01-01. Надобно уж и спать ложиться, но…

     А вот любопытно было бы узнать, о чём думают перед тем, как заснуть другие люди!.. Что прогоняет сон у одних и что помогает в него погрузиться другим?.. Ведь есть те, кто, помолившись перед иконой, мирно засыпают, погружая голову в белую мякоть подушки… И те, кто после «Отче наш» тяжело опускаются на тахту и сидят на ней, как на скамье подсудимых, под суровым (скорей, кажущимся суровым) взглядом Спасителя. Взглядом из позолоченного круглого нимба.

     Есть те, кто выкуривает «последнюю» на балконе, щелчком отбрасывают окурок в сгустившуюся до черноты ночную синеву, и рыжий огонёк окурка крохотным болидом прожигает темноту, рассыпая мелкие искры. И есть те, кто медленно задавливает остаток сигареты в пепельнице на кухне, оттягивая момент, когда придётся войти в спальню, где угрюмо вытянулась, как морской котик на лежбище, законная его половина, занявшая законную половину кровати…

     Много есть «тех» и «этих». Ты вот, например, сейчас уже почти спишь, и мысли твои – одна причудливей другой. Их первоначально внятный орнамент теряет чёткость, он плывёт, путается; ассоциации уже вне привычной дневной логики: из увиденной днём закругляющейся морской волны возникает образ сливочного масла, такой же волной ложащегося на хлеб, когда намазывают ломоть… И уже проступает сквозь сизую дрёму сцена из другой реальности, и ты видишь себя в непонятном месте, над мутным овалом стола, за которым сидишь, завтракая с чужими людьми, у которых такие странные, переменчивые, как морская вода, лица… и взгляды светящиеся, и словно бы из пучины…

     А я… я вытаскиваю одной рукой сигарету из пачки, выворачивая спину, – сигареты на столике сзади, лень повернуться, как следует – вставляю её в рот и… напряжённо думаю, преодолевая тяжесть усиливающейся ночи: «Чем закончить первую эту запись?»

      Из старого, а если быть абсолютно точным, - первого моего рукописного дневника (1999-го года).

     «Иногда я задумываюсь над тем, какой художник мне больше нравится. Чьими полотнами я могу, так сказать, восхищаться. Выбрать одного мастера трудно, гораздо легче перечислить отдельные картины отдельных авторов. Например, у Рембрандта есть изумительное полотно «Христос в Эммаусе». Это эпизод из Евангелия, когда Иисус после воскресения Своего явился Клеопе и Луке, но те не могли узнать Его. В Эммаусе они возлежали с Ним за столом, и Христос взял хлеб, благословил его, преломил и дал ученикам. И тогда они узнали Его.

     У Рембрандта значительность и возвышенность момента, когда Иисус разламывает хлеб, подчёркивается строгой простотой интерьера. Тёмная ниша за Спасителем воспринимается не как углубление в стене, но как арка, ведущая в бесконечность. В этой арке завораживающая, медленно текущая вверх, пустота.

     На первый взгляд, Христос у Рембрандта сильно очеловечен. В Его облике угадываются черты меланхолично-кротких голландских провинциалов. Но при длительном рассмотрении эти черты как бы растворяются, и мы видим лишь сияющее пятно лица и взгляд, точнее, глаза Спасителя, которые не смотрят, а возносятся вверх, повторяя вертикальное движение пространства в нише.

     Это одна из немногих картин, где замечательно естественно смотрится ореол вокруг головы Спасителя. Вообще, на мой взгляд, «Христос в Эммаусе» - одна из лучших картин Голландца.»

 А ещё Венечка Ерофеев очень любил синенькие (именно синенькие!!) цветочки… Глаза у него, кажется, тоже были синие. Может, он искал в синих цветах, нечто равноценное его неповторимому одухотворённому взгляду?..

     Школьная мальчишеская форма моего детства тоже была синей. Такой, знаете, тёмно-чернильной синевы. Нас заставляли писать исключительно перьевыми ручками. Они периодически начинали течь, к стальному кончику пера липли волоски, ворсинки. Вытирали мы их о форменные рукава: перо зажималось сгибом локтя и резко выдёргивалось из него, отчего казалось – школяр в отчаянии вскрывает себе вены… перьевой ручкой…

     И была песня Клавдии Шульженко «Синий платочек». С улётной фразой «строчит пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих».

     Глаз мой в подростковый период постоянно искал синеву. Скажем, в зоопарке, где рисовал с натуры животных и птиц, я с восторгом обнаруживал голубые, кажущиеся пластиковыми, выпуклые полосы вдоль носа мандрила. Или иссиня-чёрный отлив перьев экзотической птицы. А попугаи! А райские птицы! А золотой фазан, всей фигурой своей напоминающий сложенную из драгоценных каменьев ладью… с вёслами хвостовых перьев… действительно золотой, как у фараона, головой… алым корпусом с вкраплениями сапфировых перьев…

     Синий для меня был цветом счастья. Я находил его по кусочкам, фрагментарно. До сих пор обмираю, заметив на асфальте осколок синего стекла…

     А вот синие ухмылки завитков на гжельской посуде – раздражают. От них веет холодным самодовольством.

     Дом всегда переполняли книги. Помню с детства девятитомник Блока астральной синевы. И полное собрание сочинений Гоголя в переплётах цвета торжественно вечереющего Петербурга.

     Синий флаг средневековой Франции с тремя золотыми лилиями…

     У англичан выражение «быть в синем (голубом)» означает – хандрить.

     В синей униформе щеголяли… а также сражались, мучились и погибали солдаты шведского короля Карла XII-го («Вдруг слабым манием руки на русских двинул он полки»). И Наполеона - тоже. До чего же великолепны в сочетании с бело-синей формой и чёрными мохнатыми шапками французских гренадеров – красные эполеты!

     Брат Сева любит вспоминать сцену, увиденную в 70-х, вроде бы, годах. Ждановский рынок. Очередь за помидорами. Злобно покрасневшие плоды в деревянных ящиках. Очередь всех оттенков могильных надгробий. Унылая серая картина… Появляется суетливая старушенция, лезет ко всем с вопросами, протискивается к продавцу. Спрашивает:

     - Какого цвета помидоры-то?

      Есть такие фанатики-художники - глянут на чью-то (не свою, конечно) картину и заверещат: «Кобальта бы сюда добавить… светлого. Сразу бы всё заиграло!» Или скажут мрачно: «Ультрамаринчиком бы слева пройтись. А то связи как-то не хватает…» Я, хоть и художник, никогда подобных штук не понимал. Память прескверная, плохо запоминаю названия красок. Да и не верю, что так уж принципиально важен конкретный вариант синего или какого-то другого цвета. Если нужно добавить синевы – добавляю, а уж кобальт это или «ультрамаринчик»… Я всегда писал «по ощущению», стихийно выбирая в коробке или на палитре нужную краску. Вот с литературной работой – как раз наоборот! Здесь я действительно маниакально подбираю нужное слово. Впрочем, я отвлёкся!..

     Итак, «синий цвет». Вот несколько расхожих выражений: «синие воротнички», «синий чулок», «синяя птица».

     Про «синие воротнички» слыхал, но, признаюсь, значения этих крылатых слов не знаю. Что ж, посмотрю в словаре…

     «Синими воротниками» назывались представители рабочего класса. Ну, понятно, они противопоставлялись «белым воротничкам», то есть всяким клеркам, официантам и прочим «белоручкам». Однако, отчего же именно «синие»? Название явно из 19-го столетия и явно из Европы… У нас бы сочинили что-нибудь позабористей и не стали бы сосредотачиваться на столь мелкой детали, как воротничок. Священников, например, называли длинногривыми. Бедняков – голоштанниками. Французики, кстати, предпочитали слово «санкюлоты», то есть «не носящие коротких аристократических панталонов». Так почему, всё-таки, «синие» воротнички?..

     Не нашёл ни одного путного объяснения. Скорей всего, большинство работяг в Европе тогда носили синие блузы, вот и повелось с тех пор… У нас после революции, между прочим, было эстрадно-агитационное объединение «Синяя блуза». Так что безусловно название это связано именно с пролетарской одёжей.

     Теперь о «синем чулке». Наверняка раньше читал что-то о происхождении данной фразы… Забыл, конечно. Проступает сквозь мглу неясный образ: по-английски поджарая женщина в длинном, наглухо застёгнутом платье, вяжет синий чулок. Мелькают спицы, синий чулок покачивается уныло, безжизненно…

      «Синий чулок» - эмансипированная самостоятельная женщина, ведущая «идейную» жизнь, то есть много рассуждающая о правах женщин и социальных условиях. Дама-философ с полным отсутствием личной жизни. Сухая корка. Строгая виолончель. Причём виолончель, надёжно запертая в футляре. Так я понимаю значение «синего чулка».

        Проверил… Родилось выражение в Англии, причём ещё в конце XVIII-го века. В одном из тогдашних салонов в центре внимания был некий учёный Бенджамин Стеллингфлит, носивший чёрный наряд и синие чулки. Салонные дамы с добродушной иронией называли его «наш Синий Чулок». Постепенно прозвище распространилось на всех участников интеллектуального кружка. Поспособствовал этому насмешник Байрон, написавший сатиру на них и назвавший её «Синенькие».

      Эмансипацию я приплёл, в общем-то, напрасно. Просто «синий чулок» - это женщина, более интересующаяся наукой и литературой, нежели семьёй и

 Синий, пожалуй, мой самый любимый… Как забавно получилось, да? – в предыдущем предложении все слова кончаются на «й»…

     Синий – цвет космической глубины. Холодный цвет, обволакивающий сознание. Пеленающий его как… вечерний плащ. И, одновременно, зовущий, призывающий. К чему? К успокоению, к движению вверх и вглубь – без дерготни, без отвлечения на красные и жёлтые вспышки огнём обжигающих страхов и сомнений.

     Это если предельно субъективно (художники всё воспринимают, как эти… в общем, ненормальные они). А что традиционно символизирует синий цвет? Тут всё зависит от конкретной страны, эпохи. В средние века, скажем, геральдическая «лазурь» олицетворяла справедливость, преданность. И много ещё чего. Воздух, например. Не говоря уж о небе.

     И ещё славу, честь, искренность… В Руси XVII века – веру, постоянство и правду. В общем, хороший цвет. «Честный». Про страны Востока ничего не скажу, не знаю. Ну да и не больно-то и хотелось: у них там всё, как у этих… Практически, как у художников. Чересчур замысловато…

     Оттенков синего предостаточно. Довольно заглянуть в словарь синонимов. Тут и «васильковый»… «Васильковое платье». Отчего-то привиделось именно платье. Причём советской поры. И пахнуло остро и резко, как пронзающим мозг нашатырём, - советскими же духами. Это явно навеяно детством, приездом в гости каких-то тёток… И мерещится какой-то наряд семидесятых годов прошлого века, с крупными васильками, распялившими лепестки. Васильки эти похожи на ветряные мельницы…

     И «сапфирный»… Серьёзный камень – сапфир. Тёмно-синий, мерцающий в перстне, как глаз командора рыцарского ордена.

     И ещё «индиговый»… Тоже тёмно-синий. Как небо из романа в преддверии драматических событий.

     И «кубовый»… Первый раз слышу! Прочитал сейчас в словаре и застыл, размышляя… Нет, даже приблизительно не представляю себе, что это за оттенок. Судя по Интернету, - густой и яркий. В такой окрашены авто в рекламных роликах. Крашеный металл этих авто жирно блестит на солнце…

     И «сизый»… Н-ну, имеется в виду – серо-синий, неяркий. Примерно, как сумеречное небо. В одном из блогов - снимок сизого голубя (в полёте). Он похож на рассекающую воздух стальную секиру. «Поберегись!»

     И «электрик». Ударение, естественно, на последнем слоге. «Синий элЕктрик» - это, знаете, как-то совсем не смешно. Ассоциации не романические. Трудно представить электрика, выходящим ночью из пены морской и залитого синим сиянием луны. Нет, сразу все мои соотечественники представят себе другую картину… А «электрик» - цвет модных тканей конца 19-го – начала 20-го веков. Он довольно сочный, но несколько облагороженный серым. Точнее не опишу. Если сравнивать цвет с человеческим голосом, то «электрик» - голос советского диктора: в нём ясность, чёткость, металлическое вибрирование и гранитное спокойствие.

     Где-то рядом нерешительно шевельнулась «морская волна», робко вздохнул навеки, видимо, опороченный «голубой», и слабо пискнул, напоминая о себе, «аквамариновый». Ну да ладно, хватит уже об оттенках!..

Пускай считает низший класс,

что наш челнок – дырявый таз:

похож на Плот Медузы он:

то есть обречён…

Челнок наш создан не про вас,

он показал высокий класс

и, несмотря на злой удел, –

всё же уцелел.

Девиз такой был в старину:

«Как ни качай – не утону!»

Бывает, что всего пять слов –

дорогой улов!

Команда вся как на подбор -

к чему на судне лишний сор?

И каждый знает про себя:

«Надо жить, любя!»

Искать напрасно будешь ты

у нас античной высоты,

да и Гоморра и Содом -

тоже ни при чём.

Монтень с его Ля Боэти

тут вряд ли были бы в чести,

их тонкой близости дурман

застит, как туман.

Пускай в Псалтыри не сильны, -

любовью мы оснащены,

и благосклонны небеса

к нашим парусам.

Хоть не святые Поль и Пьер,

они – надёжности пример.

Кратка молитва у ребят:

«Надо жить, любя!»

Когда ж кренился наш челнок,

и ветер бил, сшибая с ног,

ты знал, что кто-то

    Коробки спичек постепенно утрачивали какое-либо значение. Они вытеснялись зажигалками и уже не символизировали ничего… этакого. Их я использовал, как все: кончился газ в зажигалке – где спички? А пустые коробки заполнялись гвоздями, булавками, стальными перьями…

     Однажды мой Старик, мой учитель, живописец Сергей Яковлевич, подарил мне серебряную спичечницу. Точнее, подарил он деревянную шкатулку для сигарет в виде деревенского сруба; с бочонком-пепельницей и подставкой для коробка спичек. И вот на подставку одета была спичечница – по форме повторяла крышечку коробка, но с прямоугольными вырезами по бокам (чтобы не закрывать тёрки). Для современного коробка она была велика, и я загнал её, спичечницу, рублей за пятьсот - хамоватому антикварщику.

     И вот невольно задумываюсь теперь. Нет, не о том, что «продешевил, дурак». Дело прошлое, переживать поздно. Задумываюсь о том, как же всё-таки по-другому жили раньше люди. При царском, блин, режиме… Изготавливали серебряные футляры для спичечных коробков… чтобы красивее смотрелись, чтобы они не мялись и не намокали… Представьте: этакий джентльмен извлекает из кармана блестящий предмет, чиркает спичкой… И в пальцах его не картонная чепуховина, а тяжёленькая, основательная штука… из серебра… А? А-а?!..

     Или другой стариковский презент: подставка для спичек, крытая лаком по чёрному; с росписью на вертикальной дощечке: крестьянка, прислонившись к дереву, мечтательно покусывает травинку… Это вам не блондинка в купальнике, заученно изогнувшаяся на фоне моря… Вещи делались добротно, с душой, кропотливо…

      Ну и, наконец, год-полтора тому подарила мне моя ученица Ксения несколько советских коробков. Тех, что самые крутые – из шпона. Вручение подарка сопровождалось следующим пассажем:

      - Они, знаете такие необычные… Очень оригинальные, по-моему. Я подумала: ну кого, кроме Михал Михалыча, они могут заинтересовать? А выкидывать их как-то рука не поднимается…

     Христина, пятилетняя дочка Ксении, тут же заскулила скорбно и жалостно:

     - Ой, лучше мне отда-а-айте-е-е!..

     Но мы решили не поощрять её капризов.

     Коробки и впрямь забавные. Несколько штук с уменьшенными афишами спектаклей на этикетках. «Дело о разводе». Буква «о» зажата спинами двух поссорившихся супругов.

     «Волшебная лампа Аладдина». Силуэт восточного красавца в алом балахоне и в шапке, похожей на дорогую бутылку.

     «Под шорох твоих ресниц». Вполне кокоточный женский профиль: бровь чёрной пиявкой, красный локон и красная серьга калачом, ижица губ – тоже красная. И ресницы двумя пучками розог…

     Да! Ещё вспомнил… Году в 90-м сидим с Олифантом на парапете рядом с метро «Таганская». Спичек дефицит. Олифант даёт мне прикурить от охотничьей спички (где-то ведь раздобыл, ловчила!). В головке такой спички содержится, если не ошибаюсь, селитра. Затягиваюсь и едва не сваливаюсь с парапета. Лёгкие обожжены, из глаз текут

      Вскоре я попробовал курить… И вообще стадии взросления проходились довольно быстро. Следующее воспоминание о спичках относится уже к первому курсу художественного училища.

     Мы, то есть наша группа, вместе с преподавателем композиции поехали на ВДНХ. Там тогда была устроена одна из первых книжных выставок. И в киоске я купил зачем-то упаковку спичек. Вот ей-Богу не помню, зачем именно! Скорей всего, в качестве сувенира. На память о мероприятии. Юность, знаете ли… Первые друзья… Любовь к жизни…

     Это были синие коробки с символикой ВДНХ… кажется… Хорошо помню только цвет их: морской волны. Вечерней морской волны. Густой, всасывающий…

     Ну, а как начал курить, так коробочки сразу утратили культовую составляющую. Они стали чем-то прикладным, «осмысленным». Привычным…

     Как-то Маша, моя крёстная, подарила мне сувенирный набор спичек «Ясная поляна». Маша была толстовкой. Не в том смысле, что жила по Толстому, а в смысле – ощущала с ним духовную и просто человеческую близость. Это как раз были те самые крепкие коробки из шпона. Глянуть, что ли, в Интернет, поискать их там?...

     Не нашёл. Смутно помню виды усадьбы на этикетках. А потом началась перестроечная катавасия, исчезли продукты, одежда, спички… Раз как-то обшарил половину Таганки в поисках спичек (я подрабатывал рабочим в Рублёвском музее) и, наконец, отыскал в тёмной закуте частного магазинчика упаковку в виде согнутой картонки с бумажными спичками. Западный вариант… мать его… Отрываешь гибкую полоску и начинаешь елозить ею по узенькой тёрочке. Для того, чтобы добыть огонь таким способом, нужно быть марсианином или скрипачом. С моими пальцами нечего даже и пытаться довести дело до конца…

     Кстати, вспомнил нехитрую забаву, показанную мне однокурсником. Это один из видов «гадания» для бедных. Антоша (так его звали) вынимал две спички и просовывал их в щель между донышком и крышкой. Спички торчали, как две человеческие фигурки. Держа коробок вертикально, Антоша говорил:

     - Смотрите, Михаил… Та, что пониже, – ваша дама. А вторая – вы. Вот в вас вспыхнула страсть… (Поджигает спичку, меня олицетворяющую.) Вы сгораете от любви… Причём чувство ваше… видите? оно стойкое… испепеляющее… Даму оно не зацепило… пока… (Антоша вертит коробок, пытаясь зацепить огнём вторую спичку.) Вы уже наполовину сгорели, но она остаётся непреклонной… Ага, в ней зажглось ответное чувство! (Вторая спичка тоже загорелась.) Но в вас страсть постепенно загасает, а девушка… горит вовсю, но никакого движения к вам навстречу не наблюдается… Оп! Вы потухли… А девушка продолжает сгорать от любви… (Моя спичка чуть склоняет к соседней почерневшую головку. «Дама», догорев до конца, чуть отворачивается.) Видите, Михаил? Вы как бы вяло извиняетесь: всё, мол, в прошлом… не взыщите… А ей только бы забыть всё поскорей!.. Грустно, Михаил, грустно!..

     Как вы понимаете, вариантов того, как может протекать роман – уйма! Иногда в финале головки обеих спичек соединялись в «поцелуе». Иногда, потухнув, обугленные спички отворачивались в разные стороны. Ну и так далее!

     А в Германию я среди подарков привёз приятелю–немцу набор спичек «Династия Романовых». Лица государей на этикетках были отталкивающими и смазанными, как на фотографиях преступников в учебнике по криминалистике.

      Мир неодушевлённых предметов… Вещицы… Вот хоть спички какие-нибудь…

     Что-то понравилось мне начинать с самого детства… Видимо, это чисто невротическое: прокручиваешь без конца свою жизнь (с момента рождения до настоящего момента) и… и…

     И возникает ощущение (возможно, иллюзорное), что не всё так уж беспросветно. Была в ходе событий своеобразная логика… Не полностью она – жизнь - подчинялась хаотическому началу… Но ближе к делу. То есть – к спичкам.

     Спичечные коробки из детства – это картонные ящички с красным или зелёным оформлением: «Балабановская спичечная фабрика». Красные нравились больше. Не могу отыскать в Интернете их изображение… Стоп! Где-то у меня лежали старые коробки…

     Йе-э-э-эссссс!!! Вот он, коробок моего детства! На этикетке – подобие ленты, где дугообразные, как верхнее и нижнее веки, надписи: сверху - «Балабановская», снизу -  «экспериментальная фабрика». В центре, подобно зрачку, торговый знак в виде стилизованных, слившихся в непонятную фигуру, «Б» и «Ф». Цена 1 копейка…

     Коробок детства пах серой и тёплой древесиной. Большим пальцем выдвигался ящичек, бралась спичка… Один-два удара коричневой головкой по чёрному торцу, и с коротким «фссс!» вспыхивал жёлтый дрожащий треугольный огонёк. Он неуклонно полз к пальцам, а потом ты дул, и любовался скорбно почерневшей спичкой и сизым дымком, улетавшим вверх, как испуганный призрак.

     Детям нельзя играть со спичками. Мне и брату отдавали только пустые коробки. Сева упрятывал туда жуков и кузнечиков. Я же дико боялся насекомых и предпочитал… нюхать пустой коробок. И мечтать, чем я мог бы его заполнить…

     А были и большие двухкопеечные коробки! Кажется, двух видов: твёрдый, из шпона, с ящичком, обклеенным тонкой сиреневой бумагой; и другой, раза в два толще. Сверху -  нелепая плохо приляпанная этикетка. Эти коробки были твёрже, грубее, «мужественнее». Но, при всём моём болезненном эстетизме, не припомню ни одной интересной и красивой этикетки…

     Первый раз сам зажёг спичку классе в 7-м (!!). На уроке химии. Для какого-то опыта нужно было зажечь газовую горелку, и сидящая рядом Вита Кантор, неестественно взрослая девочка-дамочка с целеустремлённым носом, швырнула мне коробок.

     - Зажигай ты! Я боюсь!..

     И я чуть дрожащими пальцами принялся чиркать. Воспламенилось раза с четвёртого. До сих пор помню возмущённое изумление в очках Виты Кантор между третьим и четвёртым ударом спички. Кому бы в голову пришло, что в 13 лет мальчик не умеет зажечь спичку?! Слава Богу, всё тогда обошлось… А я пережил примерно то же, что человек, впервые взявший в руки ружьё…

     Стоит ли говорить, что потом я тайком исчиркал тысячи спичек, привыкая к новому ощущению; приобщаясь к взрослой, опасной и притягательной жизни. Раз я, небрежно поигрывая коробком, виртуозным жестом выхватил спичку (может быть, даже орудуя только одной рукой) и лихо, по-ковбойски, зажёг её при брате Севе. Тот вытаращил глаза. Потом доложил маме:

     - А Мишка совсем отчаянный стал! Он сегодня при мне одним щелчком зажёг спичку!.. Как бандит

      Когда я их купил - эти наручные часы? М-м-м-м… Ну, года два им точно есть! Корпус – отечественный, механизм (кварцевый) – японский. Большая редкость в наше время: часы с простым и чётким циферблатом. Он крупный, круглый, белый, как блюдечко. Чёрные жирные цифры и стрелки. Марка – «Спутник». Купил очень дёшево (рублей за 300-350) в подземном переходе.

     А первые мои часы были «Zaria», их купили мне на день рождения Маша и мама…

     Потом – немецкие, привезённые тёткой из Германии. Она же, тётя Ира, позднее подарила мне японские «Сitizen» на стальном браслете.

     Далее – «Победа», опять-таки купленные вскладчину мамой и Машей.

     Тяжёлые «Командирские» с двуглавым орлом сверху и БТРом снизу.

     Пара дешёвых карманных луковиц (мэйд ин Хи-хина).

     И, наконец, вот эти… «Спутник»…

     Первые часы – это, как всегда, – радость и горе: небывалое, не умещающееся в груди счастье от обладания «настоящей взрослой серьёзной вещью» и… внезапная трещина на стекле, молчание механизма; унылые визиты в часовую мастерскую…

     А у немецких часов был матово-золотистый циферблат. Он переливал коричневато-жёлтым, как музыкальная тарелка. Это завораживало…

     «Citizen» прослужил несколько лет… Потом я за гроши загнал его хамоватым скупщикам-подросткам. До сих пор вспоминаю их смех мне в спину…

     «Победа» ещё жива. Мастера уверяют, что механизм добротный, ещё послужит… Цифры там римские. Как на башенных часах…

     «Командирские» только что отдал в ремонт. Пусть потом лежат. На всякий случай. Стрелки там белые, плохо видны. Зато, по идее, должны светиться в темноте. Проверял – так себе светятся. Но вид у часов весьма внушительный. Очень они нравились моим ученикам из начальной школы.

     Китайские кварцевые луковицы довольно безобразны. Покупал их из чистого франтовства. Тем более, на крышке одних часов – Эйфелева башня. Плюс к тому нужно было к чему-то прицепить подаренный стариком-учителем брелочек… золотой… с бриллиантиком… для настоящего старинного брегета… с выгравированной надписью «28 Iюля 1902.»

     Кстати, были и ещё какие-то часы… Вот нашёл «MANI». «Мade Vina»… Что это за «вина»? Чья это «вина»?...

     Нет-нет, никакой ошибки! Без «in» и именно Vina, а не China или Vienna. Ну ладно…

 Можно было бы, конечно, сейчас выбрать для описания какую-нибудь книжку, купленную в 90-е… Можно было бы… Но лучше сейчас не о книгах, это тема отдельная.

     В 94-м я на 11 дней съездил в Германию. Там на деньги приятеля-немца купил себе зажим для галстука. Он и сейчас целёхонек. Вот он…

     Нечто вроде прищепки. Лицевая сторона в виде узкой трубочки: наполовину серебристой, наполовину… н-ну, сказать «золотой», язык не повернётся. Просто жёлтого металла. На обратной стороне надпись «Шухард энд Фриз». Судя по Интернету, одна из самых известных немецких марок кожаных ремней. Заодно, видимо, фирма изготавливает кой-какие аксессуарчики типа такого зажима. Добротная штучка: замочек до сих пор упругий и надёжный…

     Девяностые…

     Несмотря на кризис, на бешеную дороговизну, довольно многим удаётся франтить. И не только бандюганам в алых пиджаках и с золотыми цепочками. Везут, везут из Турции дешёвое тряпьё отважные «челноки», а потом на рынках трясут перед растерянной мордой покупателя куртками и кофтами с заграничными «лейблами».

     - От версачи, девушка, тут всё у меня от версачи!..

     Однако, помимо легионов грудастых баб (название фирмы во всю грудь, как надпись на заборе) и развинченных тинейджеров («Зацени мои кроссовки, лошара!»), - есть и деловые люди, сосредоточенные джентльмены в приличных костюмах и с блестящими заколками на галстуках. Элегантных женщин, a propos, практически никогда не встречается…

     Итак, появляются люди с зажимами для галстуков. В прежнее время, при совке, такое было редкостью. Почти вызовом. («Аристократ, бля!»). Но хорошо помню латунных уродцев, продававшихся в ГУМе, с чёрными в седых разводах камешками. Это были отечественные зажимы. Они действительно были «вызывающими». Вызывающими испуг своей аляповатостью. И отчего это Советская власть порождала лишь уродство?..

     Красота, изящество, элегантность – обусловлены стремлением к идеалу. Английский денди, например, своим нарядом декларировал независимость и принадлежность к высшей (в поэтическом смысле) сфере. В СССР слово «независимость» имел право произносить только диктор Центрального Телевидения. И то, когда речь шла не о Советском Союзе, а о маленьких «чернокожих» странах, куда (так нам объясняли) рвутся проклятые американцы с овчарками, автоматами и все поголовно в чёрных очках!.. Возможно, включая и собак…

     «Высшими сферами» в Совке не помню уже что называлось. Возможно, оба этих слова вообще не сочетались в официальной речи. «Высшие идеалы» - были: «Ленин, партия, комсомол». А «сферы»… Чаще слово употреблялось в связи с достижениями в освоении космоса. Причём, помимо «сферы науки и техники», существовали ещё понятия «атмосферы»: «плотные слои атмосферы», «напряжённая атмосфера в мире».

     Независимость денди была, мягко говоря, неуместной. И не та была атмосфера, чтобы заявлять о своём стремлении в высшие сферы. Туда невозможно пробиться сквозь «плотные слои идеалов». «Зачем тебе независимость? Ты чё, негр, что ли?»…

     Красота легальная, одобренная сверху

      Восьмидесятые… Многие мальчишки и юноши увлекаются рукопашным боем, таскают с собой ножи. Я – маменькин сынок. Вблизи видел лишь два отцовских ножа: один – охотничий, с воинственным клинком и угрюмо потемневшей рукоятью. Другой – складник с блёкло-голубыми пластмассовыми накладками. Ну и кой-какие ножи ещё показывали одноклассники.

     Мне лет 16. Кровь забродила в жилах, а в карманах забренчала первая собственная мелочь. Много энергии и жажды «проверить себя на прочность». Например, отмахаться ножом от ночных хулиганов. Как всегда, фантазии обгоняют реальность…

      Я покупаю, - хоть зарежь, не помню, где, - складной нож типа классической «белки». За рубль с чем-то… по-моему… Однокашник по художественному училищу (ещё большая мямля, чем я) заточил его если не до остроты бритвы, то, всё же… Короче, заточил. И вот я принялся отрабатывать дома удары, всаживая клинок в поролоновую подушку, оставшуюся от мальчишеской кровати.

     Женщинам никогда не понять наслаждения, испытываемого, когда клинок, вспарывая шерстяную обшивку, уходит по рукоять в поролоновое «тело»…

     Это были годы, когда подпольно-самопальное было единственной альтернативой официально-государственному. Немногие, например, имели хотя бы самый обычный швейцарский ножик «Викторинокс». Совсем не многие. Но вот самодельные  ножи встречались чаще. Те же, что продавались в магазинах (я не говорю об охотничьих), были мало привлекательны. Впрочем, на безрыбье…

     Перед тем, как на всех лотках у метро появились учебники по боевым искусствам с иллюстрациями в духе «Вась, изобрази!», перед тем, как вулкан перестройки изверг потоки подвальной продукции, - по рукам ходили грязноватые листки с перепечаткой книг о самообороне. Реже попадались заграничные книги. Одну очень хорошо помню: не то польская, не то чешская – «Приёмы карате». Много фотографий с поэтапным изображением, как блокировать удар, отвечать встречным, заваливать и добивать.

     В 86-м это было так актуально! Походка была пружинистой, а лицо глупым и счастливым. И всерьёз верилось, что если нападут – лицом в грязь не ударю…

     Однажды, когда кромсал подушку, нож сложился прямо в момент удара. Кровь из костяшки указательного пальца потекла охотно и обильно. Мне и в голову не приходило, что бить ножом с нефиксированным клинком – опасно.

     А потом на практике под Костромой нас, нескольких юных художников, по очереди «вырубил» местный отморозок Олег Лугарев. Тогда, впрочем, слово «отморозок» было не в ходу. Припоминаю, что такого рода субъектов называли просто «гопниками» или «козлами». Правда, впоследствии Лугарева мы отловили и попинали ногами, но ощущение страха преобладало надо всем. Грёзы разбивались о реальность. Мальчишество беспощадно счищалось наждаком жизни…

     Свой нож я захватил на практику. Там же меня научили им жонглировать, зажав между средним и безымянным пальцами. Выглядит довольно эффектно. На днях я попытался это повторить с новеньким «опёнком» (любовное название складного ножа французской фирмы «Опинель») и порезал палец. Отвык…

     А тот нож помню довольно смутно… Стандартный советский складник с чёрными пластиковыми накладками

      Итак, мне скоро будет 42. Следовательно, о четырёх десятилетиях, прожитых в моей стране, я худо-бедно судить могу. Когда-то я пытался уже описать их в форме стихотворений в прозе. В таких, знаете, монологах-импровизациях… Это были коллажи из отдельных картинок, фрагментов, набросков… (Случайно тут напечатал «Набросков» с большой буквы и подумал: «Отличная фамилия для героя эмигрантского романа – Набросков!»)

     Но сейчас мне подумалось: а что, если из каждого десятилетия взять по одному конкретному предмету, по одной реальной вещице, когда-то мне принадлежавшей или принадлежащей по сию пору? Интересно ведь, каким образом отразится в ней характер того или другого десятилетия…

     Вот, к примеру, игрушка из 70-х – красный пластмассовый всадник, Чапаев…

     Советские игрушки были ошарашивающе грубо сделаны. Причём в безобразии своём они достигали почти метафизического уровня. Головастые куклы с пропорциями карлиц петровской эпохи. Металлические и пластмассовые солдаты примитивные, как первобытные изображения. Кони цвета адского пламени, которых тащили за собой на верёвочках (невольно припомнился Геракл, ведущий Цербера к Эврисфею). Голубые чебурашки с чёрными выпуклостями глаз. Жуткие пистолеты с вечно западающими спусковыми крючками… Или ещё вот жёлто-розовые фигуры из резины…

     Но, справедливости ради, не так уж всё было чудовищно, не так… Из миллионов наштампованных страшилищ всё же удавалось выбрать хоть сколько-то довольно симпатичных экземпляров. Из той же резины, помнится, был сделан худосочный зайка откровенно-жёлтого цвета. У него была напряжённая мордочка, а на тонких лапах – упругие шары боксёрских перчаток. Их – заек - у меня было два, причём цвет трусов у обоих различался: розовый и голубой. Я устраивал поединки между ними. Резиновые фигуры оказывались достаточно пластичными для имитации боксёрского боя… Но со временем руки и ноги размягчались, рвались в наиболее уязвимых местах и разламывались, как банан.

     Ещё одна дивная игрушка – Емеля. По сути, классическая кукла: голова и кисти рук – пластмассовые; ноги, руки, туловище – набиты ватой; одет в кумачовую рубаху и порты, на голове – шерстяной колпак. Сапоги тоже, кажется, из пластмассы… Так вот этот Емеля был замечателен! И прелесть его описать не проще, чем привлекательность живого человека. Он был обаятелен. В улыбке его было выражение. Причём очень живое, очень какое-то «нашинское». В ней сливались воедино милая глуповатость и прямодушие. Он и руки-то расставлял в стороны не то в добродушном недоумении, не то для братских объятий. И (клянусь!) тот Емеля от всего сердца радовался своей нарядной рубахе и тому, что есть тот, кто может её оценить… То есть – я.

     Что же касается Чапаева…

     Советская промышленность упорно изготовляла красноармейцев и при этом никогда не производила их врагов – «белобандитов». Отчего так? Ведь, по логике вещей, если существует одна армия, должна быть и другая – иначе, с кем ей сражаться-то?! Врагов среди игрушек не было никогда, не считая зелёных тевтонцев из набора «Русские богатыри и рыцари». Но фашистов, белогвардейцев или наполеоновских солдат не существовало. И это при том, что в кино, театре, на телевидении упорно и постоянно создавались всевозможные образы врагов: от зубастого Серого Волка до американского шпиона, всучившего пионеру жвачку, от которой тот превратился в жадину. Кстати, это не моя фантазия. Действительно был такой эпизод в одной детской книжке.

     Впрочем, своеобразная логика тут есть. Читая книгу или смотря фильм, ребёнок не может ничего изменить, вмешаться в ход событий. А вот играя… импровизируя… Ну представьте себе, а вдруг ему захочется,

      Тут меня попросили перевести стихотворение одного антропософского поэта. Немца… Фамилии не помню. Какая разница, если я и об антропософии толком ничего не знаю. Но, раз пообещал – надо сделать. Тем более, хотелось сочинить что-нибудь, чтобы у литературного цикла было какое-то хорошее завершение… Нечто, вроде виньетки в финале… Итак, вот он мой перевод

     Кто без цели жил,

     тот не шёл тропою, –

     он в кольце кружил

     мелкою рысцою.

     Жизнь он вообще

     пробежал без толку,

     сущности вещей

     раздробив в осколки.

     Для бесцельных цель -

     может озариться,

     если только хмель

     не сомкнул ресницы.

     Если только спесь

     свет не застит смогом…

     Если жажда есть

     Истины от Бога.

     Это нужно – знать

     тишину ответа;

     над собой взмывать,

     чтоб достигнуть света!

     Трудно воспарить,

     легче – жить в обмане;

     пёрышком кружить

     в призрачном тумане…

      Закругляюсь. Да-а… Значки продают не только на Вернисаже. Существуют ещё «ярмарки увлечений», блошиные рынки. Цена значка (подчёркиваю: значка, а не знака!) колеблется между 5-ю рублями и 5-ю тысячами рублей. Значки на иголках практически всегда более дёшевы, а значки с заколкой – дороже. Сейчас, впрочем, как правило, значки изготавливаются с застёжкой-цангой (это когда из значка торчит перпендикулярно гвоздик, им протыкаешь ткань, а с изнанки закрепляешь его круглым замочком).

     Вообще значки-сувениры появились сравнительно недавно – лет 50-60 назад. До того были только брошки и всякие нагрудные знаки. А вот значок, именно как соединение в себе брошки (без акцента на её принадлежности исключительно женщине) и памятного знака (без статуса награды), начал своё существование примерно в 50-х годах.

     Я, впрочем, не специалист. То, что пишу сейчас – не более, чем услышанные от кого-то сведения, которым безусловно доверять не стоит.

     Мой принцип выбора значка для коллекции сформулировать не так уж трудно. Гораздо труднее объяснить его торговцу.

     - Что вас интересует, молодой человек?

     - Знаете, значки, красиво сделанные. С точки зрения искусства, я имею в виду.

     - Понятно… Тема-то какая вас интересует.

     - Ну… Например, европейская геральдика.

     - Щас… Тут где-то был у меня один знак… С орлом. Красивый такой. Тяжёлого металла. То ли чешский, то ли прибалтийский…

     - А чего-нибудь английского или французского у вас нет?

     - Не держу… Где-то он был… орёл этот… Блин, ходят тут всякие, планшетки переворачивают, а на место не кладут… Потом ни хрена не найдёшь!..

     - Да Бог с ним, с орлом. Ну а значки с персонажами из книг у вас есть?

     - Из каких книг?

     - Ну, я не знаю… Д Артаньян или… Дон Кихот…

     - Д Артаньян? Ну, у вас какое-то редкое увлечение, молодой человек. Блин, где же тут орёл у меня был?.. О! Нашёл!.. Годится?

     - М-м-м-м…

     - Ну, другого у меня ничего для вас нет. Дартаньянов не держим. Вот «космоса» полно. Не интересуетесь?

     - Нет, спасибо.

     - Гербы русских городов. Ленина полно – вон, целых пять альбомов!

     - Упаси Господь! Спасибо.

     - Угу…

      Сколько раз я описывал Измайловский вернисаж в своих дневниках! Он поразил моё воображение, ошеломил своей непохожестью на все прочие, виденные мной доселе места.    Грязный и грубо-нарядный в одно время. С обилием всяческого барахла – от блестящих брелоков с храмом Василия Блаженного до старинных открыток, принявших грустно-бежевый оттенок.

     Э, да что там!..

     Под деревянными навесами блестят, сверкают, горят лаком, скалятся – товары, товары, товары…

     Цветастые шали висят, как убитая дичь…

     Проходя мимо бесчисленных шкатулок, колокольчиков и кукол в национальных нарядах, всегда слышишь откуда-то механическое мурлыканье: музыкальная шкатулка выпевает «Подмосковные ве-че-ра-а»…

     Из тёмных глубин павильонов, как из подсознания, выглядывают серые лица продавцов. Некоторые посвёркивают золотыми коронками…

     Тяжко-зелёный малахит. Медовые капли янтарных бус. Удивлённо расширившиеся агатовые овалы…

     Жалкая отвага оловянных солдатиков, ощетинившихся штыками и саблями.

     Старинная бронза в серой патине. Её продавцы – тоже в патине. В их глазах – хмельная влажная наглость…

     Торговцы оружием и фашистской символикой. Удавить бы хотя бы одного на его портупее!..

     Блошиные ряды, где, в основном, торгуют пенсионеры и маргиналы. Головокружительная ярмарка нищеты…

     Убивающая глаза вереница пейзажей…

     Антикварщики, плавающие в иконах, кубках, фарфоре и серебре…

     Острый запах свежевыструганных рамок…

     Старухи в алых сарафанах и кокошниках. Они поют, и им бросают деньги в миску…

     Когда прошла эйфория, когда я привык к обилию значков и перестал «трепетать» при одном виде планшеток, усыпанных мелкими и крупными пластинками из латуни, цинка, пластмассы; с гербами, фигурками, эмблемами, надписями и пр., - я более-менее хладнокровно приступил к разборке коллекции и даже, как уже писал выше, попытался суммировать все новые сведения о значках и фалеристике.

     Вот кое-что из узнанного…

1)      «Серьёзные» коллекционеры, в основном, собирают не «значки», а знаки. То есть различные награды, редкие значки, вручавшиеся за определённые заслуги (скажем, знак ГТО) и т. п.. Наиболее популярна военная тематика. Ну, это всё – веяние времени. Отчего-то сейчас повышенный интерес к армейским делам. Стосковались по бомбёжкам, что ли…

      Шли годы. Действительно шли… Да-а… Мне было уже за тридцать… Мы оказались с мамой на Красной площади. Каким образом? Видимо, ходили в Исторический музей… Был такой период: я интенсивно худел и, по предписанию врачей, много ходил пешком, гулял. Чтобы прогулки имели хоть какую-то цель помимо сбрасывания лишних килограммов, решили с мамой посетить несколько музеев. В том числе – Исторический. Хороший это был период…

     Рядом с Кремлём полно лавчонок, где торгуют сувенирами: гроздья брелоков, матрёшки – одна другой отвратительней и нарядней. Фальшивое золото, грубый лак, запах лжи и наживы. И вот там-то мама и высмотрела для меня значок в виде серебристой шапки Мономаха. И вот именно с него-то всё по-настоящему и началось…

     Думаю сейчас, откуда вдруг проснулась во мне страсть к значкам?.. Мне требовалось материальное, «осязаемое» подтверждение, что есть на свете «красота». У слова этого значений много. Я имею в виду «красоту» - как мир моих детских и юношеских мечтаний. Тот идеальный мир, где солнце не слепит глаза, а наполняет блеском украшения. Где из подъезда ты выходишь не в кромешный двор, а к собственному экипажу… и лошади, узнав тебя, успокоительно моргают ресницами. Где женщины умеют наряжаться и улыбаться так, что это вызывает нежность, а не беспокойство. Где мужчины умны настолько, что снисходительно относятся к чужой глупости. Где мрамор, бархат и позолота – обрамление, а не самоцель. Где… ты сидишь на косогоре рядом с юной леди и похлопываешь стеком по голенищу сапога, а не…

      Х-ха-а!.. Вчера прервал записи на этом месте, а сегодня с утра начал смотреть сериал про Мишку-Япончика. И вот, перечитывая последний абзац, с изумлением обнаружил в моём тексте одесские интонации… Или это просто примерещилось?..

     Итак, значок – это кусочек металла с определённым символом. Бывают и пластмассовые значки, но о них не хочется и говорить. Они просто бессмысленны. Круглые пластмассовые значки коллекционеры пренебрежительно называют «пуговицами».

     Этот кусочек металла создаётся, чтобы его прикалывали к лацкану или груди. Он не функционален. Это просто знак «чего-то», причём сделанный с учётом эстетических критериев. Украшение и символ одновременно. То есть декоративная деталь, несущая вполне конкретную мысль.

     Галстук может быть просто галстуком. Брошь – только брошью. Но значок всегда является олицетворением идеи, пусть даже самой пустяковой. Даже самый чудовищный детский значок советского периода – скажем, с идиотически распахнутым чемоданом клыкастой пасти у Волка из «Ну, погоди!» - это эмблема. Это выражение личных пристрастий и симпатий. Даже зловеще и тупо ухмыляющийся олимпийский Мишка – тоже эмблема. Значит…

     Значит, мой интерес к значкам был предопределён! Материализация идеи, мысли, события в маленьком украшении, которое можно носить на себе, демонстрируя окружающим свои личные пристрастия – как это подходит для меня!

     И даже если я не буду носить значки, если они будут просто лежать в коробке – всё равно они – мои символы, мои сувениры, мои «знаки отличия», мои драгоценности…

     Я смогу хотя бы

      Вспомнить можно довольно многое. Как разобраться, что существенно важно, а что случайно? Ну да, видимо, «случайного» вообще в жизни не бывает. Принципиально другое: что сейчас, в данную минуту, представляется тебе значительным, первостепенным…

     В юности и молодости значков у меня было мало. Ну, например, белая маленькая лилия на игле. Это подарок Маши (крёстной). «Наш знак», говорила она. Имелось в виду: значок – крохотный символ нашей общей любви к Франции и не только. Маша всегда стремилась найти подтверждение нашей с ней близости – совпадение в пристрастиях, во взглядах, в духовных импульсах. Таким образом, белая лилия, красовавшаяся в моём пиджачном лацкане, имела не только эстетическую функцию, а ещё и служила знаком моей причастности… чему? Некому братству… «Духовному ордену»… Миру, где высоко ценится Красота и Благородство…

     Скверно объяснил. Неточно, поверхностно… Вот я упомянул о Франции. Лилия – символ Франции. Мы с Машей любили Францию и значок этот был… зримым напоминанием о том, что я не одинок. Что есть ещё Маша, с которой мы можем одновременно, не выходя из её кухни, где пили чай, - въехать верхом на лошадях под каменную средневековую арку и оказаться в мире особом, там, где особый воздух, и небо не над головой, а вокруг тебя… где готические храмы не пронзают воздух, а сплетают и расплетают каменную вязь, беспрерывно славя Создателя.

     Маша была западницей. Серебряный английский сервиз или французское шато с одиноким нерусским деревом на отшибе - её восхищали. Моё западничество было несколько иным. Более литературным, театральным. Если у Маши английский сервиз и французское шато вызывали ощущение – «это моё, это принадлежит мне по праву рождения», то я любил всё это, как прекрасную даму: «она должна стать моей!»

     Всё это сложная материя для объяснения. Значок с лилией был и памятью о Маше, и белым пятнышком, точкой, где сосредотачивалась моя любовь к миру, в котором я должен жить. Миру, где с французским изяществом прикуривают от зажигалки. Миру, где английское пальто элегантно, как виолончель. Миру, где улыбаются собеседнику сквозь стекло дружески приподнятого бокала с рубиновым кьянти…

     А ещё значок с гербом Польши – белый орёл на красном щите. «Тяжёлого металла», как сказали бы фалеристы. Острые перья орла топорщились, напоминая раскрытые лезвия складного ножа.

     И маленький значок на игле с белой звёздочкой и надписью «Sheriff». Один полоумный неофит мрачно заметил по поводу этой безделушки:

     - Зачем ты пятиконечную звезду носишь? Знаешь, что это за знак?..

     Откровенно признаюсь, до сих пор точно не знаю. Заглянул в Википедию – вроде, просто древний знак, являвшийся оберегом и добрым символом у многих народов. И, конечно, величайшая глупость – приписывать магическое значение звёздочке, треугольнику или какой-нибудь закорючке. Но разум – это одно, а фобии – совсем другое. После того, как этого невежду-неофита поддержал (правда в очень мягкой форме) знакомый священник, я струсил и перестал носить значок с «пентаграммой»… Смалодушничал… С удовольствием прибавил бы: «больше не буду», но увы… Так трудно преодолевать невротические страхи!..

     В общем, в юности и молодости я значкам особого значения не предавал. Они изредка лишь дополняли мой туалет; служили чем-то вроде бутоньерки в петлице. А потом я и вовсе остыл к ним… На время…

      С чего началось?.. Задумался… «Приподнимем занавес за краешек…»

     Старший брат. Сева. У него альбомы с марками и коробка со значками.

     Младший в семье – сущая чума, как говаривали в старину. Младшему больше всех надо. Младший зарится на чужое и, как правило, получает его. И вот как-то (сколько мне было? семь? восемь?) дабы уберечь от моих завидущих и загребущих коллекцию марок, Сева пожертвовал мне коробку со значками. Откупился, так сказать…

      Помню, что коробка была круглая и довольно большая. Вроде этих немецких со сдобным печеньем, знаете? Такая металлическая бонбоньерка. Что было изображено на крышке совершенно не помню. Зато как сейчас вижу внутреннюю её сторону – неярко блестящую, с моим мутно-расплывчатым лицом, в ней отражавшемся…

      Значки. В ней, в круглой коробке, лежали значки. Металлические, грубовато сделанные, с дешёвым блеском. Игрушечные драгоценности. Детские сокровища. Смешные знаки отличия.

     Они могли бы показаться настоящим кладом, если бы не жалили, как осы, своими коварными иголками. Забрать их в пригоршню, как монеты, - было невозможно. Так что для игры в поиски клада они не очень-то годились. А носить их особо не тянуло. В школе их мог сорвать с тебя более сильный и наглый. На улице же… Нет, помню, один я точно прикалывал к куртке. Это был овальный значок с изображением зодиакальной Девы. Я «самовыражался», франтил…

     А конкретно значки были такие…

     Серого металла со строгим, близким к суровой советской пластике, изображением первопечатника Фёдорова.

     Серия «Духовые инструменты» - латунь, чёрная эмаль. Этакий маленький похоронный оркестрик.

     «Собаки». Кругляшки какого-то коричневатого металла с рельефными изображениями разных сеттеров и спаниелей.

     Значок в виде кленового листа с поперечной надписью «Canada».

     Большой пластмассовый значок… весьма своеобразный… Представьте. Голова Зайки из «Ну, погоди». Уши сжаты серой волчьей лапой (ну, типа, сграбастал Волк несчастного зверька). И в каждом из с ужасом вытаращенных заячьих глаз – изображение волчьей физиономии. Причём изображения не одинаковые! Различные! Такая, блин, совковая психоделика…

     Отвлекусь немного. Когда-то, несколько лет тому, я пробовал писать обо всём этом. Интересно было бы сравнить, как изменились лексика, мироощущение и проч. за эти годы… Ну вот я и отвлёкся немного. Продолжаю…

     Любопытно: значки ещё и пахли! Да-да, металл и эмаль имели лёгкий аромат. Описать его, как и всякий запах, - задача чрезвычайно сложная. Но вот, когда я шёл по улице, и солнце упиралось лучом в сверкающий значок на моей груди, нагретый металл пахнул чем-то замечательным… Может, действительно, как монета из найденного

      А-а-а… Третий файл – аудиокнига. Некто Александр Хорлин читает роман Уэллса… Слышал я уже этого чтеца. Не хочу обижать господина Хорлина, но при всём желании чтецом его не назовёшь… Сейчас так делают: читают ровным голосом текст и… всё. Многим нравится. Эх-хо-хо-о-о…

     Ну-с… Третий спектакль 1966-го года. Гриффина играет Никита Подгорный. Многие считают его выдающимся артистом. В театре я его не видел, а в кино и телеспектаклях он особого впечатления на меня не производил.

     Для роли Гриффина он, по-моему, совершенно не годится. Подгорный играет не учёного-невидимку, а поэта-невидимку. Не «разъярённую осу», а «истеричного кузнечика». Он, рассказывая Кемпу о своих злоключениях, - всхлипывает и стрекочет. Так говорить может декадентский поэт, исповедующийся случайному слушателю в пивном погребке. Но Гриффин (так его сочинил Уэллс) – жёлчный, брызжущий энергией фанатик с острым, как скальпель, умом и, вместе с тем, с психологией мальчишки-хулигана. Любопытство к законам природы у него разрушительное. Он и кошку-то истязает, как это делают подростки-хулиганы, хотя, в отличие от них, цель у Гриффина сугубо научная.

     Трудно поверить, что герой Подгорного способен подвергнуть кошечку жуткому испытанию. Тем более, - что он может расшвырять в драке нескольких человек. Я уж не говорю о жажде господства над миром. Слушая его монолог, так и хочется сказать, подражая Довлатову:

     - Закусывай, а то уже хорош…

     Кемпа играет Юрий Пузырёв. Он, по-моему, принимал участие чуть ли не в каждом радиоспектакле советской эпохи. Голос у него приятный, запоминающийся. Но никакого образа он в данном случае не создаёт. Просто добросовестно подаёт нужные реплики. Заранее можно сказать (спектакль я ещё не дослушал до конца), что никакого конфликта между этим Невидимкой и этим Кемпом не будет. То есть по сюжету, конечно, будет! Но только формально… Настоящее столкновение, столкновение двух начал – разрушительно-стихийного и бездушно-прагматичного – останется вне спектакля… Знаете, как разговаривают в данной радиопостановке двое учёных? Как добродушный бармен и расстроенный посетитель кабака…

     Роль Марвела (характерная и дающая возможность для импровизаций) в данном случае просто провалена. Тут и режиссёр виноват. Возможно, ему здорово мешало жёсткое условие: уложиться в строго определённое количество времени, отведённого на спектакль. Тут невольно придётся сокращать, вырезать, окургуживать… Однако, если в романе присутствуют только три персонажа с яркими личными характеристиками, фактически выбросить одного из них – неоправданный ход.

      И ещё меня раздражает то, что целые сцены, довольно важные эпизоды торопливо проборматываются голосом «от автора»… Тут ведь в чём штука…

     Насколько я помню, Уэллс написал толстенный роман о Невидимке. Затем взял и сократил его чуть ли не в три раза. Почему – не помню. Наверно, чтобы сохранить напряжённость сюжета. Возьму на себя смелость утверждать, что это совсем не просто для писателя – втрое сократить свой текст. И когда… после этого… в снежной и далёкой России… некий режиссёр ещё раз… сокращает гениальный текст…

     К слову сказать, роман действительно гениальный. Достаточно сказать, что когда