Я выросла из лжи, в которой существую,
Она мне трет и давит, сжимая по бокам.
Не пояском благим - тяжелой конской сбруей,
Приваренной, пришитой на годы, на века.

И, собственную значимость опять преувеличив,
Играю роли тех, кем быть могла бы, но
Живу уже не я, себя убив, как личность,
Хоть рвет мне жилы крови горячее вино.

В закрытый саркофаг открытого гештальта
Стучатся новых мыслей и веры семена.
Уже зияют раны пробитого асфальта
И снова убывает ущербная Луна.

Я выросла из лжи, в которой существую,
И выбросила в мусор разношенную боль.
Что ж, поминай как звали - иль лихом, или всуе,
Но только не со скорбью, умноженной на ноль.

© Семиаза и ее воображаемые друзья
[424x600]

Ну, давай же, люби меня!
Вопреки своей тьме,
Задыхаясь бессилием
В этом сладком огне.

Нашепчи мне проклятия,
Раздели со мной грех.
Кровь лжеца и предателя
Горячей, чем у всех!

Опустела душа моя,
Замолчала с тех пор
Как на шею безжалостно
Опустился топор.

Всё, что может быть страшного,
Мне пришлось испытать.
Назови меня пташкою,
Отпусти полетать.

Убивая, ты спас меня,
Пташек губит гроза.
Только смотрят всё яростней
Мои волчьи глаза.

Губы жжёт твоим именем,
Поцелуи горьки...
Ну, давай же, люби меня!
Умирай от тоски!

Никого нет желаннее,
Ненавистней и злей.
Пой же птицею раненой
У постели моей!

© Ярослава Попова
[640x422]

Через толщу стеклянных вод пролегает кровавый путь:
Будет только один исход, не пытайся назад вернуть то, что вырвалось из глубин — это то, что сильнее нас.
Тебе выход сейчас один: убегай. Я, коснувшись глаз, из них выну печалей соль, а из памяти — тяжкий груз.
Убегай, не страшась того, что не вспомнишь меня — и пусть.
Пусть беспамятье станет тем, что тебя сохранит в пути от страдания. Но к воде — ты запомнишь — не подходи!

Пробирается алый след в мутной заводи к берегам.
Я готова принять и смерть, и страдание, но одна.
Тебе станет защитой ночь, тебя будет вести луна. Убегай же скорее прочь.

Солона вода и красна.
[700x393]

Я теперь ничего не ищу,
Значит, я ничего не теряю.
Эти поиски ада и рая
Больше в мысли свои не пущу.

Я теперь не жалею себя,
Значит, хватит на многое силы.
Раньше много у Бога просила -
Возвращаю, душою скрипя!

Не скучаю по бывшим домам,
Отпускаю любимых без боя:
Эти поиски сна и покоя
Все расставили мне по местам.

И все реже и реже грущу,
И все реже шатаюсь по краю -

Если я ничего не теряю,
Значит, я ничего не ищу?

Ах Астахова
[700x525]

Милая, кто-то ходит по дому ночами
Они, кажется, даже не знают, что свет не включен.
Их пытался согнать и замкнуть оловянным ключом,
Но они лишь смеются, цепляясь слепыми руками.

Страшно, милая? Они так-то безвредны
И голос их тих.
Ты гостей не звала, незнакомцев - отличных, других?
Их я вижу в дыму сигареты...

Кто их звал?..Ты дрожишь. Это очень похоже на блажь.
И колеса по рельсам натужно, нелепо стучат.
Я пройду в твою комнату. Воском по пальцам - свеча.
Здесь - мираж.

Гости ходят по дому. У них земляные глаза.
Глиной матово - губы. Из них просыпыються листья.
Я уже не жилец. И лежу неподвижно.
Ты - вообще
никогда
не была.

23.01.18.
Sad_Wind
[463x700]

Опасайся пути, что тебя приведёт ко мне. Обходные дороги ищи, целёхонькие мосты. Серенады пой ты свой судьбе, чтоб потом не пришлось на могилу нести цветы.
В предрассветный час не смотри на моё окно. Да держись подальше от взмыленной двери. Я учую, даже если темным-темно. И пропажи никто не хватится. Будь уверен. Уноси свои ноги и не гляди назад. Обернёшься — мгновенно лишишься жизни. Ежель сотня пройдёт декад, ты не будешь здесь нужен. Хоть тресни.
Ты не знаешь меня, ты считаешь, что я добра. Каким образом смог разглядеть это в ведьме? Моя скорбь как галактика эта стара. И души моей не найти на свете.
Мне не нужен сладостный твой поклон. Свои речи, глупый, в себе держи. Ты прекрасно знаешь, что ты не Он, что тебе не сравниться, всегда быть чужим.
Он — мой дьявол, а ты лишь пыль. Наши жизни с Ним уж сплелись в одну. И сними свой чёртов епитрахиль, или я тебя им же придушу.

Убирайся прочь, коли жизнь ценна.
Да забудь дорогу к моей избе.
Не пытайся молиться чужим богам, ибо суть их навеки чужда тебе.

Mhuinin
[440x700]

Не пиши мне "люблю" - я не стою подобных слов.

Моё сердце - не камень, но всё же идёт ко дну. Если встретишь его, не зови под любимый кров. Не рисуй на мольберте, стремглав подойдя к окну.

Не пиши мне в ночи, не растрачивай время зря.

Ты хотела свободы - получишь её сполна. Пред тобой даже я становился, как пешка, в ряд. И как все тебе клялся, пока не зашла луна.

Не пиши мне "привет" без надежды узреть ответ.

На бумагу так странно упали слои чернил. Они чёрные - я позабыл уже прочий цвет.

Я ведь всё потерял, пока верность тебе хранил.

Кристапс
[400x600]

на краю ванны ниткой вяжется вино, а в ванне - стылая, прозрачная вода; никто не знает, как я умерла.
в горячий гроб закладывают гроб поменьше. меня сжигают (не кремируют - сжигают), как и любую, весьма добропорядочную, ведьму.
вот на стене цветы прожектора, и все вовсю уставились на мой последний путь. касаюсь твоего плеча. любимая, пойдем куда-нибудь.
там, на стене, меня раздели до души, и до сих пор находят поводы для слез. наверное, меня боятся видеть той, что я была.
прекрасно, что и по сей день тела сжигаются дотла - меня через неделю просто не узнают.
в луче прожектора куски меня из детства тают, раз маленькая, значит, эталон любви и доброты. а я вот не пойму, откуда же тогда такие твари, как я или как ты.
смотри, мой прах летит по ветру и его вдыхают дети. пойдем, мое захоронение отметим.

Сливовый сад
[700x577]

Говорили в народе, часто вещали, баяли, что придет лютый зверь из-за острого края ли, иль из темных глубин, где едины и день, и ночь. Приходили ко мне и просили меня помочь.

Говорили в народе: «Ведьмы лихие, лютые. Лишь посмотришь им вслед и дорожка тотчас запутает, а еще они кровь наших деток в полуночь пьют.» Но мне верили больше, чем нашему королю.

Говорили в народе: «Вечер был злобен, холоден, снова подкрался зверь этот, лют и голоден, разевая ужасно алую пасть свою.» У него на пути одинокая я стою.

***

Говорили в народе: «Рыцарь, что сердцем смел, прискакал на коне, деревушку спасти сумел, и поганую ведьму оттер стременом коня.» Хоронили под холмиком люди тогда меня. Зашептали по избам мне на покой мольбы. Но забыли, себя от бессилья дала убить, когда зверя проткнула черным своим мечом.

Говорили в народе: «Ведьма тут ни при чем.»

Говорили в народе: «На холмике куст стоит, как притронешься — будто бы говорит, а краснее плодов не найдешь ни в одном краю…»
Ты не рви мои ягоды. Думать не смей.
Убью
[592x700]

У меня ничего нет. Только жар и тепло внутри - между ребер - горит, говорит, излучает неровный свет.

Ты - кто бросил дубовых дров, кто раздул огонь из углей, что теперь хоть беги, хоть пей - не потушишь, осушишь ров.

Для тебя - ничего чтоб "мое" - ни наручников, ни обид, ни желанья "всегда вдвоем"... Только право сказать: "Горит!"

Да струится наружу лучом из-под рваной навылет брони и не меркнет. Никак. Нипочем. Через годы, недели, дни.

И к кому бы ни шел ты - горит, и в молчании нашем - живет. И внутри от того всё поет, а как петь устает - болит.

Novak Voice
[561x700]

Кто рожден в нелюбви, в ней свой продолжит путь.
Да, по венам течет не нектар - раскаленная ртуть.
Да, уста не привыкли лить лживый и вязкий елей.
Если видишь такую, как я, не беги и не следуй за ней.

Если видишь меня - отвернись и закрой глаза.
Ни к чему тебе правда, что точит верней, чем фреза.
Не моё - с кем-то быть до конца в этой любви до гроба,
Про таких говорят: "Не боится ни черта, ни бога!"

Про таких говорят: "С ними сложно, найду полегче",
На таких свои беды кладут на не-хрупкие плечи.
Из огня – в полымя, да хоть в воду и медные трубы!
Но таких никогда не целуют с любовью в губы.

Песнь Ветра
[564x593]

За туманом, за горами замок Снежной Королевы.
Скандинавский ветер носит иногда снегов напевы, ледяную крошку сыплет на изломы черепицы, и тогда, беззвёздной ночью, отчего-то мне не спится.
Говорят, она красива, в жемчугах молочных пальцы, но нельзя никак мальчишкам на глаза её попасться – зазовёт туда, где «вечность» из ледышек собирают. Отчего так страшно очень, ведь зовут меня не Каем?
Я давно заметил странность: лето жутко ненавижу, не люблю песок на пляже, переспелых сочных вишен, кожа бледная сгорает – в три секунды серый пепел. Я сижу у монитора, доведённый до кипенья, и ищу картинок снежных, в морозилку воду ставлю…
С первым северным дыханьем кто-то тронет тихо ставни – запах инея и хвои, наста хруст на тропке к сенцам. А назавтра доктор скажет: «У тебя больное сердце! Редкая из аномалий – изо льда оно!»… а впрочем,
мне плевать, ведь Королева приходила этой ночью.

sheril fenn
[552x700]

Город призрачный и туманный потому, что упала ночь. Мы идём, а вокруг кошмары, звёзды с неба сбежали прочь, на ветвях угнездились птицы [поищи, не найдёшь пера]. Мы идём. Это нам не снится, и всё, кажется, не игра. Всё реально на самом деле, добежать бы до фонаря! Жуть. Прохожие озверели, их глаза, как огни, горят бледно-жёлтым, слегка зелёным.
Нам не хочется умереть.
К тротуару склонились клёны, по щеке проскользнула ветвь, в спину дышат толпою монстры – выбирай, кто тебя сожрёт. Нам удрать бы, что будет мочи, из раскинувшихся тенёт.
Мы потерпим, чуть-чуть потерпим, пересилим липучий страх.С этой чёрной скулящей тенью разберёмся потом, с утра, когда город добрее станет, псы попрячутся в конуре…
Ночь танцует под небесами в лунном тающем серебре, кто-то чавкает там, в канаве, на ужасный и странный лад. Мы идём, и идут за нами десять полчищ и целый ад.

sheril fenn
[700x525]

Неправда… Отрекаются, любя…
Вытаскивая острые занозы…
Устав от непрерывного дождя…
В котором одиноко прячут слёзы…

Устав от бесконечного «понять»…
От рифм ненужных и бессонниц стылых…
Душе устав нелепо изменять,
Терзаясь памятью, что «это было»…

Конечно, отрекаются, любя…
Чтобы себя спасти… Добра желая…
И, отрекаясь с болью, уходя,
Ломают крылья и скользят по краю…

Не правда… Отрекаются, любя…
Роднятся с одиночеством привычным
В стране с названьем серым «Без тебя»…
И всё волшебное становится обычным…

Карета — в тыкву, Золушке — метлу…
Передник — вместо сказочного платья…
И - шагом марш — в печальную страну,
Храня в воспоминаниях объятья…

Лишь башмачок хрустальный — как укор —
Стоит на подоконнике без пары…
Кастрюли, стирка… Глупой сказки вздор.
Всё было ясно… с самого начала.

Поверьте… Отрекаются, любя…
[554x700]

иногда из-за гор прилетают к тебе драконы, ты увидеть смогла наконец одного их них, и вокруг раздаются рычания (или стоны?), твой чарующий голос теперь непривычно тих, ты дрожащей рукой неземного дракона гладишь по шершавой спине с изумрудным рисунком стрел. он не знал, что на цепь золотую его посадишь, твой заветно-крылатый не ведал, к чему летел. твой дракон на земле, на цепи, ну какого чёрта твой дракон оказался на псарне среди собак, разгребая хвостом полотнища из листьев мёртвых?
объясняю: драконы играют совсем не так. в безвоздушном пространстве драконам, увы, не место, их удел - бесконечный полёт и лесной пожар, ведь они разбивают преграды изящным жестом, и всегда ровно в сердце приходится их удар. знай, любые оковы ломаются под огнями, невозможно сдержать эту силу, её любя. и когда по полям разольётся лихое пламя, твой дракон улетает - с тобой или без тебя...
а внизу расстилаются рыжих деревьев кроны, с высоты поднебесной так сладко на них смотреть...
объясни, дорогая, зачем заводить дракона,
если ты
никогда
не сможешь
на нём
взлететь?

αстрα|сентябрь
[509x700]

Уходить не больно. Больно тому, кто остался.
Кто остался один среди равнодушных стен,
Чьи глаза застилают слёзы, и что-то гаснет.
Что-то гаснет внутри, и нет ничего взамен.

Что-то гаснет внутри, а что-то летит наружу,
Только этого "что-то" люди, увы, не видят,
Только люди не знают - с каждой минутой хуже.
Догорает свеча, и пламя неспешно стынет.

Догорают любые. Те, кто с мечами в поле,
Те, кто дома до ночи тех, что с мечами, ждёт.
Все уходят, как могут - кто с болью, а кто без боли.
Все уходят под утро, на небо, а там - в полёт.

Все уходят на небо, у них вырастают крылья -
Серебристые, белые, с перьями, как хрусталь.
Кто остался в живых, хочет казаться сильным,
Ну а тем, кто ушёл, живых бесконечно жаль.

Ведь там лучше, на небе, с крыльями за спиною,
Посреди облаков, холодных ветров и льдин.
Кто на небо взлетел - тот навсегда спокоен,
Кто остался, кто выжил - тот навсегда один.

Догорела свеча и пламя её остыло.
Обращается в пепел набор ощущений, цифр,
Остаются две даты - несколько слов и чисел.
Умирать не страшно. Страшно тому, кто жив.

Воронская.
[700x387]

Мои шрамы проходят, пройдёшь и ты.
Мне на голову падают золотые листы,
Я снимаю с себя эту мёртвую кожу,
Разорву её да в живой огонь брошу.

Не змея, не лисица, не шакал и волк.
Мне когда-то дарили святой оброк,
Поклонялись славяне на склоне дня.
Что в итоге останется после меня?

А что в сердце оставишь на память мне?
Сталь молчания, слёзы, меня – в беде?
Золотая дань не оставит тебя в нищете,
Только вот я вернулась домой на щите.

Песнь Ветра
[452x700]

А печаль моя – слезы черные, слезы едкие, слезы терпкие – и земля, ими умытая, не плодит ничего, кроме терний – и звездам тревожно и больно смотреть на нее.
А любовь моя – цветы алые, листья рваные, шипы вострые – и ладони, ею обвитые, не умеют касаться ласково – даже клавиши бегут из-под пальцев, не желая петь о ней.
А болезнь моя – глаза карие, пряди черные, взгляды наглые – и душа, ей изъеденная, из последних сил рвется к берегу – скоро море замерзнет, и только на дне его
обрести она сможет покой.

Проложу дорогу к луне – рекой, из стеблей негнущихся совью плот, уложу твое тело – мечом вперед –
оттолкнусь шестом от земли.
Спи спокойно,
несведущий бог.
-—
sahjel
[700x444]

Я забыл, чего ради встают по утрам драконы,
Воркование ветра в крыльях — оскому набивший шум.
Исступлённо мечусь и, свои заглушая стоны,
Подавившись огнём, я вонзаю клыки во тьму.

тьма расплёскана где-то в сердце,
тьма вливается в трубки вен,
тьма рисует на свете сети,
тьма укутала душу в плен.

Мои крылья — грубые складки кожи,
так нелепо-ненужно висящие на костях.
Воскресать всякий раз — это больно до дрожи,
Я запутался в вечных смертях.

смерть целует взасос подреберья,
смерть ласкает меня как дитя,
смерть не хочет, чтоб я поверил,
что упавшие тоже летят.

только ветер хлещет по морде,
ветер рвет на куски гортань,
он сгоняет остатки воли
в совершенно особую ткань.

Закрываю глаза, чтобы видеть свое отражение
В мрачных водах пещер заплутавшей во тьме души.
И истошно кричу, разбивая плен наваждения:
"Эй, дракон, ты сегодня немножечко феникс. Дыши!"

(Ярослава Иванова)
[700x437]

Ровным счетом ничего.
Все, что я тебе могу сказать - было сказано тебе до меня кем-то другим и мной кому-то другому. Все, что можешь сказать ты мне - уже было не единожды сказано другим женщинам, и услышано от других мной неоднократно. Вероятно даже слово в слово, интонация в интонацию. Мир настолько стар... А я иногда чувствую себя копипастом, тенью прошлого. Проекцией.

Мы не можем сказать друг другу чего-то принципиально нового. В таком случае - какой вообще смысл что-то говорить?

Ровным счетом ничего.
Почему?
Все, что я тебе могу сказать - было сказано тебе до меня кем-то другим и мной кому-то другому. Все, что можешь сказать ты мне - уже было не единожды сказано тобой другим женщинам, и услышано от других мной неоднократно. Вероятно, даже слово в слово, интонация в интонацию. И это скорее нормально, чем нет, ведь Мир настолько стар..., что крайне сложно изобрести что-то новое. А мы уже не дети, само собой.

Но при всем этом я иногда чувствую себя копипастом, тенью прошлого. Проекцией. Но даже с этим пониманием... все, что может быть когда-то сказано - начинает казаться пошлым, ведь слова, как одежда, уже были надеты на кого-то другого, и кто-то это уже носил... Именно поэтому их иногда не хочется.. потому что ощущаешь их как прикосновение ношенной кем-то до тебя одежды к своей коже.

Я стараюсь говорить тебе только то, чего никогда никому не говорила, чтоб не мешать тебя с тенями и призраками. Чтоб оставить тебя чистым, чтобы ты для меня остался собой. Если начинать - то с чистого, листа, а это значит для меня - прочь все чужеродное. Это означает попытку увидеть тебя таким, каков ты есть, без моих проекций и перекрестий.. Это значит, оградить тебя от своей памяти, ведь ты -это ты, и никто из тех, с кем мне когда-либо "счастливилось" пересекаться.

Но..
Мне хотелось бы быть особенной, но это, увы, невозможно. Мы не можем сказать друг другу чего-то принципиально нового.
В таком случае - какой вообще смысл что-то говорить?