На воде тоскливей, чем на берегу,
хоть река и тёплая до дна.
Я таких денёчков наберу
за год, может быть, десятка два.

Выхожу на луг под солнцем дружным.
Капли, как пробоины, сквозят.
Чувствую чужим себя, ненужным,
точно я с другой планеты взят.

Хорошо, раскинув руки, лечь.
Только травы, что мужчины на поминке:
головы нагнули ниже плеч,
обнажая колкие горбинки.

В тёмных дебрях –
Папоротник росный.
Ветвь
Рогами кажется оленьими.
Вдоль просеки яркой
Рдеют сосны
Пахнет глушь смолистыми кореньями.
В шумной вышине над головою
Полынья небес сияет, чистая
Бьётся в плотной ежеватой хвое
Солнце,
Белое,
Иглистое.
Засвежело.
Бьётся сердце чаще.
Отчего я бросился с разлёта?
Отчего во мне.
Как эхо в чаще,
Зазвучало радостное что-то?..

Конечно, Баратынский схематичен,
Бесстильность Фета всякому видна,
Блок по-немецки втайне педантичен,
У Анненского в трауре весна,
Цветаевская фанатична Муза,
Ахматовой высокопарен слог,
Кузмин манерен, Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость вот порок,
Есть вычурность в строке у Мандельштама,
И Заболоцкий в сердце скуповат…
Какое счастье даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!

На набережной никого,
и в облаках недальних, дальних,
печальных, перистых, прощальных
нагромождение всего.

Чуть-чуть добра, немного зла,
необъяснимо вперемешку.
Перед глазами жизнь прошла,
а только вышел на пробежку.

Какой из двух, какой из двух —
заемный или музыкальный —
мотив всю жизнь терзает слух?
Час незабвенный? Берег дальний?

И жизнь твоя —
полукольцо,
И жизнь моя —
полукольцо,
и вот они — лицом в лицо,
и нет надёжнее кольца.
Любимая, себя ты губишь,
любимая, меня ты губишь —
ты рвёшь на части
наши губы,
ты разрываешь
и сердца.
Я жил всегда
какой-то зряшный,
какой-то
каждый день
вчерашний.

Колода листьев на земле. Взамен —
Дождя непросыхающее пьянство.
Зачем просить у жизни постоянства,
У этой дикой, ветреной Кармен?

Как скучно в нас устроена душа —
Не веря, в рыхлых доводах копаться.
Ей остаётся нам в лицо смеяться,
Плясать, звенеть. И сердце кутать в шаль.

И разводить трескучие костры,
Куда, быть может, светлым страхом детства
Нас принесёт однажды отогреться
От надоевшей суетной игры.

Какое удовольствие бродить
По крышам! Это знают кошки.
И по карнизу, не сбавляя прыть,
Идти как по проторенной дорожке.

И мягкими подушечками лап,
Слегка касаясь ребер черепицы,
На улиц — ограниченность заплат —
Смотреть с пренебрежением царицы.

Вихрь осенний свищет гневно,
Тучи в небе хороводит,
Осень – грустная царевна –
По лесам в раздумье бродит.
Белый утренник на травы
Холодком повеял острым,
И идет она в дубравы,
И шуршит нарядом пестрым.
Словно жар на ней монисто,
Красоту лица и стана
Прикрывает ей волнисто
Дымка бледная тумана.

Учебный бой. Условная «война».
Огни ракет взметнулись и потухли,
А там, «в тылу», хлопочет старшина,
Чтоб не отстали полевые кухни.

Он сам не понарошке воевал
И знает лучше целой роты нашей,
Что значит передышка, и привал,
И крышка котелка с горячей кашей.

На тульских черноземах и снегах,
Которые поземками дымились,
Мы сбили каблуки на сапогах,
Но знанием одним обогатились:

Теплый дождь – июльская услада.
Облако. Порыв. Голубизна.
В глубине запущенного сада
Песенка щемящая слышна.
Голос, отделившись от пластинки,
Властно заполняет тишину.
Невесомо сохнут паутинки.
Тень скользит по белому окну.
Голос хриплый, радостный, разбитый.
Диска ощутимый поворот.
Это он – безудержный, забытый,
Довоенный мчащийся фокстрот.
Дачный дом затих, припоминая
Туфель парусиновых полет.
Летних платьев солнечная стая
На поляну вырвется вот-вот.
Словно снимки старые, слепые.
Сжатые в слабеющей руке:
Мать с отцом, такие молодые,
Кружатся вдвоем в березняке.
Свет уходит меж стволов куда-то,
Тени и летящи и длинны.
Лист томится близостью заката.
Есть тревога. Нет еще войны.

О мое неуклюжее чадо.
Покоренное сельским крыльцом!
Так играют щенки и волчата:
В снег с разбега и в небо лицом.
Только детям грохочущих улиц
Эта редкая радость дана.
Как деревья под снегом согнулись,
Как синицы снуют у окна.
Как, готовые к ласке и драке.
Чуя зуд в пропотевших боках.
По-весеннему скачут собаки.
Утопая по брюхо в снегах.
Но дневные окончатся сроки,
И изба потемнеет с угла.
То крыло запоздавшей сороки
На мгновенье мелькнет у стекла.
И звезда затеряется в соснах,
И, мороз пронося на весу.
Запоет остывающий воздух
В непроглядном высоком лесу.

Ночь недолгая в разгаре лета.
Не заметишь, как рассвет проглянет.
Деду что?.. Ноздрёю до рассвета
Всё одну и ту же ноту тянет.
Спит с двустволкою своей нестрашной
В домике скрипучем на колёсах.
Пахнет тёплым толем, сеном, пашней.
За стогами — всплески рыб на плёсах.
В блеске молний всё сдаётся близким:
Кукурузы лес, и край селенья,
И большой, набитый сонным писком
Белый-белый птичник в отдаленье.
Да и девушка сама как птица,
Всё летает думкой, и не спится
Ей на выгоне, у края поля.
Сторожит за деда поневоле.

Будто кто-то ослабил невидимый винтик,
и огромный завод —
как проколотый! — вытек.
Из ворот,
нависающих словно плотина, прет поток,
выливаясь на площадь картинно.
Говорит о футболе,
пивко попивая.
Заполняет автобусы.
Лезет в трамваи…
— Даме тесно?
Берите такси,
если тесно.

18 часов
Потекли управленья.
Текут министерства.
И метро
распахнуло прохладные трюмы…
Возникает задачка про вечные трубы:
«Из одной выливается…
В другую вливается…»

Твои глаза – глашатаи печали,
Два чёрных ворона торжественных плывут.
Ты – целый мир не понятый вначале
И тайна для веков и для минут.

А сердце снова защемит до слез,
Хотя чего там – умиления слезы,
Когда в ночном лесу твоих волос
Мелькнут седые волосы березы.

Нет, не по мне грустить в потемках серых.
Ты слышишь, милый, разведем костер!
Пусть посветлеет невеселый берег
И тишина, спустившаяся с гор.

Благодарен, что мне повезло
Говорю, на потом не откладывая:
ты -
мое второе крыло.
Может –
самое главное…

Но всегда разбираясь в былом,
Боль пронзает, как молния:
стал ли я для тебя крылом?
Стал ли?
Смог ли я?

Затерявшись средь скал, на утёсе одна,
Тихо дремлет, склонившись верхушкой, сосна,
Утонувши по пояс в глубоких снегах;
Белый иней зимы лёг на гибких ветвях.

Дремлет грустно сосна в одеянье своём
Средь угрюмых камней и молчанья кругом,
И ещё не коснулось до слуха её,
Что цветами внизу запестрели поля;

Громкий говор и гул пробуждённой земли
До ущелья немого ещё не дошли.
Дремлет тихо сосна, но средь каменных круч
Раз прорвался туда жаркий солнечный луч,

Когда и мрак, и сон в полях,
И ночь разлучит нас,
Меня, мой друг, невольный страх
Волнует каждый раз.

Я знаю, ночь пройдет одна,
Наутро мы с тобой;
Но дума втайне смущена
Тревожною тоской.

О, как же сердцу не грустить!
Как высказать печаль, -
Когда от тех, с кем мило жить,
Стремимся в темну даль;

Нет ничего грустной ночного
Костра, забытого в бору.
О, как дрожит он, потухая
И разгораясь на ветру!

Ночной холодный ветер с моря
Внезапно залетает в бор;
Он, бешено кружась, бросает
В костер истлевший хвойный сор -

И пламя вспыхивает жадно,
И тьма, висевшая шатром,
Вдруг затрепещет, открывая
Стволы и ветви над костром.

Но ветер пролетает мимо,
Теряясь в черной высоте,
И ветру отвечает гулом
Весь бор, невидный в темноте,

Скоро, скоро из мёртвых холодных оков
Вырвет лес молодая весна,
И с ветвей опадёт седина
Побеждённых лучами снегов…

Скоро, скоро, смеясь, разбегутся ручьи
На широкий зелёный простор,
И раскинет земля разноцветный ковёр,
И в кустах запоют соловьи…

Скоро, скоро черёмух душистых цветы
Серебром забелеют в саду…
И навстречу весне я с надеждой пойду
В царство солнца, тепла и мечты!

Бледнеют полночные тени;
Я в комнату тихо вошел…
Букет из лиловой сирени
Поставил мне кто-то на стол.

Вокруг всё полно ароматом
Весенних, душистых цветов, -
И в сердце, волненьем объятом,
Слагается песня без слов.

Какой-то мелодией дивной
Душа молодая полна, -
И слышится голос призывный,
И манит меня из окна…