[...]То, что она говорила о себе, повествуя о сцене с сатиром, кажется, начинает происходить на самом деле: она теперь выглядит девочкой не старше семнадцати, школьницей, которую вынудили признаться, что она не выполнила домашнего задания. Он наклоняется еще ниже, постукивает вытянутым пальцем о палец другой руки.

— Темой серьезного современного романа может быть только одно: как трудно создать серьезный современный роман. Во-первых, роман полностью признает, что он есть роман, то есть фикция, только фикция и ничего более, а посему в его планы не входит возиться с реальной жизнью, с реальностью вообще. Ясно?

Он ждет. Она покорно кивает.

— Во-вторых. Естественным следствием этого становится то, что писать о романе представляется гораздо более важным, чем писать сам роман. Сегодня это самый лучший способ отличить настоящего писателя от ненастоящего. Настоящий не станет попусту тратить время на грязную работу вроде той, что делает механик в гараже, не станет заниматься сборкой деталей, составлять на бумаге всякие истории, подсоединять персонажи…

Она поднимает голову:

— Но ведь…

— Да, разумеется. Очевидно, в какой-то момент он должен что-то написать, просто чтобы продемонстрировать, насколько ненужным и несоответствующим делу является романописание. Только и всего. — Он принимается вывязывать галстук. — Я говорю очень просто, чтобы тебе было легче понять. Ты следишь за ходом моей мысли?

Она кивает. Галстук наконец завязан.

— В-третьих. Это самое главное. На творческом уровне в любом случае нет никакой связи между автором и текстом. Они представляют собою две совершенно отдельные единицы.[...]

141. Главное назначение психической территории, которую мы вокруг себя создаем, — это, конечно, противодействовать нашему ощущению немо, собственной ничтожности; и отсюда сразу становится понятно, что недостаточно просто уничтожить тщеславные устремления, иллюзии и комплексы, которыми мы заслоняемся (или обозначаем свои границы), поскольку таким образом мы рискуем уничтожить своеобразие личности. Значит, в первую очередь нам предстоит выявить, что во всем этом демаркационно-фортификационном материале действительно ценно; и после сделать так, чтобы то, что выявлено как ценное, показало бы запуганному человеку, укрывшемуся за фортификациями, то, что неценно.

142. Осмысление той роли, которую играют в нашей жизни подчинение и главенство; анализ того, что в принятой на себя роли строго необходимо (или анализ того, как индивид распределяет применительно к себе разные роли), и выявление ценности психической территории, которую мы пытаемся очертить, — все это составляет основу для учебного личностного анализа каждого учащегося. Это, конечно, не исключает анализа, базирующегося на более привычных психологических теориях: так, системы Адлера и Карен Хорни будут, по всей вероятности, особенно уместны. Но описанный учебный анализ — самый обнадеживающий путь, если мы хотим, чтобы у людей в нашем мире стало больше самопонимания и терпимости и больше равенства в существовании.

143. Наилучшее представление об этой фазе «внутреннего» образования дает перечень вопросов, на которые учащиеся, по завершении курса, должны суметь ответить.

Кто я?

В чем я похож на большинство других людей и в чем от них отличаюсь?

В чем состоят мои обязанности по отношению к себе самому?

В чем состоят мои обязанности по отношению к другим?

В чем состоят обязанности работодателя, работника, гражданина, индивида?

До какой степени, учитывая мои возможности, я реализую и уравновешиваю эти противоречивые крайности?

Что для меня любовь?

Что для меня вина?

Что для меня справедливость?

Что для меня наука?

Что для меня искусство?

If you get an impulse in a scene, no matter how wrong it seems, follow the impulse. It might be something and if it ain`t - take two!

***
игла, которой я себя сшиваю,
размашисто, не обметав края,
настолько основательно живая,
что я задумываюсь - точно ли моя.

она дрожит, вибрирует, как будто
стежков тугой морзянкой взад-вперёд
трёхмерное послание кому-то
через нутро моё передаёт.

а этот кто-то, грамотный, как сканнер,
читает альфу, бету, еръ и ять,
с неспешностью размеренной листая
всё то, что больно было зашивать.

он редко, но, случается, хохочет;
он запивает хохот коньяком.
могу признаться, любопытно очень -
о ком же там написано? о ком?
чьё имя в педантичности морзянки
сейчас его исследует лорнет?

игла меня татуирует. зябко.
и нет покоя. и тревоги нет.

***
обрастаю чешуйками памяти, будто
белотелая рыба из тёплых широт.
но тупая мигрень как подобие бунта
провоцирует рвоту. мне и тяжело
выдирать через глотку прошедшее, кислый
привкус чувствуя в массе бесформенной, и
неподдельно легко. так в приемной дантиста,
заклиная всеведущий новокаин
со смиреньем смешаться в пропорциях равных,
ты внезапно устанешь удалять умолять.

и отсутствие боли с присутствием раны,
и в железном лотке недогнивший моляр.

среди всех колыбельных единственно верные те,
после которых я засыпаю мертвецким сном,
не различая, какое из двух сопряженных тел
лежит в основе меня, и какая из двух основ
моим является телом. твой голос тих;
с выдохом он становится ниже почти на тон.
лежим на краю морфеевой пропасти -
укрыты шелками, ласками, темнотой,
густой, как похлёбка рыбацкая, только в ней
вместо морских - настоящие звёзды. вот
среди от ресниц моих замысловатых теней
большой медведь мерцающей глыбой плывёт.
а я улыбаюсь, а я не боюсь ничуть
громадины этой и помню уже с трудом,
как одной рукой взять за холку его хочу,
а другой твои бёдра скрепляю с моим животом.

(::)Тогда ты начнешь думать о вещах в широкой перспективе и,
приняв Пустоту как Путь, увидишь Путь как Пустоту.
В пустоте -- достоинство, и никакого зла. Мудрость
обладает существованием, принцип имеет существование. Путь
обладает существованием, дух есть ничто.

Двенадцатый день пятого месяца, второй год Сехо (1645)
Посвящается Тэруо Магонодзе Синмен Мусаси

Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах.

светило ночное взошло над Сестрорецкими болотами мой дорогой читатель и друга твоего вновь понесло по волнующим душу переливам света отражённого в волнах иссине-чёрного озера берега которого примыкают к его последнему приюту...Сегодня мне подумалось что наша раздвоенность во благо нам...Сон и явь соединяются в нас на мгновение...И эти мгновения позволяют нам уловить как мимолётность наслаждения так и бесконечность нашего одиночества Что же он хочет сказать подумает искушённый читатель уж не испытывает ли автор моего терпения лишь повинуясь своекорыстному стремлению выставить на всеобщее обозрение представившийся его взору мерцающий свет скользящий по волнам поди уж и ему самому опостылевшего водоёма наполняющего своими испарениями ноздри сестрорецкого обывателя...или пожалуй не взбрело ли ему в голову что жизнь болотной птицы своим криком оживляющей безмолвие ночного мира селения в котором ему суждено коротать свой век может развлечь случайного гостя столь редко забредающего в его дом что одиночество стало обыкновением прежде гостеприимного хозяина Признаю твою прозорливость мой добрый друг и готов впредь не поддаваться минутной слабости разделяя с тобой те редкие минуты неcбыточных моих устремлений к соединению столь далёких друг другу миров коими являются наши с тобою души Приятных сновидений, мой добрый читатель

Вполголоса -- конечно, не во весь --
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного.
С Богом!
По лестнице, на улицу, во тьму...
Перед тобой -- окраины в дыму,
простор болот, вечерняя прохлада.
Я не преграда взору твоему,
словам твоим печальным -- не преграда.
И что оно -- отсюда не видать.
Пучки травы... и лиственниц убранство...
Тебе не в радость, мне не в благодать
безлюдное, доступное пространство.

1966(?)