S e n t y a b r i n a Т.Марковцева Зинчук - Брошенный под дождём |
есть люди-жертвы. как я, например.
а есть целые народы-жертвы, как наш, в частности.
такая планида. не доходит, что со зверем договориться невозможно. никогда.
в прошлом веке тоже думали договориться, чтобы все по-честному. тогда большевики умыли кровью Киев. а потом заморили голодом миллионы и поселили страх в душах многих, многих поколений оставшихся.
но профессиональная жертва всегда прощает. забывает и хочет все набело что б. умиротворения, милости, лагидности хочет, коникив на хатках, вышиваночек и "ой на гори два дубочки".
она как бы говорит: я такая спивучая и красивая, к чему эти страсти? я себе тихонько гимн буду петь и крестиком вышивать, ну чего вам, жалко, что ли? говорит: я работать буду, а вы можете меня обворовывать, сколько вам вздумается, только не унижайте сильно. есть граница.
ей отвечают: ок. прекрасная, говорят, перспектива. какая, слава богу, дурочка ты. и не могут остановиться потом. а дурочка вдруг кааак взбунтуется. и снова хочет все по-честному. переговоры, то, се. вы же люди, - говорит она опять.
а удавочка на шейку нежную уж приготовлена.
и на новый круг.
есть в ней, безусловно, что-то глубоко христианское. распахнутось глаз в неубиваемом доверии. "закланная" - свое место.
но есть и то, работа над чем приносит очень мало результатов: рыхлость, малодушие, трусость, безответственность, равнодушие.
я вырвусь
который на земле невозможен, но он бывает.
Вот погиб молодой парень, три недели назад женилася, когда в отпуск приходил. А вот погиб другой мужчина, отчаянно сражавшийся - лицо благородного рыцаря. А там погиб друг очень хорошего юноши - он называл его "Дискотека". Потому что тот, когда слышал музыку, пританцовывал. И этот хороший юноша, защищающий Бахмутку, сейчас плачет. А это дети, которые уже никогда не увидят своего папу. Они улыбаются и радуются подаркам. А там, на вокзале, другие дети. Их везут из Дебальцевого и Донецка. Смотреть в лица их родственникам невозможно. А это инвалиды-колясочники, которые остаются там, куда долетают грады. Им страшно и они никому не нужны. А это волонтер, который под пулями едет вывозить колясочников. А это дед восьмидесяти лет, который вяжет одеяла из верблюжьей шерсти для солдат. А вот женщина, которая на рынке зарабатывает двести гривен в день примерно, и сто отправляет на медикаменты. Есть мальчик, рисующий флаг и улыбающегося воина. Игрушки он отдает детям, которые покидают свои дома каждый день. А это ребята и среди них невероятная красавица - они каждый день пакуют аптечки, разбирают склады с армейскими ботинками, ватниками, бельем и прочим, чтобы отправить все на фронт. До поздней ночи. Каждый день. А это женщина, которая уже больше года дежурит в киевском госпитале и знает столько искалеченных историй, стольких умирающих солдат держала за руку, стольким собирала помощь на протезы, что над головой у нее сам собой вырос нимб. А это просто небо. Оно всегда разное и всегда одинаковое. Как люди.
Не принимала до сих пор участия в дискуссиях по поводу французских карикатуристов. Потому что в упор не видела тут предмета для дискуссии.
Спор «этично ли расстреливать художников за карикатуру?», на мой взгляд, столь же осмыслен, как спор «хорошо ли убивать грудных детей лопатой?»
То есть – ну никакого простора для маневра.
Единственно правильный ответ тут «неа» - и идти дальше.
Но с изумлением поняла, что для многих очевидность и неизбежность «неа» не являются безусловными.
И свои сомнения они охотно поясняют.
«А если бы они плюнули в лицо твоей матери?»
«А если бы они нагадили на могилу твоих родителей?»
«А если бы они твоего ребенка нарисовали голым в журнале для педофилов»?
При этом адвокаты парижских стрелков сами действуют именно так, как французские карикатуристы.Они берут условно «святой» для оппонента символ и помещают его в условно «отвратительные» условия. То есть рисуют словесную шокирующую карикатуру, чтобы вызвать эмоциональный отклик собеседника – это помогает убедительнее донести мысль.Но при этом они, конечно, не ждут, что собеседник вычислит их по айпи и наведается к ним с калашом. Потому что на самом деле они прекрасно знают – карикатуры рисовать можно, а расстреливать людей нельзя. Головой, может, и не знают, а встроенным «социальным этикомером» - ого-го как знают.
Момус, покровитель шутов, всегда несет с собой мешок скабрезностей, пошлостей и нечистот, он – владыка того, что Бахтин называл «телесным низом», он – место, где чистое встречается с нечистым. Чтобы каждый увидел свою границу между тем и другим.
Шок зрителя помогает ему яснее осознать события. Лучший юмор –всегда черен, даже если эта чернота скрыта за внешне учтивыми словами.
Почему Момус социуму необходим всегда - это очень долгая , сложная и вариативная история, но нарушители табу и шуты были всюду и всегда, если их нет – общество будет в опасности, начнет путать черное и белое, уйдет в самоедство, перестанет отличать истинно необходимое от отягощающего излишества. Общество, в котором Момусу нет места, в конце концов начинает рождать много людей с автоматами и взрывными устройствами: если вытеснять смех – на его место приходит гнев.
И да, Момус всегда пасся в загородках, ему не место было в повседневной жизни. Шут может показывать миру голый зад, король – нет. Ярмарочный балаган, анекдот, рассказанный среди друзей, карикатурный еженедельник – Момус всегда обособлен от реального бытия, отделен от него колпаком с бубенчиками, наряжен так, чтобы была видна его шутовская природа.
И мы все прекрасно знаем, что убивать шута – грех. То есть, как выяснилось, головой –то мы можем этого и не понимать….
Начало здесь.
[595x439]
Вилла известной наркобаронессы Гризельды Бланко или «Кокаиновой королевы Майами». Где-то в США.
«И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь»
(3 Цар. 19:11-12).
![]() |
Весь этот год с его тоскою и злобою, из каждой трещины полезшими вдруг, я слышу ноту непростую, особую, к любому голосу примешанный звук, похожий, кажется, на пены шипение, на шелест гальки после шторма в Крыму, на выжидающего зверя сопение, но только зверя не видать никому.
И вот, пока они кидаются бреднями, и врут, как водится у них искони, плюс измываются уже над последними, кто не уехал и не стал, как они, пока трясут, как прокаженный трещоткою, своими байками о главном-родном и глушат бабками, и кровью, и водкою свой тихий ужас пред завтрашним днем, покуда дергаются, словно повешенный, похабно высунув язык-помело, — я слышу голос, незаметно примешанный к неутихающему их трололо. И сквозь напавшее на всех отупение он все отчетливее слышится мне — как будто чайника ночное сипение, его кипение на малом огне.
Покуда зреет напряженье предсудное, рытье окопов и прокладка траншей — всё четче слышится движенье подспудное, однако внятное для чутких ушей. Господь не в ветре, урагане и грохоте — так может действовать испуганный бес; и нарастание безумства и похоти всегда карается не громом с небес; Господь не действует ни криком, ни порохом — его практически неслышимый глас сопровождается таинственным шорохом, с которым лопается пена подчас, и вот я чувствую, чувствую, чувствую, хоть признаваться и себе не хочу, — как в громовую какофонию гнусную уже вплетается нежнейшее «Чу»…
Пока последними становятся первые, не остается ни порядков, ни схем, оно мне сладостно, как ангелов пение за темнотой, за облаками, за всем: такое тихое, почти акапельное, неуязвимое для споров и драк.
ВЕДЬ ЭТО ЛОПАЕТСЯ БОЖЬЕ ТЕРПЕНИЕ.
ОНО ВЕДЬ ЛОПАЕТСЯ ИМЕННО ТАК.
Мы будем жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой
от континента, в небольшом кругу,
сооруженном самодельной лампой.
Мы будем в карты воевать с тобой
и слушать, как безумствует прибой,
покашливать, вздыхая неприметно,
при слишком сильных дуновеньях ветра.
(И.Бродский ).
Генерал! Наши карты - дерьмо. Я пас.
Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
И Экватор шире, чем ваш лампас.
Потому что фронт, генерал, на Юге.
На таком расстояньи любой приказ
превращается рацией в буги-вуги.
Генерал! Ералаш перерос в бардак.
Бездорожье не даст подвести резервы
и сменить белье: простыня - наждак;
это, знаете, действует мне на нервы.
Никогда до сих пор, полагаю, так
не был загажен алтарь Минервы.
Генерал! Мы так долго сидим в грязи,
что король червей загодя ликует,
и кукушка безмолвствует. Упаси,
впрочем, нас услыхать, как она кукует.
Я считаю, надо сказать мерси,
что противник не атакует.
Наши пушки уткнулись стволами вниз,
ядра размякли. Одни горнисты,
трубы свои извлекая из
чехлов, как заядлые онанисты,
драют их сутками так, что вдруг
те исторгают звук.
Офицеры бродят, презрев устав,
в галифе и кителях разной масти.
Рядовые в кустах на сухих местах
предаются друг с другом постыдной страсти,
и краснеет, спуская пунцовый стяг,
наш сержант-холостяк.
___
Генерал! Я сражался всегда, везде,
как бы ни были шансы малы и шатки.
Я не нуждался в другой звезде,
кроме той, что у вас на шапке.
Но теперь я как в сказке о том гвозде:
вбитом в стену, лишенном шляпки.
Генерал! К сожалению, жизнь - одна.
Чтоб не искать доказательств вящих,
нам придется испить до дна
чашу свою в этих скромных чащах:
жизнь, вероятно, не так длинна,
чтоб откладывать худшее в долгий ящик.
Генерал! Только душам нужны тела.
Души ж, известно, чужды злорадства,
и сюда нас, думаю, завела
не стратегия даже, но жажда братства:
лучше в чужие встревать дела,
коли в своих нам не разобраться.
Генерал! И теперь у меня - мандраж.
Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль?
От нехватки дам? Или просто - блажь?
Не помогает ни врач, ни знахарь.
Оттого, наверно, что повар ваш
не разбирает, где соль, где сахар.
Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.
Это - месть пространства косой сажени.
Наши пики ржавеют. Наличье пик -
это еще не залог мишени.
И не двинется тень наша дальше нас
даже в закатный час.
___
Генерал! Вы знаете, я не трус.
Выньте досье, наведите справки.
К пуле я безразличен. Плюс
я не боюсь ни врага, ни ставки.
Пусть мне прилепят бубновый туз
между лопаток - прошу отставки!
Я не хочу умирать из-за
двух или трех королей, которых
я вообще не видал в глаза
(дело не в шорах, но в пыльных шторах).
Впрочем, и
http://sobiratelzvezd.ru/mantra-skazochnosti/
Оставайся расслабленным. Научись смотреть за улитками. Сажай невозможные сады. Пригласи кого-то опасного на чай. Сделай маленькие указатели, которые говорят ДА! и повесь их повсюду в своем доме. Подружись со свободой и неизвестностью. Смотри вперед мечты. Плачь во время фильмов, ничего в себе не подавляй. Качайся как можно выше на качели в полнолуние. Не старайся быть совершенным. Не напрягайся. Делай это из любви. Спи хорошо. Отдыхай глубоко. Дари деньги. Делай это сейчас. Деньги последуют, придут и вернутся. Верь в чудеса. Много смейся. Празднуй каждое неповторимое мгновение. Принимай лунные ванны. Имей дикое воображение, трансформирующие сны и совершенное спокойствие. Рисуй на стенах. Представь себя в роли волшебника. Балуйся с детьми. Слушай пожилых людей. Откройся. Нырни вовнутрь. Будь свободен. Благослови себя. Играй во всем что есть. Развлекай своего внутреннего ребенка. Ты невинность. Выстраивай крепости из полотенец. Промокни под дождем.
Будь счастлив.
Обнимай деревья.
Пиши любовные письма.
Дмитрий Соколов - Книга сказочных перемен