Среди отмеченных тобою дней,
есть редкие часы, минуты,
когда благословенье жизни всей
вмещает краткий промежуток.

Тогда не знаешь, кто ты, где, когда,
потерян мир, остановилось время,
и сбрасываешь с плеч пуда,
на них легчайшее воспринимая бремя.

Оно – прекрасно и легко,
и боль священная, похожая на ад,
не - черного дракона молоко,
но - трав ночных целящий яд.

Одной любви, похоже, власть дана
чертить на времени бессмертья письмена.

Рене, 7 мая 15

Поскольку своего Брамса, который был в моих прежних рассылках аж в четырех (!) частях, нужно теперь как-то уложить тут в одно письмо, придется над ним посидеть, и я не уверен, что я быстро с этим управлюсь.

Начну поэтому со второго сегодняшнего именинника – НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО – одного из самых близких мне поэтов.
Ему – мой позапрошлогодний сонетик. 
Маленькую поэтическую вольность в склонении одного слова тут простите мне.
Она даже как-то вписывается в общий тон стиха, а Николай Алексеевич еще и не такое себе позволял.

*******

Разве ты объяснишь мне — откуда
Эти странные образы дум?
Отвлеки мою волю от чуда,
Обреки на бездействие ум.

Я боюсь, что наступит мгновенье,
И, не зная дороги к словам,
Мысль, возникшая в муках творенья,
Разорвет мою грудь пополам.

Промышляя искусством на свете,
Услаждая слепые умы,
Словно малые глупые дети,
Веселимся над пропастью мы.

Но лишь только черед наступает,
Обожженные крылья влача,
Мотылек у свечи умирает,
Чтобы вечно пылала свеча!

Николай Заболоцкий, 1957-1958

(…) В разговоре наедине, много позже, он сказал мне, что считает себя вторым поэтом двадцатого столетия — после Пастернака. (Блока он, во-первых, не любил, во-вторых, не признавал, и в-третьих, считал его поэтом девятнадцатого века). Сказал он это без всякой аффектации и даже как-то застенчиво, делая мне, близкому человеку, интимное признание.
К Пастернаку Заболоцкий относился благоговейно, как к самой поэзии. Помню, как он осторожно раскрыл книжку, подаренную ему Пастернаком, любовным движением вынул из нее записочку и показал мне из своих рук. Пастернак приглашал обедать и просил захватить «Безумного волка».
Из всего написанного им Заболоцкий более всего ценил «Безумного волка». Он мне сказал, что считает «Безумного» высшим достижением своей поэтической и философской мысли, своим «Фаустом».
По словам Заболоцкого, так же относились к этой поэме и Пастернак, и друзья его поэтической молодости. (Поэма не увидела света при его жизни — только и радости было в отзывах друзей...).
(…) Я всегда просила его рассказать «про себя». И он рассказывал, как его с холода вшвырнули в камеру, и он сначала даже не понял, что тут происходит: в камере было очень много народу, и все совершенно голые. «Я почувствовал, что должен