Слушать этот музыкальный файл

Лягу на волны энергии,
Уплыву далеко - далеко,
подальше от слез и истерики,
мне будет совсем легко.

Я буду бабочкой севера,
Я буду мягкой травой,
цветком незабудки застенчивой,
восхода я буду сестрой.

Я лягу мягкими крыльями,
на нежных заката лучи,
Душа моя - мягкая, нежная,
Танцуй и звучи! Звучи!

[700x525]
Это было полгода назад, когда на дворе стояла зима, и все ждали нового года. В каждом доме стояло по новогодней елке, которые были украшены самодельными игрушками, а то и вовсе ни чем не украшены. С наступлением тяжелых времен, казалось все, что хоть чуть-чуть поднимало настроение и радовало глаз, испарилось, исчезло, спряталось. И только яркое морозное солнце улыбалось каждое утро. А луна освещала одиноким путниками дорогу ночью.
Луна той зимой стояла настолько яркая, что Нина часто читала при ее холодном свете сказки, взятые в сельской библиотеке.
Она очень любила читать. Ей нравилось погружаться в удивительные истории, полные приключений и загадок, любви и ненависти.
Уже после выздоровления, Нина думала, а не луна ли заразила ее болезнью?

Она посмеялась собственной мысли, и тут же выкинула ее из головы.

Жизнь Нины окуталась темной пеленой в первую ночь выздоровления.
В первый день после выздоровления Нина впервые оказалась в чужом теле. Или это было ее тело? Может, у каждого человека, есть по два тела, просто никто об этом не знает? Второй, запасной экземпляр, который выдается каждому при рождении, и откладывается в большой сундук, до лучших, или скорее худших времен?
«Если это так» - , думала Нина, -« тогда мне досталось самое никчемное тело. Никчемное потому, что оно было мертвым.»
От этой мысли Нина нервно сглотнула слюну, застрявшую у нее комом в горле.

Каждый раз, когда она оказывалась, в теле мертвой светловолосой девочки, она чувствовала, как в жилах стынет кровь. Как начинается процесс разложения клеток, гниения кожи. В нос бил резкий трупный запах. Каждый раз Нина еле сдерживала себя, что бы ее не вывернуло наизнанку, прямо в этом темном сундуке.

В этой комнате Нина проводила время, пребывая в обличие мертвеца. Она не могла ее покинуть. Выйти куда-нибудь. Вырваться из этого тела, из этого темного помещения. Она звала кого-то, но никто не приходил. И тогда Нина впервые стала плакать. Не просто плакать, но выть. Выть от бессилия, тем самым все больше напоминая себе призрака. От этой мысли, крупные слезы, еще большими градинами стали стекать по щекам.

Она вспомнила старшую сестру и ее подружек, которые решили погадать перед рождеством, на свою судьбу.
В тот вечер они сели кругом, нарисовали на бумаге символы: Кружочки, которые означали деньги и богатство, два переплетенных колечка, символизирующих замужество и самым страшным символом, естественно был холмик с крестиком, означавшим смерть.

– И зачем они его вообще нарисовали? – подумала тогда Нина.
Но вслух произносить не стала, не желая показывать свой страх.
Девушки взяли иголку, продели в нее нитку, и поставили кончик иголки в середину листа.
Мягкий свет свечей, играл на лицах девушек, создавая еще более таинственную атмосферу.
Никто не решался начать первым. Тогда Маша, старшая сестра Нины, посмотрела на нее.
- Нинуська! Ты у нас самая малая, с тебя и начнем! – сказала Маша, вручив Нине нитку с иголкой.
Для Нины это был роковой момент. Сначала иголка неподвижно висела на нитке, не желая двигаться и показать судьбу девочки, но затем, иголка дернулась, и стала потихоньку раскачиваться монотонными движениями маятника. Влево – вправо, влево – вправо, влево – вправо.
Затем иголка стала проделывать круговые движения, кончиком задевая нарисованные символы богатства, брака и смерти.
Каждый раз, когда иголка проносилась мимо какого-нибудь знака, девушки с сожалением вздыхали. Всем не терпелось увидеть, каков вердикт вынесет судьбоносная игла. И, наконец, иголка замерла. Все посмотрели на символ, на который указывала игла. Наступила минута молчания, а в следующее мгновение Нина закричала так пронзительно, что девушкам пришлось заткнуть уши. Нина кричала и бегала по комнате, как ошпаренная.
Символ, на который указала иголка, означал смерть.

Воспоминания нахлынули холодной волной, заставив Нину нервничать. А когда она нервничала, то всегда кусала ногти, за что всегда получала нагоняй от своей учительницы Марьи Ивановны – молодой женщины, недавно приехавшей, для работы в сельской школе.
Дети ее любили и уважали. Даже больше, они боготворили свою молодую учительницу. Восхищались ее, всегда опрятным, идеально выглаженным платьям, ее прямой осанкой, идеально уложенными волосами. А еще больше, ученики изумлялись ее знаниям, ее эрудированности в книгах, ее красивой манере говорить и выражать свои мысли.
Помимо всего этого, Марья Ивановна отлично играла на фортепиано и гитаре. Она в совершенстве знала историю, и владела иностранным языком, который она пыталась преподавать в школе. Но дети, все как один отказывались изучать немецкий язык. Язык фашистов, врагов, с которыми Читать далее...

Самым страшным испытанием для Нины во время болезни, были не короткие периоды бодрствования, когда все плыло перед глазами, а справа стояли так манившие, и настолько недосягаемые пряники, и вечно дразнящий гном. Но, те мгновения, когда сознание Нины отключалось, и….
Нина открыла глаза, и темнота буквально ослепила ее. Глаза, казалось, налились тяжестью, и на какое-то время Нина подумала, что ослепла.
Она приподнялась на локтях, желая позвать кого-нибудь к себе, но больно ударилась головой о что-то твердое. Гулкие удары сердца, раздавались в самом горле, вызывая рвотные позывы. Нина попыталась согнуть колени, чтобы сжаться в клубок, но колени больно пробороздили по какой-то поверхности. В следующий момент Нина поняла, что перевернуться ей тоже не удастся. Со всех сторон на нее давили стены…
Ужасная мысль пронзила Нину, словно разряд молнии – Это были стены гроба.
Ее по ошибке похоронили заживо, закопали глубоко под землю. И теперь ей суждено доживать свои последние часы в темноте и ожидании, когда легким нечего будет вдохнуть.
Но больше всего ее пугала другая мысль. Мысль о том, что ее не принял Господь в храм Божий. Что она была настолько плохой при жизни, что Бог решил оставить ее живым трупом, на веки заточенным в маленьком, наспех сколоченном, деревянном гробу, с копошившимися внутри мертвой плоти червяками.
Нина стала стучать по крышке деревянного ящика. Запах разлагающего тела резко ударил в нос, и Нина еле сдержалась, чтобы ее не вывернуло наизнанку. Нина хватала ртом затхлый воздух. Из горла вырвался слабый стон.
Нина в истерике забилась в тесном ящике, она лягала ногами по крышке гроба, стучала кулаками по стенам. Ее не волновало, что такое состояние только усугубит и без того печальное положения. Она желала лишь одного - вырваться из заточения.
Руки изо всех сил давили на, ни как не желающую открываться крышку. Напрягая мышцы, Нина с силой ударяла руками по прочному дереву, одновременно, упираясь ногами, в закрывающую наглухо доску.
И, о чудо, крышка поддалась, и со скрипом отворилась.
Опустив окоченевшие ноги на твердую землю, и обхватив озябшее тело руками, Нина в нерешительности огляделась.
Она оказалась в незнакомой комнате, которую заполнил полумрак. Полумрак этот никак нельзя было назвать приятным.
Воздух в комнате был влажным. Это наводило на мысль, что комната эта находиться в доме стоящем на болоте.
«Точно такой же воздух стоит у нас в сарае» - подумала Нина.
Действительно, сарай, который на самом деле являлся хлевом, стоял рядом с заросшим прудом, от чего воздух становился густым.
Нина переминалась с ноги на ногу, не решаясь сделать шаг. Мрак давил на нее со всех сторон, от чего Нина ощутила себя маленьким зверьком, загнанным в ловушку монстра, который вот-вот покажет свои когтистые лапы, и разверзающуюся пасть, с острыми клыками, с остриев которых капает голодная слюна.
Когда глаза попривыкли к темноте, и расплывчатые очертания комнаты стали принимать более четкие очертания, а маленький зверек, поселившийся в груди исчез, Нина увидела небольшую комнатку.
Вероятнее всего, когда-то это была детская. Доказательством чего служили, разбросанные по полу игрушки: куклы с фарфоровыми личиками, краска на которых облупилась таким образом, что лица казалось, были изуродованы глубокими шрамами, разрезающими глаза и когда-то красивые пухлые губы. На маленьких головках были одеты шляпки, с завязанными под подбородком ленточками. Из-под шляпок ниспадали спутанные локоны, цвет которых было невозможно определить, из-за толстого слоя пыли. Платьица, которые тоже не отличались чистотой, были порваны. С белых ручек, свисала тонкая нить паутины, другой конец которой был присоединен к рогатке, с оторванной от одного колышка резинкой.
В комнате стояла детская кроватка, которая накренилась на один бок из-за сломанной ножки. Рядом с кроваткой стоял небольшой комод.
Окно в комнате было заставлено большим платяным шкафом. Одна дверца в шкафу была вырвана, и содержимое горой вывалилось на дощатый пол: старая, объеденная молью и временем одежда, посуда, небольшая круглая пудреница, порванные тесемки, когда-то вплетавшиеся в чьи-то пышные волосы, и книги, кем-то давно прочитанные и забытые.
Нина вытащила одну, казавшуюся самой «свежей» книгу и пролистала ее присев на кровать. На волнистых страницах книги были видны разводы. Очевидно, что книга побывала в воде, но, тем не менее, текст полностью сохранился. Владелец книги, видимо сильно дорожил этим произведением. Ни одного помятого листа, ни одной вырванной страницы.
Обложка книги была аккуратно завернута в синий бархат, на правом верхнем углу которого были вышиты золотой нитью буквами. «В.И.» . Вероятно это были чьи-то инициалы.
Нина провела рукой по золотым буквам, и подушечки ее пальцев почувствовали небольшую выпуклость, находящуюся рядом с вышитыми буквами. Это была еще одна буква, на этот раз, вышитая темно-синей ниткой. Нина провела указательным пальцем, по найденной букве, и поняла, что буква эта «Й». Сложив вместе все буквы Читать далее...

Антонина, которую родители называли Ниной, а друзья Василиной (из-за ее фамилии - Васильева) сидела на пеньке, подперев подбородок рукой. На щеках виднелись дорожки от недавно катившихся слез.
Нина была не из тех девочек, которые все-время хнычут, и проливают слезы над всем подряд. Просто, последнее время с ней стали происходить странные вещи.
Стали сниться кошмары, она стала слышать чьи-то голоса, видеть тени.
Все это стало происходить после тяжелой болезни, которой Нина переболела несколько месяцев назад. Это была корь, которая проявилась во всей своей силе. Болезнь затянулась на месяцы. Самые тяжелые месяцы в жизни десятилетней Нины. Месяцы высокой температуры, жара, горячечного бреда и видений. Перед глазами все плыло. Было ощущение, что комнату заполонил густой пар.
Нина лежала на кровати, с прилипшей от пота рубашкой, которая неприятно холодила кожу. Рядом с кроватью стоял небольшой столик, на котором разместилась большая тарелка с пряниками. Пряники были такими большими, и розовыми, что их непременно хотелось съесть. Девочка протянула, свою маленькую, ослабшую от болезни ручку, чтобы взять пряник и насладиться им. Но столик, вместе с заветными сладостями стал удаляться, будто кто-то тянул его назад. Девочка убирала руку обратно под одеяло, и пряники приближались снова. Нине так и не удалось полакомиться, как бы она не старалась, пряники оставались в ее недосягаемости.
Когда корь окончательно сразила юный организм Нины, ее стал навещать гном. Гном из сказки, которую читала Нина, перед тем как заболеть. Он приходил к ней каждый день. Веселил ее, корча смешные рожицы, высовывая язык, и кривляя своими маленькими ручками. Гном был маленького ростика, почти в половину роста ребенка. На голове у него был красный длинный колпак с кисточкой, который волочился за гномом, словно его верная собачонка. На ногах были одеты смешные ботинки с удлиненными носками, загнутыми вверх. Гном прыгал вокруг кровати девочки. Его длинная борода болталась из стороны в сторону.
Гном не любил появляться в присутствии взрослых. Как только в комнату заходил врач, или мама девочки, он тут же исчезал.
Но порой он возникал в самый неожиданный момент. Например, в присутствие отца больной девочки. Странно, но гном, его почему-то его не боялся. Когда в комнату входил отец, гном начинал дразнить его. Человечек прыгал за ним по пятам (казалось, гном не знал, что такое обычная походка), словно мячик. Запрыгивал отцу на плечи, и уже оттуда, корчил Нине рожицы.
Тогда девочка говорила папе.
- Смотри, смотри за тобой ходит гном! Он прыгает и корчит гримасы!!! Он запрыгнул тебе на плечи! Смотри!
Отец лишь качал головой. Он не видел ни какого гнома, он не видел столика с пряниками. Где он возьмет пряники? И на какие деньги? Его беспокоило состояние дочери, и он уже не надеялся на ее выздоровление, считая, что гном, который навещает дочку – это предсмертные ее видения.
Но он ошибался. Температура постепенно стала спадать, и Нина возвращалась в свое прежнее здоровое состояние.
Хотя, нет. Прежней она уже никогда не станет.
[633x700]

[700x525]
- Постой, ты уже второй раз называешь меня по имени, откуда тебе известно как меня зовут?
- От Азазель, конечно.
Брови Лии от удивления поползли вверх. – Ты знаком с Азазель? Так это к тебе она приходит каждый день в лес?
- Слишком много вопросов Акулина…
- Зови меня Лиа, мне так больше нравиться.
Казалось, незнакомец пропустил ее слова мимо ушей – Но слишком мало времени…Оно утекает, как песок сквозь пальцы, и развеивается в небытие…
У Лии закружилась голова. Слишком много событий для одного дня.
Незнакомец заметил, что лицо юной леди побледнело, поэтому предложил ей кофе из одуванчиков. Он развязал небольшой мешок, сотканный из крапивы (а значит очень прочный). Достал оттуда маленький сверток темно-зеленого цвета, в котором хранились кофейные зерна «добытые» из корней одуванчика и высыпал их в небольшую деревянную миску. Добавил воды из фляжки, висевшей на перекинутой через плечо лямке, и протянул дымящийся напиток Лие. Все движения его были плавные, даже изящные. Такой грации ей еще видеть не доводилось. Его движения завораживали, очаровывали, притягивали взгляд.
Вода была разбавлена лимоном и сахаром, и это придавало одуванчиковому кофе кисло-сладкий привкус, но отнюдь не портило аромат.
Лиа сделала несколько глотков ароматного напитка и улыбнулась. Кофе из одуванчиков ей определенно понравился. В голове прояснилось, настроение поднялось, а еще через несколько минут Лиа почувствовала, как к ней возвращаются силы.
- Вкусно – сказала она, облизнув с губ пенку. – Спасибо, мне уже легче.
-Пей на благо. Кофе из одуванчиков, веерно, слабо напоминает обычный зерновой кофе, но, тем не менее, он очень полезен и бодрит.- Сказал незнакомец, сделав глоток горячей воды из фляжки.
- А есть еще другой кофе? – Спросила Лиа, допивая остатки напитка.
-Правду молвишь! Напиток, который пьешь ты, называется кофе лишь потому, что пенка у него такого же цвета, как и у настоящего, сваренного из кофейных зерен. А получается это потому, что сахар, который находится в корне одуванчика, при жарке превращается в карамель… В миру есть очень много видов и сортов кофе! Кофе с молоком, кофе с медом, ароматный кофе с корицей и перцем, кофе, сваренный на песке, кофе со сливками и даже кофе с мороженным… Незнакомец на минуту задумался. «Ну вот, опять» - подумала Лиа.
- Прости, ты что-то спросила?
- Если ты не речной эльф, то кто же ты тогда?
- Если бы я только ведал…- Незнакомец снова обратился к самому себе. Казалось, разговаривать с самим собой, было для него нормой. А это говорило только об одном – что это очень одинокий человек. На минуту повисла тишина, но потом взгляд незнакомца прояснился, и он посмотрел на Лию, и, как будто прочитав ее мысли, сказал - Я знаю одно, что я не человек, но и не из мира волшебников, как ты, например. А зовут меня Илиан. - С этими словами он положил левую руку на правое плечо и поклонился.
- А у нас с тобой очень похожие имена!- Лиа улыбнулась и протянула Илиану пустую миску.
Илиан улыбнулся в ответ – Да. Случайности не случайны…
- Ты любишь говорить загадками…Половину из того, что ты говоришь, я не понимаю.
Ответь мне хотя бы на следующий вопрос, так, чтобы я поняла все от начала и до конца.
- Я попробую. Задавай свой вопрос.
- Зачем речному эльфу понадобилось…- Лиа запнулась, он не знала, как описать то состояние, в котором прибывала.
-…Довести тебя до одурманивания а потом до самоубиения ? – Закончил за нее Илиан
Лиа в первый раз слышала слова, произнесенные Илианом, но смысл этих слов она поняла.
- Это объяснить очень просто. Ты оскорбила их священное дерево, вересковое дерево, повесив на него сушиться, окровавленные тряпицы. Они сочли это за плохой знак, а тебя соответственно…- Илиан замолчал, было видно, что он не хотел закончить начатую фразу. Лиа выжидающе посмотрела на него, и он договорил
- за дуревестницу - предвестницу гибели…- Илиан тяжело выдохнул.
Опять незнакомое слово, подумала Лиа, и опять, оно имеет дурной смысл. Не хорошо все это, ой как не хорошо. Но она не стала произносить это вслух.

Вместо этого она сказала.
- Но я не знала, я не хотела… Объясни им, скажи, что я не хотела оскорблять их священное дерево, и весь их народ.- Лие не понравилось то, что сказал незнакомец, ведь это означало, что знакомство с эльфами, теперь на всю жизнь будет омрачено этим нелепым событием, а она, наоборот хотела подружиться с ними. Азазель рассказывала Лие об эльфах и феях. Говорила, что они существуют, но, ни словом не обмолвилась о том, что обитают они по соседству с их землянкой.
- Я унес тебя от озера поодаль. Сейчас мы находимся в Восточной части Леса. Место дубов и лесных эльфов. Я постарался объяснить речным эльфам, что ты не знакома с местными обычаями, и сделала это не нарочно. Но Читать далее...

[416x578]
Через час пути Лиа увидела залитую солнцем поляну, в середине которой было небольшое озеро, по левую и правую сторону окруженную вереском. Подарок, учитывая, что тряпки на ладонях у Лии просочились кровью, а покрасневшая кожа в области порезов начинала припухать.
Спуск к озеру был пологим, поэтому Лиа без труда смогла искупаться в прохладной воде, сполоснуть пропитанные кровью тряпки.
Бусинка в воду заходить не стала, она лишь полакала озерной воды, и, дожидаясь пока Лиа искупается, стала преследовать бабочку, перелетавшую с ромашки на ромашку, с колокольчика на василек.
Лиа расправила влажные тряпки, служившие бинтами, и чтобы дать им высохнуть, повесила их на ветку небольшого вереского дерева стоявшего не далеко от озера. Рядом с деревом положила корзинку с пирожками. Лиа посмотрела на свои ладони, и глаза стали наполняться слезами. Она резко тряхнула головой и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Сейчас не время плакать. Совсем не время…И в этот самый момент Лиа услышала тихие знакомые всхлипывания…
Первая мысль, которая пришла Лие в голову была: неужели это она – девочка из подвала? Она теперь будет меня преследовать?
Лиа огляделась вокруг, но, ни кого не увидела. Если это и был призрак светловолосой девочки, то она явно не хотела показываться. Играла? Боялась?
На какое-то время всхлипывания прекратились, но потом Лиа снова услышала тихий плач...или. Нет! На этот раз это был смех, тихий злорадный смех. От этого смеха становилось жутко, уж лучше бы это был плачь. Ведь плачь, означал, что кому-то плохо или грустно. Что кто-то нуждается в помощи и поддержке. А Лиа могла помочь, только пока она об этом не знала. Но смех, это совсем другое. Смех, это что-то непонятное, именно непонятное. Если ты не видишь того, кто смеется, но смех этот предназначен тебе, это может означать лишь одно. С тобой кто-то играет. Для кого-то ты игрушка. А когда ты игрушка, у тебя нет воли. Твоя воля в чьих-то крепких руках. И чем сильнее эти руки, тем крепче веревки, связывающие твою волю. Вот и Лиа чувствовала, как кто-то или что-то пытается взять ее волю в крепкие руки, и совсем не обязательно, чтобы эти руки были физически сильнее и больше рук самой девочки.
Смех то усиливался, то утихал. Как волны на море, голос, злой голос накрывал Лиу. Она зажимала уши, но голос, словно вода втекал в ушные раковины и резонировал в голове. Омывал мозг своим ужасным визжащим звуком и вытекал обратно. Казалось, этот разрывающий звуковой шторм продолжался вечно. В голове закружилось, перед глазами все поплыло. Окружающие краски летней поляны стали смешиваться, смазываться и превращаться в красочное торнадо, в середине которого была Лиа. В какой-то момент Лиа почувствовала, что земля уходит у нее из под ног. Смех затих. Затихло дыхание Лии.
Все погрузилось в темноту. Лиа чувствует, как летит. Летит, лежа на спине. За спиной у нее два красивых белых крыла, таких больших и мягких, что она расплывается в счастливой улыбке. Кажется, что все горести испарились, что призраки растаяли, порезы затянулись, а сердце наполнилось любовью. Такой неземной любовью, что у Лии потекли слезы. Она никогда не чувствовала такого сильного чувства. Чувства, которое согревало, наполняло силой, убирало с плеч тяжесть. Постепенно крылья стали становиться прозрачными. Они словно таяли, и вместе с крыльями таяла любовь, спокойствие, радость.
Лиа открыла глаза, и поняла, что кто-то несет ее на руках. Молодой мужчина (или только казалось, что он молодой), с ярко-зелеными, миндальной формы глазами. У него были ярко-каштановые волосы, длинные пряди которых ниспадали на узкие плечи, облаченные в, фиолетового цвета, плащ. На плаще была красивая пряжка. Пряжка, которая служила застежкой, была вырезана в виде цветка «Марьянника дубравого». Казалось живой цветок, который в народе зовется «Иван да Марья», сам вырос на красивой ткани. Его бархатные фиолетово-желтые лепестки идеально сочетались со всей цветовой гаммой одежды незнакомца. Из-под плаща выглядывала желтая рубашка, со шнуровкой по бокам и на груди. Коричневые штаны облегали стройные ноги. Сапоги, которые были того же цвета, что и плащ, доходили до колен.
Она чувствовала ровную, на удивление легкую походку молодого человека. Было ощущение, что они не идут, но плывут по гладкой поверхности воды. Теперь Лиа понимала, что это были не ее крылья, но руки ее спасителя. Или он не был ее спасителем? Она наверняка сказать не могла. И когда первые нотки сомнения стали прокрадываться в ее голову, она толкнула мужчину и спрыгнула с его рук. На какое-то мгновение глаза Лии превратились в глаза кошки, приготовившейся напасть на свою жертву, да и сама она ощутила себя кошкой. Лиа почувствовала необычайную гибкость тела, пластику движений, зоркость глаз. Но это удивительное ощущение продлилось всего мгновение. Ровно столько, сколько времени хватило на то, чтобы ноги Читать далее...

Стоял жаркий полдень и солнечные лучи, казалось, прожигали насквозь, но когда Лиа вошла в тенистые владения леса, ее охватил озноб – настолько там было прохладно. Лишь изредка тонкие лучи не смело пробивались сквозь пышный навес ветвей. Сквозь холодную паутину света, несмело выглядывала темная полоса тропы, которая приглашала Лиу в путь, в объятия древнего леса.
Странно, но когда Лиа оглянулась назад, она не увидела залитой солнцем поляны, и темной землянки, в которой жила. Создалось впечатление, что лес закрыл свои ветвистые, темно-зеленые ворота, как только Лиа ступила в его владения, возвел высокую непроходимую стену, для того чтобы больше его никто не потревожил. Как какой-нибудь закрытый парк, посещать который может только ограниченное число людей.
Когда Лиа отвернулась от этой стены, то она заметила, что стоит на перепутье четырех, а то и пяти тропинок (если считать узкую, заросшую осокой темную полосу) уводящих в разные стороны. Лиа растерялась. Она смотрела по сторонам, не решаясь, на какую дорожку ей стоит ступить. Если бы Лиа была знакома со сказками, то она наверняка заметила бы, что этому перекрестку недостает злосчастного камня с надписью «Налево пойдешь коня потеряешь, на право сам умрешь». Но это была не сказка, и заветного камня-подсказки не было, так что Лиа не могла даже предположить в какую сторону ей направляться. Если бы только знала, в какой стороне находиться деревня, то вполне возможно, что она выбрала бы правильную тропинку, но она не знала даже этого.
В нерешительности Лиа ступила на дорожку, которая вела вперед, в глубину леса. Но только она сделала шаг, как подбежала Бусинка и стала тереться о ноги, потом она села на тропинку и посмотрела ей прямо в глаза, как бы говоря ей - «Не верный путь».
- Не туда, говоришь? – Сказала Лиа, и, взяв кошку на руки, погладила ее по спине.
- Ну, тогда покажи мне правильный путь. – С этими словами Лиа опустила кошку на землю, и та побежала на тропинку, которая была первой, справа от той, которую выбрала Лиа.
- Ну что ж не далеко ушла. – сказала она себе, и последовала за Бусинкой.
Не смотря на сумрак и необъятность леса, Лиа чувствовала себя в нем уютно. Она не чувствовала в себе страха перед его могуществом, перед неизвестностью которая скрывалась за древними ветвями и кронами деревьев. Наоборот, ей нравилось находиться в лесной прохладе, вдыхать аромат листвы и хвои. Она чувствовала себя как дома, которого у нее никогда не было (землянку ведьмы Лиа никогда не считала своим домом). Путь ей омрачали только мысли, воспоминания о случившемся в подвале, и тысячи вопросов, на которые не находились ответы, во всяком случае в голове Лиы. А главный вопрос был следующий
– Кто эта девочка? И давно ли она попала в подвал? (Если каждую ночь Лиа слышала ее плачь, то значит давно, по крайней мере, с рождения Лии, точно. Но кто знает, сколько лет на самом деле, плачет в подвале призрак)
Лиа вспомнила светлые волосы призрака-девочки, ее затянутые белой пеленой глаза, ее прозрачно-синие ступни с черной змеей вокруг фаланги большого пальца.
Змея…Видимо именно она и стала причиной смерти…Или для призрака змея, как Бусинка для Лии – преданный друг и верный помощник. Лиа этого знать не могла.
На какой-то момент Лиа подумала, что призрак это ее умершая сестра, которой у девочки, конечно, не было. Лиа всегда мечтала о сестре. Они бы играли вместе, делились своими мыслями друг с другом, по очереди качались на качели и пели придуманные ими песни. Они вместе учили бы заклинания, изучали травы и варили зелья. Все было бы поделено пополам, на двоих – все радости и печали, все свободное время и работу, которой даже на двоих хватало бы с избытком. Ведьма не давала слабины Лие. Она закаляла девочку так, будто бы готовила к чему-то. К войне? К тюрьме? К рабству? Или это было лишь простое издевательство садиста, над кем-то кто был полностью в ее власти, у кого не было права на защиту. И только потому что у Лии больше никого не было кроме ведьмы, кроме полуразвалившейся землянки, кроме наполненного плачем (а теперь еще Лиа узнала, что плачь этот, принадлежит призраку, но не сквозняку, как она хотела думать) она оставалась преданной ведьме, матери, как она представлялась Лие.
По обе стороны от тропы возвышались, словно пирамиды, высокие муравейники. То тут, то там они располагались у огромных стволов елей, верхушками, уходящими к облакам. Про себя Лиа назвала муравейники сторожевыми башнями, а их обитатели, решила она, хранители леса. Когда Лиа только зашла в лес, было очень тихо, как будто все лесные жители притаились, увидев внезапного гостя. Но чем глубже Лиа заходила в лес, тем больше становилось звуков. С начала свой голос подала одинокая птичка, которая сидела на ветке осины, через несколько минут к ней присоединилась другая, подлетевшая к ней синица. А еще через какое-то время лес наполнился звуками, ожил. Понял, что Лиа не представляет собой угрозы.
Читать далее...

[453x604]
Неизвестно сколько времени провели Лиа и Бусинка в подвале. Лиа уже начала думать, что ее ждет та же участь, что и светловолосую девочку – сгнить в одиноком сыром подвале, а подом метаться разложившимся трупом по своим мрачным воспоминаниям до скончания веков.
- Зато будет с кем поговорить, и мне не будет так одиноко… – вслух подумала Лиа, и нервно повела плечами, по спине пробежал холодок.
В этот момент дверь отворилась, и в подвал ворвался яркий солнечный свет и приятный аромат свежих пирожков. От этого запаха у Лиы заурчало в животе, и она вспомнила, что за весь день не съела ни крошки, не считая смородинного варенья, которое просочилось ей в рот после падения. Варенье было с привкусом крови ее порезанных губ. Бусинка, спрыгнув с колен Лиы, пулей выбежала из подвала.
– Окулина! Сколько раз я тебе говорила – никаких кошек в доме! – крикнула колдунья.
– Ага, зато паукам можно расхаживать по дому, как хозяевам. – С горечью подумала про себя Лиа, смахнув с плеча шестиногово верзилу, плюхнувшего откуда-то сверху.
– Выходи, у меня к тебе есть одно важное поручение.- Колдунья скрылась из проема двери, и Лиа услышала ее удаляющиеся шаги.
Девочка поднялась с табуретки, и только собиралась ступить на лестницу, как нога за что-то зацепилась. Шкатулка! Надо спрятать, что бы Азазель (так звали маму Лиы, и девочка так ее и называла) ничего не заподозрила. Лие и в голову не пришло рассказать о случившемся маме, ведь та давным-давно строго настрого запретила подходить к двери и спрашивать что-либо о том, что за ней скрывается.
Девочка спрятала шкатулку под самой нижней полкой, заставив ее банками, все равно колдунья никогда сама в подвал не спускается, чтобы например, взять зелья или варенье, ведь для этого у нее есть Лиа.
– Что ты там копаешься? Понравилось там сидеть, тогда можешь перенести туда свою кровать и спать там. – Донесся голос сверху. Кровать – это громко сказано, так как Лиа спала на набитом сеном мешке.
– Я иду, просто хочу принести банку морошкового варенья, что бы ты могла попить с ним чай. – Слукавила Лиа, доставая с полки пол-литровую банку варенья.
Когда Лиа пришла на кухню, она увидела стоящую на столе корзину, доверху наполненную ароматными пирожками. – Не думай, что это твой обед Окулина. – Сказала ведьма, увидев прикованный к пирожкам взгляд Лиы. – Это для твоего же блага, что ты не съешь ни одного пирожка из этой корзины. Эти пироги предназначены совсем не для твоего рта…- Задумчиво проговорила колдунья, доставая из печи чугунный горшочек с дымящейся в нем картошкой. – Садись и ешь! Что-то мне подсказывает, что тебя сегодня ждет дальний путь.- С этими словами Азазэль поставила на стол миску с картошкой и добрым ломтем хлеба. От удивления у Лиы округлились глаза. Обычно на обед девочке доставался маленький кусочек черствого хлеба, который помещался у девочки на ладони, сверху вдвое меньше кусочек топленого масла и, конечно, ложка варенья. Чего-чего, но этого добра у них хватало уже почти два года, с того момента, когда Лиа научилась собирать ягоды и варить варенье.
Лиа тут же набросилась на еду, но так как картошка была горячей, она постоянно вываливалась изо рта. Вспомнив, как учила ее Азазэль остужать горячие предметы, в том числе и еду, Лиа поднесла руки к горячей миске и, закрыв глаза, представила как картошка покрывается льдом. Когда Лиа открыла глаза, то увидела, что картошку затопило водой, которая стекая с краев миски, уже струилась по скатерти на пол, образуя небольшую лужицу.
- Окулина! Ну что за бестолковая! Я же тебя учила – если хочешь охладить еду надо представить, как ставишь миску в ледяное помещение, ну или, хотя бы, на лед. Льдом надо покрывать только железные предметы, например раскалившуюся кочергу или жаровню. С этими словами колдунья швырнула Лие большую деревянную ложку. – Держи и сделай из того что напортачила картофельную кашу! И…- Колдунья повернулась к Лие, утирая со лба сажу. Все равно…Ты меня очень порадовала, что пользуешься своими способностями.
- Лие даже показалось, что ее мама улыбнулась, когда говорила дочери эти слова. Но это была лишь тень, ускользнувшая также быстро, как и появилась, и Лиа принялась мять ложкой размякшую в миске картошку.
Когда последняя ложка пюре была съедена, Лиа вытерла пол и помыла за собой миску. Странно, но Азазэль так к картошке и не притронулась. – Наверное, покушала в своем любимом лесу…- подумала Лиа, - интересно, кем на этот раз был ее обед. Почему-то Лиа была уверенна, что ведьма питается совсем не ягодами и грибами, но это были лишь ничем не обоснованные подозрения.
- Доела? Вот и славно… У меня к тебе очень важное поручение, Окулина! Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы сходить в деревню и отнести вот Читать далее...

[700x525]
В подвале стояла кромешная тьма, и Лие пришлось некоторое время подождать, что бы глаза свыклись с темнотой, да и хотела ли она этого? Девочка боялась подвала и никогда не приближалась к нему без надобности, мало ли что могло таиться в этой сырости, какие существа здесь обитали, и что каждую ночь издавало здесь истошные вопли? По правде говоря, самого подвала девочка не страшилась. Она частенько спускалась сюда за соленьями или вареньем, которое сама же и приготовила. Банки были расставлены на полках, тянувшихся вдоль стен. Там всегда стояла табуретка, что бы Лиа смогла брать банки с верхних полок. Страшилась она двери, которая находилась на самой дальней стене подвала. Спустившись в очередной раз за банкой морошкового варенья, кстати ее любимого, Лиа не раз слышала плачь, доносившийся за той дверью. Вот и сейчас, что-то со скрипом подвывало в давящей на глаза черноте. Сердце бешено заколотилось, и девочка резко рванулась назад, но запнулась о табуретку, и, желая за что-нибудь ухватиться, зацепила банку смородинового варенья. Банка полетела на пол, и в тот момент, когда она ударилась о деревянные балки, а содержимое растеклось по полу, превратившись в нечто, похожее на кровавое месиво с торчащими рваными осколками, раздался глухой удар, и Лиа очутилась в центре этого багряно-опасного пятна на полу. Осколки больно врезались в ладошки девочки, кровь просочилась сквозь бледную кожу. Варенье попало на волосы, пряди склеились и противно прилипли ко лбу, пуская по лицу кровавый смородиновый сок. Платье покрылось липкими пятнами, кожурки от только что раздавленных ягод запутались в волосах, и чем-то напоминали лопнувших майских жуков. Если бы Лиа посмотрела на себя в зеркало, она бы решила, что перед ней стоит труп с расколотым черепом и вытекшими наружу мозгами. И стоило этим мыслям появиться у нее в голове, как Лиа увидела перед собой пару прозрачно-синих хрупких ножек. Сквозь бледно синюю кожу просвечивали костяшки пальцев. Вокруг фаланги большого пальца извивалась маленькая черная змейка, с высунутым наружу, раздвоенным языком. Девочка стала медленно отползать назад, подальше от внезапно-появившегося гостя, обладателя мертвой плоти. Чем дальше Лиа отползала, тем глубже впивались в нее осколки, тем нестерпимее становилась боль, тем сильнее сочилась кровь.
Какое-то время Лиа сидела неподвижно, глотая ртом воздух, она никак не могла прийти в себя. Сначала боль от порезов не давала о себе знать. Казалось, страх сковал все тело, а шок от случившегося заморозил все нервные окончания, не давая боли вытечь наружу. Но постепенно, когда дыхание выровнялось, а страх развеялся, боль по праву заняла свое место в ладонях Лиы. Боль жгла кожу, пронизывала до самых костей, и…придала уму ясность. Когда девочка окончательно пришла в себя, ноги покойного гостя уже успели унести своего хозяина…Только далеко ли? Лиа зубами вытащила осколки из раненых, начинающих опухать ладоней. С огромным усилием она сумела оторвать от юбки кусок ткани, чтобы перемотать раны. Но прежде чем это сделать. Лиа на ощупь нашла бак с колодезной водой, что стоял сразу у входа в подвал. Девочка залезла в холодную воду и стала умывать лицо, волосы, порезанные ноги и руки. Вода моментально окрасилась в багряный цвет, хоть девочка и не могла этого видеть из-за кромешной тьмы стоящей в подвале, из-за спутанных прядей, закрывающих лицо.
Когда процедура умывания была закончена, Лиа с опаской посмотрела на ту стену, и с удивлением обнаружила, что дверь открыта.
, дверь раскрылась сама, приглашая Лиу войти. Лиа протиснулась в щель между стеной и дверью и очутилась в темном холодном помещение. Девочка провела забинтованной рукой по своему платью и нащупала в кармане коробок спичек, которым она собиралась развести в печи огонь. Дрожащими от нетерпения и боли руками Лиа чиркнула спичкой, и перед ее глазами засиял маленький огонек, который тут же погас, что было довольно странно, так как не было даже намека на ветер. Лиа сделала еще одну попытку зажечь спичку, которая так же закончилась неудачей.
Изведя примерно пол коробка, Лиа бросила эту затею, села на пол и начала тихо плакать. Никогда еще она не чувствовала себя настолько брошенной и несчастной, и дело было не в обжигающих болью ладонях, не в обиде на маму, которая упекла ее в темный подвал, и даже не в обиде на спички, которые предательски гасли не успев показать Лие комнату. Сам подвал был наполнен чем-то ядовито-тревожным, воздух был настолько тяжелым, что казалось, его можно потрогать руками, или сам воздух обволакивает тебя своим ледяным дыханием. А еще, было ощущение, что воздух хочет о чем-то поведать…О чем-то таком, от чего даже по стенам поползут мурашки.
С Читать далее...

Лиа отворила скрипучую тяжелую дверь, скорей даже не отворила, но отодвинула, так как дверь давно уже слетела с нижних петель, и теперь висела накренившись. Первым делом она взяла ведро, стоявшее в пыльном углу, и пошла к колодцу, набрать воды. Ручкой ведру служила тонкая проволока, которая больно врезалась в ладошки девочки, оставляя глубокие красные полосы, каждый раз напоминая о ее не легкой участи, будто клеймо, которое выжигали рабам. Следующим занятием Лиы было вымыть все грязные котелки и миски, после чего девочке надо было протереть пыль, «и ни в коем случае не трогай паутины! И пауков не дави, а иначе я саму тебя раздавлю как паука!» - с ужасом вспоминала девочка, приступая к этому занятию. Когда Лиа заканчивала все свои домашние обязанности, она выходила на улицу и ждала прихода матери, обычно долго ждать не приходилось, так и в этот раз, когда Лиа вышла во двор в небе виднелась черная туча, медленно плывшая по направлению к избушке. Это зловещее туча знаменовало приход колдуньи. Туча всегда висела над головой ведьмы, словно та носила ее за веревочку, как воздушный шарик.
- Акулина! Что стоишь как окаянная? Иди и помоги мне, а не то лишу тебя еды на целую неделю!!! - громыхнул раскатистый голос откуда-то сверху, и девочке сначала показалось, что это туча кричит ей. Но через мгновение появилась стройная фигура женщины с длинной густой косой цвета вороного крыла, держащая в руке корзину, доверху набитую какими-то ягодами. Лицо девочки просияло. Неужели колдунья вспомнила о материнских обязанностях, и приготовит ей варенье?
Девочка подбежала к женщине и взяла у нее корзину, она потянула свою маленькую ручку к ягоде, чтобы попробовать ее на вкус, но тут, же получила палкой по пальцам. – Тебе что жить надоело? Отравишься, дура! Съешь одну ягоду и будешь умирать мучительной смертью, и не думай, что я хоть как-то облегчу твои страдания! Даже не надейся!- с этими словами женщина пнула дверь ногой так, что та совсем слетела с петель, и упала на пол, подняв облако пыли. Не обращая ни какого внимания на случившееся, колдунья прошла по двери, словно по коврику и направилась к печи.
– Акулина! Что ты встала в дверях как вкопанная? Иди сюда и помоги разжечь мне печь! – прогремел холодный, сильный голос. Лиа подбежала к ведьме, в руках она держала охапку дров, не в силах больше выдерживать тяжесть, руки девочки разжались, и поленья с грохотом упали на лежащий перед топкой железный лист. Одно полено отскочило, словно мячик и обрушилось на ногу ведьмы. Лие показалось это весьма забавным, и она еле сдержалась, чтобы не разразиться смехом, но тут, же вспомнила о последствиях, которые повлечет за собой эта нелепая случайность. Колдунья завопила так громко, что все миски и тарелки, аккуратно расставленные на полках Лией, разлетелись в разные стороны и, отталкиваясь от стен, с грохотом падали на пол и разбивались. Колдунья сверкнула яростными глазами на девочку. – Ты специально это сделала, да? Я покажу тебе, как издеваться надо мной! Женщина вцепилась в девочку грубыми твердыми пальцами и потащила за собой в подвал. Лиа пыталась вырваться, она извивалась и брыкала ногами, но ведьма еще сильнее вцепилась в плечо девочки и та, взвизгнув, утихла.
Когда женщина открыла дверь в подвал, Лиа закричала, что поленья случайно выпали у нее из рук, что она и не думала причинять ей боль. Но колдунья не желала ничего слышать и с силой втолкнула девочку в темное сырое помещение. – Сиди здесь и подумай над своим поведением, Акулина! Колдунья всегда называла дочку полным именем, пытаясь внушить девочке, что та уже не ребенок. Никогда с губ ее не слетали «Лиа», «Линочка» или хотя бы «Акулиночка», и уж тем более нельзя было рассчитывать на «доченька», «дочечка» или «деточка».

[240x320]
Болото погрузилось в тишину, не было и ветра, который смог бы рассеять молочно-сизый туман, ставший настолько густым, что протяни ты руку вперед, и кисть словно растворилась бы в воздухе. Хотя на самом деле, она была бы там дрожащая от того, что болотный змей в любую минуту может вынырнуть и сожрать ее на обет.
Главный советник, ныне покойного Камыша, короля болота, правившего вот уже четыреста лет, сбавил шаг, и согнувшись еще больше, чем под тяжестью своего горба, нервно оглядываясь по сторонам, направился к опочивальне Жабэтты.
Если бы он мог, то полетел бы на своих тонких крыльях бархатницы. Но крылья его отсохли в тот самый момент, когда умер король. И отсохли они совсем не случайно, ведь именно он – Трухлин, бывший когда-то действительно преданным своему королю, стал причиной его скоропостижной кончины, а значит и причиной всех последствий этого печального события.
Трухлин оглянулся, даже сквозь такой густой туман была видны огни, длинной змейкой ползущей к окраину болота, чтобы отправить Камыша в Чистые Воды (то был рай для усопших, в то время как Трясина была их адом).
В похоронной процессии участвовали все жители болота, от мала до велика и эльфы и феи. Каждого сопровождал светлячок. Их крылья были сложены за спиной – провожать в последний путь Короля надо было крепко стоя на ногах – дань усопшему. И только после того как покойный был отправлен в Чистые воды, все должны были расправить крылья и молча парить в воздухе минуту.
Именно поэтому Трухлин трусливо смылся с процессии, благо над болотом стоял густой туман, который позволил ему это сделать. Ведь у Трухлина действительно больше не было крыльев. И в самый последний момент, он не смог бы воспарить в воздух со всеми, и вот тогда – все узнали бы правду. Тысяча взоров направилось бы на одинокую сгорбленную фигурку, нервно перебирающую кривыми, покрытыми волдырями ножками. И тогда уже его - Трухлина отправили бы в последний путь. Только не вслед за королем Камышем, но в обратном направлении, то есть в Трясину. От этой мысли советника передернуло.
Трухлин проклинал этот обряд погребения, который был придуман много тысяч лет назад, неким очень не доверчивым королем, который решил, что если кто и сумеет его убить, то на похоронах тут же будет отправлен в грязную бездну Трясины.
И это был действительно очень действенный метод, который позволил этому недоверчивому королю и еще нескольким королям, правившим уже после него умереть своей смертью.
Запыхавшись, Трухлин остановился, и упершись ладонями в колени глубоко выдохнул. Сгорбленная фигурка советника казалась необычайно маленькой, на фоне огромного пня, корни которого, переплетавшись между собой, уходили глубоко в болото. Пень, по бокам, которого разместились древесные грибы, служившие балконами, над которыми виднелись небольшие окошечки, завешанные тлей, был королевским замком. На вершине пня, была возведена башня, с четырех сторон которую подпирали четыре лестницы, ведущие на ее вершину. На каждой лестнице сидел дозорный, облокотившись на перила.
Входом в замок служила арка, которая представляла собой зазор между двумя огромными гладкими корнями, с изогнутыми вверх заостренными концами упирающимися не в землю, как и подобает корням деревьев, но неестественно в воздух. Таким образом чем-то это напоминает бивни мамонта.
Обычно у каждого «бивня» стояло по дозорному, но сегодня они возглавляли похоронную процессию, неся на своих плечах мертвое тело Камыша.
Советник просеменил под арку и в темном помещении, в дальнем углу которого его поджидала Жабэтта. Она тоже не присутствовала на похоронах, сославшись на паралич ног. – «О какое несчастье! Какое горе! Я не могу идти! Я не могу отправить в последний путь моего любимого мужа! Моего несчастного короля! Моего Камыша! О Камыш, как ты мог покинуть меня? Как же мы теперь будем без твоей силы? если бы я только могла, я бы поползла на руках за его телом. Я бы ползла на руках в процессии, но позволить себе лететь на крыльях провожая его в последний путь, это все равно, что сплясать кадриль на его могиле…Да я поползу на руках! О мой король! Мой несчастный Камышь.».
С этими словами Жабэтта упала на пол, стала бить кулачками по полу и рыдать, приговаривая при этом – «Какие слабые у меня ручки, но я все равно поползу. Да, я поползу за тобой Камыш, я поползу на руках в Чистые Воды.» - Жабэтта привстала на руках и действительно стала ползти к выходу , где лежало тело мертвого Камыша. Руки ее дрожали, и переставляя их, она каждый раз падала лицом вниз, потом, руки ее снова разгибались, заплаканное лицо поднималось вверх, и предпринималась следующая попытка подползти поближе к выходу.
Этот спектакль разыгрывался до тех пор, пока придворные эльфы не сжалились над королевой, и подперев ее под руки не отнесли в спальню. В суматохе никто и не заметил, что на спине Жабэтты крыльев больше не было.

- «Ты Читать далее...

[467x700]
Ровно в семь утра, Лиа слезла с качели и побежала обратно к землянке выполнять длинный перечень ведьминских поручений. Бусинка, не заставив себя ждать, спрыгнула с ветки и побежала за девочкой, и когда они подошли к ветхому построению, юркнула в щель под дверью.
Cправа от землянки, находился небольшой пруд, плавно перетекавший в болотную трясину. Трясина полукругом окружала землянку, заменив место, служащему охраной забора. И действительно, трясина была опасна. Ступи на нее, и ты уже не сможешь выбраться из засасывающей ко дну болотной жижи. Над болотом стоял вечный туман, сквозь который иногда можно было видеть еле пробивающиеся огоньки светлячков, которые по ошибке оказались в этой местности.
Что же касается самого пруда, то что-то в нем было. Что-то завораживающее. Лиа могла часами сидеть на берегу этого места. Иногда она слышала тихое пение, которое доносилось, казалось, из под самой воды.
«Наверное это поют болотные эльфы» думала девочка, хотя сомневалась в правдивости своей догадки, так как знала наверняка, что болотные эльфы петь не любят.

Они вообще мало кого любят. Лиа не раз делала попытки с ними познакомиться, но в ответ она слышала лишь булькающее бормотание, и угрозы типа «Подойти к нам бессовестная девчонка и ты останешься в болотной трясине до конца лет своих » или «Хочешь стать обедом пиявок? Добро пожаловать в наш мир».
Естественно мысль стать обедом пиявок не прельщала Лиу, и она каждый раз уходила от болота, понурив голову.

Зачем она ходила туда? Ей просто было одиноко. Как ни как, но она была девочкой, пускай и ведьмой, но в первую очередь ребенком, которому хотелось общения, игр, друзей. Хотя бы в лице болотных эльфов, которые на вид, между прочим, не были такими ужасными, как могло показаться на первый взгляд.

Болотные эльфы ни чем не отличались от каких-либо других эльфов, ну разве что цветовой гаммой их одежды, ну и видом крыльев. У этих маленьких существ, облаченных в болотного цвета одежды: зелено-коричневые сапожки, рубашки, сшитые из болотной тины, за спинами трепетали крылья бархатницы. Во главе этого маленького, как может показаться на первый взгляд сообщества, был свой король, у которого была дочь и жена.
Королевское семейство можно было узнать сразу только взглянув на их крылья - более большие и красивые крылья репейницы. Таким образом, право правления болотом переходило по наследству, но если за спиной у новоиспеченного наследника обнаруживались «простоэльфийские крылья» - его ждала очень суровая участь. Но это случалось крайне редко.
Мало того, что сами по себе эльфы живут ни больше ни меньше по пятьсот, а то и по тысячи лет, то в придачу ко всему, они чтят традиции, и отличаются крайней верностью друг другу, а тем более к королю.
Жена короля болотных эльфов – малоприятная особа, которая с виду напоминает больше жабу, чем человекоподобное существо, больше всего ненавидела Лиу, которая была по ее мнению слишком уж «приторной» со своими длинными ножками, голубыми глазками, и вечно портила настроение своим малоприятным присутствием. Именно она больше всего ворчала на юную ведьму и прогоняла ее, откупоривая маленькие скляночки серы, и поджигая их, кидала в сторону Лиы.
В такие моменты, Лиа убегала прочь, крепко зажимая нос ладошкой.
«И как эту жабу носят такие крохотные крылья? Давно бы уже протухла в своем болоте» - с горечью думала Лиа, унося подальше ноги.
У дамочки этой и само имя было жабьим – звали жену короля - Жабэтта.

Лиа на мгновение задержалась. Ей показалось, что она видит какое-то движение со стороны пруда. Лиа присмотрелась. Действительно. Сквозь туман, по направлению к Лие приближалось крошечное существо, путь которому освещал светлячок.

Она сделал шаг назад, и, развернувшись, направилась к пруду. Подойдя к заросшему тиной и камышами пруду ( она не раз пыталась почистить пруд, превратить его в красивое чистое озерцо, но стоило ей вычистить поверхность воды, как она тут же затягивалась зеленой пеленой болотистой травы – пруд был заколдован), Лиа никого не увидела. Постояв минуту, она уже решила было пойти, но тут она снова увидела маленький огонек, пляшущий над прудом.
Лиа протянула руку по направлению к огоньку ладошкой вверх, и уже через мгновение, ее пальчиков коснулись пара маленьких ножек, болотного эльфа, за спиной которого порхали крылья репейницы. Значит он, или это была она (из-за капюшона, закрывавшего лицо, было не понять), принадлежал к королевской семье.
Лиа внимательно посмотрела на хрупкое создание, опустившее голову, и не смело порхающее над ее ладошкой.
- Тебе не стоит меня бояться, я не причиню тебе вреда – сказала Лиа, и жестом пригласила болотного эльфа сесть себе на ладошку.
Маленькое создание, Читать далее...

Она любила это время больше всего, когда солнце уже проснулось, но еще не успело выпить росу с ярко-зеленых листьев, тогда можно было бежать, умывая босые ноги, и купаться в мягких солнечных лучах... И думать только о том, что сейчас, вот-вот, еще не много и окажешься в самом лучшем месте на земле, там, где раскинув свои ветви, стоит огромный дуб, которому, по мнению Лии было уже тысяча лет. Это был не простой дуб, почти волшебный, дуб способный убрать все тревоги и страхи. Дерево было хранителем качели, именно они делали дуб волшебным, живым. Казалось, если кто-нибудь задумает снять с дерева длинные канаты, с закрепленной на них деревяшкой, дуб тут же скинет с себя всю листву, покроется глубокими морщинами, постоит какое-то время, скрипя ветвями, будто старый дед, бормочущий что-то себе под нос. А потом засохнет, не увидев больше ту славную девчушку, которая бежит сейчас и радостно машет ему рукой.
Девочку звали Акулиной, но ей больше нравилось называть себя сокращенно – Лиа. У нее были темно-каштановые волнистые волосы, светлая кожа и большие голубые глаза, красивый, в меру длинный, прямой нос и красивые губы. Для своего возраста у девочки были на удивление длинные стройные ноги, под которыми вечно путалась трехцветная кошка Бусинка – любимица девочки. Именно Бусинка и привела девочку к старому раскидистому дубу, открыв ей чудо – качель. С тех самых пор Лиа не расставалась с кошкой ни на минуту, считая ее преданным и лучшим другом.
- Доброе утро! - крикнула Лиа, запрыгивая на качель. Бусинка, мурлыча подошла к дубу, и потеревшись боком о его кору одним прыжком оказалась на ветке, к которой была привязана качель.
Лиа была уверена, что качель эту смастерил для нее отец. Она часто представляла, как он забирается на дуб и привязывает к его ветвям канаты, зная, что когда-нибудь это будет самым любимым местом его дочери. На самом деле Лиа не знала, кто и когда смастерил здесь такое чудо, и уж тем более не знала, кем был ее отец. Девочка жила наедине со своей матерью вдалеке от поселений, где кто-нибудь может и поведал бы ей историю любви ее родителей.
Лиа оттолкнулась от земли, и стала раскачиваться, в предвкушении полета. Она взлетала все выше и выше, откинув назад голову и вытягивая ноги, которые словно стрела пронзали воздух, разрезая его словно мягкий шелк, который струился теперь по волосам. «Я птица! Я лечууу! У меня есть крыльяааа!» -проносилось в голове у девочки. Если бы она могла это выкрикнуть, то ее звонкий голос разносился бы радостным эхом на многие километры, обволакивая поля и луга, и смешиваясь с молодым ветром, искорками улетая в небо. Но она не могла освободить свой голос, и выкрикнуть что есть мочи все то, что так хочется. Ведь тогда ее бы услышала ведьма, и узнала бы про это место, и в этом случае и девочке и дубу и качели было бы не сдобровать. Ведьма была мамой Лиы. Казалось, у этой могущественной колдуньи напрочь отсутствовала материнская любовь. Она ненавидела любые детские шалости. Но пока ведьма была еще далеко, и у Лиы еще было время насладиться полетом, свежим воздухом и ветром, весело треплющим ее густые волосы. В полночь колдунья покидала землянку и скрывалась в гуще черного леса, и появлялась только к полдню. Зачем она отлучалась, для Лиы было загадкой. Таким образом, с шести до семи утра Лиа могла наслаждаться покоем и общением с природой. Потому что с семи часов утра и до двенадцати девочке надо было заниматься домашними делами.
Но пока, она еще могла наслаждаться полетом. Лиа улетала все дальше и дальше от реальности, качель поднималась все выше и выше. Казалось, что кончики пальцев на ногах вот-вот коснуться облаков.
Лиа улыбалась, сознание полностью растворилась в полете. Вот качель летит вниз, делает дугу, и Лиа снова на небесах. Наконец качель достигла самой высокой точки на которую способна, и в этот самый момент…
Время застыло. Качель зависла на самой высокой точке. Даже ветер перестал играться с листвой дуба. Все звуки исчезли, словно кто-то повернул ручку управления звуками к указателю «min» на огромном проигрывателе нашего мира.
Волнистые пряди Лии, словно змейки, плавно извивались на воздухе, обрамляя ореолом лицо. Глаза заволокло мутной пеленой.
Пальцы разжались, и Лиу потянуло вверх. Через минуту она уже висела в воздухе, раскинув руки, задрав голову к небу. Меньше всего она была похожа сейчас на ребенка. В Лие проснулась женщина. Оракул, сильная сторона Лии, дремлющая в глубинах бессознательного.
Тонкое белое платье, превратившееся из хлопчатого Лии, нежно облегало стройную фигуру юной женщины. Сквозь прозрачную ткань было видно, как тяжело, опускается и поднимается красивая грудь. На длинных тонких пальцах сверкали драгоценные камни. Золотые браслеты змейкой извивались вокруг тонких кистей женщины. На длинной шее висела тоненькая золотая цепочка, на которой держался кулон в виде глаза. Женщина, поднесла лодочкой ладонь к медальону, и тот начал крутиться вокруг своей оси. Вращающимся он, замер над ладошкой женщины. Оракул подняла ладошку- Читать далее...

Рейки - великая сила=)
Так здорово, во время сеанса чувствовать, что ты находишься во совершенной безопасности! Чувствуешь, как организм наполняется светом, появляются силы, вся тяжесть куда-то улетучивается... Спасибо Рейки, что ты есть=)
МНЕ ХОРОШО=)
[351x468]

В моих подземных роскошных лесах,
Вырос цветок пурпурной звезды.
Сверкает роса у него в лепестках –
Роса священной лунной воды.
Сверкают росинки серебряным светом –
Мой лес озарился на тысячи миль.
Когда-то просила у Бога ответа,
Блуждая в лесу позабытых могил.
Когда-то кружила и вьюгой и смерчем,
Дружила с нелепыми лицами мглы.
Мой долог был путь, порой бесконечен,
Под сенью опавшей, пожухшей листвы.
Платформа – тяжелая, черная ноша
Давила мне ноги, плутая шаги.
Мой воздух был пресен, почти обезвожен,
Под тяжестью черной лохматой ноги.
Ноги обезьяны – лохматой, голодной,
Мне треплющей душу, мешая уснуть.
Прощай обезьяна, со злою тоскою,
Запрет мне – к тебе примкнуть!
Прощай обезьяна, ты долго топтала,
Лесов моих вечных уставшую плоть –
Изыди от сюда, пойми – я устала,
Устала тобою травить свою кровь.
Мой лес опустел – затихли уныло,
Мои голоса, звеневшие эхом…
Все замерло, стихло, сжалось, застыло
Вслед за зловещим смехом.
Я сжалась в комочек в бескрайнем лесу.
Вокруг – никого, ничего –пустота!
Вернись обезьяна – тебя я прошу!
Вернись – я вся без остатка твоя!
Лохматая лапа схватила за горло,
Сжимает сильнее – хрустят позвонки.
- Беги от меня! Я вечно голодная! –
Моей обезьяны затихли шаги.
Когда я очнулась, почти бездыханная,
Я вспомнила Бога, я вспомнила свет!
Прости меня Боже. Прости окаянную,
Высшая сила, дай мне ответ!
В лесу позабытых могил я блуждала,
Ждала терпеливо, не смея вздохнуть.
Всего лишь ждала, всего лишь лежала,
Мечтала я лишь об одном – отдохнуть.
Тянулись минуты мрачною лентой,
Утренним соком, мягкой росой.
Я в эти минуты тяжелой монетой,
Платила за свой обезьяний «покой».
За этой расплатой угасшей войны,
Мелькнула улыбка на бледных губах.
Вырос цветок пурпурной звезды
В моих подземных роскошных лесах.
(какое-то ноября 2010)

Я грешные слова шепчу устами алыми,
Сжимаю руки в горестных молитвах, но не к Господу…
Своих богов я создала руками талыми,
Потерянным ребенком стала попросту.
Я рисовала себе стены стран неназванных,
Кривые лестницы вели меня над пропастью,
Звенели цепи на руках моих измазанных,
Моей же кровью на худых запястьях.
Я видела загробный мир неумерших,
Я проживала по законам их с жестокостью,
А в одиночестве рыдала – громко, судорожно.
Сломалась лестница, и я летела к пропаст
Та пропасть сотворила мне неназванных,
Существ без лиц, но с богатырской силою,
Из черной бездны выползали с запахом,
Гниющей плоти и кривой улыбкою.
Они хватали меня грешно-обнаженную,
Они терзали мою плоть зубами черными,
Глотали жадно душу обожженную,
Навеки оставаясь одинокими.
Я их богами сделала своими, но нечаянно…
Вина и стыд – мои на веки спутники.
Ох, как на них кричала, до отчаяния,
Ломались тонкие надежды прутики.
В дыму греховном, над парами алыми,
Теряла я свои прикосновения.
Лишь стоны доносились запоздалые…
Тянулись томно, адские мгновения.
Теперь и я рождаюсь в этой пропасти –
Из черной бездны выползаю с запахом.
Я вижу, ты пришла – давай запястья!
Твоя душа пропахнет также порохом.
Я вижу, ты пришла – спасайся девочка!
Беги, живи, дыши – не стоит пропасти!
Не хочешь уходить..сломалась веточка…
Я вытащу тебя, чего б не стоило.
(30 октября 2010)

Мне страшно сидеть у окна –
В тумане блуждают огни,
В тумане крадется рука –
Забрать мои вещие сны.
Мне страшно, но я не трясусь,
Я тихо сижу у окна.
Я скоро уже проснусь,
Вдыхая остатки сна.
Мне страшно сидеть у окна…
Кровавые длинные пальцы,
Крадутся, крадутся сюда.
Ныряю, сквозь сон под одеяльце.
Мне страшно сидеть укрытой –
Одеяло меня не спасет.
Я вскоре должна быть убитой –
Рука по одеялу ползет.
Мне страшно – одеяло сползает,
Туман застилает глаза,
Так грозно меня упрекают,
Кровавые два огонька.
Мне страшно на них посмотреть –
Взгляну и сгорю дотла.
Уж лучше бы мне умереть,
Чем в страхе сидеть дрожа.
Зажмурила резко глаза,
В ладони укрыла лицо –
Ну, здравствуйте смерть моя.
На шее удавки кольцо…
Сжимает кольцо плотнее,
Мне больше не чем дышать.
Скорее, скорее, скорее!!!
О нет – не хочу умирать!
Я резко открыла глаза,
Я скинула с шеи кольцо…
Куда-то рука уползла,
И скрипнула дверь в крыльцо.
Мне больше не страшно сидеть,
Одной в темноте у окна.
Как жаль – не смогла разглядеть –
Чьи были огни и рука….
(28 июня 2010)

Накину на плечи шаль кружевную,
По узкой тропинке к дремучему лесу,
Пойду я, оставлю избушку родную,
Пойду я забытой, несчастной принцессой.
Ждала я у моря погоды столетья,
Сидела и слезы в ладонь собирала
Зима за зимою кружила – летела,
Вот так я с тоской десять зим обитала.
Глазами бездонными глядя на небо,
Руками застывшими гладя колени,
Я в облаке пара, воздушного света,
В томленье своем одиночестве млела.
Песком рисовала картины-пейзажи.
Стихи сочиняла волшебного цвета.
Однажды на облаке даже летала
Никто не ценил, никого рядом нет.
Пыталась дружить я с морскою стихией,
Нырнула с утеса к бушующим волнам,
Качали они меня плавно-лихие,
Но выкинув к берегу, крикнули – «Полно»!
Я с ветром пыталась вступить в разговор,
С улыбкой невинной шептала слова,
Но ветер сбежал, словно пойманный вор,
Я ветру шальному – увы, не нужна!
Я птицам пыталась петь свои песни,
Я нежно мелодии им напевала.
Но в зиму холодную все улетели,
Я с ними хотела – увы, опоздала.
Земля меня тоже принять не желала,
Свеча моей жизни еще не сгорела.
Я вдруг улыбнулась, уже не рыдала,
Теперь я для долгой дороги созрела.
Раз я не нужна не волнам и ни птицам,
Отправлюсь, не глядя, в дремучий я лес.
С шалью из кружев, и платьишке ситцевом,
В сердце страны позабытых принцесс.
(30 мая 2010)

В лицо впиваются кусочки льда.
Колючим обручем мою сдавили грудь.
Из глаз струится красная вода,
Мне ядом терпким в сердце льется ртуть.
Валькирией вздымаю я моря,
Колючим, беспощадным, острым, злым,
Трезубцем, что вонзала я в тебя,
Вонзала, чтоб на веки был моим.
Кипит вода бурлящая, озерная,
Вздымает пеной белой опьяненной,
Твой океан, что под моим надзором,
Пустыней станет вечно одинокой.
Я иссушу до дна твой океан –
Не страшно пригубить мне твою мерзость.
Хотел Валькирии? Так получай же дерзость.
Уже наполнен до краев стакан.
Валькирия я – дочь воды и ночи.
А ты – мой неуклюжий морячек,
Сломить меня пытался, что есть мочи –
Но вдруг погас твой верный маячок.
Мой морячек вдруг испугался тьмы и мрака,
Цеплялся безнадежно за буйки.
Рожденным был он под созвездьем рака –
Трусливо пятясь, уползал ты от любви.
Ты – лишь моряк, что не умеет плавать,
Лишь человек, что спутал ночь и день!
Последняя ошибка стала главной –
Открыто было солнце – выбрал тень!
Так не рассчитывай теперь на мою жалость,
Валькирия не будет отступать,
Забыв про боль, про мнимую усталость.
Трезубца предписание – вонзать!
(15 апреля 2010).

Я снова ничья королева –
Свободой струятся шелка.
Могу и на право и влево.
Мне тесно в объятьях стекла.
Король мой не выдержал ноши –
Корона ему велика.
На всадника тьмы похожего,
Карета его увезла.
Платком ему вслед махала.
Проклятья с молитвой шепча,
И вдруг я с тоской осознала,
На сердце топор палача.
Сбылись мои предсказания.
Кошмарные сны сбылись.
В соленых слезах прощания
Как два корабля разошлись.
Тебя ненавидеть мне боязно.
Зачем эти чувства во след?
Раскаяния твои слишком поздние –
Из уст твоих сладостный бред.
Увез ты с собой мою ненависть,
Любовь ты с собой увез.
Осталась лишь едкая перекись,
На тонком одеяле грез.
Одна я стою в молчании,
И нет ни слез, ни тоски.
С тобою ушло отчаяние,
И вечные страхи мои
Карета последними скрипами,
Вздымает прощальный песок.
Со звоном в проклятого выпали –
Кольца венчальные в срок.
Упали они не нужные,
И, звякнув в последний раз,
На веки объятые лужами,
Закончили наш рассказ.
Мне стыдно его показать.
В нем слезы, обиды и жалость.
Но мне до конца дописать,
Осталось лишь самую малость.
О том, что теперь королева,
В своем одиночестве гордом,
Бредет то направо, то влево,
В замке своем холодном.
(Однажды стекло разобьется,
Солнце растопит лед,
И вновь мое сердце проснется,
И песню любви запоет)
(14 апреля 2010)