3
Трещит огонь. Цветные пятна от фонарей лежат на тяжёлых занавесях. Хрустальное распятие. Феликс мельком глянул в тёмно-серебристый овал зеркала. «Молодой и красивый… герой… должен убить…» Пряча руку с браунингом за спиной, подошёл к Распутину. Тот, пьяный и отяжелевший, с мёртвым лицом стоял у шкафа с распятием. Качался, опираясь о шкаф узловатой мужицкой рукой.
- Что, нравится тебе мой крест?- спросил Феликс.
- А?
Григорий вскинул голову, перевёл невидящие глаза на распятие, громко проглотил слюну.
- Крест? Хороший крест… Блестит… Небось, дорого стоит? Сколько, к примеру, а? Мульён?
Распутин двигал ртом – не было сил засмеяться.
- Нарядный слишком. На таком не распнут… А ящик-то какой богатый! У-у-у!
Отковырнув пальцами створки, Распутин стал любоваться уходящим вглубь шкафа зеркальным лабиринтом. Его длинный бугристый нос повторился во всех ракурсах, а когда Григорий усмехнулся, отражения ответили ему дружными кривыми ухмылками.
- Ты бы на распятие посмотрел. Григорий. Помолился бы,- повысил голос Юсупов. Впервые назвав его по имени и на ты.
Распутин удивился. Посмотрел на Феликса как-то светло и беззащитно. Потом дёрнул плечом и попятился.
«Понял. Всё понял,- сказал про себя Юсупов.- Пора!»
Григорий стремительно перебросил взгляд вверх, на хрустальный крест, и словно бы собрался завыть в предгибельном томлении.
«Господи, благослови!»- подумал Юсупов и, сжав свои прекрасные губы, выбросил вперёд руку с браунингом…
Услыхав выстрел, соучастники убийства, ожидавшие на лестничной площадке, скатились вниз по лестнице, рванули дверь в столовую. Кто-то зацепил выключатель и всё проглотил тяжкий мрак. Ослепший Пуришкевич визгливо крикнул:
- Какой дур-рак?!
Великий князь наткнулся в темноте на Феликса и дико закричал.
- Дайте же кто-нибудь свет!- взмолился Лазоверт.
Сухотин торопливыми пальцами нащупал выключатель. Вспыхнул свет. Все нависли над телом Григория.
Распутин лежал на шкуре белого медведя. Теперь пятна фонарей осыпали его грузное, вздрагивающее тело. На груди, на рубахе, между вышитых васильков, чернело пулевое
2
Наверху, в кабинете князя Юсупова, томились четверо заговорщиков. Великий князь Дмитрий Павлович курил у окна, морща лицо и мучительно всматриваясь в петербургскую густо-фиолетовую ночь. Депутат Пуришкевич во френче и синих бриджах с завистью смотрел на золотистые лианы великокняжеского аксельбанта. Как уполномоченный Красного креста, Владимир Митрофанович носил военную форму, но такого аксельбанта ему, разумеется, не полагалось.
В углу, на краешке кресла, понуро сидел толстый и багровый доктор Лазоверт. Он только что выходил на улицу и потерял там сознание. Теперь его подрагивающая шея и воротник были мокрыми от растаявшего снега.
Поручик Преображенского полка Сухотин раскладывал на столе пасьянс.
- Доктор,- обратился он к Лазоверту,- может, вам водки выпить?
Толстяк судорожно глотнул воздух и простонал:
- Какая водка? Мне плохо, господа…
- Возьмите себя в руки, Лазарет!- не поворачиваясь от окна, крикнул великий князь.
- Я Ла-зо-верт, ваше высочество.
- Пардон. И тем не менее…
- Действительно!- Пуришкевич затянулся сигарой и выплюнул вместе с дымом:- Нашли время!... Кисель!
- В-во-первых, Владимир Ми-митрофанович,- задребезжал Лазоверт,- вы не смеете браниться. В-во-вторых, всему виною моя комплекция и…
- Оставьте, право!- Дмитрий Павлович резко задавил окурок.- И остановите же, наконец, этот чёртов граммофон!
Чтобы Распутин думал, что гости наверху развлекаются, в кабинете всё время играл граммофон. Запастись несколькими пластинками не сообразили, и потому из граммофонной трубы выплывал один и тот же бравый американский марш. Пуришкевич остановил пластинку. Тут дверь распахнулась, вошёл Юсупов. Все, кроме доктора, бросились к Феликсу.
- Ну что?
- Яд подействовал?
- Как он?
- Господа,- Феликс развёл тонкими руками,- эта гадина жрёт и пьёт, и решительно ничего с ним не происходит.
- Как?! После такой дозы?!- ужаснулся шёпотом великий князь Дмитрий Павлович.
- Это невозможно!- прохрипел Пуришкевич.
- Как видите, возможно!- сердито ответил Феликс.-
Итак, десять лет назад я написал рассказ «Семнадцатое декабря» (убийство Распутина). Невозможно уже восстановить, как возникла эта тема, почему меня заинтересовал именно Распутин. Впрочем, непосредственно Распутин меня мало волновал – важнее было описать, как совершается убийство. Причём людьми ничего общего с разбойниками и головорезами не имеющими. Двое из них вообще были аристократами. Именно такая ситуация, когда «чистокровные» совершают грязное дело, чрезвычайно интересна для психологического анализа. Не фрейдовского, а просто человеческого, то есть основанного на любопытстве и сопереживании. Что же касается моральной оценки данного преступления, то здесь мне сказать нечего, так как всё, что хотелось, уже я высказал в рассказе.
Не являясь историком, я ни в малейшей степени не претендую на «точную реконструкцию событий». Естественно, некоторые свидетельства и материалы я прочитал; за основу взяты были воспоминания двух участников преступления – Юсупова и Пуришкевича. Через несколько лет после написания «Семнадцатого декабря» по телевиденью и в прессе стали говорить о причастности к убийству Распутина английской разведки. Вернее, английская разведка, по мнению некоторых исследователей, являлась организатором заговора с целью устранения «старца», вмешивавшегося в политику и имевшего значительное влияние на государя. Вроде бы, в ту роковую ночь в доме Юсупова было одно лицо, о присутствии которого умолчали все участники заговора, и лицо это якобы и прикончило последним решающим выстрелом Григория Распутина.
Как ни странно, меня не слишком трогает, верна эта версия или нет. Я сочинял рассказ, а не описывал историческое событие. В конечном счёте, я хотел поимпровизировать на тему «как это могло быть в реальности», отталкиваясь от довольно странных и малоубедительных воспоминаний Пуришкевича и Юсупова. Но, в то же время, я очень старался придерживаться известных фактов и не давать слишком уж большой воли воображению. Поступки, действия и общий смысл реплик у действующих лиц – практически такие же, как и в воспоминаниях. Дело в нюансах и в некоторых дополнительных штрихах, которые я от себя добавил.
Пожалуй, это всё, что я хотел сказать в моём предисловии.
Семнадцатое декабря
1
- Н-не-е-ет, ручонки-то коротки до меня дотянуться… Аристократы!... Не нравлюсь… Х-ха-ха-ха… Дергунчики с проборами объелись мухоморами. Х-ха-а! Иже аще, а дух ледащий. Пёс смердящий шлялся по чаще, да вышел Григорий и спрятал под ящик. К радости вящей. Аминь!
Распутин умолк. Феликс изобразил улыбку. Улыбка не получилась – выдали глаза, была в них выжидающая охотничья неподвижность. Распутин этого не заметил. Тяжело дыша, он глядел куда-то в угол. Длинная прядь отклеилась от чёрных блестящих волос, упала к бугристому носу. Григорий Распутин убрал её согнутым в крючок мизинцем, мутно
Ну, ещё несколько работ, не объединённых никакой темой, а затем попробую перепечатать в дневник что-нибудь из старых рассказов. Ох и муторное это занятие – перепечатывать!...
1.Не буду-ка я заморачиваться и выдумывать названия для каждого рисунка! Вот просто шутка - Адольф с гитарой.
2.Старая добрая Англия, какой мы её себе представляем...По романам викторианской эпохи, по фильмам и т. п..
3.Ну, ей-Богу, ну какое тут придумать название?!!
[541x700]
4.Батюшка произносит проповедь. Просто зарисовка...
5.Дань романизму. Что-то такое из старых приключенческих романов.
6.Галантный век, галантные отношения... Любовь, медам и месьё...
7.Н-ну, и так далее, в том же духе...
8.Изначально дамочка должна была быть отвратительно-гламурная, а джентльмен должен был глядеть на неё с презрительной снисходительностью. Но в процессе рисования женский образ смягчился, стал трогательней. А в выражении лица мужчины стала преобладать задумчивость. Видимо, не мастер я "разоблачать".
9.Бедный гном! Он говорит ей: "Не гляди туда,
Ну, ещё один цикл и хватит на сегодня. Тоже довольно старые рисунки – иллюстрации к сказке собственного сочинения. Я читал её несколько раз вслух детям, когда работал в школе. Особого впечатления она на них не произвела. Впрочем, справедливости ради, на них практически любая прочитанная сказка или история не производила особого впечатления. Вот другое дело, когда я пересказывал им что-нибудь своими словами! Помню, пересказывал я им раз «Человека-невидимку», так, когда зазвенел звонок, по классу прошёл огорчённый стон. «Ещё хоть пару предложений скажите!»- упрашивали они… Э-кхем, прошу прощения за хвастовство. Ну да что это за жизнь – ни разу не прихвастни!!
Текст сказки печатать не буду – лень. К тому же сказка не ахти какая сочинилась. Кой-какие объяснения будут над картинками.
1.Король заболел. Ни один врач его на ноги не может поднять.
2.А это солдат. Посажен в тюрьму за антиправительственные песни. Но он и там не унывает, продолжает распевать куплеты про короля. (Сказка у меня вообще-то в стихах).
3.Солдат исполняет свои куплеты перед Министром и Шпионом.
4.Вот появляется Принцесса...
5.Целуя на глазах у Короля принцессу, Солдат заставляет его встать-таки на ноги.
6.А потом ему приходится удирать из дворца, расшвыряв всех царедворцев.
7.В финале Принцесса получает весточку от Солдата...
А вот тут потребуется довольно подробный комментарий, потерпите, пожалуйста. Пока я учился в МХУ памяти 1905-го года, рисовал и писал красками я исключительно по необходимости, чтобы закончить окаянное это училище. Работать в группе, да ещё под наблюдением не слишком добросовестных педагогов было скучно и тяжело. Сказалась моя избалованность и болезненная чувствительность. До сих пор при одном воспоминании, как мы все, человек двенадцать, стоим у мольбертов в сумрачной аудитории и пишем с натуры голую тётку, рассказывающую дикие истории из своей жизни (натурщики и натурщицы – особая и весьма своеобразная аудитория) – хочется завыть с волчьей безнадёжностью. Одним словом, для себя, то есть ради собственного удовольствия, я не рисовал года четыре – только для просмотров в училище.
А в конце последнего курса вдруг явилось, впорхнуло, посетило, озарило… Думаю, важную роль тут сыграл и милейший педагог по рисунку, появившийся у нас, и моё сотрудничество с Олифантом, в театре которого я как раз тогда оформлял спектакли. Я вдруг ощутил себя более свободным, тоска от училищной подёнщины вытеснилась каким-то абсолютно весенним, радостным лучом. И я опять, как в подростковом возрасте, принялся рисовать не для оценки, без нервического оглядывания на стоящего за спиной педагога, а потому, что очень захотелось. Так, в числе прочего, появился этот цикл «Городские сценки», где, как и в стихотворении «В троллейбусе», отразился быт перестроечной эпохи. Тогда же я уже довольно сносно освоил технику работы пером и тушью. Именно ими и выполнены эти рисунки.
Ну вот зря я и переживал. Не такой уж длинный получился комментарий…
1." В метро".
2."Ветеран и кокотки".
3."Иностранцы и юный художник". Да-а, тогда ещё люди побаивались иностранцев. Зато теперь они побаиваются нас.
4." На рынке". Смотрите-ка, за двадцать два года ничего не переменилось!
5."Неожиданность". Если кто не понял, - это вор забрался в квартиру, а там... Меня спрашивали, а что ты, собственно, хотел сказать этой работой? Я плёл всякую ерунду. Теперь же честно признаюсь: просто хотел изобразить голую тётку. А сюжет присочинил так уж, для приличия.
Прошу прощения, если какие-то рисунки покажу повторно: притомился я без конца прокручивать страницы дневника, проверяя, что уже было опубликовано.
Зверюшек рисую много и охотно. Видимо, потому, что воспринимаю их как сказочных или мультипликационных персонажей. То есть они не столько биологические особи для меня, сколько очеловеченные существа. Точнее, «очеловеченными» становятся они в процессе изображения, когда невольно им придаются черты моих знакомых или каких-нибудь известных актёров. Просто же нарисовать тигра или лошадь, так, чтобы они были похожи на себя, – неинтересно. Проще взять фотоаппарат и нащёлкать, сколько душе угодно, различного зверья.
Цветы же стал рисовать серьёзно и вдумчиво – сравнительно недавно. Скорей из желания доказать себе, что и это я могу хорошо изобразить, нежели из-за любви к цветам. И вообще трепетное отношение к цветам или животным не вызывает у меня сочувствия. Когда говорят мне: «Да вот уточку или собачку какую-нибудь ещё жальчей, чем человека! Они ж, твари бессловесные, и постоять-то за себя не могут…», я испытываю глухое раздражение. Конечно, уточку вам «жальчей»! Ни к чему такая жалость не обязывает. Ты вот попробуй-ка мне посочувствовать!... Правда, «бессловесным» меня назвать сложновато. Тварью иногда можно, но вот бессловесной… Может, в том-то и дело, что гораздо проще умиляться кошечке или собачке, которые, даже при издержках характера, вряд ли станут предъявлять вам угрожающе-чётко сформулированные претензии, цитируя при этом классиков и т. д.. Кхм, однако, я отвлёкся…
И ещё никогда я не понимал, отчего это зрителю так любы пейзажи. Чем, в основном, торгуют на вернисажах? Земля, да небо, да деревья. Ну да, и речка, разумеется. Водичка блестит, бежит, чегой-то в ней отражается… Нет, безусловно, всё это весьма приятные для созерцания вещи. Но уж видно есть во мне существенный изъян: никак не могу осознать, что существует что-то более интересное и замечательное, нежели человек. А пейзаж… Ну, разве что в качестве фона, подчёркивающего и т. д.. Видно, слишком мы, люди, надоели друг другу, раз так тянет любоваться ландшафтом. Хотя иногда… под настроение… или под рюмочку…
Короче, пейзажей у меня мало. И писал я их либо по необходимости, когда это требовали в учебных заведениях, либо из тщеславного желания показать, что и я могу написать эти ваши дерева и облака. Справедливости ради, делал я это с удовольствием, но так серьёзно, как к изображению людей, никогда я не относился к пейзажам. Но я опять заболтался. Ближе к делу, как говорят следователи…
1."Бабочка". Кхм, я только сейчас сообразил, какой это будет идиотизм, если я буду выдумывать названия типа "Бабочка", "Птичка", "Рыбка"... Нет уж, лучше пусть рисунки эти идут просто под номерами.
2.
[700x467]
3.
Копаюсь в папках и нахожу всё новые и новые рисунки по разным темам. Действительно "новые", ведь я и позабыл о многих из них...
1."Странник".
2."Японка".
3."Японский мотив".
Японское искусство изумительно. Чапек писал в одной из своих сказок: «Взять хоть японский фарфор. Он такой тонкий, что вы, ребята, и представить себе не можете! Знаете, как японцы делают свои чашки? Опишет мастер в воздухе круг большим пальцем и тут же раскрасит его кисточкой. Вот почему японский фарфор самый изящный на свете! А уж если говорить о том, как японцы рисую-у-ут…!» Да, рисуют они волшебно. В разные годы я пытался имитировать их стиль. Вот кое-что из этих имитаций…
1."Мудрец".
2."Самурай".
3."Конный самурай".
4."Из японской сказки".
Ну, помимо шаржей, я делал и довольно много портретов. Часть из них есть уже в моём дневнике. В частности, - в рубрике «Фотографии». Теперь показываю ещё несколько. Там есть и знаменитые личности, и персонажи мной выдуманные.
1."Автопортрет". Тут я совсем молодой. Иду домой из Суриковского института, где я работал когда-то подсобным рабочим.
2." Барышня 20-х годов". Очень любопытная была эпоха...
3."Вертинский". Ох, как люблю я этого господина!...
4."Вертинский в образе Пьеро".
5.И опять "Вертинский"!...
6."Сальвадор Дали" (Великолепный).
7.На сей раз уже "Дама 20-х годов".
8."Клеопатра".
9." Одри Хепбёрн". Чудная была актриса. Теперь таких не делают...
«Дружеские шаржи»… Не самый серьёзный жанр, конечно, но забавный. Выбор персонажей в данном случае носит исключительно случайный характер: например, Вуди Аллена я безумно люблю, а к Башмету совершенно равнодушен. Видимо, меня в большей степени волновали типы лиц, нежели достоинства или недостатки их обладателей. Хотя, разумеется, личное отношение к изображаемым не могло не играть заметной роли. Что же касается самого болезненного вопроса «похож – не похож», то тут предоставляю судить зрителям, поскольку, если бы я считал мои шаржи «непохожими», давно бы выбросил их в мусорное ведро. Приятного, как говорится, просмотра!
1.Башмет.
2.Вуди Аллен
3.Крамаров
4.Никита Михалков
5.Николсон
Наверно, не важно, когда именно я делал эти рисунки. Это иллюстрации к рассказам и «Голубой книге» Зощенко…
Напечатал вот я два предложения, и сдавило сердце. Как объяснить, что Зощенко для меня совсем не писатель-юморист со сложной судьбой. Маленький грустный человек с трагическими тенями под глазами, с мелкими и поразительно грациозными движениями, - я знаю тебя с детства. Ты был одним из тех, через кого я смотрел на мир, как смотрят сквозь магическое стекло, способное показать золотистую сумятицу микроскопической жизни или притянуть к глазам белую и бородавчатую щёку луны… И как было прекрасно «болеть под Зощенко», когда лежишь с воспалённым лбом, терзаемый ознобом, а мама читает вслух ту же «Историю болезни» или «Баню». Ведь уже тогда, в 7-8 лет, я вовсю «рисовал» в воображении всё, о чём читал сам, или что мне читалось мамой. И воспоминания о той поре так светлы, так светлы… Светлы, как ясный дневной свет на обоях в бабушкиной комнате.
Потом, разумеется, были «возвращения» к Зощенко в разные периоды жизни. «Голубая книга» возникла сперва в звуковом варианте (та же мама подарила пластинку, где Юрский читал отрывки из неё). Подростком я любил ту пластинку. Сейчас, услышав вновь впечатавшийся навечно в память, в сердце, текст, я, скорей всего, был бы огорчён и разочарован. Я бы не наслаждался, а болезненно кривился, отмечая про себя смысловые неточности прочтения и т. п.. И уж, конечно, было бы мне не до смеха. Но тогда… Тогда, смеясь, я с каждой фразой, с каждой репликой, взлетал всё выше и выше, не сознавая ещё вполне, что это и есть очищающий, поднимающий к небу смех. Какой восторг вызывала фраза персидского царя Камбиза: «Нет, какая сволочь, египетский фараон, а?»
Лет в пятнадцать я прочитал «Голубую книгу» целиком. Тогда уже не мама читала мне вслух, а я маме. Господи! Как же давно это было! Я и забыл, что, читая кому-то вслух, можно умирать от смеха, по сто раз повторяя фразу, так как нету сил продвинуться дальше, к следующей… Да-а… А потом кто-нибудь прочитает книгу, разрывавшую тебя счастливейшим смехом, тупо посмотрит в глаза и спросит голосом чужим, нехорошим: «Так ты над ЭТИМ тогда так смеялся?» И тут уж … А что уж тут? Тут уж ничего уж… Жуть уж тут, тужи до жути тут уж…
«Серьёзный» Зощенко тронул не так глубоко. Нет, по-человечески он, после прочтения «Перед заходом (или восходом?) солнца», стал ближе и дороже. Ещё больнее стало за маленького грустного человека с тенями под глазами и аккуратными движениями мелких рук. Но написана она слабовато, языком не литературного принца (Зощенко, кстати, был похож на повзрослевшего Маленького Принца), а принца, превращённого в деревянную куколку, в Щелкунчика, разгрызающего прочные и твёрдые орехи нового, «серьёзного» стиля. К тому же вне образа Пьеро, прикидывающегося Арлекином, Зощенко, как писатель, не очень интересен. Любопытно, понимал ли это он сам?...
Что-то мой «комментарий к рисункам» затянулся. Не литературоведческую же статью я пишу, в конце концов! Итак, рисунки…
Когда я их делал, важно было освоить новую манеру: лубочная незамысловатость и предельная выразительность. Основа рисунков – жирный чёрный контур (как у Йозефа Лады, иллюстрировавшего «Похождения бравого солдата Швейка»). Цвета условные, без сложных оттенков. Хотелось порадовать кого-нибудь простотой и задушевностью картинок. Особенно тех, кто любит Зощенко и сможет, вспомнив тексты, вновь испытать радость от осознания того, что косность и кошмарный быт теряют власть над тем, кто способен над ними смеяться.
1."Агитатор".
Я опубликовал довольно много рисунков в этом дневнике. Но есть и другие и, к сожалению, большую часть из них не покажешь: они слишком велики для сканера. Те же, которые можно тут показать, на мой взгляд, менее удачные. Однако, тяжело сознавать, что они годами лежат, как в склепе, на полке книжного шкафа. О, если бы вы слышали, как скрипят её дверки, когда я их открываю! Даже не скрипят, а, как писали в пушкинскую эпоху, - скр-р-рыпя-а-ат!... Ну, короче, решился-таки я предложить благосклонному вниманию 3-х или 4-х моих читателей некоторые из этих работ. Если будет настроение, напишу кой-какие комментарии к ним…
[680x478]
Вот тот самый пейзаж, о котором я писал 12 октября. Эдуард Леон Кортес "Париж ночью". Хорошо-то как, а-а?...
Мандельштам
В холодной перспективе строгих зданий
Чиж затерялся, словно лист опавший.
Свободный от корсета лишних знаний,
Он водку пьёт, до дна её познавший.
В зелёном фрачке, с жёлтыми щеками,
Вторую рюмку пьёт он на Фонтанке.
А Петербург изрезан ямщиками,
Что вкривь и вкось везут пустые санки.
Бродский
Бесконечно бегущий узор, как подвижность морщин
У актёра, - на ленте стремящейся всуе Фонтанки.
Нынче день не рожденья, и нету пока именин,
Но не ищет Чиж повод, как ключ, в оправдание пьянки.
То, что нет пустоты, знает умное рюмок стекло:
Лишь на миг ощущается рюмками опустошенье,
И Чижу безразлично, откуда опять натекло -
Из Фонтанки, из Леты ли: только бы черпать забвенье.
Хармс
Чиж встревожен, он взлохмачен.
«Что случилось? Где я был?
На Фонтанке ли? На даче?
Где и с кем я водку пил?»
А Фонтанка между делом
Повернулася всем телом.
В страхе затрещал гранит.
Боткин с клизмою бежит.
Олейников
Когда чижик выпил две рюмки
И лихо окну подмигнул,
Вы гордо оправили юбки
И важно отставили стул.
Сказали вы: «Пить очень вредно!»
И чиж, оробев, прошептал:
«Уж слишком я долго, наверно,
Без вашей любви засыхал.»
Есенин
Чижик-пыжик в пьяном угаре
Над кабацкою стойкой парит.
Бесшабашный, как древний татарин,
Одержимый, как древний семит.
Он покинет кабак спозаранку,
Полетит, синий воздух проткнув,
Цепким глазом заметит Фонтанку
И остудит в ней пламенный клюв.
Пастернак
Как чижик-пыжик водку пьёт,
Как Фауст пьёт из книжек вечность,
Так свечки зыбкое копьё
Мою вбирает человечность.
Одушевляется она
И сквозь чердак уйти стремится…
Фонтанка выпита до дна
Так прочно захмелевшей птицей.
Северянин
Чижик-пыжик изысканный, чижик-пыжик изнеженный,
У Фонтанки серебряной вы полёт свой замедлите,
Потому как хрустальные вы две рюмки заметите,
Что как туфельки Золушки на столе светло-бежевом.
И пернатость амурову вы охотно забудете:
Упоенью нектарному предпочтительней водка вам!
Не страшит перспектива вас - оказаться у Боткина…
Водку выпьете пафосно и Фонтанку пригубите.
Маяковский
Чижики-пыжики с двух рюмок косеют.
И от двух барышень
Глаза у них
Скосятся.
Правый глаз видит аж Кассиопею,
Левый – как вол
Уткнулся в переносицу.
Мне же Фонтанки
Корыто гранитное
Наполни по край
Русской горькой –
Выпью до дна,
Как любовь свою бескорыстную,
И сам растянусь
Бесконечною
Боткинской
Койкой.
Некрасов
Иду раз с охоты вдоль солнцем залитой
Желтеющей нивы. Увидел чижа.
Глаза его скорбные были закрыты,
Не в силах был бедный лететь иль бежать.
Спросил я пичугу: «Что сталось с тобою?»
С трудом ко мне голову чиж повернул.
«Вчера я в больницу попал с перепою.
Едва откачали… Сам Боткин всплакнул!...»
Блок
В тумане призрачных желаний
Чижа кружилась голова.
И отблески астральных знаний
Ложились на его слова.
Он в кабаке сидел за рюмкой
И сам с собою говорил.
А половой, вихрастый, юркий,
Чижа пропойцею дразнил…
Помнится, подарили мне раз книжечку с литературными пародиями. Кто-то там попробовал, взяв за основу «Серенького козлика» и «У попа была собака», написать вариации этих дурацких стишков, подражая известным большим поэтам. Короче, ерундой занимались люди. Я вот тоже хочу заняться подобной ерундой. Зачем? Так, от скуки…
- Чижик-пыжик, где ты был?
- На Фонтанке водку пил.
Выпил рюмку, выпил две –
Зашумело в голове!
Чижик-пыжик после пьянки
Выпил воду из Фонтанки,
Откачали эту птицу
Только в Боткинской больнице.
Пушкин
Где ты, птичка, чижик вольный,
Ныне весело паришь?
Может, громом колокольным
Встретил твой полёт Париж?
Нет, в безмолвьи лазарета
Ты лежишь. Пал жертвой ты
Не кипучего Моэта,
А двух рюмок бормоты…
Лермонтов
- Где был ты, чижик легкокрылый?
Скиталась где твоя душа?
Зачем ты в этот край постылый
Вернулся вновь, едва дыша?
- Увы, поэт, меня манили
Мерцающий Фонтанки бег