Как я уже говорил, Марк Исаевич работал на самой обычной автобазе неподалеку от своего дома. Не то, чтобы он звезд с неба не хватал, просто звезд ему хватало и тут. Такое положение его всецело устраивало, несмотря на многочисленные укоры друзей и дальних родственников, прочащих ему, как минимум, работу в министерстве. Но Марк Исаевич за престижем не гнался, ему хватало маленьких житейских радостей - покурить, посудачить, посмотреть со своего высокого балкона на вечерний город, искупаться, пособирать грибы и, наконец, поиграть в шахматы.
К шахматам Марк Исаевич испытывал двойственное отношение. С одной стороны, он мастерски играл, иногда обставляя какого-нибудь зарвавшегося нахала на большие деньги. С другой стороны, он их не любил, считая игрою скучной и безынициативной, где все предопределено, где невозможно проводить какую-либо стратегию. В которой все ходы давно изучены, записаны и известны. Считал ее принципиально безвыигрышной, а все проигрыши приписывал только ошибкам, то есть плохой памяти игроков. И когда появились компьютеры, играющие в шахматы лучше многих мастеров, он окончательно разочаровался в этой игре. Поэтому ни в каких соревнованиях он не участвовал, а, если и играл, то исключительно на деньги, получая при этом весьма неплохой доход, особенно на юге, куда он со своей женой, ежегодно ездил.
Но не бывает правил без исключений - на своей автобазе Марк Исаевич просто так, то, что называется «на щелбаны» играл с инженером ремонтного отдела Павликом, который не выиграл у него ни одной партии. Несмотря на то, что усиленно старался - покупал шахматную литературу, изучал партии великих гроссмейстеров, мог растолковать каждый ход Марка Исаевича, рассказывал в чьей партии была подобная ситуация на доске... Но, в конце концов, проигрывал.. Упорство Павлика не знало предела и стоило только подвернуться удобному случаю, - затишью на предприятии, в связи с отъездом начальства в вышестоящую организацию, какому-нибудь празднику или просто - свободному времени после работы, Павлик тотчас направлялся к Марку Исаевичу с предложением «сыграть партеечку».
Марк Исаевич подшучивал над упорством Павлика словами своего любимого поэта, Высоцкого: «Он - сибиряк - настырные они!» Причем говорил ему это даже в лицо, поскольку Павлик и в самом деле был сибиряк, родившийся в каком-то поселке под Новосибирском. Окончивши тамошний институт, он какими-то правдами и неправдами перебрался в Москву, где у него не было, ни родных, ни знакомых, где ему пришлось коротать свои дни в общежитии, получивши среди москвичей постыдное прозвище «лимитчик». Он был замкнут и одинок. За ту, почти пятилетку, что он проработал на автобазе, так не обзавелся, ни друзьями, ни подругами, так и не женился, несмотря на то, что ему даже сватали засидевшихся московских невест. Ведь Павлик, хоть и был «лимитчик», но отличался крепким телосложением и богатырским здоровьем, ибо ни разу не болел, при этом не пил и не курил. Не пил он совершенно, даже в партийные праздники и под Новый Год, когда даже «непьющие» дамы из бухгалтерии уговаривались настолько, что не могли, порою, встать из-за стола.
Странный был этот Павлик, странный. Когда это говорили в присутствии Марка
Я - За мир
Многие люди и не только старшего поколения помнят сценку Жванецкого в исполнении дуэта Карцев-Ильченко под названием «Авас», где был тупой доцент и не менее тупой студент. Я не буду пересказывать ее содержание. Сейчас не советские времена и любой может найти ее в считанные секунды. А расскажу то, что случилось у нас в институте, скажем так, - на базе этого анекдота, но, немного, в другой интерпретации. Доцент, как и положено, был тупой, а вот студент... Студент... Студент оказался отменным шутником.
Итак, с нами учился узбек, по имени Замир. Имя это распространено по всему мусульманскому миру, но мгногие нации, например таджики, произносят это имя оглушенно и получается Самир. А вот наш узбек произносил его очень звонко, так что для русского уха это имя имело вполне определенное значение.
Вначале, на первом курсе, оно вызывало смех, иногда, приводя к некоторым казусам. Но потом все настолько свыклись с этим узбекским именем, что перестали обращать на него внимание. Ну Замир, так Замир.
Были имена и поэффектней...
На четвертом курсе, в самый разгар развязанной Советским Союзом афганской войны, массовая информация только и делала, что вопила о мире. В точности соответствуя поговорке, что тот, кто говорит о мире, готовится к войне.
Но мы, молодежь, телевидение, там более советское, не смотрели, газет не читали, а ориентировались, в основном, на разные радиоголоса, чего не скажешь о людях старшего возраста. А в нашем институте, как, впрочем, и во многих других, практически все преподаватели были предпенсионного и еще более старшего возраста, охочие до программы «Время» и пересудов о политике.
Изучали мы какой-то предмет, типа Охраны Труда, который всовывают в учебный курс, чтобы снизить безработицу и трудоустроить всяких-разных доцентов с кандидатами. По таким дисциплинам не бывает практических занятий, одни только лекции, не предусматривают экзаменов, а завершают курс зачетом. На подобные лекции ходят через пень-колоду, конспекты практически не пишут, а играют в морской бой, железку, да преферанс. Студенты почти не глядят на преподавателя, в лицо его не знают, да и он, понимая свою ненужность, читает лекцию из рук вон плохо, исключительно стенам и в зал не смотрит, не запоминая студентов в лицо.
Вот и зачет. В аудитории немного народа. Дверь, то открывается, то закрывается. Кто-то входит, кто-то выходит. Часть студентов, самая отстающая, стоит в коридоре наблюдая за происходящим со стороны. В аудиторию входить не решаются - а вдруг вызовут. Они тянут время, ожидая, когда преподаватель выдохнется, устанет, захочет домой и поставит зачет не прислушиваясь к тому, что там бормочет студент. (Были такие случаи, когда некоторые чуть ли не стихи читали и получали зачеты).
Преподаватель сидит за столом в окружении группы студентов. Зачет сдают из рук вон плохо, но, чтобы не получить нагоняй от начальства, он должен был принять его практически у всех, оставив пару-тройку не сдавших, которые уж совсем не в зуб ногой. Но, с другой стороны, чтобы не пошел по этажам слух - ставит всем не глядя (а были и такие препы) и, как следствие, опять же не получить нагоняй от начальства, преподаватель усиленно создавал серьезную обстановку - задавал дополнительные вопросы, потом наводящие, в которых только полный дурак не мог услышать ответ и минут через десять-пятнадцать, наконец-то, ставил зачет. Ребята уже сдавшие его из аудитории не уходили, а сидели на задних столах в ожидании, когда освободятся их
-Моген Давид
Я никогда не любил домашних животных. Точнее - животных в доме. Мне с ранних лет казалось, что для животных двор или хлев - самое подходящее место. Как говорится, каждому овощу - своя грядка.
Поэтому я был очень удивлен, когда моя соседка, аркашкина сестра Ольга, завела котенка. В недоумении, я пришел к бабушке (в те годы она была еще не так больна, поэтому много общалась со мною, поскольку мать почти целый день проводила на работе) и спросил:
- Зачем ей котенок? Ведь у нас во дворе и так много кошек. Можно играть с любой из них. А в доме он будет писать и какать. К тому же ему будет скучно одному. Он никогда не увидит солнца и травки!
- Я сама не понимаю - ответила бабушка - зачем ей кошка в доме, тем более, что она - еврейка.
- А что евреи не любят кошек? - удивился я.
- Кошка - проклятое животное! - грозно ответила мне она.
- Проклятое? - недоумевал я - Кем!
- Евреями! - ответила она - Кошек любил египетский фараон, он считал их богами, он строил им храмы, холил, лелеял, а евреев держал в плену, как скотину в хлеву. Поэтому они ненавидели, и фараона, и его кошек.
- А что, кошки кусали евреев, как немецкие овчарки в концлагере? - спросил я, насмотревшийся советских фильмов про войну.
- Не знаю кусали или нет - ответила она. Потом, помолчав, добавила - кошки всегда кусаются и царапаются. Но дело не в этом. Евреям надо было вырваться из плена, они были готовы бороться за свою свободу голыми руками, но у них не было не только оружия, но и щитов, чтобы прикрыться от стрел фараона. И тогда мудрый Моисей придумал - фараон не выстрелит в Бога! А Бог это - кошка. Поэтому пленники, взяв в каждую руку по кошке, смело двинулись навстречу египетским лучникам. Те, опасаясь своими стрелами убить священное животное, сдались и пропустили евреев. Так начались странствования Моисея в пустыне.
История, рассказанная бабушкой, мне очень понравилась. Я представил себе полчище евреев, таких, как мой одноклассник Сеня Ривкин, держащих в каждой руке по здоровой кошке. Мы смотрели, и голливудского Спартака, и 300 спартанцев, и видели воинов со щитами. То круглыми, то прямоугольными, большими или маленькими. Но кошки заместо щитов? Это впечатлило меня!
Всегда, стоило мне только узнать что-нибудь новое, как я рассказывал это своему приятелю Кольке Пилясову. Мой рассказ потряс и его. Кошки вместо щитов? А наш двор полон кошек! Только дурак мог не догадаться что же надо делать! И мы стали играть. Я поймал двух котов на простое кис-кис, схватил их за шкирки, а Колька притащил свой пластмасовый меч и стал на меня нападать.
Фараона из Кольки не получилось. Луков у нас не было, да и стрел тоже. Как-то Ильюшка, который был самым ловким из нас, быстренько смастерил что-то из веток и веревок, заострив концы своим великолепным французским перочинным ножом с выпрыгивающим лезвием, который купил ему отец в Алжире. Так моя мамка подняла на весь
-Кот нерукотворный
На днях я зашёл к своему приятелю, живущему этажом ниже, по какому-то совершенно пустяковому делу. Настолько пустяковому, что я моментально о нем позабыл, как только, в конце их довольно вытянутой прихожей, заметил на светло-серой стене странное темное пятно. Точнее - пятно странной формы. Почему странной? Да потому, что оно чем-то напоминало кошачий силуэт. Я понимал, что, после недавно выполненного ремонта, испачкать стену - пара пустяков. Но испачкать ее так, чтобы получить легко узнаваемую форму - намного сложнее. Заинтригованный, я направился к нему, с целью получше рассмотреть, ибо, издалека, я видел его под очень сильным наклоном. И чем ближе я подходил - тем более и более удивлялся. А подойдя вплотную, понял, что зрение меня не обмануло и это пятно действительно имеет форму кота.
Да-да-да, кота или кошки - как вам удобнее, как вам понятнее. Головка, пара ушек, туловище и изогнутый хвостик - все было четко изображено на стене. Я долго всматривался в него, раздумывая «как же это так?» и вдруг услышал: «Кот нерукотворный!» Вздрогнув, я обернулся и увидел своего приятеля.
- Ха-ха - сказал я ему - это ты, а то мне, сначала, показалось, что это голос с небес!
- Да, нет - всё земное - ответил он - и примитивно простое. Точно также, как в их сказочке про Христа!
- Но это же кот! - воспротивился я.
- Конечно кот. Симба. - подтвердил приятель - нам на пару недель, дети, в связи с отъездом, всучили своего кота.
- Вот не знал - удивился я - и того, что у них есть кот и того, что они его вам подсунули.
- Да... Завели... Дуракам - делать нечего. Неплохой, в общем-то, котик - продолжил мой приятель - рыженький, пушистенький, крупный мейн кун. Спокойный, как не странно - ничего у нас не драл, нас не кусал и мы нарадоваться на него не могли до тех пор, пока Лена не вздумала испечь пирог.
- С этого пирога всё и началось. Я очень люблю пироги с зеленью. На этот раз был шпинат, хотя мне кажется - там явно было примешано ещё что-то, что привлекает кошек. Может быть, валерьянк, может еще что-то.
Испеченный пирог на большом круглом блюде жена поставила на стол в кухне. Пусть, дескать, остывает.
Через некоторое время, она заглянула на туда чтобы проверить пирог и остолбенела. Ее взору предстал Симба, валявшийся в самой фривольный позе на пироге!!! Лапки его были задраны кверху, морда светилась довольством и вот только хвостик безжизненно свешивался с тарелки. Чувствовалось, что он уже покатался по пирогу, поскольку вся его поверхность была покрыта рыжими кошачьими волосами.
Жена замерла, не зная, что и делать. Вся ее работа пошла насмарку. Любимая работа! Она выкрикнула что-то ругательное, но кот, в ответ, даже ухом не повел, а продолжал с самой глумливой физиономией ерзать на неостывшем пироге. Тогда она схватила первое, что попалось ей под руку, а этим оказалось мокрое, и поэтому тяжелое, кухонное полотенце, и, с размаху, шибанула кота по пузу.
Любовь и костыли
Я заприметил ее уже давно.
Еще много лет назад, до школы, я был поражен, увидев достаточно рослую девочку в детской коляске, но, поскольку был мал, то не придал этому никакого значения. Удивился — и все — позабыл.
Разгадка пришла через несколько лет. Теперь я встретил ее, бредущую на костылях в окружении родителей, хотя ноги у нее не были забинтованы. Это опять поразило меня. В те годы я еще не понимал, как можно быть больным. Нет — не так! Я не понимал, что можно не выздоравливать! Мы уже были почти взрослыми — играли в футбол и хоккей, лазали по деревьям, катались на велосипедах, самокатах и лыжах, падали, ломали руки и ноги, разбивали головы и, при этом, всегда носили какие-либо повязки, которые, в некотором смысле, считались символом мужественности. И многие ребята, считающиеся в нашей дворовой среде «маменькиными сынками», завидовали разгильдяям, на чьих руках, ногах и головах постоянно красовались, то бинты, то пластыри. А она кочевряжилась на костылях, будучи с виду совершенно нормальной, здоровой. На ее тонких и длинных ногах не было ни единой, не то чтобы повязки, а даже царапины. Конечно, если бы я подошел к ней поближе и пригляделся, то заметил бы, что ее ступни неестественно вывернуты. Но я не подошел. Я вообще не желал подходить к этому дому, поскольку придумал девочке из крайнего подъезда обидное прозвище «дохлая кошка» и ее старший брат обещал меня «урыть». Лица ее я не разглядел, поскольку оно было все время опущено вниз. Она, видимо, только училась ходить на костылях, поэтому ни на секунду не отводила взгляда от них.
Затем я стал видеть ее чаще, но, по-прежнему, издалека — как я упомянул выше — не решался приближаться к крайнему подъезду. Сперва она ходила с родителями, потом стала ходить только с матерью, а через год-другой — совершенно одна. И вот тогда-то я смог наконец-то разглядел ее лицо. Поскольку она стала прогуливаться по дорожке, идущей мимо наших домов, вдоль детского сада, по которой я как раз и возвращался домой из школы.
-Жоп
Старики обязаны умирать, ибо вместе с ними уходит в могилу все старое, дряхлое, отжившее свой век - взгляды, мода, идеология, менталитет, язык и прочее...
Хорошо, когда поколения идут друг за другом с небольшой разницей в возрасте - тогда они еще способны понять и принять друг друга. Диалог между ними возможен. Но, ежели временной разрыв между поколениями велик, или же, ни с того, ни с сего, жизнь стремительно набирает обороты, возникает конфликт поколений, хорошо описанный Тургеневым в Отцах и детях, когда диалог между поколениями становится невозможным, поскольку они начинают мыслить совершенно разными категориями.
Поэтому маленьких детей должны воспитывать, как метко сказал Аркадий Райкин - «вчерашние дети». Те, которые чуть-чуть постарше, родственники или наемные - не суть важно. Главное, чтобы разница в возрасте была невелика, чтобы они понимали и доверяли друг другу. Вспомните «золотое детство» - кому вы больше доверяли, на кого больше полагались, кого больше всего слушались? Папу и маму или Старшего брата?
Меня всегда удивляло, что большинство взрослых ведут себя так, будто бы никогда не были детьми или напрочь забыли о своем детстве. Эдакие Иваны не помнящие родства... Я так и не разобрался - что тому причиной? Короткая память, гордыня взрослости или просто маска, надетая для вдалбливания «правильного» в головы своих детей? Несколько дней назад, увидев, достаточно молодого отца, ругающего сына за то, что тот полез на дерево, я спросил: «А сам-то, что? Не лазил что ли? Позабыл?» Паренек, открыл рот, увидев пожилого человека с таким каверзным вопросом, которого, как говорится «на фиг не пошлешь», да так и не закрыл его, не зная, что и ответить.
И это - отец. А что же говорить, о бабках, дедках. Тут уж точно - с памятью плохо. Наверное, потому наша страна настолько дремучая и отсталая, что здесь воспитание детей возложено на очень отдаленное - третье - поколение - на бабушек и дедушек.
Я сам, не считаю себя отсталым или замшелым, но, несмотря на это, зачастую, увидев девочку, сплошь покрытую тату, или услышав от молодежи какое-нибудь заковыристое словцо, возмущаюсь в душе - «Чего несут, подонки!» Но тут же, силой разума, приказываю себе вспомнить, как гордился я в шестом классе широченными клешами, подбитыми двухкопеечными монетами, как пятнадцатилетним гордо, с расстановочкой, произносил «пипла», «степка», «ния берд». Вспоминаю, вспоминаю, успокаиваюсь и усмехаюсь. Усмехаюсь, вспомнив себя юным, и усмехаюсь, представив их старыми.
А нашему поколению не повезло еще больше. На середине нашей жизни, ее цели, задачи, привычный уклад, образ, стиль, все это рухнуло и повернулось почти что с точностью до наоборот. Поэтому конфликт между поколениями разгорелся еще ярче - непонимание выросло до высочайшего предела.
Итак, Ленка, бабка моего внука, тащит его из школы домой. Она старше меня на 4 года. Прошла путь от Октябренка и пионера до комсорга цеха, вступила в партию и может быть стала парторгом цеха, но советский союз, подрыгав лапками, на 76 году жизни скончался. А вместе с ним скончалась и партия, и идеология, и идеалы, да и уклад жизни тоже. Естественно, она верующей не была, как и ее родители, в церковь не ходили, да и, вообще, несмотря на то, что были рабочего сословия, сторонились «этой антинаучной ереси...» Поэтому в их семье, если и могло прозвучать слово «церковь», но только в смысле архитектурного сооружения, а уж такие слова, как «поп» или «причастие» отсутствовали совсем. В таком же ключе она воспитала и моего сына.
Внук же родился через 6 лет после кончины СССР и впитал в себя уже ростки нового, точнее - хорошо забытого старого. Его даже крестили, хотя он об этом не помнит, моду на религию не восприял и относится к ней равнодушно.
Итак, по дороге из школы, Сашка жалуется бабушке, что Игорь сильно дал ему ногой по жопе...
На этом месте их диалог прерывается и Ленка запускает бедному ребенку монолог, о невозможности произнесения слова «Жопа». Выслушав всю эту бредню, Сашка заводит речь, великолепно описанную в стишочке со словами «Жопа есть, а слова - нет». Ленка, в ответ, потолкав воду в ступе минут пять, идет на попятную и объясняет ребенку, что если уж нельзя обойтись без «Жопа», поскольку она у каждого есть, то следует говорить «Попа», вместо стыдного «Жопа». Но ребенок недаром мой внук - он начинает задалбывать ее вопросами, на которые она не знает ответа - «Почему...» Нормальный бы ребенок, выслушал, согласился с бабушкой и делал бы, все равно, по своему. Тупой - поступал бы так, как требует бабушка. А этот завел бесконечные почемучки. - Почему надо? Почему нельзя? Почему стыдно? Чем отличается «жопа» от «попы»? Чем провинилась буква «Ж»?
Не зная, что и ответить, Ленка встала, то что называется в пень. Но, услышав про «Ж», приободрилась. И принялась нести пургу, про то, что «Жопа» из-за этой треклятой «Ж» некрасиво звучит, поэтому порядочные люди, которые всегда говорят красиво, «Жопа» не произносят.
В противоположность ей, Сашка, вспомнив недавний урок русского языка,
Квартирный вопрос – в окна побросают!
Бабка часто повторяла мне, что после Революции никто не верил в то, что Советская власть продержится хоть какой-то более-менее значительный срок.
Опыт Первой Русской революции уже был – пошумели, подрались год-полтора и утихомирились. Кого убили, кого сослали, а кто сам протрезвел и за ум взялся, как мой прадед Дмитрий Давидович, который, как метко выразился Маяковский «поматросил и бросил». Поорал, наполучал и одумался.
Поэтому, вначале решили, что большевиков скинут, максимум через два-три года. Никто их всерьез (из простых людей) не воспринимал, просто затаились, как в сильный ливень, спрятались и все. Но время шло, а большевики оставались. Поневоле стали привыкать, и к слову «товарищ», и к свободе, вернее не к свободе, а к вольнице, которая на сегодняшнем языке, именуется беспределом.
Кто-то тихо сидел и жил в свое удовольствие, как моя прабабка, некоторые, вроде моего деда, раскулачивая, расстреливали, громили храмы, стреляли по иконам, при этом ничего не кладя в свой карман. Эти люди упивались не наживой, а ощущением вседозволенности и безнаказанности, реализацией своих кровожадно-разрушительных наклонностей. Но были и иные, которые, кто - тихо, а кто - со стрельбой и поножовщиной, грабили и убивали, скапливая несметные богатства. В те годы НКВДешникам было только успевай разбираться с врагами Красной власти (как спьяну говорил мой дед - пуль не хватало, приходилось штыками закалывать, сволочей - пот градом), поэтому ограбление или убийства, особенно не рассматривались. А если пострадавший был буржуем, то вообще мимо...
Прошли обещанные три года и, поскольку «господа» не вернулись, простой народ принялся успокаивать себя тем, что были и продолжительные неурядицы. Ведь все, что имеет начало, имеет и конец. И дождались! В начале 1920-х годов, после принятия НЭПа, отовсюду стали пробиваться ростки «старой» жизни. То там, то здесь, можно было снова услышать «сударь» и даже «господин». Народ вздохнул спокойней, в предвкушении скорого возврата к прежнему, привычному, укладу жизни. И хотя мороз пробегал по коже при виде чекистов в их вечных кожанках и НКВДешников, но народ стремительно начал богатеть. Почувствовалось, что если даже «прежние хозяева» не возвратятся, то вскорости появятся «новые прежние».
Может показаться странным, что простолюдины, получавшие от большевиков многочисленные поблажки, ждали возврата к старому строю. Лучшим ответом на это станут слова моей прабабки Пелагеи Прохоровны, которые она неоднократно повторяла в разных вариациях, в зависимости от текущей обстановки: «Боюсь я красных – никогда не знаешь, что от них ожидать. При царе жили и знали, что завтра будет, а при них – ничего не разберешь. Носятся как бешеные собаки, то туда, то обратно». Кто знаком с историей этого периода, тот согласится, что за двадцать лет с 1917 по 1937 год политика, да и идеология, неоднократно и, причем радикально, изменялась.
Это - вступление, чтобы понять поведение моей прабабки в решении квартирного вопроса.
Теперь же о самом квартирном вопросе.
Главной приманкой, которой Ленин и его клика, пытались подманить народ на свою сторону, была недвижимость – самая дорогостоящая сторона жизни во всех странах и во все времена. Поэтому, после залпа «Авроры», Красные нанесли национализационный удар по домо- и квартировладельцам, сдававшим их в наем. Им мало было отобрать у людей теплые вещи для нужд фронта, надо было отнять еще и жилье!
Домовладельцев выгнали, а кого и в расход пустили. Квартиры заселяли покомнатно. Квартплату отменили. Лафа! Живи - не тужи! Но началось такое, что хоть святых выноси – грязь и разруха, воровство и вандализм. Бабка моя с началом Октябрьского переворота была отправлена в деревню к своему деду Прохору. И хотя стрельба и резня закончились, но Пелагея Прохоровна не спешила возвращать дочь домой. Такие ужасные условия были в Москве. Хоть квартплата была отменена, но...
Во-первых, с началом Гражданской войны исчезли золотари (ассенизаторы). Выгребные ямы завоняли и стали разносить инфекцию. Жильцы, собственными силами, вычерпывали дерьмо ведрами и выливали в Яузу, которая, слава богу, была рядом. А вот с ведрами была напряженка. Ведро ценилось на вес золота – разруха. Поэтому говенное ведро отмывали и потом в нем носили воду. Брюшной тиф, паратиф, дизентерия стали обиходными болезнями, а смерть от них - привычной. Нину Макаровну, соседку моей прабабки, сильно ударили ногою в пах, когда она, в одиночку, пошла на реку опорожнять ведро. Ведро отняли, а она через полгода скончалась.
Во-вторых, дома резко начали разрушаться. Раньше никто не заботился, ни о ремонте, ни о благоустройстве – всем этим занимался домовладелец. А теперь, бывшие квартиросъемщики не знали и не понимали, что и как делать: поправить перекосившуюся дверь, прочистить дымоход и прочее. А многим это просто было не под силу. Поскольку дров не хватало, топили очень экономно и дом начал осаживаться, перекосились окна, полопались стекла. Стекол не было, не было и клея - заклеивали
С сильным дерись, с богатым судись...
Молодые люди настолько сильны физически, что, очень часто не ощущают предела своим силам. Им кажется, что они могут свернуть горы и, в этом, они недалеки от истины. Но... но... в упоении физической силой, они забывают про силу разума и полагаются исключительно на свои мускулы. По причине чего, то и дело, попадают в неприятные ситуации, зачастую оставаясь в дураках.
Вот и я не стал исключением из этого правила.
Итак, в 1984 году в возрасте 24 лет, я отправился погостить в Набережные челны. В те годы не существовало банковских карточек. Были, конечно, аккредитивы, но не было желания ими пользоваться. Сберкассы были редки, работали только днем и т.д. А принцип «Приходите завтра», воспетый еще великим Райкиным, шагал по советской стране семимильными шагами. Поэтому, чтобы не иметь в дороге проблем, с собой пришлось взять наличные. А чтобы эти наличные получше запрятать в, традиционный для этой страны, пояс пришлось взять купюры покрупнее. На дорожку рублей 70 мелкими, а остальное крупными. Менял я деньги, естественно, не в сберкассе, а у Вовки Горбоконя. В то страшное время мы все боялись традиционного вопроса - А откуда это у вас?
За сотенные купюры он загнул большой процент и я согласился на четвертные - двадцатипятирублевые. Их получилось 11 штук и все они, довольно аккуратненько, легли в толщу моего, якобы солдатского пояса.
И вот я в пути! Поезд в Набережные челны тогда ходил довольно анекдотично. Во-первых он пребывал в дороге 32 часа, а во-вторых в Бугульме отцеплял часть вагонов и разворачивался назад. Такие манипуляции в Этойстране быстро не делаются и нам объявилии, что у нас два часа свободного времени. Время было летнее - раннее солнечное утро, и от тоски, и скуки я отправился побродить по городу. Через десять минут оказалось, что смотреть там нечего. Бугульма, как все советские, да и, впоследствии, российские провинциальные города находился в крайнем запустении - улица, по которой я шел, сочетала, обшарпанные и ободранные, кирпичные купеческо-дворянскими здания и убогие деревянные домики, выглядевшие не намного лучше. Покосившиеся заборишки, кривые деревья, которые могли бы плодоносить, расти они где-нибудь, хотя бы в Турции, и бесприютная тоска из каждого угла.
Насладившись этим запустением я решил направить свои стопы на местный рынок. В подобных городках, в то время, еще оставались некоторые предметы, которым аборигены не знали цены и отдавали их за «деревянные» советские деньги, в эквиваленте стоимости бутылки водки. Мои ожидания, к сожалению, не оправдались - местный рынок был такой же пустой и пыльный, как этот замшелый городишко. Он представлял собой большую площадь, где с одного края помещалось несколько прилавочков, на которых традиционные рыночные старушки разложили для продажи утлую картошку с трудом выросшую в этом холодном и темном северном краю. Весь ее вид говорил о том, какие муки они претерпела за свою недолгую земную жизнь. Никаких «подозрительных» личностей, у коих можно было чего-нибудь прикупить я не углядел, поэтому отправился на противоположный конец рынка, где просматривалась небольшая кучка людей. Их я издалека не разглядел, ибо день был солнечный и в глаза мне прямиком бил солнечный свет.
Подойдя ближе, я увидел, что это группа цыганок, сидящая так просто на голой земле. У этих покупать нечего - подумал я - сейчас начнется: «Погадаю тебе, мой яхонтовый!» И только-то я собрался втихую ретироваться, как меня все-таки заметили. Одна из сидевших, вскочила с резвостью молодой кобылки, несмотря на то, что ей было на вид более сорока лет и кинулась ко мне с криком: «Постой, красавчик, я тебе погадаю!»
Гадание, как таковое, меня не интересовало. Я не верю, ни в бога, ни в черта, ни в едрену мать, а уж в приметы, пророчества и гадания - тем более. К тому же, мать с детства приучала меня сторониться цыган, поскольку, как она уверяла - нечисты они на руку! Хотя я в это тоже не верил! Точно также, как не верил в другую мамкину бредню - что евреи готовят свою мацу на детской крови. Из-за чего она, за неделю перед еврейской пасхой, переставала выпускать меня на улицу или уже не уходила со двора, держа меня постоянно в поле зрения.
В ее исполнении все это звучало очень анекдотично, ибо моя прабабка была откуда-то приезжей, носила фамилию Цыганова, да и на лицо была, как бы сказать - похожа... Хотя мне кажется - она все-же осетинка. Вдобавок, род наш пошел от, можно сказать былинных, поскольку с той поры минуло почти 200 лет, братьев Давидки и Абрамки. Не думаю, что они были чиста руссиш! Поэтому, когда она в очередной раз заводила про цыган и младецев, я спрашивал - не семейное ли это? Не Давидка ли с Абрамкой поведали секрет производства мацы? Не потому ли в войну наша семья не знали голода, что бабка Цыганиха на руку нечиста была? Мать вставала на дыбы, ругала меня нехорошими словами, но на некоторое время об этих бреднях забывала. А потом опять-двадцать пять!
Да! Гадание меня не интересовало. И я бы, отмахиваясь руками, горделиво ушел
Потерялся кот
Было начало апреля - время когда весенние каникулы уже, к сожалению, закончились, а до майских праздников было еще далеко как до Луны. Делать было совершенно нечего. Весеннее солнышко, как обычно, посветив два денька, растопило снег, да и смоталось куда подальше - за облака и тучи, оставив нам лужи и непролазную грязь среди куч наполовину перепревшей осенней листвы.
Делать, как я уже сказал, было совершенно нечего.
Два дня назад мы сходили в рощу и вернулись оттуда такими грязными, что мать, как всегда в таких случаях, закатила истерику. Вопила, что я ее в гроб загоняю своим отвратительным поведением, что ей теперь стирать не перестирать мою одежду, что она сдохнет от всего от этого, а меня отправят в детский дом. Но мне показалось, что раньше я сдохну от ее крика и ее тупости. Тем более, как уверял меня Колька - мужчины живут значительно меньше женщин. Кольке можно было верить - у него были две бабки, пусть и старые, но крепкие, как лошади и ни одного деда. Все они они умерли задолго до его рождения и причем - не на фронте.
Поэтому, выйдя из школы, мы потащились шататься по улицам, там где не было луж. Стараясь при этом не заходить во дворы, где еще было до фига нерастаявшего снега и, естественно, по колено воды. Со скуки мы рассматривали убогие витрины, пялились по сторонам, на дома, на троллейбусы и автобусы, изредка проезжающие мимо, на, немногочисленных в дневное время, прохожих. Подразнили, сидящую на узлах на остановке троллейбуса, старуху мешочницей. Но она, наверное специально назло нам, вместо того, чтобы разразиться громом ругательств, затеяв с нами словесную перепалку, не обратила на нас никакого внимания и мы ушли восвояси.
Подойдя поближе к магазину «Радуга», там, где пешеходный переход, принялись рассматривать объявления, наклеенные на фонарный столб. Но все они были ужасно скучные - меняю квартиру, меняю квартиру, меняю квартиру. Как будто бы весь городе мечтал переселиться. Мы дети не понимали разницу в престиже. Мы даже не ощущали разницу в размерах. У Кольки была трехкомнатная, у Илюшки - двухкомнатная, а у меня - однокомнатная. Но нам, детям, на всей этой площади все равно доставался небольшой уголок, где стоял письменный стол, традиционная настольная лампа, валялись ненавистные учебники и еще более ненавистные тетрадки с невыполненными домашними заданиями. Поэтому разницы в количестве комнат и метраже мы не видели, соответственно, как только это удавалось, драпали на улицу, где нам принадлежал целый мир. Это было конечно не так, но нам, тогда, так казалось. Мы принялись духариться над тем, что эти придурки меняют шило на мыло, но смех быстро утих, поскольку не было никакой зацепки - над чем конкретно поржать. Нам, мальцам, любая квартира, любой этаж казался хорошим. В отличие от наших родителей и уж тем более - бабушек-дедушек.
Закончив с одним столбом, мы перешли ко второму, также густо уклеенного объявлениями. Там тоже было Меняю - Меняю - Меняю и вдруг, как гром среди ясного неба - ПОТЕРЯЛСЯ КОТ!
Колька заголосил первым - весна, кот е...ся убежал! От этого мы все начали дико хохотать. В те годы, вопросы пола вызвали у нас еще не сладкое томление, а наоборот - смех и презрение. Мы не считали девченок за людей, поскольку они играют в куклы, вяжут бантики и хорошо учатся, соответственно, сторонились их, удивляясь на старшеклассников, то и дело встречаемых нами, и под лестницей, и у входа в подвал, и в кустах за школой, целующихся со своими, а то и с нашими одноклассницами. Нам это казалось настолько дико, невероятно глупо и действительно смешно. Мы даже в уме не держали - поцеловать девченку. Ну ее на х...! Хотя именно в этом были совершенно правы.
Но смеялись мы не долго - Колька продолжил читать дальше и нарвался на фразу «вознаграждение». Смех разом прекратился. Это уже не смешно! Деньги! За какого-то паршивого кота! Это тебе не девченки. На деньги можно купить все - и мороженое, и папирос, и фару для велосипеда! Мы замерли...
Колька, поняв, что игра стоит свеч, начал читать объявление с самого начала и уже без смеха. «Потерялся кот. Пушистый, черный, очень ласковый, среднего размера, лапки короткие. Выскочил из двери 3 апреля. Нашедшему вознаграждение!» и телефон.
- Барыги! - вскричал Илья - даже у нас нет телефона, а у них есть!
Илья был прав - телефона у него не было, несмотря на то, что его отец был каким-то начальником, проработал три года в Алжире и имел одну из трех автомашин нашего двора - черную Волгу с желтыми противотуманками, на которых красовались чехлы с нарисованной черной кошкой - несбыточная мечта каждого мальчишки.
- Ищем кошку! - продолжил Илья - надо деньги заполучить - у барыг их немерено!
- Да где ее найдешь! - грустно произнес Колька - уже задрали коты или собаки насмерть.
- Не хочешь денег - не ищи. - отрезал Илья.
Стало ясно, что кота придется искать.
Мы разделились и отправились срывать со столбов эти объявления, чтобы нас никто не мог опередить. Я в сторону Мневников, Илья - к Демьяну Бедному а Колька - в сторону Ополченцев.
Мы или Открытие
Ни для кого ни секрет, что в медицинских учреждениях, какого бы уровня они не были, приходится коротать время в очередях. Видимо, врачи, из чувства сострадания, дают человеку подольше побыть самим собой, прежде чем превратить его в пациента.
Вот и мне, как-то пришлось отбывать эту предпациентскую повинность. Ну, а известно, что нет на свете ничего лучше для скрашивания бесцельно потерянного времени, чем беседа. Памятуя об этом, я завязал разговор с соседом сидевшим справа, поскольку он показался мне более адекватным, чем сосед слева. То есть, не настолько глубоко погруженным в мрачные думы, о своей болезни и, о бренности нашего существования.
Ну, а о чем же беседовать в госпитале? Естественно - о болячках. Сначала мы обсудили его болезни, потом принялись за мои. Я пожаловался, что стоит мне только появиться в кабинете какого-нибудь врача, как мне тут же предлагают операцию. Ну - к какому бы я не заявился! К глазному - операцию, к терапевту - операцию, к нефрологу - операцию, даже уж к проктологу зашел пожаловаться на застарелый гемморой и то - операцию! К психиатру боюсь заходить, а то, в общей канве, то же скажет - операция нужна - секир башка, голова с плеч! Вот, народец, им только резать, да резать. Мясники! - в сердцах сказал я, но не сплюнул, уважая то место, в котором находился.
- У вас гемморой, - живо поинтересовался мой сосед, оказавшийся полковником, штурманом дальнего бомбардировщика.
- Конечно, - ответил я - как у любого человека, поднимавшего в жизни слишком много тяжестей, эта гадость у меня есть.
- А у меня, - грустно добавил он, - как у человека, проведшего жизнь, сидя в кресле. Штурман, как бухгалтер - к креслу привязан. Бомбежка - минутное дело, а пока до этой Африки долетишь, пока вернешься - вот целый рабочий день просидел не вставая.
Мы еще немного поговорили, на окологемморойную тему, после чего мой собеседник произнес:
- Знаете! Мне один очень опытный врач посоветовал, чтобы избежать геммороя, после дефекации, надо обязательно обмывать анус.
- Т-т-т-т... - невнятно произнес я - вот так открытие, врачуган, сделал! Он шутить изволил? Еще бы сказал, что жопу вытирать нужно...
- Ну мы-то никогда такого не делали! - прервал меня штурман - я попробовал и, чтобы вы думали? Помогает!!!
- Нет, я не был потрясен открытием этого милого на вид старичка. Я был потрясен словом «МЫ». В голове пронеслись обрывки песни: «Я. Ты. Он. Она. Вместе целая страна. Вместе дружная семья. В слове МЫ - сто тысяч Я...» Я представил себе эти сто тысяч вот таких, не знающих элементарные правила гигиены, но умеющих сбрасывать бомбы и убивать людей, пришедших в восторг от нового, и при том довольно простого, способа лечения геммороя. Захотелось заржать в голос, но я сдержался и, как всегда в таких случаях, сделал вид, что меня душит кашель, поскольку хохот и кашель весьма созвучны. Достал из кармана большой бумажный носовой платок и спрятал в него лицо.
На счастье, в этот момент меня вызвали в кабинет. Я сумбурно распрощался со своим собеседником, продолжая прикрывать лицо платком, и быстренько смотался.
Зато потом, когда уже вышел из поликлиники, никак не мог избавиться от этой дурацкой тухмановской песенки. Все эти «МЫ», узнавшие, что, промывая анус после дефекации, ты избавляешься от геммороя, скакали, передо мною, как зайцы... Нет, скорее, как паяцы в дурацких колпаках...
Не высовывайтесь из окон!
Кто помнит старинные трамваи, совсем недавно еще ходившие по Москве, тот должен помнить и белую обливную табличку, пришпандоренную возле каждого окна, с надписью «Не высовывайтесь из окон».
Конечно в конце семидесятых годов можно было без опаски высовываться из окон, что мы и делали, но вот в первой трети двадцатого века это, действительно, было сопряжено с риском для жизни.
Моя бабушка, будучи еще совсем молодой, как-то раз стала свидетелем такого ужасного случая, когда ребенок пренебрег, да даже не пренебрег, а заотрицал предупреждение на табличке, за что и поплатился жизнью. Бабка не понимала, что изменилось за полвека и постоянно следила за мною, не давая ни на сантиметр высунуть голову из окна, что меня раздражало, конечно, и я мечтал, что как только вырасту, то буду совершенно спокойно высовывать голову из окна. Вот такие представления о взрослости были у четырехлетнего мальчугана.
Итак, в самом начале двадцатых годов моя бабка (поскольку говорила, что была незамужней, а замуж она вышла летом 1924 года) со своей знакомой и ее сыном ехала на трамвае вдоль парка Сокольники по улице Олений вал. Трамвайная линия шла посредине улицы, а провода поддерживались столбами, стоявшими между попутными и встречными путями. Я плохо помню эти массивные чугунные столбы (к моей взрослости их оставалось совсем немного), но мне кажется что диаметр их составлял 7, а может даже и 10 дюймов. Расстояние между трамвайными путями и так было невелико, а между столбом и вагоном оставалось и того меньше. Я поинтересовался и выяснил, что в ГОСТе 1960 года на трамвайные пути оно заявлено как тридцать сантиметров – совсем малость – но думаю, что до революции, учитывая узость городских улиц, оно могло быть и меньше – сантиметров двадцать.
И вот, как это часто бывает, женщины посадили ребенка на сиденье к окошку, не обратив внимания на то, что стекло было поднято, а сами стояли рядом, болтая друг с другом. В этих трамваях с одной стороны сиденья были одинарные, а с другой - двойные. Они посади мальчишку как раз на одинарное поэтому с ним рядом никого не было. Какая-никакая толпа в трамвае, несмотря на дневное время, все-таки была и их, мало-помалу, оттеснили в сторону. Но они, за разговорами, этого не заметили. Как только мальчик почувствовал, что вышел из зоны контроля, он громко заявил, что такой шустрый и может безбоязненно высовывать голову из окна, уворачиваясь от летящих на него столбов. Мать ахнула, рванулась к нему, но опоздала, поскольку ребенок уже принялся демонстрировать свою ловкость – высовывать голову наружу и быстро убирать ее внутрь трамвая.
Все окружающие замерли, даже мать боялась схватить сына, чтобы не задержать случайно его голову снаружи дольше положенного срока. Она ждала удобного случая, когда он будет внутри, но не дождалась… Буквально на третий раз, мальчик ошибся и, втягивая голову, зацепился подбородком за раму окна… Голова застряла, он дико закричал, задергался всем телом, но, видимо от страха, не мог понять, что делать… мать кинулась, чтобы втянуть его внутрь… но было поздно… несильный хлопок… кровь и мозги по стеклам трамвая и лицу матери…
Бабка дальнейшего не помнит, поскольку ее дико рвало, но уже на улице. Как она там очутилась – стерлось из памяти, точно также как стерлось у нее из памяти имя и лицо знакомой и ее покойного сына. Женщина эта повредилась рассудком, попала в психушку, моя бабка вскоре вышла замуж, переехала в другую квартиру и они больше никогда не встречались.
Я знал, что Генка погиб на войне. Не помню кто и когда мне сообщил об этом, поэтому, заехав как-то в свой старый двор, я вздрогнул, увидев его мать.
Прекрасно понимаю, что родным, тех кто погиб, неприятно видеть живыми, здоровыми и счастливыми тех, кто не то, что остался в живых, а вообще - даже близко не имел понятия, что такое война. Ну, может быть, только лишь по разухабистым советским фильмам про, так называемую, Великую Отечественную. Самое неприятное заключалось в том, что улизнуть я не мог. Мы столкнулись весьма неожиданно и, как говорится, лицом к лицу. Я выходил из подъезда, а она шла мимо него. Сделать вид, что я ее не заметил, было сверхнаглостью, сослаться на дичайшую занятость - тоже. Оставалось одно - пособолезновать. Сложная и ложная операция! Ложная потому, что я, в то время, еще не потерял ни одного любимого человека. Друзей я терял, но друзья это не то. Поэтому СОболезновать я не мог, поскольку не понимал, не прочувствовав, всей тяжести утраты. К тому же я ощущал себя в этой ситуации виноватым. Не знаю почему, но я всегда чувствую перед покойниками себя виноватым, а перед Генкой - особенно. Как будто бы действительно чем-то виноват в его гибели. Как будто бы я занял ЕГО место в институте, как будто бы я воспользовался ЕГО отсрочкой от армии и по моей вине ЕГО послали в этот долбаный Афганистан, чтобы ОН сдох в первом же бою.
Мы остановились, поздоровались. Я извиняющимся тоном произнес, что все уже знаю, что мне очень тяжело, что так получилось, что Генка погиб, а я - отсиделся... Я хотел продолжить свои путаные излияния, но она прервала меня.
- Ты знаешь - неожиданно мягко сказала она - а я где-то даже рада, что все так получилось.
Видимо у меня на лице отобразилось такое, что она поспешила продолжить:
- Ты же помнишь каким он рос?
- Ну, хулиганистым... - неуверенно произнес я.
- Хулиганистым? - возмутилась она - Воля, не ври - тебе-то, небось, известно больше, чем мне. Вы, здесь по двору, бедокурили не я! Мне известно только, что соседи говорили, да милиция.
- Оххххх! - протянул я - задира был...
- Задира... - усмехнулась она - не приукрашивай! К нему подойти-то было страшно! Даже мне матери. Не то уж кому-то другому. Помнишь Светка сказала, что с ним больше встречаться не будет? Чем кончилось?
- Помню-помню - засмеялся я - Светкин фингал под левым глазом долго освещал ее двор! Так ей, сучке, и надо. Не будет парней обижать. Мозги парню закрутила, а дать не дала! Я его понимаю! Будь я на его месте...
- Да куда тебе! - взъерепенилась она - Ты разве сможешь? Ты - тихий, спокойный. Ну, согласна, вот, как сейчас - назвал бы сукой, блядью, злой бы ходил неделю... Знаю я тебя - втихомолку, про нее всякие гадости начал бы распространять в отместку, но руки никогда... никогда бы не поднял!
Ой! Сколько же я тогда слез в милиции пролила... Светкины-то никак не хотели заявление забирать. Павел все бурчал: «По всей строгости закона, по всей строгости закона!» Из-за синяка-то...
А помнишь поножовщину в 8 классе? Забыл?
- Да, нет - помню! Хорошо помню. Нас всех тогда помурыжили. Страху натерпелись.
- Ну вам-то что! Вы не при делах были. Ну недоносительство бы повесили и все. Даже на соучастие вы с Колькой не тянули. Сидеть-то ему одному полагалось. Спасибо секция заступилась. А то бы...
А к десятому совсем неуправляемый стал. Вы, по-моему, и не дружили больше?
- Нет, почему же... дружили...
- Дружили! - саркастически произнесла она - помню я вашу эту дружбу! Обходить стороной его стали, как могилу! Боялись и не любили, не совру - даже презирали...
- Ну, что вы так круто? Не презирали, не презирали, но боялись точно. Только не его боялись, а за себя, потому что свяжешься с ним, пойдешь у него на поводу, да придешь в тюрьму. Вот так!
- Помню, помню! В институт ты поступил - сразу нос задрал! Друзей чистеньких нашел на стороне. С Ленкой, этой, связался. А Генка в ПТУ попивать стал... - здесь она выдержала паузу, поскольку, как мне показалось, то ли никак не могла подобрать нужные слова, то ли никак не решалась их произнести - Ты! Да, ты же сам, мне в лицо, пьянью его назвал. Не ты, скажешь?
- Я! Я! Не отказываюсь! Было! А что, тетя Фрося, я должен был сказать? Он ведь околачивался по двору, шатался, качался, падал, спорт забросил, блевал вон там за кустами... Пай-мальчиком не назовешь.
- Вот, Волька. Ты очумел от моих слов. Молод еще - лицом не владеешь - на нем такое нарисовалось. А сам - вот все мои мысли и подтвердил
- Какие мысли? - не понимая куда она клонит, спросил я.
- А такие мысли! Что лучше быть матерью героя, чем матерью алгоколика или, того хуже, преступника!
- Ох! Евфросиния Егоровна! Грех такое говорить, но насколько вы правы.
- Не грех, Волька, не грех. Я честно, спокойно, в лицо людям смотрю. Бабы спрашивают - как ты, мать, после этого, жить можешь? Им не понять, а я отвечаю - мой сын геройски погиб, выполняя приказ своей Родины, что же мне, матери героя, не жить? Стесняться нечего! Ведь не на лестнице шею себе сломал, как Лапинский сыночек-выпивоха и не
Убийца
В молодости я был силен и смел, поэтому был так уверен в себе и собственных силах, что, порою, как говорится, ходил по лезвию ножа.
К тому же, любил я женщин! Причем настолько, что ради них и из-за них, нередко, ввязывался в различного рода авантюры. Вот и в том году была у меня подружка в одном небольшом подмосковном городке, куда я частенько наведывался. Причем не на машине, а на электричке, поскольку мне приходилось, после бессонной ночи, рано утром уезжать, а в таком положении, езда, частенько, бывает небезопасна. Хотя в общественном транспорте меня постоянно охватывает смертная скука - я совершенно не знаю, чем там заниматься. Некоторые смотрят в окно, другие - читают, третьи - спят или делают вид, что спят. А у меня, ни то, ни другое, ни третье не получается.
Смотреть в окно - не интересно - однообразный -невыразительный пейзаж утомляет. То лес, то поле, то какие-то обшарпанные здания - не захочешь, да отвернешься. Читать, когда пол под тобой трясется, вокруг толкаются, сопят, разговаривают, люди, громыхают стрелки - я не могу. То есть, я, конечно, могу, но не читать, а смотреть в книгу и видеть фигу. Мне кажется тоже самое видят все остальные транспортные читатели. Ну, а чтобы заснуть в такой обстановке надо быть смертельно усталым...
Поэтому, в общественном транспорте, в дороге, я придаюсь самому интересному и познавательному занятию - общению. Разговорам, беседам, рассуждениям, - всему тому, что сближает между собой людей незнакомых и совершенно непохожих. Кстати, это невероятно полезно. Во-первых, учишься не только разговаривать с людьми различных социальных слоев, возрастов и родов занятий, но и «подбирать ключи» к этим людям, раскручивая их на разговор, на ходу определяя их интересы и болевые точки. Ну и во-вторых, это дает ценнейшие сведения. Сведения, которые ни в одной книжке не прописаны, полученные, то что называется «из первых уст». И впрямь, если вспомнить, оформить и записать то, чего я наслушался в дороге, в поездах, автобусах, автомобилях, на этой грешной земле, то получится такая книжища, такой Талмуд, что удержать в руках его будет сложно. Да, слава богу, теперь бумажные книги отошли в прошлое и какой бы объемной книга не была, поднять ее ныне - пара пустяков.
Великий Булгаков одну главу своей бессмертной книги поименовал: «Никогда не разговаривайте с неизвестными», но я не то, чтобы игнорировал этот его завет, а, скажем так, относился к нему пренебрежительно, поскольку, как уже упомянул выше, был слишком самонадеян.
Итак, с разговора с неизвестным все и началось.
Мы стояли на площадке электрички уже более двух часов, покуривали сигареты и трепались, трепались так - ни о чем и обо всем. О рыбалке, о погоде, о низком качестве отечественного вина и водки, о женщинах... Короче, обо всем том, что как будто бы и является важным да занимательным, но, в данный момент времени, никакого интереса не представляет.
Как известно, любой путь, какой бы длинный он не был, рано или поздно кончается. Вот и мне настало время выходить - и тут оказалось, что мой попутчик выходит на той же самой станции. Хотя станцией назвать это место было сложно. Это была, так называемая, платформа, стоящая на границе между полем и лесом. В полукилометре от нее, среди леса, располагались дачные участки на месте вымершей деревни, а с другой стороны, со стороны поля - окраина городка, микрорайон до которого идти надо было добрых три километра. Но что такое три километра для молодого, пылкого человека, идущего на встречу с объектом своего плотского желания? Да менее получаса - минут двадцать.
Пока мы два с лишним часа тащились из Москвы, начало смеркаться. Нет, еще не стемнело, но небо потухло. а пейзаж окрасился в «пятьдесят оттенков серого» и многие предметы стали почти неразличимы.
Ступили на перрон только мы двое. Все остальные предпочли проехать еще один перегон до городского вокзала. Даже те, которым надо было в тот ж самый микрорайон, что и мне. Люди опасались тащится в гору по пустынной местности, к тому же в сумерках, да им и физически было это тяжело. Лучше уж потратить около часа на поездку в светлом и теплом автобусе, который довезет тебя почти до самого дома.
Да, забыл сказать, что дело было осенью и к ночи холодало, причем значительно.
Кошачьи рукавички
Когда меня, маленького, зимой мать собирала на улицу, то бабка, при этом, постоянно твердила, что в холод нет ничего лучше, чем кошачьи рукавички. И, поднимая старческой рукою, наверх, к лампочке, ту вязаную дрянь, что натягивала на меня мать, смачно говорила: «Тьфу». Мне, поначалу, это казалось шуткой, забавой и я громко, сквозь смех, кричал: «кошачьи рукавички… кошачьи рукавички…» Но бабка настаивала на своем и уверяла, что на свете не может быть ничего теплее кошачьих рукавичек. Даже если мать надевала на меня какие-нибудь меховые варежки, то бабка смотрела и на них косо и презрительно. «Фу!» - было ее резюме.
А рукавицы в те годы и впрямь были дрянь. Вязаные - быстро развязывались. Сначала из них вылезали какие-то ниточки и они становились похожими на ежа. «Ежики! Ежики» - визжал я в нашей прихожей... Ежиков я любил, ведь с нами вместе полгода прожил настоящий лесной ежик. Поэтому вязаные варежки мне нравились. И то, что из них во все стороны торчали нитки - тоже. Но стоило только ненароком или умышленно потянуть за одну из них, то вся варежка быстренько превращалась в спутанный моток ниток. Меховые были еще гаже, поскольку кожа на них, намокая, быстро дубела и трескалась. А какое же детство без снежков, снеговиков и крепостей? Поэтому мои рукавицы в момент становились мокрыми. И потом я умудрялся царапать свои пальцы до крови о кожаные заусенцы, настолько они были тверды и настолько была нежна моя детская кожа. Я сохранил неприязнь к ним на всю жизнь - хожу исключительно в синтетике.
- Чем плохи кошки,- просвещала меня бабушка,- так только тем, что их мех весьма непрочен и из него нельзя сделать воротник или шубу - вылезет быстро. Перьями пойдет. А рукавички… - и здесь она обычно улыбалась так, что становилось ясно, насколько эти воспоминания ей очень-очень дороги и приятны. - Да-да, кошачьей шкурки на пару детских варежек как раз хватает - добавляла она.
Когда я попытался рассказать дворовым ребятам о кошачьих рукавичках, то меня подняли на смех. Улюлюкали, тыкали пальцами, кричали «дурак», хватали мои варежки и выворачивали их наизнанку, чтобы посмотреть – не из кошки ли они, даже не обратив внимания на то, что они - вязаные. «Кошку ободрал, кошку ободрал» - визжали они. Поймали какого-то кота и швырнули в меня - «Вот тебе рукавички!» Но детство легко и забывчиво - слишком много нового наваливается на детей каждый день, поэтому меня долго кошачими рукавичками не мытарили, а через неделю-другую и вовсе позабыли.
Может быть, все так бы и осталось в далеком детстве, но «Собачье сердце» М.А.Булгакова, снова напомнило мне о кошачьих рукавичках, где Шариков говорит: «На польты пойдут,- из них белок будут делать на рабочий кредит».
Потом Есенин подмешался со своими стихами; «А еще через несколько лет, из кота того сделали шапку, и ее износил наш дед.»
Значит не шутка! Булгаков - черт с ним - он городской, киевлянин, к тому же из богатой семьи, да и писал про советское время. Но Есенин-то! Он ведь рязанский - от его Константинова, до бабкина Ширина всего 140 километров, да и не богат. Конечно не шутка! В холодной и снежной России, ценился любой мех. Недаром говорили, что «у бедняка шуба на рыбьем меху» Чего ж кошкам не погреть человека, плодятся хорошо, растут быстро...
1984 г. Транссибирский экспресс
Уж так устроена человеческая натура, что молодежь старается покинуть родной дом. Так запрограммированы живые существа, что помимо расширения популяции должны ещё и расширять свой ареал, поэтому юнцов всегда влекут дальние страны. Родные стены кажутся им хуже тюремных.
Я не стал исключением из этого правила и еще в школе мечтал о, модных тогда, стройках пятилетки, о каких-то сибирских реках, якутских алмазах, таймырских просторах, и даже несколько раз порывался уехать, но один фактор меня всё время останавливал - необходимость жить среди людей низшего ранга, среди пьяной работни, грязной ругани, немытых тел, неустроенного быта, помноженных на мерзость нашего климата, в котором нельзя, ни искупаться в речке, ни погреться на солнышке. Всё это сильно претило мне - такая романтика была мне не по вкусу. Интересно конечно на это всё посмотреть, но хотелось сделать это издалека. Поэтому я читал книги, разглядывал немногочисленные фотографии, думал, мечтал, представлял, но, как Паганель, не выходил из дому.
Хотя однажды мне всё-таки представился случай осмотреть практически всю эту страну. Я работал в МАДИ и так вышло, что нашей кафедре пришлось пересылать какую-то бумазею в Хабаровский политехнический институт. Ближе не нашлось! Почта в СССР работала еще хуже, чем в России и поэтому письмо оказалось бы в этом Хабаровске может быть через месяц, а может и через два, а может быть и не оказалось бы вовсе. Поэтому на просторах СССР бытовала, так называемая, «живая почта», когда командированный вёз в кармане листочек или листочки бумаги, которые он был обязан отдать лично в руки, а затем развернуться и поехать обратно. Тот же самый фельдъегерь. Как большинство кафедр любого советского ВУЗа, наша кафедра была набита старыми пердунами, из коих никто, естественно, не смог бы никуда поехать. Многие из них ходили-то с трудом. Выбор, как положено в таких случаях, пал на молодых.
А молодые кто? - Аспиранты, да ассистенты, занятые в учебном процессе, плюс несколько инженеров, но также семейных и с детьми, совершенно нежелающих тащиться в этот долбаный Хабаровск пусть даже лететь туда всего 12 часов. Оставался я - молодой, даже очень - самый молодой на кафедре, неженатый, без детей, я бы с удовольствием поехал в этот Хабаровск, да только не на самолете. Какого хрена полдня пялится на облака, просиживая со скуки штаны в узком Аэрофлотовском кресле Ну да, конечно, можно и по салону походить, можно и со стюардессами поболтать, но, всё равно, целый день безделья, целый день тоски. К тому же я не доверяю авиации в целом, и Аэрофлоту в частности - короче - боюсь я летать. Боялся тогда, боюсь и сейчас. Поэтому, когда пошли разговоры о том, что неплохо бы меня отправить в Хабаровск, я поставил четкое условие - поездом! Ну, действительно, надо быть дураком, чтобы отказаться от возможности за неделю проехать 10000 вёрст! Это же четверть экватора, четверть кругосветки! Сколько всего я мог бы увидеть за эту неделю, сколько узнать нового.
Я безумно хотел поехать, но наш завкафедрой не одобрил поездку поездом словами: «Раз боишься, так бойся» и уже хотел повесить это на кого-нибудь из аспирантов. Ничего страшного для них - на три денька отвлечься от учебного процесса пойдет только на пользу. Но тут я признался ему почему хочу ехать на поезде. Не знаю по какой причине, но наш завкафедрой всегда благоволил мне, поэтому, когда я честно сказал зачем я навязываюсь и почему выставляю такие требования, он бесприкословно разрешил, добавив, что институту это даже лучше, поскольку билет на поезд стоит дешевле самолета. Вот так я и отправился в свое четвертькругосветное путешествие.
Ярослаский вокзал. Отправление.
Я залез, как положено, на верхнюю полку, так как был молод, а со мною в одном купе ехали почтенные сорокалетние старцы, но я был не в обидах, поскольку, как ни странно, на верхней полке, всегда было больше свежего воздуха, чем на нижней. А духоту я, с детства, не переносил. Окно, на мое счастье, старики не зашторивали, мелькание за окнами не мешало им храпеть, после выпитой водки. Именно из-за нее, проклятой, я не нашел общего языка со своими спутниками. Когда я отказался выпить с ними, как они сказали: «За дорогу, за встречу, за дружбу», солидный мужчина, лет наверное пятидесяти с хвостиком, сидевший на нижней полке напротив меня, спросил:
- Даже за дружбу не выпьешь?
- Нет - ответил я.
- Ну! Сволочь! - был их приговор. После чего они перестали обращать на меня какое-либо внимание, сосредоточившись на глупых анекдотах и сумке в которой весело звенели, при каждом ударе колес, бутылки.
Я тоже перестал интересоваться ими и мне это даже было на руку, поскольку я мог все время уделять вагонному окну, через которое я намеревался увидеть страну, в которой мне выпало жить.
Остальных попутчиков я просто, за давностью лет позабыл, поскольку в них не было ничего примечатльного. В этом поезде только я и вагоны ехали от начала до конца. Все остальное менялось - локомотивы, машинисты, проводники, пассажиры. Никто не
2018 г. Дорогу хорошо видно?
Мастерство, как говорится, не пропьешь, но усталость, порою, берет свое, поэтому каждый из нас, принимаясь за какое-либо дело, должен учитывать и этот фактор.
Итак, возвращаюсь я из города Дедовска, с концерта, где выступала моя жена, и где я провел, в общей сложности, около шести часов, просмотрев два отделения, дождавшись награждения и т.д. и т.п,
Дорога, я скажу была не сахар! Поздний вечер, темень, мелкий моросящий дождик, улицы маленького провинциального городишки были освещены настолько скудно, что пешеходы на переходе казались тенями, спускающимися во мрачный Аид. Я выругался, и на них, и на коммунальщиков, и на нищую Россию, но поехал дальше без волнения и страха. Проехав пару подобных пешеходных переходов, я повернул направо, где пошла уже совершенная темень, еще раз прокляв темные улочки этого, не столь отдаленного от Москвы городишки и сделал левый поворот. Я ехал небыстро, силясь разглядеть обочину, дабы не свалиться с дороги, как вдруг заметил милицейский патруль, где постовой приказал мне остановиться.
Я открыл дверцу, вынимая из кармана документы, но вместо привычного «Здравствуйте», услышал:
- Дорогу хорошо видно?
Этот вопрос ошеломил меня. Вроде ехал ровно, не вилял, не рыскал - как же этот черт догадался, что я, и в самом деле, плохо различаю правый край? Невысокая скорость?
- Не очень... - отвечаю честно, - устал, видимо, в театре сцена слишком яркая была...
- Уверены? - с ухмылкой произносит молодой полицай.
Эта фраза окончательно сбила меня с толка. Мне показалось, что я стал жертвой какого-то розыгрыша. Вспомнились американские полицейские приколы - прочитайте алфавит задом-наперед! Я иностранец - знаю исключительно свой алфавит. С какими ухмылистыми рожами они слушали русский алфавит, в который я ради хохмы ввел буквы хер уеб дуй суй жуй, добавив, что число три в россии носит сакральный характер, ибо русский бог любит троицу, поэтому многие слова трехбуквенны.
Но здесь - не та страна, не те люди, и уж точно - не те полицаи. Что происходит?
Полицай, видимо, заметил недоумение на моем лице и, решив больше не мытарить меня, сказал:
- Вы свет не включили!
Я заглянул в салон и легонько пальцем опустил рычажок. Дорога осветилась ярким светом! Вот так!
- Спасибо, сынок, - говорю - успокоил меня. А то я уж подумал, что ослеп вконец на старости лет!
Я поехал дальше, но в памяти засело, что как только я завел машину, свет фар осветил площадь перед театром. Это было точно! Как же получилось, что поехал я без фар?
Ох! Е! Ну, конечно, пока я засовывал в рот дежурный бутерброд, напротив меня парканулся автобус, привезший много теток с сумками. И чтобы не слепить им глаза, пока они вынимают свои сумки, я погасил свет. И не вспомнил о нем, когда тронулся.
Вот он ответ!
2017 г. Главное не мясо, а - повар!
Мы часто сетуем на низкое качество запчастей, забывая про то, что эти самые железячки делают, так или иначе, человеческие руки. Хотя нам, по большей части, видны только станки, всяческие автоматы, роботы, но управляют этими роботами, как ни крути, люди.
А люди...
Ох, люди!
В том, что человеческий труд - самое основное, и в том, что хороший мастер способен из говна сделать конфетку, а плохой - из конфетки - говно, я недавно имел возможность убедиться.
Итак, в преддверии нового года, пришлось мне разворачиваться в ограниченном пространстве темного московского двора на (страшно сказать) Чукотском проезде. Излишняя поспешность моя стала причиной того, что я, незаметивши высокий бортовой камень, немного тюкнулся об него глушителем. Невелика беда, если машина новая. Но, когда машине уже больше семи лет, начинаются проблемы. Глушитель, поменянный буквально за два месяца до этого, с честью выдержал удар. А вот дожигатель, или, как его именуют пижоны - нейтрализатор, лопнул. Как раз по сварному шву, видимо подгнившему за семь лет эксплуатации.
Результат был плачевный. Дикий грохот наполнил округу. Какая разница - лопнули штаны или дожигатель - все равно - открыт выпускной коллектор. Только, в отличие от штанов, звук этот раздавался под днищем автомобиля и не так давил на голову, уносясь ветром назад к следующим за мной автомобилям. Но вот в пробке, даже в плотном потоке, а, особенно сильно, в тоннеле, меня начинало подташнивать от этого звука.
В этот день я настолько устал, от производимого автомобилем грохота, что доехал до дома, даже не помышляя о ремонте. И так голова была, как чугун. Зато на утро пришлось искать магазин, где продается мой глушитель. К сожалению, самый ближайший был в Строгино, куда проще всего было попасть через Балтийский тоннель. Тоннель, в моей ситуации, штука пакостная, но, с другой стороны, поехав куда-нибудь подальше, я имел возможность попасть в медленный поток или в пробку, которые для меня были равносильны тому же тоннелю.
Тоннель пришлось проходить с выключенным двигателем, разогнавшись до безумия перед ним. И, несмотря на то, что я вошел в него на ста сорока километрах, наката на всю длину мне не хватило. Тонель длинный, да еще в его конце начинался небольшой подъем, на котором я стал затормаживаться. На мое счастье в этом тоннеле есть вентиляционные промежутки, где потолка нет. Тут то я и дал по газам, опять же, разогнавшись, погасив двигатель, накатиком, выкатился из тоннеля. В отсутствии замкнутого пространства ехать стало намного легче. Но все равно!
Поэтому, купив глушитель, я сунулся в первый попавшийся автосервис. В нем все подъемники были заняты, зато на следующем - свободны. Работал там некий «мужичок с ноготок» - невысокого роста, широкоплечий, лет сорока с хвостиком, с хитринкой в глазах и со следами привязанности к алкоголю под глазами и на носу. Но выхода не было и, успокаивая себя словами: «пей, да дело разумей», я загнал машину на подъемник.
Выкатившись с сервиса, я заметил что глушитель не особенно и глушит. Дробный звук наполнял салон. Отпустивши вслух несколько нелицеприятных фраз в адрес российских бракоделов, я покатил обратно, сетуя на то, что не поехал в более дальний, но «фирменный» магазин. Говно купил - засело в мозгах.
Прошла неделя, а может полторы, когда я сорвал и так старое сцепление, буксуя в новогодней грязи (в том году 1 января было на дожде). Сорванное сцепление, конечно, гадко, но машина, все-таки, едет, поэтому с его заменой можно и не торопится.
Закончились выходные и я заявился на сервис, неподалеку от своего дома, где я, собственно, всегда и ремонтируюсь. Последние два года там трудится молодой бородатый кавказец.
Когда он узнал какая у меня машина, то сказал, что это будет стоить дороже. Ну дороже, так дороже - я не обратил никакого внимания на его слова.
Пока он занимался сцеплением, я успел сделать несколько неотложных дел и, не дожидаясь телефонного звонка, заглянул на сервис, обнаружив свою машину висящей на подъемнике с отстегнутым глушителем.
- А глушитель ты зачем снял? - удивленно спросил я мастера.
- Тэбе говорил, что дорожэ будэт! Не подлезть, эсли глушитель нэ снять! - объяснил мне он.
- Ах вот оно что! - подвел итог я и, узнав, что «не раньше чем через полчаса», отправился домой.
Через полчаса я не пришел, а пришел только через час, найдя свою машину уже стоящей на улице. Я завел двигатель и остолбенел - дундящего звука больше не было. На какой-то момент мне почудилось, что двигатель вообще не завелся, но горящая лампочка и некоторая дрожь в руле подсказывала, что он работает.
С той поры прошел месяц. Тот же самый глушитель, собранный руками трезвого кавказца, из рыкающего льва превратился в тихого ягненка.
И вправду говорят что «главное не мясо, а - повар!»
Как часто приходится слышать жалобы на низкое качество запчастей - но справедливы ли они?
Не виноваты ли в этом кривые руки, ставящие их?
2009 г. Свечное эскимо
Этот случай может показаться фантастикой, выдумкой, но он произошел на самом деле. К сожалению, я так торопился и думал совсем не о том, что не сообразил сделать фотографии.
Вечер бы ужасно мокрый. Неожиданно нагрянувшая оттепель, растопила снег. По улицам потекли, где-то ручьи, а где-то целые реки. Воздух был пропитан отвратительной мокротенью. И вот, в такую мерзкую погоду, мне пришллсь ожидать свою жену, пока она соблагоизволит выйти из парикмахерской, которая служит многим женщинам не только по своему прямому назначению, но и как место общения, своеобразный женский клуб.
Несмотря на таяние снега, на улице было не тепло, если не сказать холодно, поэтому приходилось держать двигатель включенным, иначе машина быстро выстывала, заодно обдувая стекла, чтобы они не запотевали. Ибо, проверено долгим опытом, что когда женщина приходит из парикмахерской, то приносит с собой не только массу ароматов, но и массу влаги.
Наконец, простояв минут около двадцати, я тронулся к дому, но как! Вяло, медленно, тоскливо... Автомобили мокли в лужах, брызгались при движении, заливая стекла... Короче полтора километра выложились в четверть часа.
Доехали...
А наутро вдарил мороз!
Не такой уж сильный, меньше 10 градусов, но, все равно, мороз. Вчерашние ручьи замерзли, образовав ледяные волны на дороге, а в некоторых местах, где вчера были лужи, образовался отличнейший каток. И вот в такую дрянь мне пришлось выезжать из дома.
С неохотой повернув ключ зажигания я услышал мерную работу стартера. Она продолжалась, продолжалась и продолжалась. Задумавшись о том, что сейчас из-за этого льда в городе будет не проехать, я даже не понял, что происходит. И только по прошествии минуты, до меня дошло - двигатель не заводится!
Этого только не хватало. И так тащится фигову тучу времени, а тут еше и это!
Всякую экзотику, вроде ледяных пробок, бытующую у малоопытных водителей я отметаю сразу. При современном давлении любая пробка разлетится в пух и прах. Могут подурить одна-две форсунки, но здесь - ничего! Ни пуха, ни пера! Ни одного щелчка. Стартер крутится вхолостую. Значит - электричество. Искра - она либо есть, либо - ее нет. Да и проверяется простенько. Короче в течении минуты стало ясно, что проблема в свечах. Искра есть, но в землю уходит.
Ради интереса выворачиваю первую свечу - е-мое!
Эскимо!
Эскимо! Ну, точно, эскимо - ведь я держу свечу за хвостик!
На другом конце полусферою лежит матовый лед через который даже электродов-то не разглядеть. Лежит так крепко, что я его еле-еле отковырял. Никаким поршням это было не по силам. Я думаю, не надо говорить, что в других цилиндрах было тоже самое. Итак, пять минут - и я поехал.
И только вечером, обдумывая этот случай, я сказал себе - дурак, куда спешил! Мог бы сбегать домой за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть это редкостное явление. Но я был весь в дороге, весь в делах, поэтому даже телефон не вынул. Хотя им снимков классных не получить, но все ж - доказательство.
А вот что стало причиной такого оледенения, для меня до сих пор - загадка! Подобные перепады температур - не редкость и никогда такого не бывало.
Предполагаю, что повлияла длительная работа на холостом ходу в условиях сильной влажности, что вызвало повышенное нагарообразование. Но не уверен - теорию двигателя я знаю плохо, если знаю ее вообще. В институте мне, после пяти пересдач, за нее, со скрипом, поставили тройку.
Так что, дорогие читатели, разбирайтесь сами...
Потерянные ключи
Мой приятель Сева перед новым годом, неожиданно, на две недели стал холостяком. Жена его, получив на работе путевки в какой-то отдаленный санаторий, вместе с дочерью, уехала. А Сева остался куковать Новый Год один-одинешенек.
Предновогодняя погода порадовала снежком и Сева, от нечего делать, решил прокатиться в Серебряном бору на лыжах. Он не был заядлым лыжником, да и вообще спорт не любил, предпочитая ему книги. Но дочь училась в школе, в школе были лыжи и жена требовала, чтобы Сева, по выходным, катался с дочерью на лыжах, дабы она не отставала от других. Обычно он относился к этому как к нудной семейной обязанности, но теперь, оставшись один, даже почувствовал интерес к пребыванию на свежем воздухе. Хотя, как мне кажется, свежий воздух был ему безразличен, а вот человеческое общество стало нужным позарез. Еще бы, привыкнув за много лет, никогда не оставаться подолгу в одиночестве, теперь он испытывал невероятный дискомфорт.
Сказано-сделано. Когда ты один, не надо дикого дожидаться все можно сделать легко и просто. Раз-два и Сева уже на остановке, три-четыре и Сева уже в лесу.
Но уже на лыжном пятачке, где все снимали-одевали свои лыжи, он вдруг почувствовал, что человеческое общество ему претит. Да, да. Он привык не быть среди людей, а быть с людьми. То есть общаться, говорить, спрашивать, советоваться. Но теперь он находился среди людей, не обращавших на него никакого внимания. Они болтали, шутили, смеялись - между собой, оставляя его, Севу, за гранью внимания, как будто бы его и не существовало на свете. «Человек-невидимка, бля!» - мелькнуло у него в голове и он даже помыслил нецензурное слово, что бывало с ним весьма и весьма редко.
Поэтому Сева решил покататься подальше от этого шумного и веселого коллектива, одинокими лыжнями, которых, к слову сказать, там было предостаточно. Но. Как я уже сказал, Сева не был заядлым лыжником, поэтому он упал на одном из поворотов возле высокой одинокой сосны.
- Чертовы лыжи! - завопил он корчась от боли. - Будьте прокляты! У-й-й-й-й...
Он бы еще много чего произнес, но боль в ноге заставила его замолчать и заняться освобождением ноги от лыжи. Это ему, как ни странно, довольно быстро удалось и он вскочил, весь в снегу, как медведь или еще какое-нибудь дикое лесное животное. Боль мгновенно прошла и все это приключение показалось ему даже немного веселым. Он засмеялся.
- Ну. Надо же, как это меня - вслух произнес он и улыбнулся широкой улыбкой. - угораздило.
Чтобы отряхнуться от снега он снял куртку и начал трясти ее, поскольку отряхиваться рукавицей ему не хотелось - промокнет. Вначале он подумал, что надо бы, как собаке - потереться спиною об сосну, но такой метод очистки ему показался уж очень звериным. «Что я и впрямь собака что ли?» - подумал он и снял куртку. Тоже мне мороз - пять градусов! Вообще от него, после получаса езды, пар валил...
Надев куртку и нацепив снятую с ноги лыжу, он опять поехал тихими тропинками, где почти никого нет и через полтора часа вернулся на троллейбусный круг.
Сегодняшняя прогулка принесла ему хорошее настроение. Он даже подумал - на кой черт я предпочитаю книги спорту. Так весело, так интересно. Вот даже шлепнулся и то - ничего страшного. Даже смешно.
Зачехлив лыжи, он уже хотел направиться к двадцатому троллейбусу, но прежде залез в карман чтобы вынуть мелочь на проезд. Там лежала уйма копеечных монет. Он отсчитал четыре копейки, но в душе заронилось какое-то сомнение. Сначала он не понял, что это значит и лишь потом, ссыпав остаток мелочи в карман, понял - КЛЮЧ!!!!
В кармане не было ключа!
Вылетел!
Когда я упал!
На улице ночевать???
Сева рванулся назад, быстро нацепил лыжи, поскольку он не переодевал, как некоторые, лыжные ботинки на обычные, а ехал домой в лыжных и рванул к месту своего падения.
Оно было точно таким, каким он оставил его час-другой назад. Разворошенное, с многочисленными отпечатками его ног, лыж. Вот только ключей нигде не было! Он, с испуга, голыми руками просеял весь снег до земли, как калифорниец песок в золотом ручье. Но точно так же ни фига не нашел. Это был полный финиш!
Голодный, нагулявший на свежем воздухе аппетит, уставший от катания, он оставался один и на улице. Идти ему было не к кому. И мать и теща жили в далеких городках делеко от Москвы. Сева, скажем так, был приезжий.
Не было другого выхода, как ломать дверь, поэтому Сева постучал в мою дверь за помощью.
Когда я его увидел, на нем, то, что называется «не было лица». Точнее было - перекошенное от испуга и раскрасневшееяся от мороза.
- Что делать? Что делать? - бормотал он.
- Фигня - ответил я - Советский замок - дрянь - вышибем, как не хрен делать. Цилиндр крепится на длинном винте, но то, к чему он прикучен нельзя назвать металлом. Это - железяка, которую малыш может скрутить в трубочку. Вся сталь ушла на танки, а в ширпотрЁб (я сделал ударение на последнюю гласную) одно жАлезо. Стукнем посильнее - цилиндр с винтом вместе вылетит из замка.
Сева взял кувалду, я зубило - толстое с большой пяточкой, по которой трудно было
Думать - вредно
Аллочка была моложе меня, поэтому, когда я закончил институт, то она продолжала учиться и, соответственно, мне пришлось помогать ей делать дипломную работу. Хотя «помогать» не совсем точное слово! Правильнее было бы сказать - «выполнять за нее». И пусть она училась в том же самом МАДИ, что и я, но тема ее дипломного проекта, была связана с архитектурой - областью мне, если не совершенно, то, в многом, не знакомой. Поэтому я испытывал определенные трудности, приходилось идти совершенно незнакомыми путями, много думать, знакомиться с литературой и так далее.
И вот как-то, во время очередного затруднения или затупления моих мозгов, зашел я к Марку Исаевичу, чтобы передохнуть, выкурить сигаретку и, может быть, наконец-то, подобраться к решению проблемы. Мы закурили, я, конечно, принялся плакаться, что тему знаю плохо, думаю-думаю, а в голову ничего не идет. При этом Алла весь день полирует ногти, да мажет их лаком, ни в чем не помогая мне. А у меня от этого «думанья» уже голова раскалывается.
- Володя! Думать вредно! - улыбнулся мне Марк Исаевич.
- Вам легко говорить... - парировал я.
- Нет, нет! Поверьте отцу девушки, в которую влюблены - Ведь вы же ее любите? - добавил он.
Я поперхнулся, удивившись переходам мыслей Марка Исаевича, и пробормотал, что-то, типа: «Да, конечно».
- Так вот, следовательно, должны мне верить и меня слушаться. Итак, иногда думать вредно! Мыслительный процесс всегда связан с фантазией, а у фантазии - гигантские крылья - на них можно улететь очень далеко... Далеко не только от решения, но и от самой сущности проблемы - в этом и заключается вся неприятность. Вспорхнул, помахал крылышками, посмотрел - ой где это я? Иногда надо остановиться, спуститься на землю и найти ответ.
Расскажу маленькую притчу.
Вы знаете, что в этой стране нет людей, а есть - военнообязанные, к числу которых, к своему стыду, отношусь и я. Почему - к стыду? Да потому, что считаю решение проблем с позиции силы - варварством, а защиту кого-либо или чего-либо посредством убийства - позором и абсолютным. В этом плане, я наверное больше христианин, чем иудей, как смеялись надо мною всегда Хазины. Ведь в Библии целая глава посвящена иудейским войнам, а в Евангелии написано: «молитеся за врагов своих».
Итак, попал я один раз в Военкомат. Пустая формальность требовала моего присутствия. Присутствия! Вот именно - присутствия. В так местах не работают, а присутствуют и, чтобы продемонстрировать сложность вопроса, мурыжат вас часами в кабинетах и коридорах. Проваландавшись эдак часа два с половиной, я захотел по малой нужде. Чувствуя, что мне еще придется провести здесь час или другой, я отправился в туалет.
И остолбенел, не найдя в туалете привычных писсуаров. Делать мне было нечего и я, чтобы скрасить нудно тянущееся время, начал размышлять - почему? Почему в военкоматском туалете нет писсуаров. Много разных идей пришло мне в голову, в том числе и то, что военная форма стирает разницу между полами и, одетая в нее женщина, неотличима, от одетого в нее мужчины. О том, что, солдату не нужны половые признаки, поскольку его задача - не продолжать жизнь, а прекращать ее. Недаром у христиан воителем считался Архангел Гавриил - бесполое существо. Короче, навыдумывал я с три короба и время, впрямь, пролетело незаметно.
После того, как все формальности были соблюдены и я получил долгожданный пропуск на выход из этого скорбного учреждения, мне захотелось еще раз взглянуть на этот бесполый сортир. Я поднялся на верхний этаж, свернул за угол - передо мною дверь, но... Вечерело и в здании включили верхний свет! О, Ужас! На двери туалета я увидел табличку «Ж»!
Видите как все просто! Никаких стираний границ между полами! Я, попросту, попал в женский туалет, о существовании которого в таком «мужском» заведении я даже и не подозревал.
Поэтому. Меньше думайте. Остановитесь, включите свет и оглянитесь... решение где-то рядом...