Это Рождество Христово в приходе Свято-Троицкого храма планировалось как триумф благочестия и вкуса. Анна Ильинична, бессменная староста и гроза всех подсвечников, лично полировала фамильное серебро, принесенное из дома. Скатерти хрустели, как первый снег. В центре стола, лоснясь румяным боком, возлежал гусь, а аромат мандаринов и хвои смешивался с тонким запахом дорогих духов прихожанок. Все ждали настоятеля, отца Петра, чтобы начать этот идеально срежиссированный праздник.

Дверь приходского дома распахнулась не торжественно, а как-то жалко, с натужным скрипом. Вместе с клубами морозного пара в натопленную, сияющую залу ввалилось нечто бесформенное, серое и остро пахнущее чем-то кислым — смесью подвала, немытого тела и застарелого перегара.

Это был Юшка. Городской дурачок, вечный странник по мусорным бакам, человек без возраста и, казалось, без лица — оно всё заросло спутанной, грязной бородой. Он стоял на пороге, щурясь от яркого света люстр, и с его стоптанных ботинок на паркет уже натекала грязная лужа.

За столом повисла неловкая тишина. Дамы в бархатных платьях замерли с вилками в руках. Кто-то брезгливо сморщил нос.

— Господи помилуй, — прошипела Анна Ильинична, вскакивая со своего места. Она двинулась к двери грудью, как ледокол. —

Юрочка, милый, ты куда? Тут закрытое мероприятие. Тебе сюда нельзя. Иди, иди на кухню, тебе там повариха нальет супа в банку.

Она говорила ласково, но глаза её метали молнии. Ей было физически больно от того, что эта грязная клякса портит её белоснежную картину праздника.

Юшка переминался с ноги на ногу, комкая в руках засаленную шапку.

— А я… это… звезда ведь, — пробормотал он, указывая грязным пальцем на елку. — Рождество… Все радуются.

— Радуются, радуются, — поддакнула подоспевшая помощница, мягко, но настойчиво выталкивая его в спину. — Вот и иди радуйся на улицу. Не порти людям праздник, голубчик. Тут дышать нечем стало.

Они почти вытолкали его. Дверь уже начала закрываться, отрезая смрад от аромата гуся.

— Оставьте его.

Голос был тихим, но он перекрыл и шум отодвигаемых стульев, и шёпот возмущения. В дверях стоял отец Петр. Он только что вошёл, ещё не снял рясу, припорошенную снегом. Он смотрел не на дам, а на Юшку.

— Батюшка, да вы поглядите! — всплеснула руками Анна Ильинична. — Он же заразный! Вшей принесет! Мы ему соберем пакет, пусть идёт…

Отец Петр молча прошел мимо неё. Он подошел к съёжившемуся, испуганному Юшке, который уже привычно втянул голову в плечи, ожидая тычка. Священник взял его за руку. Не за рукав, а прямо за грязную, огрубевшую ладонь.

— С Рождеством Христовым тебя, брат Юрий, — сказал он.

А затем случилось немыслимое. Настоятель повёл его к столу. Прямо в центр. Туда, где стояло высокое резное кресло, предназначенное для него самого.

— Садись, — сказал отец Петр.

Прихожане замерли. Кто-то в ужасе прикрыл рот салфеткой. Юшка сел, опасливо косясь на хрустальные бокалы. На фоне белоснежной скатерти и праздничного великолепия он выглядел как открытая рана. Грязь с его одежды сыпалась на бархат обивки.

Отец Петр сел рядом, на простой приставной стул.
— Ну, давайте праздновать, — спокойно сказал он, обводя взглядом онемевшую паству. — Гость почетный у нас есть.

Юшка сидел, боясь шелохнуться. Ему было страшно от этого блеска, от этих взглядов, от обилия еды, которую он видел только на картинках. Он чувствовал, что должен что-то сделать. Отплатить за это невероятное, пугающее гостеприимство.

Он засуетился, полез в глубокий, бездонный карман своего пальто. Дамы напряглись. Что он достанет? Дохлую крысу? Окурок?

Юшка вытащил сухарь. Черствый, серый кусок хлеба, с налипшими на него ворсинками и крошками табака. Он дрожащими руками разломил этот каменный хлеб пополам.

— На, батя, — прохрипел он, протягивая половинку настоятелю. — С праздником. Вкусный. С чесночком.

За столом кто-то ахнул. Это было оскорбление. Глумление. Предложить священнику объедки, когда перед ним стоит гусь!

Отец Петр протянул руку. Он принял этот грязный сухарь так, как принимают Святые Дары у Чаши — подставив ладонь крестообразно. Он посмотрел на Юшку, и глаза священника блестели от влаги.

— Спаси тебя Христос, брат, — сказал он.

И на глазах у всех, в этой звенящей, натянутой тишине, настоятель поднес сухарь к губам и откусил. Он жевал этот черствый хлеб, и лицо его было таким светлым и серьезным, какого прихожане не видели даже на Пасху.

В этот момент что-то треснуло в самом воздухе трапезной.

Анна Ильинична, всё ещё стоявшая с салфеткой, вдруг почувствовала, как жар стыда заливает её лицо, шею, грудь. Она смотрела на жующего священника и на улыбающегося щербатым ртом безумца, и вдруг поняла, что весь её хрусталь, всё её серебро, весь этот гусь — всё это сейчас не стоит и одной крошки этого грязного сухаря.

Она увидела себя со стороны — напомаженную, нарядную, «благочестивую» христианку, которая пять минут назад выталкивала Христа за Читать далее...

За сорок четыре прожитых года, половину из которых Чехов болел туберкулезом, унесшим его в могилу, писатель не только создал выдающиеся произведения (двадцать томов всемирно прославленной прозы), но и успел сделать колоссально много:

· Построил четыре деревенские школы, колокольню, пожарный сарай для крестьян, дорогу на Лопасню, преодолевая пассивное сопротивление косного земства, надувательство подрядчиков, равнодушие темных крестьян;

· Поставил в родном Таганроге памятник Петру Первому, убедив Антокольского пожертвовать изваянную им статую городу и организовав ее отливку и бесплатную доставку через Марсельский порт;

· Основал в Таганроге общественную библиотеку, пожертвовав туда более двух тысяч собственных книг, и четырнадцать лет непрерывно пополнял ее;

· Во время жизни в Мелихове ежегодно как врач принимал свыше тысячи больных крестьян совершенно бесплатно и снабжал каждого из них лекарствами;

· В качестве земского врача на холере один, без помощников, обслуживал 25 деревень;

· Совершил героическое путешествие на остров #Сахалин , в одиночку сделал перепись всего населения этого острова, написал книгу «Остров Сахалин», доказав цифрами и фактами, что царская каторга – «бездарное издевательство имущих и сытых над бесправной человеческой личностью»;

· Помог тысячам людей (содержание многих из писем Чехову в каталоге собрания сочинений формулируется так: «Благодарность за полученные от Чехова деньги…», «Благодарность за содействие в получении службы…», «Благодарность за хлопоты о паспорте…» и т. д.

· В разоренном и обглоданном Мелихове посадил около тысячи вишневых деревьев и засеял голые лесные участки елями, кленами, вязами, соснами, дубами и лиственницами; на выжженном пыльном участке в Крыму посадил черешни, шелковицы, пальмы, кипарисы, сирень, крыжовник, вишни и прекрасный цветник.

В записной книжке Чехов оставил такие строки: «Мусульманин для спасения души копает колодезь. Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-то вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно».
Взято из VK
[450x575]

Человек увидел змею, гибнущую в огне, и решил вытащить её из пламени. Когда он сделал это, змея укусила его, вызвав нестерпимую боль. Мужчина отбросил змею, и она снова упала в огонь.

Мужчина схватил металлический шест, вытащил змею из пламени и спас ей жизнь.

Кто-то из наблюдавших приблизился к человеку и сказал: "Эта змея укусила тебя, почему ты по-прежнему пытаешься спасти её?"

Человек ответил: "Натура рептилий — кусать, но это не должно менять мою натуру — помогать".

Не меняйте своей сущности только потому, что кто-то ранил вас.
Не теряйте своего доброго сердца, но научитесь принимать меры предосторожности...
[475x66]

- Увижу - поверю, - сказал человек.
- Поверишь - увидишь, - сказал Бог!!!

[700x700]

[690x700]

[466x700]

[592x688]

[700x700]

[700x700]

Как хочется, Господи, время вернуть,
исправить, что прожито криво.
Извилистой лентою тянется путь,
и время бежит торопливо.

Как много сегодня бы я отдала,
чтоб жизни ошибки исправить.
Но прошлое, словно из книги глава,
не вырвать страниц, не добавить.

Проснуться, уехать ни свет, ни заря,
догнать уходящие лета.
Пока путеводные звёзды горят,
пока расцветают рассветы.

Обнять бы любимых и не отпускать,
в разлуке все очень устали.
Но я не смогу никого отыскать
в бескрайней долине печали.

Успеть до развилки бы мне, где пути
распались давно, безвозвратно.
И выдохнуть горькое слово «прости»,
и после вернуться обратно.

Упав на колени, прощенья просить
у всех в бытие скоротечном.
А после билет драгоценный купить
на поезд с названием
Вечность!

Галина Пятисотских
[700x700]

[467x700]

[700x700]

[609x700]

[609x700]

[700x700]

[700x700]

[700x700]

[522x700]

Вон — на берёзке снегири!
Галина Пятисотских
Пусть много нам земным дано,
люблю довольствоваться малым:
берёзкой, серым снегом талым.
Люблю смотреть в своё окно.

Не занавешиваю свет,
пускаю в гости заоконье.
Зимой и летом, в межсезонье
встречаю ночь, закат, рассвет.

На ветке вижу снегиря!
Давно они не прилетали.
Мы эту зиму долго ждали,
листая дни календаря.

Но ни морозов, ни снегов.
Чуть выпал, тает на дороге.
Февраль вздыхает на пороге,
не чувствую его шагов.

Стекают наши времена,
довольствуюсь и непогодой.
Люблю любое время года,
но силы жить даёт весна!
[393x700]