Зелёное красное медленное быстрое поползёт застопорится огненное сверкающее лета авто
Тяжёлыми тенями лёгкими достаточно чтобы не касаться земли оно ползёт и уже сползает
Самое красивое самое уродливое настоящее языками пламени языками злословия
Языками жалящими не жалеющими никого
Пей сколько влезет плавники распусти в чашке с водой
Больше огня больше слёз больше земли больше ветра
Вспыхивай гасни и вспыхивай как реклама
Незнакомые места и лица непонятные языки неведомые законы
Смотри как отдаляются становятся всё дальше наездницы змей с фейерверками в руках
В холодном дому холодный огонь холодные мысли в холодной голове
Разные краски пьёшь фиолетовый красный жёлтый
Всё своё барахло вынесла в сад отдала птицам детям цветам
Пусть взрывается в животах и на лицах цвет
Кроме того что вы все прекрасны ничего помнить и знать не желаю

Поздно ночью
Деревья собираются в дорогу,
В тайном сговоре
Долго-долго собираются в дорогу,

Почти каждую ночь собираются в дорогу,
Крепко врастая корнями в землю.

Куда они пойдут?
Не знают и не желают знать.
Уйти - желание всей их жизни.
И этой ночью
Деревья собираются в дорогу...

Таками Дзюн

Вползает улитка, раздвигая двери,
И ромбы на коже арлекина, как витраж в тронном зале,
Вспыхивают.

 

Куски пражского торта в тумане Горящие поезда Тушат советским шампанским.

Старые лица в зелёной листве Даже в самую холодную зимнюю ночь  Ворон сидит в одиночестве.

 

Жили-были старик со старухой у самого синего моря. Ходили пешком по берегу, туда-сюда ходили. Долго ходили. Иногда скакали. С утра выйдут — а вернутся только заполночь. Дома никого, а им никого и не надо. Старик, старуха, дом. Ходили босиком, бегали, купались. Старуха пряла пряжу, старик закидывал невод и ловил в него старуху. Смилуйся, государыня-рыбка. Ну и старуха милостивилась, естественно. Не хочу быть одной, хочу быть другою. Царевной-несмеяной. Василисой премудрой.

Обозначим переменную старуху как Икс, а старика — единицей. Тогда дом будет началом координат вне предельных значений функции самого синего моря, от него и будем исходить, и плясать, и петь; в него и будем возвращаться, и смеяться, и рыдать, — в плавающей точке У, где Икс равняется единице, но, конечно, об этом не подозревает.

Снесла курочка яичко, да не простое, а меня. Я проснулась, вылупились два глаза, пошли гулять — по потолку, стенам, вязаньям, соленьям. Никого нет. Две руки, две ноги, и все из меня растут и шевелятся. Волосы длинные из головы, откуда вы взялись? Из головы, всё из головы (это волосы мне говорят), мы ещё не выросли, тебя глючит, девочка. И запели: Никого не будет в доме, кроме сумерек, один летний день в сквозном проёме незадёрнутых гардин.

Гардинами оказались две здоровые красны девицы-тётки, очень красивые, в доспехах. Таких под кровать не спрячешь, каждая по пол-комнаты занимает, и дышит. И смотрит с нежностью.

Тут я решила уже быть самостоятельной и отправиться — не то, чтобы в путешествие, а так, поползти или поскакать, я ещё не была уверена, поплыть? Но девки-тётки распахнули свои нагрудники, и как стали меня кормить! Я аж от неожиданности выросла вся. Встала, поклонилась, мол, спасибо, достаточно. Весь рот в молочных зубах, руки в кольцах, голова в облаках. Стала длинная вся. Витиеватая.

Девки мягко намекали, ну как, явно намеревались и меня с собой утащить. У крыльца в колеснице золотой конь копытом бьёт, искры летят, ух здорово. Но зацепилась я за метлу на пороге, стала подметать, потом пыль протёрла, потом долго сказку читала. Короче никуда не поехала. Как-то не хотелось.

С тех пор так и повелось.

Вместо всего что есть, чёрная вода, вместо тебя и меня, мой любимый друг. Может ли так быть, что не достигнув дна, ты выйдешь на берег невредимым? Люди живут на берегу, люди позаботятся о тебе. Люди напишут о тебе песню. Далеко стоит город на холме. Там отыщется тот, кто полюбит тебя и даст тебе денег. Кто даст тебе светлое завтра. И уже стариком ты снова окажешься на берегу, и снова войдёшь в эту воду, сползёшь с инвалидной коляски. И узнаешь о том, что я всегда ждала тебя здесь.

Пока опускаешься ты, смотри на плывущих мимо тебя к поверхности. Смотри в глаза живым письмам, в панике стремящимся вдохнуть воздух. Они заселят берег, и берег назовут твоим именем. И когда ты спросишь меня, почему цветы ядовиты и жалят, и зачем мертвецам проникать в мир живых через книги и песни, я отвечу, что скучала по тебе, как же я по тебе скучала.

На балконе сад, на балконе солнце, и девушка рядом с тобой, ветер солёный доносит пение птиц и крики торговцев... В подворотне смрад, сигаретный за ухом ожог, что оставил клиент тебе вместо оплаты, из уличного крана последние капли воды, чтобы умыться перед тем, как снова потащится сквозь улицы, пиная невесомое тело перед собой, ленивый и липкий день... На берегу у костра мальчик убивает и приносит тебе рыбу от своей матери, стоящей поодаль... Ты принимаешь все эти дары, но ты понимаешь? Вместо всего что есть, чёрная вода, мой любимый друг, вместо тебя и меня. Может ли так быть, что не достигнув дна, ты сможешь уйти невредимым?

Они поклоняются богу, но какому — не говорят, что говорить, если он прямо перед глазами? Бог-вещь, бог-игрушка, бог — украшение в волосах прибоя, вот ты и вернулся ко мне, ни разу не был моим, никуда от меня не уходил.

Всё чего я хотела, это слышать тихий твой голос, надиктовывающий мне: "Сначала были пальцы, рвущие на ощупь, ищущие опоры, исчезающие с наступлением сна. Тёплой восковой печатью во лбу прекращающие день. Картина повторялась снова и снова. И собственно если сейчас меня спросят, что я чувствую, вижу, к чему стремлюсь, я только и смогу вывалить стопку фотографий рукопожатий в пустоте: снимок и снимок за снимком".

От ветвей – к корням

Жил-был пират на полузатопленном судне. Жила-была ведьма в доме на дереве. Жил-был велосипедист, серебрянными спицами впрядающий нить своей жизни в дорожное полотно, в сиреневый пышный хвост распускающий за ненадобностью за спиной. Жил у костра на обочине, в мамином свитере, папиных джинсах. Босые грязные пятки да улыбка между ними - когда он смеялся. Жила-была девушка, переходящая перекрёсток с серёжками - маленькими светофорами в ушах. Жил-был дяденька - большая сова, полная маленьких пташек, как птичья клетка на двух ногах, смешно косолапил, пытаясь подобраться поближе. Жила-была секретарша, на официальных бланках строчившая письма своему молодому любовнику и целовавшая лист внизу вместо подписи.

Я ВЫХОДИЛА К САМОМУ ПРИЧАЛУ НА ПЕШЕХОДНЫЙ МОСТ НАД ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМИ ПУТЯМИ - КОРМИТЬ ШИПЯЩИЕ ПОЕЗДА ВЫХВАТЫВАЮЩИЕ ОБРЫВКИ ПИСЕМ ПРЯМО ИЗ РУК.
ОГНИ РАСКАЧИВАЛИСЬ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ МЫ ПОЧТИ БЕЖАЛИ ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ И Я ЧУТЬ ОТСТАВАЛА СТАНОВЯСЬ ВСЁ ТЯЖЕЛЕЙ. ПОКА МЫ БЕЖАЛИ, НАШИ ТЕЛА ПОСТЕПЕННО СОГРЕВАЛИСЬ. ОБМОРОЖЕННЫМИ ОСТАВАЛИСЬ ТОЛЬКО КРИЧАЩИЕ ПАЛЬЦЫ, ЗАСТЫВШИЕ МАСКИ ЛИЦ. ЗИМА СНИМАЛА С НАС ОТПЕЧАТКИ. ПОДОЖДИ, ПОДОЖДИ МЕНЯ - ТЫ ВЕДЬ НЕ ХОЧЕШЬ ОКАЗАТЬСЯ ДОМА ОДИН. Я СПОТКНУЛАСЬ НЕСКОЛЬКО РАЗ, СЕЙЧАС УПАДУ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОГОВОРИ СО МНОЙ, Я ХОЧУ ПОГОВОРИТЬ.
СНАЧАЛА ОЖИВАЮТ КАСАЯСЬ ТЕБЯ ЗОЛОТЫЕ КОНЧИКИ ПАЛЬЦЕВ
Я СТАНОВЛЮСЬ ТЯЖЁЛОЙ МЕНЯ НЕ СДВИНУТЬ С МЕСТА
ЧТОБЫ ЛАСКАТЬ ТЕБЯ ЧТОБЫ ЧУВСТВОВАТЬ КАК ВСПЫХИВАЕТ ТВОЯ КОЖА
ТЫ ТОРОПИШЬСЯ ПОВОРАЧИВАЕШЬ МЕНЯ СПИНОЙ КАК ОСМАТРИВАЮТ ТОВАР
БЕСЧИСЛЕННЫЕ РОССЫПИ ПРОСТУПАЮТ ПЕРЕД ТВОИМ ВЗГЛЯДОМ
ПОКА ТЫ БАЛУЕШЬСЯ СО СВЕТОМ ВКЛЮЧАЯ И ВЫКЛЮЧАЯ ЕГО ВО МНЕ
ВКЛЮЧАЯ НА МГНОВЕНИЯ ВЫКЛЮЧАЯ НА ДОЛГИЕ ПРОТЯЖНЫЕ РАССТОЯНИЯ
БЫСТРО ТОРОПЛИВО НАПОЛНЯЯ МЕНЯ СОБОЙ ДЕЛАЯ МЕНЯ ТВОЕЙ ТОЛЬКО ТВОЕЙ
БЕЛЫЕ УДАРЫ И ТЕМ СИЛЬНЕЕ И ГЛУБЖЕ ТЕМНОТА МЕЖДУ НИМИ

Кася была белым рыцарем. Смело бросалась навстречу судьбе.
Кася была бедным рыцарем. Горе в стихах под музыку лилось из птицы трамваев на Касином левом плече. Сквозь сердце скакал её конь, конь в доспехах по горло в высокой траве. Зелёные волны, забудь о чём пел. Чёрные птицы трамваев, кричащего солнца соль.
Кася была белым рыцарем, об этом никто не знал. Дутая белая куртка, белая шапка с помпоном. Маленькие облачка изо рта, маленький паровоз. Касины чёрные братья, словно ангелы за спиной. У поезда ночью вокзальной, смазанной маслом, пахнущей гарью - их улыбки встречают тебя, их улыбки, и маленький паровоз Кася уже больше не одинока. Отдаляясь и приближаясь, спит, вдыхая и выдыхая в небо.

Я думаю, телефон зазвонил. Из глубины машины голос. Целый день ничего не делала. Свесила ногу с кровати. Сумерки. Напоминает детство, когда родители оставляют тебя дома одну, чтобы идти в гости. Я думаю, зелёный. Цвет обоев, цвет занавесок, цвет дремучих шкафов. И белая заводь неубранных простыней. Пульс пустой квартиры и мой пульс.
Чёрные кучерявые волосы густые, на ногах копытца. Охочусь в дальнем лесу на пение птиц.

"Да ты вообще думаешь иногда о том, что всего через несколько лет будешь спать с пенсионеркой!?"

Это не то, что вы подумали. Это мой отец, вот уже два часа орет на брата, закрывшись с ним на кухне.

У брата случился любовный мезальянс. Отец не может допустить, что блестящий аспирант престижного медицинского вуза вдруг решил жениться на женщине много старше его, забив на диссертацию. Для моего отца мезальянс сына – невыносимая драма. А для меня – еще один повод написать кое что в дневник. Тема, конечно, животрепещущая. У нас в доме это табу и традиция. Имя моему мезальянсу М.



Каждый год, именно в октябре, я вспоминаю о том, что у меня есть дневник, что сюда можно написать все что угодно, любую тайну, выдав её за литературный экспромт. Разлить синие чернила, поваляться на косточках, раструбить на весь интернет. Я хочу рассказать о М. Мне бы очень хотелось, чтобы ему было сейчас 19, а мне за 30. И это он бы сейчас сидел на месте брата на кухне, курил сигарету за сигаретой и не смел возразить отцу. О! Как бы это было красиво.



На самом деле все гораздо банальней. Хотя с М. ничего не бывает банальным. М. от слова Муза. Вернее Муз. Пара крыльев спрятана под бархатным пиджаком. Крылатому Апполону за 30. Крылья, безусловно, уже немного помяты, но глаза по прежнему нежны и требовательны.

Мы поднялись вчера на Бештау. Мы и несколько человек из его театральной труппы. Я попала (впрочем как всегда) в эту компанию случайно.

Хотя я не знаю, можно ли назвать несколько месяцев моей беготни за М. - случайностью. Меня пригласила девушка из их компании::"Будешь нашим проводником". Невероятно стыдно. Но я рассказываю в этом журнале о самых пронзительных вещах моей жизни.



Мы поднимались на Бештау. Я, как местная, не переставала рассказывать и показывать достопримечательности горы. И видимо так разволновалась, что красноречию моему не было предела.

Со стороны, наверное, столь эмоциональный гид выглядит смешно.

Потом, когда мы подошли к седловине, я первой увидела свет. Все увидели его секунду спустя. Но я была первой. Свет сквозь осенний туман. Тот непередаваемый, единственный в своем роде свет, который бывает лишь в октябре и словно исходит изнутри окружающих скал, камней, деревьев, растений. Этот едва желтоватый нежный струящийся свет, прячущийся за их материальной формой.



Ни одно слово не должно быть произнесено в присутствии этого света. Смертные обычно понимают, чувствуют.

Моя компания в полном молчании расселась на земле и камнях.

Я продолжала стоять посередине, окруженная моими спутниками, как магическим кольцом. Сейчас они разденут меня и предадут в жертву богам гор. Время не торопилось, и я чувствовала, что от меня чего-то ждут.

Я закрыла глаза и запела старую окситанскую песню, которой научил меня мой покойный преподаватель. Я пела и пела, и мой голос уже был не моим голосом, и я была не я, меня не было больше, я становилась светом, исходящим из камней, сутью вещей. Когда песня закончилась, небо разверзлось, туман рассеялся, и солнце полыхнуло по глазам, рукам, волосам. Девушка заплакала. Я открыла глаза. Ребята смотрели на меня, как на инопланетянку. М. не было среди них. Они зааплодировали. Глупо конечно. Ужасное неуважение к магии света. Но что с них возьмешь, туристы !

"Яна! Я никогда бы не подумал..!", "Яночка, милая, это было, это было просто необыкновенно", "Браво! ", "Спасибо".. Слова сыпались на меня золотым дождем.

Вершина Бештау выглянула из тумана. Внизу до самого горизонта солнце освещало бесконечные пейзажи. Пока я пела, М. поднялся на вершину и уже спускался вниз.

Я почувствовала сильную усталость. Какая глупость! Мне захотелось плакать. Спутники засобирались и, шумно делясь впечатлениями, щелкая телефонами и фотоаппаратами, полезли на вершину. Я осталась сидеть на камне, прижав голову к коленям.

Чья-то теплая рука скользнула мне под одежду. Губы коснулись шеи.

Я разрыдалась. Слишком долго, слишком долго, слишком мучительно, слишком неправдоподобно. Мы целовались на виду у всех. Ребята кричали что-то с горы про компромат. Смеялись. Иногда он подносил губы к моему уху и, коснувшись легонько языком, тихо тихо напевал мою окситанскую песню. То, что должно было случиться, случилось вчера вечером.



Сегодня днем я провожала его и его друзей на поезд. Перон был таким огромным, и мы так боялись соскользнуть с него, что почти не говорили, стараясь удержать друг друга в объятьях. М. постоянно удивлялся, говорил, что никогда не видел еще таких перронов, что таких перронов не бывает, что платформа невероятно высока, и что в его городе такого нет.

Друзья же наоборот, веселились, свисали с платформы головой вниз, щелками пробегающих мимо собак на телефон, кричали и пили шампанское. Никто не догадывался, что все это устроила я, в надежде, что поезд заденет за перрон своей крышей, случится авария и М. никуда не уедет. Мы вернемся ко мне в общагу, закроемся на ключ и продолжим нашу окситанскую песню.

Его свитер, Читать далее...

Иностранные студенты, индийская музыка. Маланга, полнолуние. Красная листва в красном костре. Осенние звёзды за облаками, и дым в том месте, где нога Маланги вонзилась в землю. Щедрый осенний бог, он говорит своим детям:

«Ты начинаешь как маленькое животное, притаившись в осенней листве, глядишь на костёр. Стрелы направлены на тебя, а в лесу рыскает хищник. И пока ты слушаешь сказку, ты растёшь. Маланга танцует у костра для тебя, и наклоняется, чтобы поцеловать, по щекам его катятся звёзды.

Падают твои сверстники, пронзённые стрелами. Посиди со стариком Малангой у костра, послушай его историю, историю того, кто богом быть никогда не хотел. Не сражался, не мстил. Из мышонка – в котёнка, из котёнка – в безволосую обезьяну, медленно рос Маланга, как поднимается дым, в один рост с шестнадцатиэтажкой, за окнами которой дети занимаются любовью сейчас, прославляя его.

Медленно расти. Вся вина твоя, всё отличие – в том, что пока ты танцевал с Малангой, ты вырос до небес.

Люди попытаются украсить тебя, люди попытаются тебя разрушить. Не мешай им. Хитроумная безволосая обезьяна всегда ищет своей выгоды. Помни что так и ты однажды появился на свет: обезьяна, попытавшаяся схватить и унести с собою небо».

Доброе утро. Сентябрь, тяжёлый колокол в руке престарелого лысого инопланетянина, длинного как жердь, укутанного в костюм с чужого плеча, как шило в мешок, - оглашает монотонным звоном пустую площадь перед институтом, сзывая духов лета, приходите, приходите - повторяет. И мы просыпаемся в заросших деревьями пустых черепах гигантов, потягиваемся на закат. Этим летом наши встречи были не случайны. Чужая рука, оказавшаяся под одеждой, остаётся там, хоть человек и давно ушёл уже, колодец глубокий, пустой - только эхо имени путешествует по тоннелю. Разводит костёр в компании мотыльков на рельсах. Мчатся поезда, из серебряных нитей костюм висит на вешалке. Капитанская фуражка. Фотография заката над морем. Чайка. Мы остаёмся навсегда, можете мне не верить. Выбираешь себе камешек по вкусу на берегу, кладёшь его в рот. Молчание во мне, когда ты заговорил. Камни в руках, камни между ног. Дрожишь от холода, пытаешься закутаться всё глубже. У каждого момента вечность. Тяжёлый, красивый, падает, разбивается, золотой арбуз - на розовые дольки костров, бестелесые лица, смеющиеся искры. И, на какое-то время, будущее и прошлое смешиваются в настоящем, и, сидя за обглоданной морем партой, видишь как преподаватель водит по песку прибоя рукой в белых перьях, до новой волны, до звонка; прежде, чем улететь.

[435x572]

[399x559]

Дождь за окном. Кофе на столе. Недочитанный Кортасар. Недописанное письмо. Недорисованный рисунок. Встретила сегодня лошадь с совершенно седой гривой.и в этой гриве то там, то тут-маленькие, очень нежные белые цветочки..невероятный контраст.
Туман и белый пар. Белый лист. Музыка в наушниках. Слушаю Конго-румба-рок 70х.

Ночь заползает ко мне в окно.

* * *
Расскажу историю поучительную и печальную за жалкие деньги, жалящие кожу. Спою и возвою и прокляну сказкой, соскочившей с языка, прокатившейся по столу, упавшей и потерявшейся, потерявшейся и забытой. О путешествии в компании моего любимого, что украл меня у жениха и у матери, что увёз меня сквозь полицейские кордоны к морю-океану и сказал, он сказал мне, ты свободна - беги по волнам. Он сказал мне, он прошептал и пропел в ушную раковину на берегу, что нёс он меня не просто так, что теперь у него внутри нет ничего, теперь и его нет, качая головой-руками на ветру, что теперь ему бы хотелось остаться здесь чтобы смотреть, как я медленно ухожу всё дальше и дальше вверх и вниз по волнам, на дно глазного яблока и дальше, я подожду, пока ты подхватишь меня сзади и понесёшь, как я сделал это для тебя когда-то, не торопись, можешь не торопиться. Мой возлюбленный филин, заросшее перьями круглое лицо, глаза что два блюдца сияли, когда он видел меня, клюв щёлкал и клекотал, он всегда смеялся, ну что за судьба - жить, быть любимой и свободной, что за замечательная судьба тебе уготована.

* * *
Расскажу историю детям у очага, ветру залетающему в раскрытые двери, потому что никто не хочет спать, никто никогда не уснёт. Утром голубой странник будет стоять на пороге, но в дверь не войдёт, возьмёт за руку и отведёт туда, где тихо плещутся волны. Днём на рыночной площади рука перебирает товары, собранные на берегу этим утром. Днём на рыночной площади праздник, ты будешь смеяться и петь. Ночью же всё по другому, жила-была девочка в отдалённом селении, а у девочки этой был мальчик, ну кто ещё у неё мог бы быть? Хотя нет, никто этому мальчику был не нужен, это она у него была, а не он у неё. И когда исчезла она, что ощутил он? Взял ли за руку ту, что осталась рядом, или кинулся всё же беглянку искать? Ты спроси сам себя, ты ответь сам себе, мой любимый, — мой стакан с тяжёлым и сладким вином, сигарета в руке, — моя горечь, мой ангел, единственный-неповторимый — под свист ветра в пустых сетях и плеск серой воды, под шаги по камням проходящих мимо людей, как мы им идти мимо, так и нам лежать вместе обнявшись они запретить не в силах, — ты скажи, ты как небо, что держит меня на весу.

[420x560]