Всё тот же декабрь 2006-го года. И опять подражание Ю. Ковалю.

"Да, дверь открылась, и в мастерскую вошёл художник Николаев. Я воображал его почему-то бородатым и серьёзным. Художник, скажем, Иванов вполне может быть весельчаком. Художник Макаров наверняка окажется словоохотлив и в меру чудаковат. А Николаев, казалось мне, будет тих и вдумчив. Да и сама фамилия не очень-то художественная. Произносишь - и словно остывший чай глотаешь. То ли дело - Суриков! Так и пахнет краской. А Петров, тот по крайней мере ещё и Водкин. Хотя, конечно, фамилия - не самое главное. Вот не стал бы Петров-Водкин художником, а работал бы крановщиком или управдомом. Представляете - управдом Петров-Водкин. Каково с таким человеком дело иметь? Сто раз подумаешь, прежде чем попросишь батарею заменить...

А борода у Николаева всё-таки имелась. Небольшая и скромная, я бы даже сказал - деликатная.

- И почему это все художники отпускают бороду?- спросил я и сам испугался. Зачем это я так сразу? Первый раз вижу человека и сразу вопросом, как обухом по голове!

Николаев внимательно на меня посмотрел и тихо произнёс:

- А зачем дети артистам на афишах усы и бороду пририсовывают?

"Действительно,- думаю,- серьёзный человек. Я его обухом по голове, а он мне почти философский вопрос задаёт. И вообще не моих усов дело - его борода."

- Видимо, для смеха пририсовывают,- сказал я и опять испугался. Опять в моих словах какой-то обидный смысл появился.

Николаев не обиделся.

- Не только для смеха. Им хочется чем-то дополнить лицо на афише. Проверить, что с ним будет, если появятся усы и борода. Я вот тоже решил себя дополнить, а то всё чего-то не хватает в жизни... А с усами и бородой себя чуть-чуть богаче ощущаешь.

Я и сам пару лет назад отпускал усы. Знакомые посоветовали: "Сбрей, а то на себя не похож." Я сбрил и опять стал похож на себя. Тем более, что богаче себя с усами я не чувствовал.

- Извините,- говорю,- за нескромность. Я вам вопрос просто так задал, для разговора.

- Ничего,- пожал плечами Николаев,- я и не такие вопросы слышал. Я ведь в школе работаю, учителем.

- И о чём же вас дети спрашивают?

- Обо всём подряд. Например, верю ли я в Деда Мороза.

                                   Виктория

И в храме и вне храма отец Фёдор общался с величайшим множеством людей. На исповедь шли хорошо знакомые прихожане, без них, как без фигур святых на стенах, церкви уже не хватало бы чего-то существенного. Среди них были девушки в платках, вдумчивые, просветлённые и, как правило, несчастливые, пугливо сторонящиеся  жизни мирской, нецерковной. Были, само собой, разнообразные старухи : сварливые, воздушно улыбающиеся, строго-безгубые, добрые - сродни изменившим облик феям из сказок. Молодые люди - из постоянных, отличались твёрдой прямизной спин и удручающей простотой одежды; они редко улыбались и настораживали своей целеустремлённостью. Стариков практически не встречалось, а среднего возраста и пожилых набралось бы с десяток. Зато эти, так уж вышло, оживляли общую картину остротой и несхожестью характеров. От недавно окрестившегося профессора, всё стремившегося доказать, что Христос был великим учёным, до маленького, пиратского вида торговца старинными наградами, с всклокоченной бородой и медным кольцом в ухе. Женщин того же возраста было намного больше, и значительнейшая их часть приходила пожаловаться на мужей или чтобы получить наиточнейшую инструкцию, как поступать в том или другом случае. Они часто плакали и всё выпытывали, какую конкретно молитву прочесть, чтобы сын не встречался "с этой гадиной"... 

Неизменно радовали только дети. Один мальчик однажды сказал отцу Фёдору, печально глядя  на конец его епитрахили:

- А если Бог видел мои сны, Он никогда меня меня в Рай Свой не пустит...

- Почему же, мой милый?

- Я такой жуткий грешник во сне...- губы мальчика задрожали.- Я всё время смеюсь и два раза плясал возле церкви...

-А почему ты плясал? Так радостно было?

- Да,- беззвучно ответил маленький грешник, и крупная слеза выкатилась из глаза.

Батюшка прижал его к себе и держал долго-долго...

Помимо постоянных прихожан приходили и просто верующие. И даже неверующие. С ними-то отцу Фёдору было особенно интересно...

В марте, 8-го, между прочим, числа, в опустевший после службы храм вошла очень красивая женщина. Из тех, знаете, красавиц, при виде которых столбенеешь, а в лицах находящихся рядом женщин замечаешь возмущение и скорбь. Элегантно одета (мывшая пол старуха с остервенением отвернулась), на сгибе руки - букет роз в блистательной упаковке. Сумочка из лакированной кожи, волшебный запах духов - ужас!!! С любопытством она осмотрелась по сторонам и направилась прямо к стоявшему у свечного ящика отцу Фёдору.

-Добрый день, могу я задать вам пару вопросов?

Отец Фёдор ответил, сияя

                                            Камень

И вот, наконец, Сергей решился и рассказал отцу Фёдору о своих фобиях. Случилось это недели через две после знакомства. Беседовали они в недавно покрашенном, цыплячьего цвета домике, располагавшемся во дворе храма. В домике была трапезная (вечный, въевшийся в стены запах поповских щец!) и пара комнат, где отдыхали после службы священники. В одной из них, всегда полутёмной, с Казанской Божьей Матерью в божнице, с длинным крестьянским столом и со старинным креслом, украшенным какой-то многозначительной резьбой, пил чай и общался со своими "голубчиками" чернобровый красавец отец Фёдор. К слову сказать, когда он первый раз привёл туда Сергея, то усадил его именно в это "царское" кресло. Понятное дело, молодой человек застыдился.

- Да я лучше здесь вот... на скамеечке...

- Зачем же, голубчик?- серьёзно спросил отец Фёдор.- Это у меня особое "гостевое" кресло... Можете, конечно, сесть, где хотите, только... Мне неловко будет самому в него сесть. Всё время будет казаться, что я министр, а вы ко мне на приём пришли...

Итак, наступил момент, и измученный Сергей доверчиво поделился всеми своими страхами... Про волков рассказал, про боязнь заразиться, "испортиться", про навязчивые состояния, про то даже, как боится он стать импотентом, если кто-то посмотрит на него на улице "нехорошим" глазом...

Отец Фёдор слушал, подперев щёку ладонью. Кивал понимающе, иногда болезненно сводил брови и тихо мычал... Хм... Не то это было мычание, какое издаётся обычно, чтобы рассказчик понимал - его слышат, не заснули ещё. Отец Фёдор вроде бы даже постанывал, точно слова Сергея отзывались в нём физической болью. И смотрел священник не с сочувствием, нет... А с грустной нежностью. Казалось, весь бред, который нёс Сергей, священник не только уже слышал от кого-то, а сам, лично сам, знает и, возможно, по сию пору страдает от него...

Отец Фёдор почти ни разу не перебил, задал только три-четыре уточняющих вопроса. И ещё пару раз пробормотал тихо: "Да, это ясно. Это я понимаю..." А когда Сергей замолчал, смотря на собеседника мутными больными глазами, священник положил ему свою ладонь на руку и несильно, очень деликатно пожал.

- Спасибо, спасибо, бесценный мой... Как вы были честны! Как вы смело доверились мне! А ещё говорите о "страхах"!... Думаете, я не знаю, как тяжко, как... страшно признаться перед кем-то в таких вещах? А вы сумели. Совершенно открылись передо мной... Как же любит нас обоих Господь, если вас наделил такой сильною верой в добро, а меня - способностью укреплять эту веру... Подождите, сейчас попробую растолковать... Вы, голубчик, измучились от невроза, - так называют психиатры подобные навязчивые состояния. Вы вот сказали "страхи одолели"... Не одолели! Нет! Вы и в церковь пришли-то - бороться, истреблять их, а иначе - как было бы? Остались бы дома и помирали от страха на своём диване... Вы пришли. Стояли подолгу, привыкали... Я ведь на вас внимание почти сразу обратил: новый человек появился, молодой... и такой тихий и грустный!! Ну, думаю, как-нибудь подойду, познакомлюсь. Узнаю, даст Бог, что за камень его давит. А тут и случай представился... Х-ха-ха, как я тогда на Валентину Николавну налетел - жуть! Как орлица, у которой птенца обидели!... До чего же я рад, что вы тогда согласились со мной пойти чаю выпить! И доверились после, и решили рискнуть - поделюсь всем с отцом Фёдором,

                    Страх

Первый страх, который можно было припомнить, то есть наиболее раннее воспоминание, связанное с подлым, стискивающим сердце чувством - Волк. Сергей, лёжа в детской ещё, похожей на деревянную клетку, кроватке, с тоской и безнадёжностью ожидал появления косматой и чёрной (непременно чёрной!) остромордой головы, готовой вдруг ни с того ни с сего возникнуть над верхней планкой боковины. Возникнет и, зловеще ухмыляясь, склонится к его, серёжиному, лицу... Зачем? Чтобы укусить? Или прошептать что-то ужасное-преужасное в самое ухо? Это было непонятно, но потому страх душил ещё сильнее. Особая деталь - глаз у проклятой зверюги не было! Глаза прятались в чёрных клочкастых бровях...

Ну, всякие там детские кошмары, когда за тобой кто-то гонится ночью - можно отбросить: у кого их не было? Волк же ожидался наяву, днём... Иногда даже мерещилось, - он прячется где-то рядом, возможно, под столом... Или собирается соскочить со шкафа, причём прямо тебе на спину. Потому, кстати, Сергей старался лет до семи никогда не поворачиваться к шкафу спиной.

В школе, помимо обычных будничных опасностей (сердитая завуч, задиристый дылда Петров), ничего Серёжу не тревожило. По крайней мере, все его переживания были оправданны, "нормальны". Но вот в шестом классе на уроке им прочитала словесница Анна Николавна рассказ Чехова "Волк". И неверно было бы сказать, что в мальчике ожил прежний дошкольный страх. Нет. Новый волк был совсем другим и лишь отдалённо напоминал того, чёрного и безглазого. Скорей то был новый гость из царства тьмы и безысходности. В рассказе бешеный волк кусает героя за руку. Укушенный едва не сходит с ума от страха заразиться бешенством. И бледнеющий шестиклассник вдруг представил себе серого, мокрого почему-то волчару, с гладко прилизанной шерстью... Блестя скользкими боками, он подползает... оскаливается... безжалостно и с мёртвой леденящей душу радостью смотрят два круглых жёлтых глаза... Секунда - и острейшие зубы впиваются в предплечье, по жилам через кровь бежит волчий бешеный яд...

По дороге домой подавленный ужасом школьник замирал при виде каждой собаки. Когда одна дворняга подбежала обнюхать его брючину, Серёжа с воплем отскочил в сторону. Собака тоже отскочила и, оторопело глянув на мальчишку, затрусила прочь. Так в сергееву жизнь вошёл новый разъедающий сердце страх - страх, что укусит волк и мальчик будет испорчен, навеки отравлен каким-то злым ядом...

Разумеется, трудно не связать между собой обоих волков. Но вскоре, классу к 7-му, 8-му, к боязни быть укушенным волком или собакой, прибавилось несколько новых фобий. И если болезненная мнительность - заражусь, заболею, умру - , вроде бы была продолжением "волчьего страха", то как, к примеру, объяснить навязчивую мысль, с омерзительной регулярностью вспыхивающую в мозгу: "Если мне скажут: будь ты проклят!, я непременно стану несчастен, меня засосёт в холодное и мёртвое болото, откуда никогда..." и т.д..

Страхи множились, список жупелов удлинялся и гибельным свитком раскатывался параллельно жизненному пути несчастного Сергея. Да, институт, работа в музее Древнерусской культуры, влюблённости, поездки с друзьями в далёкие леса, шашлыки, костры, комары и секс в брезентовой палатке - всё это, конечно, отвлекало от

С удовольствием перечитываю старые свои записи. Вот, например, несколько фраз (декабрь 2006-го).

" Было в этой женщине нечто масштабное: когда она раздвигала розовые холмы коленей, казалось, что началось землетрясение.

Добился относительного благополучия: концы сошлись с концами и завязались в авантажный узел.

Немного женского кокетства, порция мужского интеллекта пополам с умеренным садизмом - вот основные составляющие акунинской прозы; она представляется мне этаким учтивым, довольно симпатичным  гермафродитом.

Рояль везли по сцене словно катафалк.

Она не поднимала на меня глаз, но испытующе смотрела правым ухом.

Шалава, план и прочие плезиры.

Похудела, побледнела, лицо её - луна, наполовину скрытая облаком.

Умытая благополучием Ксения Собчак.

А сантехник был вылитый хоббит!

поначалу многие французы считали, что Эйфелева башня - гильотина для хорошего вкуса.

А перед вами, сударыня, я готов снять не только шляпу, но и скальп!

Откуда что взялось - отдалась!

- Ага, щас, разбежался!- уклончиво ответила она.

Ступайте в Древний Египет, священное животное.

Все от меня чего-то ждут, а дождь нервно барабанит пальцами по карнизу.

Раз собрались, давайте искромётничать.

С монашеской чёрствостью. "

В том же декабре снова писал о школе.

" На уроке в мальчиковом 3-м "А" рисовали на новогоднюю тему. В какой-то момент возник спор о том существует ли на самом деле Дед Мороз. Не желая становиться на чью-либо сторону, я дидактически произнёс:

- Один умный человек сказал как-то: "Дед Мороз будет существовать до тех пор, пока в него верят."

- Чего-о?- насторожились ребята.

- Другими словами,

30-го августа 2008-го года написал в дневнике подражание Юрию Ковалю.

"Дни наступили холодные серые. С улиц словно ветром вымело с развальцей гуляющих прохожих. Те же, кто остались, озабоченно семенили ножками, всем видом показывая: мы не гуляем, спешим, знаете ли, по своим делам. И ветер сурово подгонял их, как бездушный конвоир.

Магазин рядом с моим домом назывался "Асаки". В Москве сейчас много магазинов с чудны´ми названиями. Есть несколько продуктовых с вывеской "Ням-ням". Честно говоря, мне в такой магазин заходить неохота. Кажется, вывеска говорит мне, глупо присюсюкивая: "Иди сюда, маленький, доставай кошелёчек, плати тётеньке денежки..." Это всё равно как назвать аптеку "Бо-бо". Или общество охотников - "Пиф-паф". Или написать на урне "Бяка". И в туалет с надписью "Пи-пи" я не пойду. Буду терпеть до последнего! Я вам не мальчик!

Вот интересно, если бы я стал владельцем продуктового магазина, как бы я его назвал? Так ведь сразу не сообразишь... Название должно быть коротким, запоминающимся, весёлым, но в меру. Слишком весёлое может отпугнуть покупателей. Есть весёлое слово - "смехота". А попробуй, назови так магазин...

А то ещё есть сеть магазинов "Седьмой континент", "Пятёрочка". Кажется, есть даже продуктовый "Дёшево!" Хорошо бы рядом с ним поставить киоск, где чистят обувь, посадить туда мрачного усатого дядьку с чёрными, точно нагуталиненными усами - и написать сверху: "Сердито". Представляете, спросит кто-нибудь на улице: "Где тут у вас "Дёшево"?" А ему в ответ: "Да там же, где и "Сердито""."

Прощание

В июле Глебчик уехал в Зеленоград, к нешуточно прихворнувшему отцу. Отчасти он и рад был вырваться из Москвы, где стало ему слишком душно и скучно. Уезжая, он просил Виктора передать большой привет отцу Фёдору. При этом он увёл взгляд куда-то за плечо Хромова, и рот его скорбно уменьшился.

- Так позвони ему сам и попрощайся,- предложил Виктор.

- Не могу,- с лаконичной откровенностью ответил Глебка.- Робею как-то...

- Ну вот...- посочувствовал Виктор.- Вечно ты робеешь...

- Да, это всё от книг...

- В смысле?

- Как-нибудь после объясню.

- Что, Глебчик, подавлен тяжестью собственных знаний?

- Приблизительно так. Ну всё, счастливо!

Пожали руки. Глебка, кренясь, зашагал с чемоданом к метро. Хромов невесело проводил его взглядом. Как назло, проводить его не взглядом, а по-нормальному он не мог: срочно надо было сдавать статью...

А через два дня - новое огорчение. Поссорился с Анькой. Как было дело-то...

Нацеловавшись, сели пить чай. Зашёл разговор о сирени. Девушка очень любила сирень. Если ей дарили букет - ахала и погружала в него лицо. И долго после задыхалась в этом букете... А Хромова почему-то злило такое обожание. Очень возможно, дело тут было не в сирени... Сам факт того, что есть нечто, отвлекающее её, Аню, от него, Виктора; нечто, уводящее девушку туда, где ей может быть хорошо (и, самое обидное! - даже очень хорошо) без его присутствия - взвинчивало нервы.

Одним словом, опять увидев, как глаза подруги, замерцав, устремились в прекрасное далёко, он небрежно бросил:

                                          Интервью

Виктор Храмов включил диктофон.

- Сергей Леонидович, расскажите немного о Маяковском. Вот как вы с ним познакомились?

Девяностошестилетний старец испуганно глянул глазами давно выцветшей голубизны.

- Что... вы уже, кхм-м-м-м, нажали?

- Нажал, Сергей Леонидович, не волнуйтесь. Просто расскажите о вашей первой встрече с Владимиром Маяковским.

- Кхм-м-м-м... А нельзя это вот... Н-ну, ваш аппаратик попозже включить?

- Почему?

- Кхм-м-м-м... Почему... Тут такая штука...

- Хорошо. Я выключил. Ну, в чём дело, Сергей Леонидович?

- Выключили?

- Да! Вот, видите, - лампочка не горит.

- Ну да Бог с ней! Кхм-м-м. Кхм-м-м, кхм-м... Владимир Владимирович стр-р-рашно обидчивый был! Помню, пили мы с ним... это самое... пиво в одном кабачишке... Назывался он, кажется, "Красная Бавария"... Или это марка пива так называлась...

- А Маяковский любил пиво?

- Любил, хе-хе-хе... Он вообще, это самое... любитель всего был: барышень, пива, биллиарда... поэзии... И стр-р-р-рашно обидчивый был! Вот сидим мы с ним в кабаке... Как же он назывался?

- Не важно!

- А?

- НЕ ВАЖНО!! И что же дальше?

- Дальше-то? Сидим в кабаке... Подходит этот... не официант, а как его? Дураки такие носились с полотенцами...

- Половой?

- Как? Да-да, половой! И, значит, ставит нам две кружки. И закуску - баранки, рыбку

                     Пушкин

Собрались у Виктора - просто так, поболтать - всей небольшой компанией: сам хозяин, чуть скошенный полуулыбкой Хромов; рыжий горлопан Цезарь в галстуке цвета безумной Жар-птицы; милая тихая Анечка с причёской-каре, как у скромной наследницы из детективов Агаты Кристи; Глебка - в круглых очках и поджатою верхней губой (после встречи с Надеждой, окончательно превратился в какого-то Пущина); и сияющий вечно, красавец отец Фёдор.

Каким-то образом разговор вырулил на Пушкина. И... застрял, уперевшись в литой постамент Александра Сергеича. Началось, кажется, с того, что громила Цезарь рявкнул, наливая всем по новой: "Вдовы-кометы вдарил ток!" Кто засмеялся, а кто возмутился. Педантичный Глебка, словно комментарий читая, уточнил цитату. С живейшим интересом рыжий фотограф принялся выяснять подробности относительно тогдашних марок вин.  Там и сям огоньками зажигались пришедшие на память строки. Шутили. "Пушкинская" тема едва не растворилась в весельи, но тут вдруг сдержанный Глебка очень просто, но с впечатляющей серьёзностью прочитал "Я вас любил"... Видно, совсем парня доконала проклятая Надька. Все притихли. И тогда батюшка заговорил о своём отношении к Пушкину...

- Я такой в детстве доверчивый был!... Помню, бабушка Настасья читала мне "Сказку о рыбаке и рыбке", и так проникновенно... с такой многозначительностью... Псаломщику бы нашему так святые тексты читать! А я тогда слушал, смотрел на бабушку - как она строго, с убеждённостью произносит: "На него старуха не взглянула, лишь с очей прогнать его велела!", и съёживался от страха. Чувствовал: ох, не кончится это добром для старухи! Да и старику, пожалуй, в конце сказки много счастья не будет. Слишком уж зловещий был голос у бабушки Настасьи... А ведь всё дело-то было, голубчики мои, в бабушкиной трактовке! Вот прочитала бы она сказку иначе... Ну, скажем, без такого пафоса... Может, тогда вместо детского страха я бы испытал что-то другое? Может, задумался бы, почему мудрая золотая рыбка потакает вздорной и властолюбивой старухе?... Да-а, легко манипулировать детской душой... Я, впрочем, ни в чём бабушку не виню. Она меня очень любила...

- Не стала бы ваша бабуля старика десять раз к морю гонять?- весело грохнул Цезарь.

- Стала бы!- убеждённо махнул рукой отец Фёдор.- Только с другой мотивировкой. У неё, знаете, был "культ предков". Деда моего всё на кладбища гоняла: то у сестры покойной оградку покрасить, то у дяди плиту поправить... то поезжай срочно в Киев, посади на могилке тёти Кати настурции... она их очень любила... А самой ездить тяжело было. Ноги болели...- глаза отца Фёдора снова наполнились влагою смеха.- Да и лень, конечно, было...

- Так Пушкина вы всё-таки любите или нет?- спросила Аня.

- Люблю, Анечка. Но мог бы и не любить - разве это так важно? Ну, не любил бы Пушкина, а любил бы... Ну, не знаю... Некрасова какого-нибудь! Это даже интересней: какой любимый поэт? Некрасов! Мне бы до смерти любопытно было пообщаться с тем, кто его по-настоящему любит!

- Из научного интереса?- осведомился Глебка.

- Да нет... Наверняка тот, кто сейчас, в наше время, любит Некрасова - очень нестандартная личность. И способен найти в Николае Алексеевиче то, что от подавляющего большинства ускользает.

                               Игла

- А знаете, что такое одиночество, отец Фёдор? Это когда загудит над ухом муха, а ты вздрагиваешь - не мобильник ли?... И думаешь потом: "Мерзавцы! Сколько можно же мне не звонить?!..." Я не спорю, не спорю: сам виноват. Я всегда во всём виноват сам! Я с рождения должен всегда помнить, что никого винить в своих бедах нельзя! Только вот никто толково не объяснил - почему. Почччему?!!! Потому что их больше? Н-ну тех, кто правы... Кто - попробуй рыпнись, навалятся на тебя всей толпой - сомнут, подомнут, растопчут... Рав-но-ду-ши-ем своим раскатают в лепёшку!!!...

Один я, отец Фёдор. Как на дне каменного колодца, ей-богу! Можно я закурю?... Спасибо... Уффффф! Они все ко мне равнодушны. Вот у вас в Евангелии говорится: Бог - есть Любовь. Кррррасиво!... Значит, полюби ближних - благодать наступит? А я вот не могу любить. Ну не выходит как-то... И меня не любят. Хоть сто лет не стану звонить - никто не почешется! В голову не придёт мой номер набрать!... Да и я-то звонил им со скуки, от нечего делать. Тишина давила, отец Фёдор... Ну, я совсем зарапортавался. Погодите, сейчас соберусь с мыслями...

Да, звонил сам со скуки. Скажете, так потому ничего взамен и не получил? Не заслужил, значит, свои двести граммов внимания? Так если Бог меня любит, зачем же ему, чтоб я выслуживался перед Ним? Покупал бы любовь Его добрым своим отношением к ближним? Раз Он любит - послал бы мне радость общения, отблеск Славы Своей в чьём-то добром, душевном ко мне отношении, а??? Не посылает. Не заслужил, раб Божий Василий... Не заработал ты на чью-то любовь! А вон тот заработал? Не-а! Улыбка у него, знаете ли, такая... эдакая! Лучезарррррная! Смеётся хорошо, нравится всем. Хоть и палец о палец не ударил для кого-то из ближних! Наградил Бог удачей! А я? А меня? Знаю, скажете: а ты завистлив, ленив и озлоблен. Ты сам у себя всё отнял, раб Божий Василий. Не завидовал бы, так и тебе чего-нибудь с облаков раскудрявых свалилось бы... Опять, выходит, заслужить надо... А чем тот-то заслужил?! Ведь и палец о палец... А-а-а-а-а!!

Не хочу ни просить, ни выклянчивать милости Божией! Не могу пересилить себя, да и не хочу. Да, не хочу!! Справедливости нет. А другой Справедливости - высшей, мне мозгами моими не постичь. И так уж довёл их до кипения. Всё. Точка...

Спросите, к чему я всё это? Для чего упросил Виктора с вами свести меня? Больно мне, отец Фёдор. Ух, как больно!...

Он замолк, а ветки всё бились в слепое окошко дачной избушки отца Фёдора. Очень слабо горел красный огонёк в лампадке, не освещая почти лики Богородицы и младенца. Гонял с мрачным грохотом что-то ветер по крыше. Дождь плевался в тускло-серое оконное стекло.

Старое дерево потрескивало под невидимой тяжестью...

- Вы сказали, Василий: никто вас не любит... А я - не поверите! полюбил. Ещё до того, как увидел - полюбил. Вот Витюша сказал мне: "Есть у нас в редакции курьер Вася, он уж два месяца черней тучи ходит..." И вот сразу после этих слов я вас полюбил. Представил себе, как вы ходите мрачный... И два месяца жжёт вас изнутри, и два месяца терпите боль, а

                                   Глебка

Виктор с Глебкой дружат с детства. Мальчиком Глебка похож был на толстенького лицеиста. На Дельвига, там, или Пущина... забыл, кто из них толстенький-то?

А потом вырос, стал ещё серьёзней, обзавёлся шрамиком на правой скуле (сделал как-то замечание уличному забулдыге, и тот врезал Глебке бутылкой). Шрамик выглядел аккуратно и что-то даже добавлял глебкиному облику - как беглый штришок в карандашном портрете.

Казался Глебка по-прежнему - серьёзным упитанным мальчиком и носил очки с круглыми стёклами, точно Грибоедов или Безухов. Фигура его, несмотря на полноту, не имела ничего комичного: то была не подушечная пухлость, но внушительная пузатость толстой книги. Деньги он зарабатывал какими-то мелко- интеллигентскими способами: случайные переводы, приведение в порядок чужих картотек, статейки в энциклопедиях...

С женщинами ему не везло. И не только с женщинами.

Ещё Глебка был немногословен и даже в жару надевал пиджак.

По вечерам, когда жизнь не так бросалась в глаза, Хромов с Глебкой прогуливались. Оба любили такие прогулки без повода - ни собак, ни трусливой борьбы за здоровье, ни тяги в пахнущие чужими ртами кафешки.

Сегодня, как никогда, ушёл своим взглядом Глебка в круглые стёкла очков. Досматривал, видно, какое-то воспоминание...

- Ты чего?- поинтересовался Виктор.- Родину вспомнил?

- Почти. С Надеждой повстречался. На Вернисаже...

Сперва Хромов не понял.

- Ты "вновь повстречался с надеждой?" "Приятная встреча"...

После сообразил.

- С Надькой?!!!

Глебка устало кивнул, загрустил.

- И чего?

- Да так... Увидела, подошла... Поговорили немного...

                                                  Втроём

- Ещё коньячку?

- Ну, налейте, пускай пока постоит. Мне много пить нельзя - начинает висок ломить.

- Как угодно. Не стану духовное лицо спаивать.

- А вы, Витюш, так и не привыкли к моей рясе? Смущает она вас?

- Смущает пока... Эх-х-х, вам бы платье штатское, да побриться... Усики, правда, можно бы небольшие оставить. Для красоты... Не обиделись?

- На что же? Борода и ряса - нецерковного человека не могут не настораживать...

- А церковного?

- Для церковного они, как царские знаки: корона, мантия... Впрочем, мне самому ряса нравится - удобная, красивая... Цвет только чёрный я заменил бы...

- Каким? Жёлтеньким?

- Почему нет? Весёлый цвет, солнечный. Вот лето наступит - буду в свелто-бежевой щеголять! У меня есть такая, специально на летний сезон.

- Серьёзно? А вам разве разрешают...

- Разрешают. А вообще, Витюш, служить в храме, среди икон, свечей - в джинсах и свитере... Или даже в костюме и при галстуке... Как-то неловко, служба ведь священнодействие.

- Да понятно, понятно... Я, отец Фёдор, вам, наверно, дикарём кажусь? Дураком неотёсанным?

- Ну вот опять!... Я, пожалуй, выпью уже. Давайте за вас и за то, чтобы вы поменьше боялись - и священников, и несвященников, и... Будем смелыми, Виктор!

- Короче, за отвагу, дядя Фёдор... О-ой!! Бога ради простите... Как это вырвалось... Клянусь, я не хотел!

- Ах, вы, хороший мой, х-ха-ха-ха-ха-ха! Как я люблю, когда вы смущаетесь! Ох, не могу, х-ха-ха-ха-а-а!!

- Ну я правда хотел отец Фёдор сказать! Не верите?

- Верю, голубчик! Но... х-ха-ха-ха-а!... так распотешили!... Ох, не могу...

                                Депрессия

Накопилось... Тьфу! При чём тут накопилось! Что накопилось?!... Живу, работаю. Вот за последнюю статью главный похвалил. И как похвалил! Приспустил очки и глянул лучисто - хоть с его сероватыми зенками взглянуть лучисто - это как мыльнице рассмеяться. Однако же взглянул... "Виктор, я должен вам сказать... Это чудо! Статья ваша - чудо!...Наконец-то мы научились друг друга понимать!..." И руку пожал. Точно колокол за верёвку подёргал... Остолоп в голубых подтяжках! То есть чудеса возможны лишь под его непосредственным руководством! Научись, мол, понимать, что он хочет, и строка побежит, как по маслу... Дубовая башка!

Да не в "главном" дело! "Главный" - это не главное... Живу, работаю... Здоров пока что. Анька вот меня любит... По крайней мере, говорит так... А на самом деле?... К психологу-то зачем бегала? М-м-м-м??? Не так что-то... Что-то не так... ЧТО?!!! Мысли, заразы, разбегаются. Как мыши по щелям - шик, шик!... Может, просто думать на эту тему боязно? М-м-м-м??? Отчего глаза её иногда уплывают в сторону? Отчего в них прозрачность и тоска иногда? Полюбила другого? Боится сказать? Жалеет ме...

Брррррр-р! Нет, опять не в том дело. Опять не в том дело. Не в том дело опять... Просто... мне... не-вы-но-си-мо тя-го-стно жить. Почему? Почему, почему, почему, почему... почемупочемупочемупочемупоче... Стоп! Перестань! Не потому ли тебе, жалкий придурок, жить тошно, что... по сути-то ты никому не нужен! А-а-а?

Кхм-м-м-м-м... Вот живёшь. Работаешь. Пишешь статьи, фельетоны, рассказы. Печатаешься... А. Кому. Они. Нужны. Твои. Сочинения? Читатели прочтут и забудут. Переворота в душе у них не произойдёт. Стало быть, сочинительство твоё - штука необязательная, легко заменимая. Чем угодно - хоть рыбалкой, хоть сексом, хоть покупкой семян. Так. А ты на что рассчитывал? Собирался стать инженером душ? Диспетчером мыслей? Архитектором духа? Выходит, так. Но Толстой из тебя, как из линейки градусник: цифры и деления есть, а толку - нуль. Так... только измерить что-нибудь небольшое... или книжку заложить... А жар, степень болезни, температуру общества благодаря мне не определи-и-и-ишь. Дудки-с! Остаётся смириться с газетной рутиной... Шрифт, набор, корректура...

Стало быть, не гений. Хорошо. Не всем быть. Ладно. Зато человек приличный... или нет? У Толстого был характер поганый. Жена, говорят, с ним измучилась. А я... А что Я?! Глаза-то у Аньки тоскливые! Не из-за меня ли? Обижал ведь её, обижал... И не один раз! Особенно тогда, после театра... Как она отвернулась! Со спины было видно, как вдавилась голова в плечи! Как дрожала шапочка от всхлипов!... И ведь ничего! Не раскаялся даже - напротив! весь расплылся в довольной улыбке. Получил подтверждение своего над ней превосходства, с-скот!

Охххх!... М-да... Люблю её? Да, но... Ага-а! Выскочило-таки это НО, поздравляем-с!!! Неуверен, значит? Просто привык? А от неё требуешь нежности, ласки, восторженных глаз?... Если бросит меня, так правильно сделает!... О, какая тяжёлая и гнусная гадость!... Сердце верёвкой стянуло и тя-а-а-анет...

На работе часы висят - тупые, как физия главного. Дёргают стрелкой секундной, точно у них нервный тик. А ниже - компьютеры, папки, бабьё... С Анькой какая-то

                                          Отец Фёдор

Сосед Хромова Грушин (который верующий и пишет стихи о спасеньи России) отмечал именины  в октябре, когда уже деревья оголились, и ветер гнал облака и трепал ржаво-жёлтые лохмотья на ветвях. Вечером собрались в его аккуратной и светлой однушке несколько человек из храма: пара старушенций; длинная девушка в платке, с глазами дикой, обжигающей красоты; маленький шустрый дьякон - лобастенький, курносенький с бородой и волосами цвета выжженной травы; очень суровый юноша - алтарник, с щеками гипсовой бледности и чёрной беспощадной бородой широким клином. И ещё был священник из того же храма - высокий статный красавец, более похожий на лихого царского поручика, с серебряными вкраплениями в небольшой бородке, узким острым носом и всегда смеющимися влажно сияющими глазами под бесшабашно изогнувшимися бровями. Звали его отец Фёдор.

Долго не садились за стол, ждали настоятеля. Наконец, когда даже длинная девушка впала в подозрительную мечтательность, глядя на скользкие пирамиды салатов и пухлые пироги, сообразили позвонить отцу Михаилу. В храме его не отыскали, а в трапезной никто не брал трубку.

- Ничего, подождём ещё,- тихо выдохнула румяная старушка, ожидая поощрения за кротость от присутствующих духовных лиц.

- Подождём,- развёл руками дьякон, стрельнув глазом в сторону отца Фёдора.

Тот улыбнулся, засверкал глазами.

- Да полно, братья-сёстры, я отцу настоятелю на мобильник звякну. Может, он ещё часа на два задержится. А нам давно пора именинника чествовать... А лично мне так ещё и есть хочется.

Старушки пугливо хихикнули, переглянулись. Суровый алтарник быстро опустил глаза, насупился. Он обожал настоятеля, а отца Фёдора не любил, называл про себя "иереем недостойным". Правда потом ужасался своим мыслям, каялся в них на исповеди, и настоятель отец Михаил сдержанно  выговаривал ему за сей грех, хоть и не вполне искренне.

- Отец-то Михаил он так вот... не любит, когда ему-то... на мобильник-то,- забеспокоился курносенький дьякон.

- Ничего-ничего,- доставая из кармана сотовый, улыбнулся отец Фёдор,- в виде исключения... А то попадаем тут в голодном обмороке... Отец Михаил придёт - кто тогда дверь откроет? Ещё конфузней получится... Аллё! Это я, отец Михаил, здравствуйте... Да-да, ещё раз здравствуйте... Знаете, мы уже вас заждались... Да-а, именинник все глаза проглядел, от окна не отходит,- отец Фёдор весело подмигнул порозовевшему Грушину,- где, мол, отец настоятель? Не перехватил ли кто... Что-что?... А-а-а-а, понятно... Да-да, слышу, отец Михаил. Штукатурка, конечно, дело важное... Я знаю, знаю... Потребен,

                              Психолог

Очередная бессонная ночь ушла, но оставила тяжесть. Притупила мозги. Напоминала о себе тоскливо сосущей тошнотой под ложечкой. И Аня поняла: больше так нельзя. Не-воз-мож-но! Пока не сорвало окончательно крышу, - срочно к психологу! Наедине с собой проблему эту не решить, в одиночестве она лишь будет (как в страшном сне) метаться в комнатах без окон и дверей.

Узнала, дозвонилась, записала адрес и в пятницу поехала к психотерапевту, неплохо кормившемуся частной практикой. Принимал пациентов он в своей квартире (возможно, одной из нескольких квартир). Почему-то Ане вдавились в мозг, намертво впечатались в него, два предмета из прихожей: бумажный, советских ещё времён, сероватый рубль, повешенный в деревянной рамке, и узкое до нелепости зеркало, сходное пропорциями с доской забора.

В кабинете не было ничего лишнего, да и сам психотерапевт оказался без особых примет: чисто выбрит, рост средний, глаза и волосы одного оттенка - всё того же бумажного рубля. На вид - лет сорок с небольшим. Серый костюм, белая рубашка... Ну хоть огнём жги - ничего не прибавишь! Голос негромкий, чуть свистящий.

- Присаживайтесь. Если дует, я закрою...- быстрый взгляд бесцветных глаз.- Закрыть?

- Нет, благодарю. Курить у вас можно?

Помедлив с ответом, психотерапевт опять взглянул, но теперь немного дольше держал Аню взглядом.

- Курите. Тогда я ещё кондиционер включу...

Сел за стол, достал тетрадь в чёрном переплёте без рисунка. Блеснул стальной авторучкой.

- Как добрались? Сразу нашли?- внимательная улыбка.

- Да, спасибо... Нормально добралась. Дом у вас такой приличный...

- Какой?- снова цепко схватил девушку глазами.

- Э-гхм, - приличный дом. Зелень кругом... Чисто так в подъезде...

- А ваш дом не такой? Он не такой приличный?

- Да нет, нормальный дом...

                        За чаем

Дружить они, конечно, не дружили. Цезарь вообще такой человек...

Два слова о нём. Тридцатипятилетний подвижный мужчина, невероятно даже подвижный - при таком крепком, даже немного пугающем телосложении. Эдакая глыба с рыжеватой скульптурной лепки головой. Он не явно рыжий, а какой-то красно-бурый. При том  глаза - резкой, неестественной голубизны. Странное сочетание, да? Как две незабудки в салате из свёклы. Цезарь чрезмерен во всём: улыбается так, словно съесть тебя хочет; если является в гости, так непременно в лимонной желтизны пиджаке; когда пишет записку, может, нажав, сломать пополам авторучку... Голос у него густоты и силы, сравнимой лишь со звуками стихии: гром, обвал в горах и т.п.. Работает фотографом в той же газете, что и Хромов. Недавно развёлся с женой, так просто - для разнообразия. Она так и не опомнилась до сих пор... А если про характер...

Всю жизнь он делает, что хочет. Это совершенно без преувеличения! Многие из зависти называют его шизанутым. Напрасно, кстати, Цезарь - вне подозрений. Он всегда говорит правду и меры в этом тоже, конечно, не знает. Можно сказать, особенно в этом он меры не знает. Само собой, регулярно попадает во всевозможные истории. И практически о всех из них рассказывает после со смехом. И с каким смехом!... Один раз, захохотав, выбил затылком окно на кухне. Хозяйка, очень приличная сдержанная женщина, вышла из себя и от возмущения вдребезги разбила хрустальную вазу с конфетами. После холодно попросила Цезаря никогда больше не переступать порог её дома. Цезарь ушёл, хохоча.

"Цезарь", конечно, прозвище. Появилось очень просто: любимая фраза его: "И ты... Брут?!"

В общем, читать о таком дядьке - ничего, можно. А вот попробуйте с ним пообщаться. Тем более - дружить. Вот Хромов и не дружил. Но встречался и чай с ним пил много чаще, нежели прочие...

Итак...

Чай разливал Виктор.

- Тебе не дам чайник,- сказал он Цезарю.- Опять всю заварку в одну свою лохань сольёшь. И учти, будешь много ржать - выгоню.

- А нельзя ржать много или мало,- громыхнул басом Цезарь.- Ржёшь столько, сколько захочется...

- Это ты так считаешь. А у меня уши не железные. Нервы, кстати, тоже.

- А как ты меня выгнать-то собираешься?- искренне поинтересовался Цезарь.- Если я упрусь, так ты это... только живот надорвёшь. Во мне ж сто семнадцать кило!

                     В парке

Было воскресенье. Солнце палило нещадно. Нет, не то... Не палило, а извергало сверху такой жар, что людей пригибало к земле. А воздух стал прилипать к коже... застревать в лёгких... тяжелить веки... Жара давила, как грабитель, усевшийся верхом на грудь и стиснувший у жертвы горло...

Короче, было тридцать пять градусов. Виктор с Аней сидели на скамейке в парке, любовались бликами на воде, болтали о разном... Опять не то! Тень  неимоверно толстой липы практически от зноя не спасала. Тень бессильно падала на них бледно-сиреневой цыганской шалью. Накалившись, дерево скамьи пахло всё крепче, всё отчаяннее... Так постепенно усиливаются стоны у больного зубом или мигренью. А блики... блики играли на воде, как радостно-безжалостные духи огня, осознавшие, что вода им больше не страшна... А Виктор всё о последнем романе Туго Вареса, о детской своей обиде на разочаровавшего автора, о пышности слога и хлипкости мысли... А она всё о форме, могущей быть мудрей содержания, о, помимо воли  Вареса, рождающихся картинах, видя которые нельзя не...

Короче, даже тридцатипятиградусная жара легко переносится, когда молод, да ещё любимая девушка рядом. Потом им надоело сидеть и они пошли прогуляться вдоль пруда... Вдоль пруда... Вдоль пруда... От зноя и недосказанностей, от разморенности, притупляющей желание быть понятым, они покинули скамью, отчалили от неё, чтобы поплыть в звенящем искристом мареве... Футболки встречных обжигали белизной. Трава казалась резанной гравюрой. Справа тяжко дышала листва. Слева в солнечной пытке томилась вода. Сверху пухлое облако нежно боролось с другим... Они шли вдоль пруда... вдоль пруда...

Короче, идиллическая прогулка вполне удалась. Несмотря на жару... Он купил ей мороженое, и они ещё полюбовались лебедями и утками, стоя на горбатом мостике... Тут ведь что ещё важно. Тележка под тентом была уродлива до умопомраченья!! А перед Аней с Виктором покупал своей девке мороженое кавказец шашлычного цвета. Он улыбался властно, как лев. Заваливал девку на левую руку и тыкал в неё вафельным рожком со сладкой и тающей белою розой. Девка визжала и уворачивалась, как обезьяна. Кавказец скалился, и его золотой зуб добавлял больше жара в и без того раскалённую атмосферу... А мостик действительно был горбат. А головы селезней отливали зелёным  металлом. А лебедь чесался клювом, чуть распушив пленительный веер крыла...

Короче, потом они пошли домой...