-за которых, женщины не разрешали доминошникам играть во дворе. Из них мне хорошо запомнился только один дед, которого старики звали, то ли «председатель», то ли «управдом» худощавый сухой старикан, с военной выправкой, невысокого роста, чуть-чуть согбенный и всегда опрятно одетый в один и тот же темный костюм с тремя рядами колодок. Не знаю почему его так называли, может так переиначивалось блатное слово «смотрящий», а может быть он в старом доме действительно был когда-то управдомом. Не знаю, не знаю, но все мы, мальцы, отчего-то его очень сильно боялись. Хотя не припомню ни одного раза, когда бы он нас шугал или ругался на нас. Да вообще - обратил бы на нас хоть какое-то внимание. Его воинское звание также неясно, ибо китель с погонами он никогда не надевал, да и игруны никогда по званию к нему не обращались.

Кстати, вот еще одна примета того времени - воинские звания вместо имен. Сказывалась прошедшая война. Помнятся фразы: «Вам мат, товарищ капитан!» или «А вот вы и катом, гвардии сержант!». Хотя держались в рамках приличий и «Козел, товарищ полковник, никто никогда, даже выпимши, не говорил». Уважали!

Во дворе

Во дворе были две песочницы одна в середине двора, другая ближе к детским садам и площадка для сушки белья, расположенная ближе к моему подъезду, которая почти никогда не пустовала. Мне это хорошо запомнилось, поскольку она была главным препятствием для наших игр. Женщины постоянно опасались, что мы, либо свалим, либо запачкаем их белье. Вокруг нее, напротив нашего подъезда, росли кусты, которые нам казались очень большими. Играя в прятки, мы зарывались в них целиком. А буквально через семь-восемь лет этот кустик стал казаться таким маленьким, что подумалось будто бы он засыхает, но это было не так просто я вырос.

Дорожки, ведущие к дому, были обсажены каким-то мелким колючим кустарником с темно-фиолетовыми, почти черными листочками, название которого я не знаю и по сей день, под которым росли очень темные вяжущие ягоды, которые мы называли Читать далее...

Дом
переезд на новую квартиру - отрывной календарь - цветы на окошках - чайный гриб - общая обстановка - чай моего детства - маруська

В свой краткий дошкольный период жизни на новой квартире с 1965 по 1967 год, я не запомнил ни отца, ни матери, ни бабки – куда мы ходили, о чем говорили – ничего не осталось в памяти. Кроме одной сцены – как мы, втроем, я, отец и мать идем от пешеходного перехода1 к своему новому дому, мимо магазина «Радуга». Помню, что на фонарном столбе, рядом с магазином, висели круглые уличные часы, каждую минуту передвигающие стрелку. Мне было интересно на них смотреть - стрелка перепрыгивала к соседней цифре, а потом еще несколько секунд, тряслась, как в лихорадке, распространяя вокруг себя дребезжащий звук. Я смеялся, не понимая тогда, что это - «советское качество» от которого я, ставши взрослым, буду не смеяться, а плакать горькими слезами. Помню, что на этих часах было где-то 19-40 (семь сорок!!!) - стрелка чуть-чуть приподнялась над получасом. Дело шло к «Спокойной ночи малыши». Улица была очень пустынна – ни людей, ни машин, ни деревьев около домов. А лица матери и отца, как в дурном сне, – не помню! Только – темные фигуры, хотя знаю, что это – они, но лиц – нет как нет…

Вообще - много, чего я помню из своего детства, много... Кроме родительских лиц! Я думаю это не дефект моей памяти, а душевный протест. Вычеркнуты! Развод родителей, как ни крути, сильно повлиял на меня, на мою жизнь, на мое общение с ровесниками и взрослыми. Из обычного, чуть толстенького мальчика, я превратился в «безотцовщину», которую, одни могли безнаказанно обижать, а другие - безалаберно жалеть. Сколь не пыталась мать убедить меня, что отец-подлец бросил нас, я чувствовал в этом их обоюдную вину. Родители, в большинстве своем, возгордившись тем, что научились читать и писать, а также считать до ста, полагают детей несмышленными, неразумными и, что, уж самое глупое, неспособными делать выводы, существами. Но это не так! Предостерегаю родителей, если ребенок, что-то не понимает разумом, он поймет и прочувствует это душой. Ему открыто намного больше, чем взрослым, душа которых загрублена догмами, принципами, приличиями, воспитанием, образование и прочим - всем тем, что превращает живого человека в «сухаря». Будьте осторожны со словами при детях.

Бабку свою совсем не помню до школы. Думаю, что под впечатлением фотографий, родился какой-то образ «скелетика в платочке», но мои ли это воспоминания или наведенные – не знаю.



















Переезд на новую квартиру

Самое яркое воспоминание дошкольного периода переезд на новую квартиру. Помню его довольно смутно, за исключением одного момента как мы ехали по улице 1905 года. Меня, естественно, посадили в кабину грузовика и я очень отчетливо запомнил чистенькие, ровненькие, как на макете, ряды беленьких, только что построенных, пятиэтажек, еще не загаженные жителями, аккуратные дворики между зданиями, еще не заросшие корявыми деревьями, улицу, не загороженную многоэтажными домами. После Кутузовского проспекта, который прорезал уже сложившуюся планировку, превратив многие улицы в тупики, изуродовав форму дворов, и загородил небо высокими зданиями, это казалось прекрасной сказкой. Такого я еще не видел.

Пророчески это место отпечаталось у меня в детской памяти. Пройдет двадцать лет и в одной из этих пятиэтажек, я буду встречаться со своими среднеазиатскими друзьями. С грустью и тоской смотреть на Нурхаят - свою неосуществившуюся мечту и понимать, что каждый год отдаляет нас друг от друга все дальше и дальше, но ничего не смогу сделать, потому что каждому овощу - свое время... Хотя все это будет через много-много лет. А пока я, не понимая еще, что такое любовь, ехал в свою новую квартиру, в свою новую жизнь, которая, к сожалению, тоже не сложилась.

Своего нового дома и квартиры я почти не запомнил. Какие-то урывки, да обрывки – окно в большой комнате (оно действительно было большим - в три створки), какие-то безобразные желтые шторы, тусклые обои, телевизор «Аврора» с маленьким красным корабликом в левом нижнем углу под экраном, ежик без головы и ножек, который бегал по квартире – вот и все.

Кое-что, оставшееся в памяти, я постараюсь поведать вам.

Отрывной календарь (численник)

Запомнилась отрывной календарь или, как его называла моя бабка, «численник». Он висел все время на какой-нибудь подложке - то бумажной, а потом и пластиковой, чтобы, отрывая листки грязными руками, не запачкать стену. На обороте каждого листика был какой-нибудь «полезный» текст самой разнообразной тематики. От фрагментов литературных произведений, до советов, вроде, второй жизни старой консервной банки. Были там и по-настоящему полезные советы - как завязать морской узел, население столиц мира, как сделать бумажный самолетик, или сложить и разжечь костер. Даже карточные фокусы и, конечно, - народная медицина, что притягивало к нему пожилых людей.

Немногие знают, что численник, стоимостью в три копейки, появился в 1886 году в типографии Сытина, предвосхитившего или, может Читать далее...

Как тебя зовут, мальчик? Косой заяц!

Моими самыми любимыми литературными произведениями в детстве были Михалковские «Веселые Зайцы», «Зайка-Зазнайка» и «Трусохвостик», а любимыми героями - Зайцы. Волшебная заячья страна настолько очаровала меня, что я включил себя в клан «Зайцев». Я посчитал самого себя зайцем, собирал фигурки, рисунки, рассказы и все-все-все, что связано с зайцами. Любое упоминание о зайцах, вызывало у меня неподдельный интерес. И я настолько утонул в заячьих фантазиях, что когда некая дама, по-моему, в кукольном театре на Маяковской1, спросила меня: «А, как тебя, мальчик, зовут?», не раздумывая, ответил: «Косой Заяц!»

Дама отнеслась к этому разумно, с пониманием, видимо она хорошо знала детскую психологию. А вот мать ахнула! И чуть не умерла со стыда, как сама мне сказала. Ее добило слово «косой». В ее недалеком понимании «косой» трактовалось как «урод». А представлять уродом, перед чужими людьми, своего любимого сыночка было для нее таким позором, который не смоешь даже кровью.

Но для меня это было всего лишь характеристикой зайца, которого завсегда, особенно в сказках, называют «косым». Было составной частью имени. Для нее оскорблением. Она слезно просила меня так больше никогда не говорить. То просила, то приказывала, в общем, всем своим видом как бы говоря - никогда так не делай, сынок! Предлагала мне заменить мое «тотемное» имя на ласково-паршивое «зайчик». Какой там «зайчик»! «Зайчик» это слабак, которого мама за ручку водит. А «Косой Заяц» это мужчина, герой, боец, я бы сказал «супермен», если бы знал тогда это слово.

В общем, мать я не понял. А она не желала понять меня.

Это был первый случай, когда мать продемонстрировала мне двуличие взрослых. Дома она восхищалась моей любовью к зайцам и «Косой Заяц» не резал ее по ушам и не бил по сердцу. Но в присутствии чужого человека, он так занервничала, испугалась и застеснялась, что даже напрочь запретила мне «Косого Зайца». Хотя дома продолжала умиляться моей игрой в зайцев, придумывая новые сюжеты и пропуская «косого» мимо ушей.

С этого часа, мир разделился на две половины - свою и чужую. До этого я вел себя вне дома, также как и дома. Теперь - нет. Мне пришлось подстраиваться к внешнему миру, искажая в чем-то, свой домашний мир, самого себя. Мать, время от времени, добавляла к «Косому Зайцу» еще какие-то новые запреты, количество которых росло и росло. Я не очень вдумчиво относился к ним - не было, видимо, во мне актерской жилки, позволяющей легко переключаться с одного образа на другой, в зависимости от обстоятельств. Лавры Джекила и Хайда мне явно не светили.

Жаль, что мать не объяснила мне, что двуличны и лицемерны по большей части все взрослые. А то я, по неопытности, решил, что эти качества свойственны только моей матери (хотя этих слов, тогда, конечно, не знал) и стал в ее присутствии прималчивать и меньше откровенничать. А то, вдруг, мне опять запретят что-нибудь. При этом открыто со всей душой относясь к другим людям, что было, скажем так, не то, чтобы неправильно, а нерационально.

Последующие годы, показали, что мать не только не желала понять меня, а совершенно не хотела понимать меня, вдумываться в меня, считая свое мнение правильным и, к тому же, единственно-правильным, стараясь слепить меня по своим чертежам, таким, каким она хотела бы меня видеть, а не таким, каким я хочу быть.

За что, собственно, и поплатилась, впоследствии, долгими годами одиночества



1 По-моему, там располагался будущий Театр Образцова, потом, переехавший в заброшенное с довоенных времен здание на Садовом кольце. Место снесенного старого театра кукол, оказалось проклятым - сначала там четверть века был пустырь, потом собрались что-то построить, но и это бросили. Во всяком случае в 2013 году стройка была заброшена.

Урод! Закрой рот!

Да-да, вот именно так говорили мне приятели в детстве.

К несчастью, меня, практически с рождения, мучил тонзиллит - противная болезнь, при которой невозможно свободно дышать носом. Сопли у меня не текли, а было такое ощущение, как будто нос забит ватой. Поэтому мне, практически всегда, приходилось дышать ртом, что совершенно не красило меня. Ребята смеялись, издевались, а некоторые, самые отъявленные, поддевали снизу мою челюсть ладонью с криком: «Урод! Закрой рот!». И иногда больно прищемляли мне язык, что, порою, он даже распухал.

Быть посмешищем мне не хотелось, надо было что-то делать, что-то в себе менять. Вначале, я старался изо всех сил дышать носом, чтобы пореже открывать рот. Но получалось еще смешнее. Сначала сидев тихо-тихо, я, через некоторое время, резко вдыхал всеми легкими, широко разинув рот, чиста как ныряльщик. Гадость!

Тогда я додумался маскироваться. Рот можно было прикрыть рукою, чтобы не было видно, что он открыт. О! Гениальная идея. Придуманная мною в дошкольные годы, она помогла мне потом – в школе и в институте. Дураки-учителя принимали ее за выражение сильнейшего умственного напряжения и думали, что я, к примеру, рассуждаю над решением задачи. Ничего подобного – я прятал раскрытый рот. Позиция у меня была стандартная, причем я ее настолько сильно вогнал в себя тренируясь перед зеркалом, что потом, в зрелости, действительно использовал при размышлениях. Итак, я сжимал руку в кулак, но совсем неплотно, чтобы между пальцами оставалось побольше места для прохода воздуха. А согнутым указательным и распрямленным большим пальцем обхватывал нос с двух сторон. Вот это «хватание за нос» было тоже не простым позерством. Можно было незаметно, а порою, даже открыто, пошевелить себя за нос. Может быть кто-то и думал, что это – от размышлений, но на самом деле, пошевелив нос, я мог увеличить отверстие для прохода воздуха и прикрыть рот, чтобы мышцы отдохнули.

В начальной школе нам запрещали грызть ручки и за это сильно ругали. Но с пятого класса на это перестали обращать внимания. К тому же разрешили пользоваться пластиковыми шариковыми ручками, грызть, которые было одним удовольствием. Этот жест учителя также расценивали, как выражение умственного напряжения. А мне он давал небольшую щелочку между зубами, через которую я свободно дышал.

Вторая идея, которая пришла мне в голову – как бы замаскировать свое уродство – состояла в том, чтобы болтать без умолку. Когда ты разговариваешь, то рот, так или иначе, открыт. Никто на это не обращает внимания. Можно спокойно дышать ртом. Можно делать глубокие вздохи. Хотя желательно говорить медленно, когда движешься и, одновременно, разговариваешь, а то начинаешь задыхаться. Особенно мне это помогало, когда я гулял во дворе с ребятами. Может быть именно этот факт повлиял на то, что я говорю и хожу всю жизнь достаточно медленно. Не хватает кислорода!

Ну и третий способ, придуманный мною намного позже, уже в школе, заключался в создании определенной гримасы, с немного искривленной линией губ. При этом между губ образуется отверстие, через которое можно легко дышать. Рот не открыт, он искривлен, но дырка для воздуха есть. Эту гримасу я долго вымучивал перед зеркалом, потому что она могла выражать многие чувства, согласно обстановке. И надо было освоить все варианты. От выражения задумчивости (для урока), иронической-насмешки (при встрече с друзьями), удивления, до доброй улыбки и радости (при встрече с подругами).

Эта методика позволяла даже создавать немного загадочное безразлично-отрешенное выражения лица. Байронизм!

И так я хорошо отработал эту гримасу, что даже, когда прошедший тонзиллит освободил меня от необходимости держать рот открытым, она осталась, как мое «альтерего», как моя визитная карточка. Натренировавшись за годы детства и юности, я уже не мог освободиться от ее цепких объятий. Мы с ней слились в единое целое. Поэтому уже в совсем «взрослом» возрасте, даже до сих пор, некоторые женщины, отмечают у меня на лице некую мимолетную саркастически-задумчивую улыбку, не понимая того, что это всего лишь способ незаметно вдохнуть необходимый мне глоток воздуха.

Главные слова

Весной 1967 года появился легкий и веселый фильм «Кавказская пленница» с, тогда еще молодой и красивой, Натальей Варлей, сразу же ставшей образцом женской красоты для большинства старших ребят. Да и мы, малявки, смотрели на нее, раскрывши рот, еще не совсем понимая, но уже предчувствуя половое влечение.

Многие фразы из этого фильма стали «летучими». Мы их повторяли без остановки и доповторялись до того, что и сейчас, через полвека, я помню большинство из них наизусть.

Была в этом фильме одна замечательная песня – «Песенка про медведей». Когда я слушал ее, то отчетливо представлял себе «Земную ось», которая, как бревно из болота, торчит на Северном полюсе, вокруг которой вереницей, не торопясь, важно ступают белые медведи, своими лапами вращающие нашу Землю.

Подобную ассоциацию я впоследствии встретил у Высоцкого в строках: «землю тянем руками за стебли, на себя, под себя, от себя…». Эффектная, мудрая и краткая фраза. К слову, я всегда удивляюсь краткости великих. Мне, чтобы выразить подобное потребовалась бы, наверное, целая страница текста.

Но, к своему сожалению, одно место в этой песни я никак не мог понять. «Раньше на год или два, кто-то сказал кому-то Главные Слова…» что это за такие «Главные Слова» и почему их надо бы «сказать раньше». Какой в этом смысл? И вообще - о чем это? В моей жизни - жизни шестилетнего мальчишки было уже много всяких-разных слов и важных, и неважных, и добрых, и запретных, и ругательных, но вот главных... Главных не было!

С детским максимализмом, я воспринимал «главное», как какой-то абсолют, как какой-то пароль, дающий доступ к чему-то такому, нужному, важному, определяющему смысл всей жизни, чего я еще не знаю. Что, в общем-то, и не так далеко от правды. Не дано мне было только понять, что транскрипция этих «Главных Слов» у каждого человека своя. Хотя на самом деле это всего-навсего три-четыре слова. Но каким словесным мусором взрослые, их порою окружают. Так, и не разглядишь, и не поймешь, что они «Главные».

Я размышлял, недоумевал, смотрел фильм снова и снова, пытаясь по сюжету понять что такое эти, проклятые, «Главные Слова». И не мог! Совершенно не мог понять! Тайна оставалась неразгаданной! Но разгадать ее было необходимо. Ведь это «Главные Слова»! Я хотел знать про них все, понимая, что и у меня в жизни они будут «Главными». А раз они «Главные», следовательно от них будет зависеть моя жизнь.

Устав ломать голову над этой загадкой, я стал выспрашивать у матери, что это за такие «Главные Слова»? Кому и когда их говорят? Почему лучше их сказать по-раньше? А, что случится, если их не сказать совсем? Вот такими вопросами я засыпал свою бедную, тогда уже одинокую, мамашу, брошенную своим молодым мужем. По своей детскости, я не мог понять насколько, видимо, ей было больно и тяжело об этом говорить. Ее «Главные слова», наверное, еще звучали в ее душе, но вот несколько лет прошло измена, ссора, развод, раздел имущества. Вот тебе и «Главные Слова». Быть может мать вообще жалела, что они были ей сказаны.

Говорить о них она явно не хотела и старалась перевести разговор на другие темы. Но поскольку я настаивал, она уверяла, что сейчас мне этого не понять, что надо сначала стать взрослым, выучиться и проч. и проч. в общем, несла всю ту чушь, которую говорят детям, когда, по какой-то причине, не желают или не могут ответить на, так называемые, «детские вопросы».

Раздосадованный на мать, я спросил у Кольки Пилясова про загадочные «Главные Слова». Он мне ответил просто, без кривотолков, так как понял сам и как ему объяснили родители: «это, что-то там такое про любовь, ну, в общем, слова для девок…»

И мне сразу стало неинтересно, потому что моя пора заглядывать под юбки еще не пришла.

Но тайна все-таки осталась неразгаданной. Что такое «Главные словая» я так и не узнал и, видимо, поэтому, во взрослой жизни упорно обходился без них. И даже, когда пришло время первой любви, то, в тот момент, когда мне надо было их произнести, наши губы соприкоснулись... И они стали уже не нужны...

И, впоследствии, тоже...

Оказывается можно прожить и без «Главных слов»!

Главное - поступать так, как подсказывает тебя сердце...

Гексаметилентетрамин

Еще одно воспоминание из раннего детства.

Коробочка с лекарством под названием «уротропин».

Моя бабка долго и безуспешно лечилась от всех мыслимых и немыслимых болезней. Во многом, ей помогал в этом и подстегивал к лечению, журнал «Здоровье», просвещающий малограмотным заковыристыми названиями болезней и лекарств.

Крестьянской женщине было невдомек, что существуют не только болезни, но и лекарства, позволяющие вылечиться от этих болезней. Простой люд считал боли и болезни божьим гневом или испытанием - болели все, страдали тоже. И не лечились. Терпели, терпели, сколько могли, до самого смертного часа. И работали… Потому что иначе они бы умерли от голода.

Городские имели больше свободного времени. Пенсионное обеспечение в старости, обещанное социалистическим строем, давало возможность не работать, а больше думать о себе и своих болячках. Причем, в отличие, от большинства развитых стран, старость в те годы начиналась у женщин в 55, а у мужчин в 60 лет. Причем моя бабка, как работающая на железной дороге, должна была идти на пенсию в 50 лет, но, пришедший на смену Сталину, Хрущев, это отменил. За что был проклят моей бабкой (наверное поэтому и попал под домашний арест).

Но и бабка сильно сдала, узнав, что ей придется работать еще долгих пять лет и отчаялась дожить до пенсии. Ее можно понять! Ведь трудится она начала только с 32 лет и, естественно, к труду была непривычна, воспринимая его, как наказание, как муку, мечтая только об одном - о пенсии, об освобождении от обязательного труда. Хотя болезней у нее действительно было много. Свое здоровье, как я понимаю, она сильно подпортила кокаином в эпоху НЭП и офицерским спиртом во время войны.

И вот, выйдя на долгожданную пенсию, она стала (как умеющая читать) просматривать журнал «Здоровье», находя в нем все новые и новые болезни у себя и, соответственно, лекарства для них. А поскольку тогда лекарства были достаточно дешевы, то она, и покупала, и принимала их бездумно и бесконтрольно. Весь наш дом был наполнен какими-то коробочками, бутылочками, порошками. (Помню, что после бабкиной смерти мать вынесла на помойку целую коробку лекарств). Мне кажется, что неуемное потребление лекарств приблизило и, без того раннюю, кончину моей бабки.

А я запомнил только одну-единственную коробочку. Почему? Попробую разобраться в этом, хотя толком не знаю насколько правомерны мои рассуждения. Может быть, все-таки, некоторая художественность этикетки, тому причиной. А может - этого лекарства у нас просто было пруд пруди и оно примелькалось до запоминаемости.

Помню - маленькую, в пол-спичечного коробка, тоненькую коробочку, на которой зелеными буквами по прямой было написано слово «уротропин», а над ним, по дуге, похожей на полную радугу, другое, очень заковыристое слово, которое, как ни странно, я запомнил с фотографической точностью: «гексаметилентетрамин». Чтобы прочитать написанное, я вертел коробочку в своих руках, то вправо, то влево, неспешно разбирая буквы и составляя из них единое слово. Учтите – я только что научился читать. Большинство слов представляло для меня еще нераскрытую тайну. А тут такое длинное, но очень певучее слово: «гекса-метилен-тетра-мин». Я влюбился в него и произносил его нараспев. Оно было необычным - никто из взрослых такого слова не произносил. Знание этого слова придавало мне какую-то сакральность, разительное отличие от всех остальных людей, которые не знали этого слова. Наверное я чувствовал себя от этого очень взрослым. Может быть…

Как бы то ни было но «гексаметилентетрамин» запомнился мне на всю жизнь и, видимо, только смерть или старческий маразм, может отнять его у меня. Кто знает, может быть именно из-за него я через несколько лет увлекусь химией и хотя химиком не стану, зато в химической школе найду свою первую любовь, которая тоже не сложится, но определит мою жизнь на все оставшиеся мне годы.

Ручки-сучки

Шести лет от роду я узнал, что существуют не только обижающие (вроде дурак, козел, осел), произносить которые лишний раз было не желательно, чтобы не обидеть кого-либо и не получить по морде, но и запретные слова, произносить которые совсем запрещалось.. Этот факт потряс меня до глубины души!

С обижающими словами все было ясно и понятно. На самом деле они обижающими не были, а становились обижающими только в определенном произнесении (сказал бы контексте, но такого слова я тогда не знал). Ну, чего обидного в слове «Козел» - ничего! Название животного. И «Горный козел» тоже никого не обижает. А вот если я произносил: «Колька козел», оно становилось обижающим, поскольку я намекал на то, что Колька воняет как козел. Ибо мать мне неоднократно говорила, когда я, набегавшись, весь в поту и мыле, возвращался домой: «Козлом воняешь!»

Но запретные-то слова! Это, что еще такое?

Мое знакомство с запретными словами произошло весьма оригинально. Мать мыла меня в ванной и попросила поднять «ручки». А я ей, нараспев, ответил «ру-чки-сУ-чки». Как и многие малыши я любил играть в слова, рифмовать и, конечно, петь. Но мать, ни с того, ни с сего, вдруг вспыхнула, заверещала и сказала, что такое говорить ни в коем случае нельзя. Я остолбенел! Что случилось? Я же не обзывался! Я же не дразнился! Я не понимал своей вины. Ведь я имел в виду «сучкИ», которые есть на каждом дереве и на которые человеческие руки, особливо, с растопыренными пальцами, весьма схожи. А то, что я изменил, для рифмы, ударение, мне также не казалось большим преступлением. Мы в детстве часто путали, в основном по-неграмотности, а иногда и ради шутки, ударения в словах, но никогда, ни родители, ни окружающие не говорили нам, что это запрещено. Нам объясняли, что сие неправильно, что надо произносить по-другому. Но запрета никогда не было.

Я стал спрашивать мать - почему? Она отвечало, что это слово нехорошее, стыдное. Какое? СучкИ? - удивился я. Нет - сУчки - ответила она и снова покраснела. Вот так, да! Это - стыдное, а переставил ударение - не стыдное. Как это понять шестилетнему! Да и что в нем стыдного? Я начал теребить мать, чтобы она объяснила, но та заругалась и, ничего не объяснив, прикрикнула: «Слово плохое! Сказала нельзя! Значит - нельзя!»

Я вжал голову в плечи и примолк, решив обсудить все это с Колькой, который, как мне всегда казалось, знал о жизни больше меня, поскольку у него была полная семья и целых две (!) бабки.

В моем мозгу и тогда не укладывалось, да и сейчас не укладывается, почему какие-то слова произносить можно, а какие-то нельзя? Ведь слово - это всего лишь слово - колебание воздуха, как свист. Пустышка. Оно не может быть, ни плохим, ни хорошим. Оно слово! И этим все сказано. Я, несмотря на малый возраст, сознавал, что есть плохие дела и хорошие дела, что многое запрещено, например, бить тех, кто моложе тебя, воровать, убивать. Но как можно запретить слово я не мог понять...

И тут я вспомнил, что мать и, особенно, бабка мне всегда крепко-накрепко запрещали свистеть дома, говоря: «Деньги высвистишь». Да и на улице я, нередко, получал от матери затрещины, когда пытался посвистеть, отчего так толком свистеть и научился.

Стало противно...

Наутро Колька объяснил мне, что «сУчки» - «мат». «Матерщина», которую произносить нельзя. Почему нельзя Колька мне объяснить не смог - он был недалеким человеком, отчего и спился, и старался не утруждать себя размышлениями. Нельзя - значит нельзя.

Я спросил его если можно запретить слово, то можно запретить и букву? Вот мы и покатились с хохоту представив, что запретят, к примеру, букву «К» и тогда он станет «Оля», то есть девкой, а я из «Юркова» превращусь в «Юрова». Даже, впоследствии, неоднократно играли в слова, на запрещение букв.

Тогда я вернулся к матери и спросил: «Я что - матерился?» Она опять раскричалась и выяснилось, что и само слово матерщина - тоже запретное. Мне становилось все гаже и гаже. Оказалось, что слово «хуй», которое я знал, но почти не употреблял - матерщина и оно запретное. «Так это же пиписька» - оправдался я. «Пиписька - тоже матерщина?» «Нет» - ответила мама. «А почему «хуй» запретное?» - спросил я. «Стыдно его произносить поскольку обозначает стыдное место» - вывернулась мать - «ведь стыдно ходить без трусов, поэтому стыдно его говорить». «Но почему пиписька-то - не стыдное. Тоже - без трусов!» - ляпнул в ответ я.

От моей, не испорченной догмами, детской логики мать откровенно помутило. Она тоже была недалеким и малосведующим человеком, поэтому, чтобы не заблудиться в рассуждениях, заорала, нашлепала и сказала, чтобы больше от меня такого не слышала.

Ночью, лежа в своей кроватке, я с обидой думал: «Как же так нельзя воровать, воровать - стыдно, воровать - грех большой, как говорила мне бабка, но произносить «вор», «украсть», «воровать» - можно. А «хуй» - нельзя. Хотя мне нравилось иной раз посылать Кольку на хуй. Как-то звучно и кратко получалось. Глупость какая-то.

Мир взрослых сразу показался мне каким-то не то, чтобы непонятным, а Читать далее...

Читание и писание

Совершенно не помню как меня учили читать и писать. Мать говорит, что я научился этому очень рано и феноменально быстро для своих лет. Видимо, это чистая правда, потому что, сколько помню себя, помню себя грамотным.

Характерный случай. За неделю перед тем, как пойти в Первый класс, я что-то хотел сказать своему другу Кольке, но его не было дома. Тогда я решил написать ему записку и положить ее в почтовый ящик. Для чего попросил у матери карандаш, которых у нее всегда было вдоволь, поскольку она боялась чернильных ручек, ибо они зачастую протекали и пачкали одежду. А время шариковых ручек еще только наступало. Мать ответила, что это бесполезно, поскольку Коля еще не научился читать. Меня это сильно удивило - ведь я, в то время, читал и писал достаточно свободно, а еще сильнее озадачило что же мне делать?

Но ничего в жизни не проходит даром за раннюю грамотность пришлось расплатиться здоровьем близорукостью и искривлением позвоночника. Второе удалось исправить путем длительных тренировок, а зрение так и осталось гадким на всю жизнь. И, к сожалению, ухудшается все больше и больше, ведя меня к полной слепоте, если только врач по имени Смерть не остановит этот процесс. В то время, когда мои сверстники развивались физически в дворовых играх, я сгибался над книгой и ломал глаза. Зато я мог называться, модным в то время, с легкой подачки доктора Спока, словом «вундеркинд», что проливало бальзам на душу моей матери. С той поры я терпеть не могу два слова «вундеркинд» и «акселерат».

Самой любимой моей дошкольной книгой, с которой я практически не расставался, был «Справочник инженера-строителя кабельных линий связи»! Эту книгу мать стырила с работы специально для меня. В ней было более 600 страниц и практически на каждой странице картинка то изображение кабеля в разрезе, то какого-то усилителя, а главное там было много различной техники тракторы, кабелекуладчики, грейдеры, бульдозеры с подробными описаниями и характеристиками. Естественно, что для парня, такая книга была намного интересней и, главное, намного полезней каких-нибудь дурацких «Трех поросят» и иже с ними.

Не знаю из-за этой книги или так, по своей природе, но я любил и до сих пор люблю книги с картинками, скорее даже картинки с тестом или справочники. Чисто текстовые книги я могу слушать, когда мне их кто-нибудь читает, пусть даже синтезатор речи, но сам их читать не люблю.

Гагарин и Титов

Через полгода после моего рождения в космос полетел Юрий Гагарин. Событие это было обставлено с помпой, поэтому слово «Гагарин» было у всех на устах. Настолько, что даже приобрело некоторый безличностный характер. Вместо «герой», «молодец», особенно детям, стали говорить: «Гагарин». Вокруг меня также витало это слово и хотя я, по малости лет своих, еще многого не понимал, однако в моей голове отложилось, что «Гагарин» это хорошо.

Время шло – я рос, а осенью полетел в космос Титов. Потом – еще кто-то, шумиха вокруг космоса росла, поэтому я, едва научившись говорить, стал спрашивать у бабушки: «куда летал Гагарин?», «где космос?», «что он там делал?» и так далее. Бабка, уставшая от моих вопросов, не зная, что ответить, поскольку сама не имела ни малейшего представления, где находится космос, что это такое и, уж тем более, чего там Гагарин делал, сказала как-то мельком, что Гагарин летал на небо. А поскольку, к тому же, была большая любительница пошутить и за словом в карман не лезла, а за окном мела метель, то, махнув рукой в сторону окна, добавила, что вот теперь с неба сыпет нам на землю снег.

Прошло несколько недель.

Я сидел в теплой квартире на подоконнике и смотрел на запорошенный снегом двор. Вдруг я закричал: «Бабушка, бабушка – Гагарин и Титов!» Она, вначале, как это часто бывает с родителями, не обратила внимания на мои вопли, но поскольку я не умолкал, вынуждена была подойти ко мне. Я стучал пальцем по стеклу и повторял: «Гагарин и Титов, Гагарин и Титов…» Бабка не поленилась посмотреть в окно и увидела, что с крыши соседнего дома двое рабочих скидывают снег…

Тут-то она и вспомнила, что недавно объясняла мне, зачем Гагарин летал в космос. Я запомнил, а, увидев двух человек на крыше, решил, что Титов тоже должен сыпать снег. Чем он хуже Гагарина – ведь тоже космонавт.

Мама Нина

В детстве я никак не мог уяснить разницу между словом «тетя» в значении «любая женщина» и «тетя» в смысле «сестра отца или матери». Вернее, не мог понять почему эти, совершенно разные, вещи обозначаются одним и тем же словом.

К слову пришлось - я до сих пор не понимаю - у русских, что,- фантазия не играет?

В своем первом значении, «тетя» была на каждом углу – мать требовала называть «тетей» любую женщину. Соседок по дому я тоже звал «тетя», но с добавлением имени. Такова московская традиция. В большинстве губерний этого не было – там дети обращались ко взрослым по имени-отчеству, что безусловно правильно. Ибо вырастая, им не нужно менять свою манеру разговора со взрослыми (хотя правильнее было бы сказать – со старшими). Как в детстве был «Олег Сергеевич», так на всю жизнь он останется «Олегом Сергеевичем». По-московски, ребенок принижается относительно взрослых, поскольку не имеет права называть их настоящими именами. Для него существует своя, детская, игрушечная, система общения. Что больно бьет (по себе помню) по детскому самолюбию. Ибо нет того солдата, который не мечтал бы стать генералом. И нет того ребенка, который не мечтал бы стать взрослым. А насколько смехотворна ситуация, когда, по привычке, тридцатипятилетняя детина обращается к тебе прокуренным басом: «Здравствуйте! Дядя Володя!»

Так вот, вокруг меня было очень много всяких-разных теть - и Оль, и Даш, и Нин, и Свет. Но все они были «чужие», «далекие», тети, хотя существовала и «своя» близкая и родная тетя - Нина - сводная сестра матери. Мое сознание не позволяло перенести «неродной» термин на родного человека и называть ее «тетя Нина» я упорно отказывался, как бы меня не принуждали.

Я назвал ее «Мама Нина». Конечно, ход своих мыслей тогда, я, сейчас, не помню. Но не думаю, что моя логика изменилась за прошедшие полвека.

Тети - они все чужие. Значит тетей она быть ни в коем случае не может. Так кто же она? Сестра матери! То есть, как бы - вторая мама - «Мама Нина». Легко и просто. И никто, никакими силами не мог меня в этом переубедить. Так, на всю жизнь, для меня она и осталась «Мамой Ниной». Интересно то, что, по причине неприязненного отношения тещи, то есть бабки, к зятю, то есть отцу, в моем детском лексиконе практически отсутствовали слова «отец», «папа», поэтому муж Мамы Нины именовался мною «правильно» - Дядя Саша.

Отмечу тот факт, что у многих московских матерей не было и нет имен. Деревенские не только своих соседей и родню величают по имени-отчеству, но и родителей тоже. В Москве этого не принято. Мама, Папа - и все. Я сам лет до пяти, не знал, что у матери, есть имя. Потом, поскольку мы чаще стали ходить в гости, появился телефон, да и я стал внимательнее прислушиваться к разговорам взрослых, узнал, что ее зовут Юля. И уже лет в десять, рассматривая, какие-то мамкины бумаги, узнал, что ее зовут Юлия Петровна. Сама она мне про это не говорила. Странно... Поэтому, зачастую, спрашивая ребенка: «Как зовут твою маму?», в ответ слышишь: «Мама». Даже сейчас в 21 веке.

Раковые шейки

Вот еще одна словесная загадка, вызывающая у меня не только удивление, но и страх – конфеты «Раковые шейки».

Напомню, что в те, советские, годы конфеты были не просто конфетами, а лакомством. И, если еще, какую-нибудь шоколадную «Белочку» или «Петушка» можно было купить, поскольку они были дороги (3-4 рубля) и их старались не покупать, то карамельки, которые я любил значительно больше шоколадных конфет, встречались гораздо реже. Они были намного дешевле (50-70 копеек) и пользовались спросом. К тому же их часто брали килограммами.

Мне мать покупала обычно «Клубнику со сливками», «Барбарис» или «Сливовую», гораздо реже, любимые мною до сих пор «Лимончики», или «Снежок», аналога которому, я, к сожалению, сейчас не нахожу. А очень нежные были конфетки, рассыпающиеся во рту на множество сладких иголочек с ванильным ароматом и небольшой мятной свежестью.

Но не об этом речь. Как-то в разговоре матери с бабкой о конфетах промелькнула непривычная для меня фраза: «Раковые шейки». Она, до глубины души, потрясла и даже припугнула меня. Я говорил, что моя бабка была, не по годам, дряхла и, честно сказать, попросту постепенно умирала. Поэтому запоем (на дорожку) читала, модный среди больных и стариков, журнал «Здоровье». Прочитанное днем, вечером она пересказывала матери, когда та приходила с работы. Поэтому я становился невольным слушателем и, конечно, многое не понимая из услышанного, запоминал.

В их беседах частенько мелькало слово «Рак». Вначале, я не врубался о чем они говорят. Я знал, что рак - речное животное с одной очень здоровой клешней. В детских книжках встречалось нечто, типа, «Однажды Лебедь, Рак и Щука…» и я видел его изображения. Но оказалось, что «рак» - еще какая-то страшная болезнь от которой нет лечения, наводящая страх и ужас не только на болезненную бабку, но и на молодую и, в общем-то, здоровую как бык, мать. Видя как сужаются глаза моей бабки при слове «рак», я понимал, что это нечто жуткое, несравнимое со всякими чертями и ведьмами. Почти тоже самое, что атомная бомба, от которой нет спасения.

Дети очень хорошо ощущают не смысловую, а, именно, эмоциональную составляющую разговора. Вроде, как собаки, которые не понимая слов, легко отличают разухабистую громкую мужскую беседу, от злобной ругани.

И вот, слово «рак» стало наводить на меня ужас.

И это объяснимо - раз родители чего-то боятся, то этого всегда боится и ребенок. Родители априорно кажутся ребенку всесильными, поэтому как же не бояться того, чего боятся они.

А тут «Раковые шейки»… этот ужасный «рак», а мне надо его сесть! Пока шли только разговоры, я не ужасался так сильно. Но, представьте, какой мне пришлось испытать шок, когда мама принесла кулечек «Раковых шеек». Я, завертелся на пупу, под всякими благовидными предлогами, отказываясь их есть. Это удивило, и мать, и бабку. Они никак не могли понять, что происходит. Почему их любимое чадо отказывается есть вкусные карамельки? Уж не заболел ли я? И они приступили к допросу!

Не знаю почему они так носились с этими конфетами. Может быть оттого, что, после долгого перерыва, это было новшество советского рынка или просто оттого, что помнили их Абрикосовское происхождение1. Мать мне объясняла, что это деликатес, особенно не раскрывая в чем смысл этого слова.

Ну, в общем, на меня поднажали и я раскололся, рассказав, что меня пугает в этих конфетах. Зловещее название «раковые шейки», так похожее на «раковые опухоли» не позволяло мне насладится вкусом конфеток, Оно страшило меня и вызывало отвращение со рвотным эффектом.

Мать ласками и сказками пыталась заставить меня их попробовать. Объясняла почему их так назвали, разворачивала фантик с изображенным на нем хвостиком рака, от одного вида которого меня затошнило и я смахнул фантик со стола. Убеждала, успокаивала. Как-то, с трудом, чтобы не злить мать, с грехом пополам, я засунул в себя пару этих конфеток. Она успокоилась, бабка съела остаток… и порядок! Они встречались в продаже довольно редко, поэтому меня больше ими не терзали. Но…!

Но, ставшее старше, я продразнил их «Онкологическими шейками», а потом переименовал в «Раковые шейки матки» и есть их больше никогда не ел. Как, собственно, никогда не мог заставить себя съесть рака. Креветки, омары, крабы - пожалуйста. Но - раки! Да и сейчас, когда все детские страхи позади, меня охватывает какая-то брезгливость, когда я беру такую конфетку даже просто в руки. Что-то такое, подсознательное, грязное, противное, как скользкая лягушка или жаба, чудится мне в этих конфетах. Смертью они пахнут…

Нет не могу их есть, даже сейчас… омерзительное название…



1 «Раковые шейки», «Гусиные лапки» и «Утиные носы» придуманы фабрикой Абрикосова еще в конце 1870 годов.

Черная Чайка

Как и любой ребенок, я многие вещи понимал с трудом. Осознание окружающего мира приходит, порою, только с годами, с жизненным опытом, Но есть вещь, которую я не мог для себя уяснить, ни в детстве, ни сейчас в старости. Это автомобиль под названием «Чайка». В те годы достаточно модное, расхожее, слово, поскольку им называли первую женщину-космонавта Валентину Терешкову.

Мы в то время жили на Кутузовском проспекте и там «Чайка» были такой же распространенной машиной, как «Москвич» или «Волга». Несколько раз в день они проезжали мимо нас и мать всегда говорила мне: «Вон, Чайка поехала».

В тоже время, до Москвы-реки было рукой подать, и мы с матерью часто прогуливались по Шевченковской набережной, где я видел, летящих над водой, птиц чаек.

Но эти, «настоящие», чайки всегда были БЕЛОГО цвета, в отличие от машины, которая всегда была ЧЕРНОГО цвета.

И эта противоположность цветов не давала мне покоя. Именно, противоположность, а не различие! Ребенок, какой бы маленький он не был, прекрасно понимает, что день противоположен ночи, свет - тьме, а белый - черному. Будь автомобиль синий или зеленый, это бы меня меньше удивило, скорее всего, я на это и не обратил внимания. Но диаметральная противоположность - будто бы нарочное противопоставление одного другому. Дразнилка!

Я не мог понять - почему черную машину назвали «Чайка»? Зачем? Она ни капли не похожа на белую птицу. Почему одинаковое название дано таким разным предметам? Тайна объединяющая эти два предмета не давала мне покоя. Дети любят разгадывать загадки. Тренировка разума!

Много времени я посвятил этой тайне, но ни до чего догадаться не мог. Никак в моем детском разуме не помещалась черная «Чайка». Ну не могла чайка быть черной!

И лишь потом, учась в школе, разглядывая товары в магазине и читая, написанное на ценниках, я осознал очень простую истину - названия, порою, даются, то, что называется «с Бодуна». Без какой-то логической связи с предметом, который они обозначают. Соответственно могут быть, и зеленые «Чайки», коричневые «Пингвины», синие «Восходы» и белые «Закаты».

А, ставши старше, я заметил еще одну штуку - некоторые названия даются словно бы в насмешку! Опять дразнилка! Как будто бы тот, кто их сочиняет, желает поиздеваться, то ли над словом, а может над предметом, а может быть просто так - он очень веселый человек, любящий пошутить. И, может быть, обижается тому, что его шутками никто не возмущается, а значит - не понимает их.

Самым лучшим примером сказанному, был жилой комплекс «Лебедь» на Ленинградском шоссе, стоящий сразу за окружной железной дорогой. Который, несмотря на такое «белое», «изящное» название был составлен из уродливых высотных домов, облицованных темно-зеленой «военного цвета» керамической плиткой.

Видимо советские милитаристы мечтали весь мир окрасить в цвет хаки…

И их «Лебедь» был зеленым!

Раковые шейки

Таптапка

Вполне естественно, что я не помню того, как учился говорить. Слишком давно это было. Но мне кажется дело не в давности, а в том, что наш организм специально прячет от нас этот процесс, оставляя лишь результат.

Благодаря матери, по какому-то странному стечению обстоятельств, о котором я поведаю ниже, сохранились два слова, напоминающее о становлении человеческой речи: «таптапка» и «упатяпа». Первое обозначало автомашину марки «Победа», второе - просто автомобиль без указания марки. Были еще какие-то словечки, начисто позабытые матерью, поскольку ее они не интересовали. Главной ее задачей было как можно быстрее научить меня говорить, поскольку она мечтала о сыне-вундеркинде.

Я, как, в общем, и все дети, сначала называл предметы своими, весьма неразборчивыми, именами. Как рассказывала бабка - бормочет что-то, бормочет, опять бормочет... пальцами тычет, улыбается, слюни пускает и все бормочет что-то. И так целый день

Из этого, я делаю вывод, что в нашем разуме заложено «двойное перекодирование» или «синонимическая структура речи», позволяющая нам выучить любой язык и даже несколько языков кряду. Похоже, что ребенок дает предметам и явлениям названия, понятные только ему, создавая свой личный, внутренний, язык, поскольку никакому иному он еще не обучен и, что важно, может быть, никогда не будет обучен, а разбираться в окружающем мире необходимо. А потом, в процессе обучения внешнему языку, связывает свои внутренние термины с теми словами, которым его учат.

Этому есть подтверждение и я сам наблюдал его однажды. При тяжелом поражении головного мозга - травме, ранении, человек, иной раз, теряет языковую память, и начинает разговаривать на непонятном для окружающих языке. По тому, как он уверенно говорит, как настойчиво повторяет, требовательно смотрит, понимаешь, что речь его осмысленна. Он не впал в идиотизм, он хочет нам о чем-то поведать, да слова эти нам незнакомы. И это не искаженная речь, ни аллитерации, ни макаронизмы, это что-то свое, не имеющее ничего общего с существующими языками. Хотя, вероятно, это тот самый «праязык», из которого произошли все, существующие на земном шаре, языки. И, если бы это поизучать, то можно было бы получить интересные результаты. Вообще, история языка - история человечества, но языковая археология до сих пор не получила признания, поскольку копаться в материальном намного проще, чем в духовном.

Так вот, у меня, достаточно быстро все эти «упатяпы» уступили место русским словам и лишь только «таптапка» застряла как кость в горле. Мать уверяет, что много раз меня пытались научить слову «Победа» и безуспешно.

Меня просили: «Скажи: «По». Я говорил «По».

- Теперь: «Бе-Да». Я говорил.

- Ну а теперь «По-Бе-Да». Я срывался «Таптапка».

И не в какую!

Попытки приучить меня к слову «Победа», заставляя произносить его по отдельным буквам, также не дали желаемого результата. Я отчетливо прочититывал «Пэ»-«Оо»-«Бэ»-«Е»-«Дэ»-«А» Ну, а слитно - «таптапка»!

И вдруг, однажды, гуляя с мамой по Кутузовскому проспекту, и увидев, стоящую у тротуара «Победу», я громко воскликнул «Победа». Как будто возрадовавшись тому, что избавился от Таптапки.

И забыл «Таптапку» навсегда.

Но в жизни все не бывает так просто, как нам кажется. Во всем присутствует некий высший смысл. Недаром я запнулся именно на слове «Победа».

Моя жизнь сложилась так, что я не познал сладость Победы, поскольку никогда никого не побеждал, оттого, что ни с кем ни боролся. Ну, если не считать драк в школе. Удача сама шла мне в руки и необходимости бороться у меня не было. Даже самого своего ненавистного врага, покусившегося на мою Первую Любовь, я не побеждал. Его сгубила Судьба, а может моя Ненависть, хотя я не пошевелил для этого деже пальцем. Но об этом я расскажу в другой раз. Видимо потому я так легко и много терял, не пытаясь бороться, чтобы удержать, ведь как гласит английская пословица: «Easy come - easy go».