Дети рано становятся самостоятельными, если им не мешать.
Ещё бы! Они сталкиваются, едва родившись, с самой большой трудностью в этом мире - выжить. И успешно с ней справляются.
Это ли не лучшая рекомендация для допуска к решению задач любой сложности.
Но есть опекуны и руководители - взрослые, которые уверены, что это они выходили ребёнка, пока он спал и пачкал пелёнки.
И он совсем не знаком с этим сложным, очень сложным миром. Нужно быть ему поводырём лет эдак до трёх, или семи, а лучше - всю жизнь, если ты хороший родитель.
Догадка, что в невидимой, суровой - о чём свидетельствует богатырский плач - борьбе ребёнок познал и усвоил о мире главное, им не приходит в голову. Своё детство они забыли, и догмы социума, глухого к голосу ближнего, уже правят рассудком.
В суетном по добыче, опеке, добыче, защите, добыче, наставлении, добыче, поучении, добыче, добыче, добыче проходят самые активные и бестолковые годы.
Некоторым везёт, и статус опекуна-обеспечителя разбивается внезапно, обязательно вдруг, о ненужность и невостребованность.
И тогда, если снова повезёт, произойдёт невидимый для окружающих скачок назад, к тому состоянию, когда человек выжил, познал суть бытия и готов влиться в главный процесс - творчество.
И вот теперь нет никого, кто станет указывать, что делать, и настаивать на послушании. Теперь можно вспомнить, прислушаться к себе и творить.
А я буду строить свой город-сад.
- Когда улетаешь?
- Завтра утром.
- Как хорошо, что застала тебя. Давай вечером встретимся. Сможешь? Где, на площади Восстания? Да, мне удобно. Ты успеешь сделать покупки, я тебя там найду.
Не часто удаётся посидеть с подругой, лакомясь кофе и разговором.
Может быть, поэтому каждая такая встреча волнует, как свидание. Не то волнение, чтобы понравиться, очаровать и не разочароваться - редкие встречи с подругами, это как заглянуть в особое зеркало: о чём пойдёт разговор, что окажется важным сказать о себе? Увидеть себя её взглядом.
Почему-то вспомнила детство, родителей. Рассуждаю, зачем пишу рассказы, и что начала рисовать.
Это глаза её так действуют на меня. Нет, улыбка. И глаза, и улыбка, и поворот головы. И голос мягкий, и сдержанность. А ещё, в ней достоинство тех женщин, кого отец растит как принцессу, брат оберегает как семейную реликвию, муж чтит как королеву.
И не сразу скажешь, чем красива. Слово «обаяние» здесь не подходит, как мишура цветущей розе. Как фейерверк рассвету. Как фонарь Луне на бархате неба.
А рука её тверда и надёжна как рука сестры по крови.
На такую женщину хочется походить. Сравнение с ней как комплимент.
Вечер пролетел. Кофе и прогулка по расцвеченным огнями улицам позади. Завтра самолёт поднимет тебя в небо, морозное и ясное.
Вспоминаю фото твоих дочерей, внука, обрывки фраз, голос. И засыпаю в сладком тумане впечатлений.
- Какая же ты красивая, Маришка. Марина Глазунова.
Это цитата сообщения Liousy Оригинальное сообщение
Вязание спицами перекрученной кромки
Это очень простой и легкий способ оформить край изделия при вязании лицевой гладью для получения аккуратной, не растягивающейся и не скручивающейся кромки.
Сделайте классический набор петель в необходимом количестве и вяжите 4 ряда лицевой гладью: 1-й и 3-й лицевой ряд – лицевыми петлями; 2-й и 4-й изнаночный ряд – изнаночными петлями.
Давала в ММ ссылку на запись, которая пришла очень своевременно.
Так бывает, что ответ на насущный вопрос приходит словно из ниоткуда. Как музыка из проехавшего мимо авто.
Вот ситуация: болезнь не отступает. Есть помощь профессионалов врачей, поддержка близких и друзей, понимание коллег.
Но что-то "топит", не даёт всплывать. Или заставляет жить, как на гладиаторской арене - битва с монстром в маске.
И уже настроение такое, "что воля, что неволя - всё равно".
Так бывает не только у меня. Я это точно знаю.
Поэтому вот:
На прочтении рассказа, что по ссылке, я, конечно, не остановилась - очень уж пример заразителен.
Не стесняясь, сочинила текст (стихами назвать, даже моей наглости не хватает) для песни.
Надеюсь, найдутся ещё желающие поучаствовать, как довести болезнь, да и любую беду, до слёз - посочинять варианты песенки.
Итак, общая мысль «Нам не страшен серый волк».
Музыка «У самовара я и моя Маша».
Мой вариант
Болезнь пришла, сидит и что-то просит.
А нам совсем, совсем не до неё!
Скорее ноги лучше пусть уносит,
А то работать вынудим её.
Она канючит, требует вниманья.
А нам совсем, совсем не до неё!
Сейчас пирог испечь её заставим,
А есть его мы будем без неё.
И запоём, наевшись до отвала.
Ведь нам совсем, совсем не до неё!
А ей посуду вымыть предоставим,
И позабудем тут же про неё.
Здравствуй, радость моя!
Опять пишу, в надежде поторопить твоё письмо ко мне. Видно, почта тоже его ждала, и не спешит переправлять мне.
Ещё день в разлуке, длинный, дождливый.
Как у меня дела?
В тот раз написала, что всё хорошо, и не было мне веры. Правильно сомневаешься.
Дела, как будто, неплохи, если не считать, что не идут они, а стоят на месте.
Дома моя задумчивость прячется в книгу, которую третий день читаю на одной странице. На работе нет сил даже видимость создавать, что тружусь.
Смотрю в монитор и пью чай, сославшись на головную боль.
Дождь монотонно постукивает за окном. Плачет боярышник нетрезвыми слезами и раскачивается в такт ему одному слышимой песни.
«Без тебя» - выговаривают капли.
«Без тебя» - горестно кивают ветки.
«Без тебя» - шепчу беззвучно, и коллега протягивает мне цитрамон.
В комнате тепло, зуммер сканера подпевает уличной непогоде.
Мне уютно и сладко думать о тебе без помех. Вспоминать лицо с затаённой улыбкой. И глаза, глаза…
Я жду. Грею чай.
Жду тебя. Приезжай скорей.
"Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек... выдавливает из себя по каплям раба».
из письма Чехова к издателю и журналисту А. Ф. Суворину (1889 г.)
Когда-то в сознании совместились: унижение ото лжи и зависимость от неё, как рабская, потому как добровольная.
Тогда вспомнилось – раба по капле.
– Ну-ка, ну-ка, Антон Павлович, что ты об этом знал? Что сказать хотел? – листая томик, взахлёб глотая строчки.
А что нового? Что ложь унизительна?
Унижает солгавшего и обманутого равно, точнее, безмерно.
А в основе рабская немощь в виде страха?
Любого. Даже неосознанного.
Тварь ли я дрожащая или право имею - не на пустом месте возникло.
Раскольников вопрос собственного нерабства решил смелостью преступить основы.
Но есть смелость другого рода - быть честным, в первую очередь, с самим собой.
Не обманывать себя никогда ни в чём - непростое дело.
Выйти их тёплого кокона защитного вранья на бодрящий холод честной смелости посложнее, чем в крещенскую прорубь нырнуть. Одним махом не получится.
Лукавый маскарад.
Нужна смелость, чтобы недостойного "друга" считать недругом.
Ведь тогда придётся вести себя соответственно. А если он ещё и силён, то просто страшно.
И не бежать на его клик, натужно изображая радость, тоже страшно. Вдруг мстить начнет, и дрогнешь, согнёшься. Тогда ещё и позор насмешек. И никто не заступится.
Удобнее быть гордым глубоко в душе, раз вокруг такие чёрствые люди.
И с красавицей соседкой муж охотно разговаривает потому, что та порочна и доступна. Пусть привлекательность ей достаётся большим трудом и упорством, а добрый нрав от сдержанности и самоуважения. Признать это означает, что сама ты ленива и позволяешь себе быть злой и грубой. Удобнее продолжать считать, что той просто везёт, а у тебя тяжелая жизнь.
Замечания успешного коллеги колют превосходством. Обратить на них внимание, значит перестать быть самодовольным и снова чему-то учиться. Нет, уж лучше пусть он остаётся просто везунчиком, а ты непризнанным талантом.
Так рядим истину в костюм, достойный удобных и привычных декораций.
А если признать, что сомнительного друга ты и видеть не хочешь, соседка – молодец девчонка, а коллега профи, каких мало? Что тогда?
Тогда, призадумавшись, можно почувствовать, в чём твоя сила и достоинство, чтобы не зависеть от посторонних.
И какую часть обязанностей переложить на мужа, чтоб хватало времени заняться собой любимой.
И что сделать такое, чтоб коллеги с радостью протягивали тебе руку, стараясь быть ближе к везунчику.
А можно…. Можно всё признать и почувствовать не унижение и зависть. Нет.
Почувствовать, что это миролюбие и покладистость - не считать неприятного человека врагом, а просто держаться на расстоянии.
Приветливо поздороваться с соседкой. И правда, приятная женщина.
Поблагодарить коллегу. Не всякий вот так, запросто, даст подсказку.
В любом случае это будет честно по отношению к себе.
И уже не тварь дрожащая.
Пусть ещё страшно, но не по-прежнему.
Выдавливать рабскую лживость - трудный и долгий путь.
На наше счастье каждому на этот случай дан верный проводник и ориентир – искренность.
Чшшшшш, тише.
Вон там, в углу, слышите? Да вот же, скребёт.
Нет, не мышь.
И не Новый год. Тот уже проник и утихомирился.
Ну какие инопланетяне?
Не знаю кто, только скребёт и просится.
Даже не просится, настаивает.
Вот же, неугомонный. И откуда столько сил.
Тсссс, не спугните.
Что значит, зачем он мне?
А, действительно, зачем? Дырку ещё проделает. Дуть будет. Зима на дворе.
Надо топнуть в этом месте ногой. Посильнее!
Замер. Притаился.
Опять.
Топнуть ещё. И ещё!
Вот же, напасть. Точно - дырка будет.
Я в тапочках, а они мягкие. Топнуть надо каблуком.
Где-то были туфли. Такие, шумные.
Ходить в них одно наказание. Каблуки из такого материала, что шаги как выстрелы. Встречные мужчины.. нет, не падают и в штабеля. Озираются, словно ища укрытие.
Сейчас как топну.
Ага! Замерло. Молчит.
Вот так, не надо нам дыр.
Топну-ка ещё разок, для верности.
Телефон зазвенел, нудно гундося.
- Да-да. А, это ты соседушка. Что? Ремонт? Какой ремонт? У тебя ремонт, швы замазываешь? Нет, я ничего не прибиваю. Так... орехи колола. Ага, для торта. К Рождеству.
А вы: инопланетяне, инопланетяне...
На острие пера капелькой повисла мысль. Стекает, копится, не решаясь упасть.
Клякса.
Бесформенная.
Жалкие ножки расползлись, не удержав молчаливой бессмыслицы.
Другая попытка.
Не спеша, ещё медленнее, повиси, дослушай меня.
Карандаш.
Грифель коньком скользит, как по льду, по бумаге.
Росчерк летуч и замысловат.
Кляксы не будет. Но та же бессмыслица томит фантазию пустотой.
Вот за обрезом листа показалась тень.
Чуть колышется бумага как занавес.
Жест неловкий, пробный, и снова безвольно рука замерла.
Мягкой поступью, не дыша, краем платья касаясь ступеней, входит словно дитя-заря вдохновение.
Двигайся в такт, прислушайся.
Эта линия не бесконечна... но рано, ещё рано ставить точку.
Представьте слона в посудной лавке.
Вот такое входит в мою жизнь, несоразмерное и неотвратимое.
Оно уже практически влезло, поправ мои возражения и жалкий отпор.
Может быть, это такое Щастье?
Такое вот, непривычное, за то, большое. Огромное даже.
Жаль, поделиться не могу. Целостность и неделимость его очевидна. Правда, пока только мне. И вообще, кроме меня его никто не видит, не понимает моего смятения.
А как тут не потерять покой? Я бы и потесниться готова. Да вот беда - мир мой, мирок, вселенная моих представлений и притязаний затрещала по швам.
Затрещала и развалилась, рассыпалась, рухнула. Сижу перед горкой черепков как жертва остракизма. А рядом оно, Щастье.
Бочком меня подпирает, твёрдым, шершавым.
Гуденье в нём какое-то, с присвистом и покашливанием.
А вот нота звучит, и как стаккато по забытой на дожде чашке.
Разговаривает, наверное.
- Ты говори, говори. Нам надо учится понимать друг друга. А я тебе потом спою. Только не смейся, а то я стесняюсь.
Оно гудит мне незнакомые были, пока перебираю черепки со следами былого, вчерашнего и забытого - прошлого.
Привалившись к будущему, незнакомому и неотвратимому, это легко и не больно.
И я пою.
Вечером на перекрёстке, жду зелёный.
Сбоку двое молодых: один худой, сутулый, с длинным носом, в бейсболке козырьком назад. Второй, крепкий коротышка. С виду - гопники.
Первый:
- Да ты чо, б...? Уже не успеем. Говорил, б..., сходи.
- А чо я? Пятьсот, б...., в кармане.
- И чо? Не мог купить? Я, б..., и с ТРЕМЯСТАМИ в магазин хожу. А ты, б..., с ПЯТЬЮСТАМИ ни х... не мог.
- Да смысл, б... с ПЯТЬЮСТАМИ? И чо б я купил?
- Да я бы с ТРЕМЯСТАМИ всё взял. Бы, б..., ничо не можежь.
Зелёный.
- Переход Лиговского проспекта разрешён - оповестил светофор.
И потрусили.
Помните?
O, tempora! O, mores!
Неспроста такая экспрессия. У сказавшего душа болела за современность.
Райкин бы перевёл: "Эпоха была жуткая, настроение было гнусное, и атмосфера была мерзопакостная." - и добавил - "Но рыба в Каме была".
Читаю Довлатова, "Заповедник", начало 80-х.
Герой, экскурсовод в музее-заповеднике "Михайловское", ироничный тип гражданской наружности, приводит такие примеры невежества современников:
Я зашел в хозяйственную лавку. Приобрел конверт с изображением Магеллана. Спросил зачем-то:
— Вы не знаете, при чем тут Магеллан?
Продавец задумчиво ответил:
— Может, умер… Или героя дали…
«Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?»
Разговоры велись о Пушкине и о туристах. Чаще о туристах. Об их вопиющем невежестве.
«Представляете, он меня спрашивает, кто такой Борис Годунов?..»
Ко мне подошел толстяк с блокнотом:
— Виноват, как звали сыновей Пушкина?
— Александр и Григорий.
— Старший был…
— Александр, — говорю.
— А по отчеству?
— Александрович, естественно.
— А младший?
— Что — младший?
— Как отчество младшего?
Сразу вспомнились "шокирующие" ролики в сети о невежестве наших современников. Когда у прохожих на улице брали интервью, спрашивая то да сё про известных писателей, а те отвечали невпопад и выглядели некультурно и неначитанно.
Были и вопросы на сообразительность. Кстати, вопрос о дуэли там тоже звучал. Видимо, сам спрашивающий не читал Довлатова, эх, не читал! Иначе знал бы, что уже тридцать лет, как не новость, что в поэтах народ путается.
Не оправдываю, не обеливаю, не защищаю.
И всё же, полноте руки заламывать: "Куда мир катится? Дичает цивилизация".
Мир катится вниз по лестнице, ведущей вверх, вверх.
И, даже если жутко и мерзопакостно, где-то есть кама полная рыбы!
- Сейчас в городе 5 градусов мороза - настаивают синоптики в телевизоре.
- Смотри, все -8 - показывает градусник за окном.
- И ветер сумасшедший - вибрирует балкон.
- Везде лёд и не посыпано - перевожу ругательства одного подскользнувшегося на ровном (очень ровном) месте под окном.
- Понятно. Опять нормальный экстрим - непереводимое, но понятное многим питерцам понятие, когда скользко и порывы сильного ветра иногда не дают шанса устоять на ногах.
Шуба, шапка, сапоги (не сапожки!). Выхожу из дома. Ветер налетает на дверь, упирается и не даёт закрыть. Доводчик жалобно пищит, но даже вдвоём с ним не справляемся. Ждём, когда схлынет прилив хулиганских сил. Доводчик уже не пищит, смолк. Закрываем.
Сворачиваю за угол дома. Тут же ледяной ветер отталкивает назад - видно, поджидал, мстит за дверь.
- Пусти, мне на работу - ходьба на месте.
Ему удаётся развернуть меня боком и вовсе затолкать обратно за угол.
- Мне не туда. Пусти! - вторая попытка принесла три шага победы в нужном направлении.
И напор стих.
Точнее, затаился, чтобы снова ударить, уже в спину. Это как раз тот случай, когда в спину - дружеская услуга. Уже не иду - почти бегу.
Вот такой сервис от погоды: согревающая зарядка, пробежка по свежему воздуху, и адреналин на уровне спуска с крутой горки, под которой прорубь - пронесёт-не пронесёт.
Такие незатейливые развлечения по дороге очень скрашивают время в пути. И не заметила, как оказалась в тёплом и помещении, где пахнет кофе, бумагой и краской работающих принтеров.
- По-твоему, счастье, это как?
- Это когда все дома и все спят
Такая шутка
Сонное утро первого дня года. Все ещё спят.
Пахнет апельсинами и порохом. Хлопушек вчера было много.
В коридоре, по ковру из конфетти движется паучок, и прямо в комнату.
Маленький, светло-коричневый, почти прозрачный, топает, высоко поднимая лапки.
- Эй, ты куда? – тапкой пытаюсь отпугнуть и повернуть в сторону туалета.
- Иди туда, там щели. Спи, зима же.
Паучок решительно продолжает.
- Иди тудаааа – поворачивая незваного соломинкой для коктейля.
Паучок покорно подождал, пока закончу его вертеть, выждал ещё пару секунд, взял прежний курс и бодро затопал.
- Вот нахал. Тебя не звали. Не пущу – соломинка снова пошла в ход. И всё повторилось.
- Мне надо – словно твердил паучок и шёл в выбранном направлении.
Упорство пришельца вызвало ступор. Встала у него на пути как дрезина перед локомотивом.
- Э, ты кто? Может ты такой вот Дед Мороз? Или, Новый год? Его же никто не видел – паучок ждал, пока отойду.
Я не видела его взгляда, но чувствовала целеустремлённость, бесстрашие и веру в успех.
Это как раз то, чего мне не хватало весь прошлый год. За что корила себя и не раз, проливая нескупые слёзы. И вот оно, топает ко мне, а я на пути.
- Заходи, пожалуйста. Будь как дома – пролепетала еле слышно.
Все были дома, и все спали.
Пока шла на работу, целый рассказ в голове сложился.
Сейчас уже не вспомню, о чём. Пришла и тут же забыла, потому что с порога, не сняв пальто, вступила в переговоры о выдаче заложников документации.
Телефонный разговор, второй и так далее.
Обширная амнезия Обязанности стёрли память заслонили мой рассказ, и тот потерялся в глубинах и водоворотах тараканника памяти.
Да, работа у меня динамичная и увлекательная. Обед прошёл без меня, или мимо меня.
Дела обступили, напирают. Начальство нервно строчит приказ за приказом, и все в мою сторону.
С перекусами на работе у меня бывают курьёзы.
Тут кофе добываю.
А здесь - молоко. Сегодня добывала важный компонент чая - конфету.
Голод мутит разум скребётся возле спины, а времени хватает только быстро выпить чай. Хоть бы с конфеткой.
И нашлась такая, на столе, за календарём.
Есть в жизни счастье, есть, и пришло оно в виде конфеты "Коровка".
Лакомство однажды разогрелось на солнце, подтаяло и засохло. Бумажка прилипла и стала составной частью сладкой плоти.
Не долго думая, беру нож и аккуратно срезаю прилипшее несъедобное.
Представили? Да, трудно и пальцы жалко, поэтому скребу осторожно и сосредоточенно, даже пыхтеть начала. Не заметила, как на кухню зашёл начальник, видимо, тоже из-за голодного неудобства в области спины. Подошёл и увидел мои старания с конфеткой.
До сих пор в ушах стоит его смех. Не иначе, от зависти.
Конфетки-то у него не было.
- Вам здесь. Выходите - дверь автобуса открылась в крымскую ночь.
Оранжевые фонари мигнули и скрылись почти мгновенно. Как потом поняли, в горном тоннеле.
Мы на обочине трассы, в полной темноте. Вниз идёт склон. Там видны огни домов и слышен шум моря.
Вверх тоже идёт склон. Над ним крупные звёзды.
Под ногами не видно ничего.
- Давай чуть отойдём и поставим палатку.
И пошли. Тут же в нас впились зубы и когти неслышимых чудищ. Они жалили и кололи через джинсы так же легко, как голое тело. Через несколько метров я уже боялась шевелиться, а склон был покатым, и палатку поставить негде.
Злобные невидимки не дали двигаться дальше, и ночь мы провели там, где остановились.
Усталость свалила. Спать без задних ног - это про нас.
Утро.
Первое, что хотелось увидеть, кто тут такой зубастый?
Но кто-то мудрый рассудил, что новый день на новом месте надо начинать с прекрасного, и направил мой взгляд вверх.
И увиделся склон, тот, что вверх.
И туман. Он стекал по скалам медленно и театрально.
Солнце за ним, как за занавесом, прихорашивалось не спеша. Подсвечивало край горы откуда-то сбоку, репетировало выход.
За спиной, далеко внизу шумел прибой. Волны дружно отбивали осенний ритм неспокойного моря.
А туман подплывал к обрыву, соскальзывал и растекался по зарослям, заполнял ложбины осыпей, опадал и таял по краям.
Вышло солнце. Клубы истончали, поредели и исчезли совсем.
Место для стоянки найдено, можно идти.
Злюки-кусаки под ногами оказались зарослями симпатичных с виду кустов высотой по колено. Это им не понравилось наше появление.
Иглица. Жёсткие гладкие листья с острой длинной колючкой на конце легко протыкают даже ткань кроссовок, не только джинсовую.
Но мы на них уже не обращаем внимания. Морю, солнцу и горам они не конкуренты.
Дробный стук за окном становится редким, словно уставшим.
Выключила музыку, жду.
Порыв ветра, и снова торопливый бег дождя.
Осень готовит землю ко сну: умывает, затем укроет и тихо уйдёт, погасив свет.
Прислушиваюсь к звукам этой заботы. Они успокаивают и обещают: будут перемены, всё непостоянно, тягостное - тоже.
Я верю, я гоню сомнения.
Так не легче, просто нет другой отдушины в плотном коконе с названием "сложившиеся обстоятельства".
Я не оригинальна. В сети поветрие – знаменитости пишут письма себе, только16-ти летним.
Увидела, идея показалась интересной. Читать не стала, решила сначала своё написать.
Давай поговорим, отложи книгу.
Нет, не так. Вдруг я сейчас не читаю, а рисую платья бумажной кукле.
Были в нашем детстве такие - нарисованная и вырезанная из плотной бумаги кукла. Нарисовать можно самой, а лучше купить в канцтоварах набор. К кукле с миловидным личиком прилагались несколько нарядов: платья, юбки, брюки, блузы, пальто, купальник и т.п. Можно играть, наряжая и фантазируя.
Купленный гардероб мне не нравился.
Сама рисовала одежду: от модных моделей до нарядов принцесс со всех уголков моего фантазийного мира.
Количество не имело значения. Рождались всё новые и новые костюмы и наряды. Гардероб Елизаветы Петровны не утратил статуса самого многочисленного, но был близок к тому.
Получив аттестат зрелости, играть не перестала. И первый совет, который дала мне мама после выпускного бала: «Поступай учиться на модельера».
Ага, вы тоже так подумали. И ошиблись.
Модельер направляет свои фантазии вовне, украшает окружающих. Я никого украшать не хотела.
Мои работы были иллюстрациями к происходящему в мире моих фантазий, его украшали, его подчёркивали. Вовне они не предназначались.
Никто этого не знал, и я не знала. Это были отголоски внутренней жизни.
С куклой я не играла. Она была манекеном для примерки, пока "шился" наряд для меня самой, той, что в другом, вымышленном мире. Там я и всемогущая королева, и красивая принцесса, и добрая фея.
Выйдя в реальность, читала книги, гоняла на велике, слушала эстраду и шила настоящие платья к очередной школьной вечеринке. На этом интерес к модельерству заканчивался.
Маме тогда ответила, что для поступления нужно сдавать рисунок, а рисовать я не умею.
Та поняла главное – не хочет дочь. Хотя и не поняла, почему.
Давай поговорим, отодвинь рисунок.
16-ти летняя девочка меня не слышит.
И не рисует вовсе. Она шьёт.
Тщательно строит выкройку. Минут на десять её хватит, а потом станет рисовать от руки. И даже на глазок сразу вырезать по ткани, а потом без примётывания строчить на машинке. Распарывать, снова строчить, подрезать и снова. Пусть так дольше, за то - по-своему.
Мне нечего сказать себе 16-ти летней.
Я не умнее её, только опытнее. Теперешний опыт мне, тогдашней, не нужен. Слишком большой груз для молодых крылатых плеч. Всему своё время.
Она растёт и растит мир своих фантазий, образовывает его, совершенствует и украшает. Это модель того мира, который мне нужен в реальной жизни. По нему выстраиваю отношения с людьми и к людям. Складываю семью. Строю город, благоустраиваю и люблю.
Проект жизни длиной в жизнь.
Письмо не получилось. Ни к чему оно. Не стоит её отвлекать.
А, может, просто испугалась взять ответственность за себя, другую после советов себе, 16-ти летней.
Ведь это как подсказка на экзамене. Так нечестно.
Как вам такое:
А вот это:
Итак, отсекаем неинтересных, но желающих нашего внимания. И, конечно, уходим от притягательных, но кому не нужны мы.
И вот он - безупречный круг общения.
Чего же ещё, если в каждой фразе гармония, в глазах понимание и смех удовольствия то тут, то там со всех сторон?
А сейчас скажу совсем не прописную истину. И не всех это касается. И даже не для всех это правильно. Для меня такой круг - болото самодовольства. Тупик, если в нём нет ни непонятых мной, ни недосягаемых.
Я точно знаю, что на закате дней своих буду сожалеть о невнимании к тем, кто тянулся ко мне. Ко мне, отгороженной высокомерием. А ещё, о терпении, если используют меня как мусорное ведро для своих жалоб и упреков. Не хочу раскаиваться, что не перепробовала до конца все свои возможности заслужить внимание и уважение тех, кто мне дорог и интересен. Презирать униженность и тянуться. Или понять, что ошиблась, и уйти.