Церковь Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселения Краснопахорского. Интервью с художником Анной Ягужинской, работавшей при этом храме художником с 1992-го по 2000-й годы.
Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота 1917-го года, и об этом рассказано во многих источниках. В интернете они есть, а также, вышли книги и появились статьи об этом храме. Но о том, что происходило там в трудные 1990-е годы, когда этот храм вновь открылся после долгого перерыва (в нём ранее был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), там сознательно умолчали по инициативе г-на Никандрова, бывшего второго настоятеля этого храма с 2000-го года, которого запретили к служению. Поэтому об этом нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там восемь лет, с 1992-го по 2000-й год при самом первом настоятеле, М. Д. Таране.
- Здравствуй, Анна, расскажи, пожалуйста, о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы, поселение Краснопахорское, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.
- Здравствуй, Ари. Рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже – Москвы, поселения Краснопахорское. Это началось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В МПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.
- А почему ты выбрала именно этот вуз?
- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, например, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.
- Анна, а как ты нашла эту церковь?- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, украинцем по национальности, отсюда и его фамилия, и произношение, который стал моим работодателем и непосредственным начальством.
Храм в процессе восстановления с 1991 по
- Ничего, всё нормально, мне нравится, как ты рассказываешь. Давай дальше.
- Тогда мы задумали грандиозный проект. Было запланировано строительство женского монастыря, художественной гимназии, где будут учить ещё и церковному искусству, иконописной, керамической и свечной мастерских, кузницы и др. И всё это будет по моему проекту и оформлено мной. Думала, что распишу храм, напишу туда иконы, оформлю весь интерьер, ограду и территорию вокруг, крестильный храм построим, и его тоже распишу. Часовню строить начали... Мне были обещаны и стабильность, и работа до самой пенсии. Поэтому я и училась спокойно, а все каникулы там жила, как отшельник. Или мы куда-нибудь ездили, например, в Дивеево, где купались в Святом источнике, ходили по Канавке с молитвой, прикладывалась к мощам св. Серафима. В Псково-Печерский монастырь к архимандриту Зенону в мастерские ездили, потрудилась в Толгском женском монастыре и в иконописной мастерской на Соловках, что было очень хорошей практикой в профессии. На Соловецком подворье в Кеми моё имя записали в вечное поминание. Потом, на преддипломную практику в 1997-м году, я поехала на Волгу, в Ярославскую область. Село называлось Богослово. Приехали в лагерь из нескольких рубленых изб, где жили члены общины, рожая там детей. Меня поселили в избу. Церковь восстанавливалась медленно. Внутри было очень холодно, сыро, отовсюду дуло, а железная печь «Булерьян», сделанная на оборонном заводе, почти не грела. Закончив, измерения, чертежи и рисунки, я выдохнула с облегчением. Мы там купались в Волге, я рисовала на пленэре карандашные пейзажи. В одну из ночей изба церковного старосты, сгорела в один момент, ещё до приезда пожарной команды. Повезло, что дом был на отшибе. Староста остался голый и без вставных челюстей. Приехали его сыновья, собрались, было, везти отца в город, но тот ехать отказался, решив остаться и начать всё с начала, поэтому мне повезло - в машине было место. К полуночи я была уже дома. По возвращении - вновь студия, пленэры, песни под гитару... а надо было быть внимательнее, так как снова стала накаляться обстановка на работе. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала ничего не замечать. Закрыв глаза на всё, спрятала голову в песок, и это - моя любимая поза. Ещё никто сзади не пристроился. Я надеялась на то, что пронесёт, всё уладится, и всё будет хорошо. Мне была просто необходима эта замечательная творческая работа на свежем воздухе, и я не в состоянии была рассматривать такой вариант, что её у меня не станет. Боялась и помыслить о таком развитии событий.
Прочитала о Сезанне, Ван Гоге, Тулуз-Лотреке и дневник Марии Башкирцевой. Сравнение с нею было не в мою пользу. Увидела то, насколько я не развита по сравнению с ней. Она знала языки, играла на фортепиано, много читала, причём, в 13 лет(!) серьёзные книги, как и Зинаида Гиппиус, чьи воспоминания прочту позже. А книги, которые они читали в отрочестве, мне не осилить и теперь! Потом ничего не поняла в книгах Кандинского «О духовном в искусстве» и Павла Филонова «Проповедь о поросли мировой». С большим трудом осилила фолиант Фаворского и совсем не осилила труд г-на Волкова о композиции. И если бы это не была чужая книжка, то я бы вышвырнула этот «кирпич» в окно или в костёр. После этого по совету Наставника еле-еле одолела «Проблема формы в изобразительном искусстве» Адольфа Гильдебрандта и с большим трудом поняла смысл текста, но дало мне
Ежедневно, серым, промозглым утром, я, ёжась с бодунца, выхожу из дома, иду на станцию, курю в ожидании поезда, сажусь в электричку и еду на работу. На работу, на работу… стучат колёса: Бадам-дабам! Тудум-будум! Ехать не далеко, вторая станция – моя. Я всегда прихожу на полчаса раньше, и мы стоим во дворе с мужиками и курим. Стоим и курим. Молча. Иногда, правда, бухтим. Потом начнётся рабочий день. Буду тянуть телефонный кабель, нырять в колодец связи, где еле помещаюсь со своим пивным животом, вылезая оттуда весь грязный и потный. Будет стоять мат, бесконечный мат. Потом обед, после которого мы играем в домино. Играем парами, с нами иногда играют и наши бабы. Я играю с одной бабой, и мы всех обыгрываем. Оба мы жирные и, получается, самые умные. Или нам, жирным, просто везёт в игре. Хоть в чём-то же мне должно повезти…
И снова сидим и курим. Сидим и курим. Молча. Иногда, правда, кто-нибудь побухтит немного. А потом снова идём работать и работаем до пяти часов вечера. И потом мы снова курим, идём в сторону станций, автобусной и железнодорожной, покупая по дороге глазированные сырки. Моя любимая закусь. Кто – чем, а я, вот, сырками закусываю. Так у нас заведено. Давно, ещё с начала 90-х. Много, очень много лет - вот так. Потом прощаемся, так как не все садятся в электричку, кто-то идёт пешком, кто-то едет домой в автобусе, а мне удобнее проехать пару остановок поездом, и я уже дома. Иногда покупаю бутылёк пива или, лучше, чекушку водки, выпиваю её по дороге. Бывает, парочку бутылочек пивасика прихватываю, что бы выпить уже дома. Вечером успеваю лишь поужинать, выпить две большие чашки чая, посмотреть телевизор, совсем чуть-чуть пообщаться с женой и ребёнком, если не полаемся, конечно, и, вскоре, «убитый», быстро засыпаю под бормотание мерцающего телевизора и погрохатывание поездов за окном. И так изо дня в день. Давно уже так. Можно считать, всю жизнь.
Я в этой комнате вырос. Раньше в большой комнате жила моя мать, а я всегда жил в маленькой. Потом я женился и съехал, развёлся и вернулся. Женился второй раз, и мы с женой стали тесниться в этой, маленькой комнатке, где нам даже воздуха не хватало. Так и жили, пока мама не умерла от рака. Теперь в бывшей её комнате живут жена и наша с ней дочь. Когда мы ссоримся, жена уходит к родителям. А ещё она обязательно уходит к родителям на выходные, что бы спихнуть ребёнка на них, а самой куда-нибудь свинтить. И тогда она где-то зароется, затеряется и окопается… и того, что она будет делать и делает, не знает никто. И никто никогда этим не поинтересуется, потому что моя супруга умеет раствориться в толпе, стать невидимой и сделать так, что бы о ней вдруг все на какое-то время все позабыли и не думали до тех пор, пока она сама не даст о себе знать. В ней явно умер шпион или частный сыщик. Никто не умеет так ловко притвориться окурком, валяющимся в углу, прикинуться ветошью или серой мышкой. Она может стоять рядом, а ты не чувствуешь от неё никаких токов. Стоишь, и у тебя полная иллюзия того, что рядом никого нет. И её действительно нет, потому что она уходит в себя настолько глубоко, что её уже не достать.
Постоянно я слышу гул, проходящих мимо нашего дома, составов. Мы уже запросто отличаем грохот и лязг товарняка от звука скорого поезда и электричек. Почти круглосуточно все эти разные поезда проезжают мимо нас с протяжными гудками на разные лады и стуком колёс о стыки рельсов, и я привык к этому. Дом из-за этого слегка потряхивает, гудят оконные стёкла. Жена и дочь тоже давно уже на это не реагируют. И если вдруг, в один из дней или одну из ночей разобрали бы железнодорожные пути, сняли бы все провода, засадив это место парком, то вся наша семья, думаю, стала бы мучиться ночными тревогами и бессонницей, просыпаясь от каждого собачьего лая или громкого кашля. Читать далее
В тот промозглый апрель случались снеговые дожди, и в пятницу было бы лучше оставаться дома, что я и сделал, отпросившись вчера с работы. Но мне предстояло выползать из дома на улицу, где сейчас так противно находиться и ехать в далёкий храм, где-нибудь, в пригороде, и там будет проходить первая в моей жизни исповедь. Я решил идти в любой храм, наугад. Не в такой, куда ходит вся питерская интеллигенция или не тот, где служит всем известный и чтимый в народе духовник или проповедник, мелькающий в телевизоре, а именно такой, о котором мало, кто знает. Я так решил. Я никого там не знаю и никто там не знает меня. Нет «километровых» очередей, куда надо вставать с ночи, нет ненужного общения…
Я – это я, и у меня будет так, как нужно мне, и хватит уже мне подстраиваться под других. Господь Бог не наделил меня умом, к сожалению, зато не обидел интуицией, и мой внутренний голос ещё ни разу не подвёл меня, да только я его ни разу ещё не послушался. А теперь, вот, решил ему внять.
Было ещё позднее утро, и я собирался, не спеша. Надо взять с собой побольше денег… спрятать их на грудь, под майку… список грехов не забыть…
За окном так и льёт. Капли бьют по металлу, слышно, как ветер завывает… обычное для Питера состояние – холодно, ветрено, промозгло, а там, где нет ветра – воняет болотной гнилью. Гнилой город. Не люблю его. Если ночью иду по нему, то, обязательно, обильно пописаю в Неву. Вот такой я гад!..
Шучу. Не писаю я не в какую Неву по той простой причине, что мне физически не удобно было бы это сделать. Нет у меня такого приспособления, что бы, стоя, пописать с набережной или моста. Мне, pardon, нечем длинную струйку пускать. Читать далее
...На ранее чистенькой кухоньке, а теперь закопченной, давно без ремонта, как и во всём доме, за это время образовался немыслимый бардак. Надо бы убрать, но я, почему-то ничего не соображаю, дрожащие руки ведут свою партию и вытворяют нечто ведомое только им одним. На плите - пустая гусятница, рядом - кастрюлька с чем-то закисшим, заплесневелым и вонючим. Отправляю это в унитаз, вонючую кастрюльку сразу в контейнер, она, всё равно, ржавая да без ручек.
Возвращаюсь на кухню, но там всё равно воняет тухлятиной, и я пока не вижу, от чего. Есть хочется, и тогда я решаю что-нибудь приготовить. Кладут мои шаловливые ручонки в гусятницу кусочки сырой курицы. Обнаруживаю, что часть кусков курицы случайно выброшена в помойное ведро, достаю их оттуда, и бросаю тоже в гусятницу тушиться, но как попрёт оттуда какая-то непонятная красная пена! И всё это прямо на плиту! И вся духовка заполнена какой-то слизистой массой, в которой сломанная пополам сковородка вся ржавая и её меленькие осколочки повсюду, а так же – тухлые яйца, кальмары, спьяну положенные туда вместо холодильника и там забыты, и теперь всё это жутко воняет... Короче, пока всё это ликвидировалось, меня чуть было не вырвало! Открываю окна, спасаю помещение от этого свинства, вынося в контейнер горы мусора. Читать далее
К 25-ти годам у меня было уже две дочери, а третья тогда ещё ждала своего часа внутри. И вот, в один далеко не прекрасный день, мой излишне чудаковатый муженёк, ныне не безызвестный в наших краях, тот самый Михаил Таранов, сообщил мне о том, что его рукополагают в дьяконы. «Как бы не пожалеть об этом…» - подумала я, но возражать не стала, так как в этом случае он обязательно сделал бы наперекор. Такой уж у него характер. Я даже радость изобразила, чем он был явно разочарован, так как, после смерти моего отца, всё делал в пику мне, но, решения своего так и не изменил.
Пока был жив мой отец, полковник, муж ходил по струнке, так как безумно боялся моего милитариста-папаши. Его все боялись. Он был человеком весьма грозным, и если бы узнал о том, что меня обижают, порвал бы, как тузик грелку. Меня он любил беззаветно, но отнюдь не баловал. Каждый день, рано утром я в любую погоду совершала пробежку и упражнения на свежем воздухе, а потом принимала прохладный душ. Я отлично стреляю по движущейся мишени, очень быстро разбираю и собираю автомат Калашникова, надеваю противогаз и в нём ползу, и это ещё не все мои умения, столь «необходимые» хрупкой дамочке. Но папа мой вдруг умер, и Мишка, наконец-таки, показал свой «милый» характер во всей красе, отыгрываясь на мне за свои страхи и длительную несвободу. Дома он вёл себя очень плохо, и я уже была готова к разводу, от коего меня удерживали только дети. На людях г-н Таранов был совсем другим. Он очень хорошо умел притворяться. Жизнь с моим папой нас всех этому научила, но до Таранова нам далеко, так как хитрил он виртуозно.
Он всем, в том числе и, впоследствии, журналистам, рассказывал о том, что священником решил стать еще в 12 лет, когда зимой зашёл в церковь погреться, его пытались шугануть старушки, но заступился батюшка и пригласил парнишку в воскресную школу. Затем он, якобы, закончил духовную семинарию, а после её окончания работал в соборе алтарником. И это тоже не правда. Он это выдумал для журналистов. Никакой он семинарии не заканчивал, учился в обычной школе, а в алтаре прислуживал действительно, но совсем недолго. Всего два года, как Миха стал ходить в церковь и, по сути, он ещё неофит. Да он и Четверо-Евангелие-то до конца не прочёл, не говоря уж о деяниях и посланиях святых Апостолов Нового Завета, а, тем более, всё Священное Писание, с Ветхим Заветом и все остальные духовные книги. Думал, что Мария Магдалина действительно была блудницей, и об этом, якобы, сказано в Евангелии, а там этого нет! Я специально искала! И не ожидала я того, что мой Миха-Таран вдруг решит связать жизнь с церковью. Но, я дала себе установку не унывать, а во что бы то ни стало, быть счастливой, и была неисправимым романтиком. Читать далее
Мой внутренний капитан всегда мертвецки пьян!
Время - это какая-то загадка... Оно умеет то вдруг растянуться, а то и может вдруг сжаться без всякой логики. По ощущениям, конечно. То минута мучительно тянется, а то 5 часов проскакивают! Иногда, за одну или две минуты происходит сразу много событий. Ты успеваешь прибежать куда-то, что-то купить, заказать или сделать, а иногда - наоборот. Проходит много времени, а событие всё длится – ты всё сидишь, ждёшь чего-то или куда-то едешь, а дорога никак не заканчивается, ты всё думаешь о чём-то, крутишь в голове множество дум… и вот, иду я куда-то. Прошёлся пешком до остановки, вошёл в троллейбус, вышел у метро, проехал под землёй, сделал пересадку, поехал дальше, вышел, сел в автобус, и это всё может произойти за 15 минут, а, может быть, и за полтора часа добираюсь! Один и тот же путь! Вот такой феномен. Причина того, чем вызвано это растяжение и сжатие времени, мне не ясна. Или, например, мой возраст, моё самоощущение. Я застрял в 90-х. Причём, тогда мне было уже больше 20-ти, причём, хорошо за 20-ть. В 99-м уже 30-ть, но я считаю себя именно «ребёнком 90-х». У меня в самосознании отложилось то, что мне тогда было лет 14-ть, если на пару-тройку лет не меньше!..
Юность моей матери попала на Сталинские времена. Она рассказала о том, что после ареста родителей, ей снилось, что она стоит в толпе голых женщин перед зеркалом. Их, худых и грустных, видит, а себя, молодую и красивую, никак не находит среди множества лиц. Её там, как бы, нет. Этот навязчивый сон всё повторялся. Читать далее
Наш паровоз вперёд лети…
Мой муж, православный священник отец Андрей, был отправлен служить в далёкое село, где устраивался, оставив меня пока в городе. Пользуясь этим, я отдыхала от взрослой жизни, так как это испытание не для меня. Я оставалась ребёнком, прожив с мужем почти десять лет в любви, гармонии и согласии. А ещё мы с ним – дружбаны-корефаны с юности.
Познакомились мы, когда я ещё училась в школе, мне было всего 15-ть лет, а Андрей был меня на 3 года старше. Его прозвали «Паровоз», потому, что он тогда ещё курил или новомодно «парил», и вокруг него клубился дым. Он всегда был впереди, тянул за собой других, будучи генератором идей, неформальным лидером и всех зажигал. Меня он «взял под крыло», как самую юную в компании, и до прихода к вере, церкви, у нас была и страсть, и романтика. Но тут Паровоз, увлёкся православием, поступил в семинарию, затем - в духовную Академию. Я приняла крещение. Расписавшись с Андреем в Загсе, без пошлых торжеств, мы обвенчались. Вместе ходили в церковь, постились, исповедовались и причащались. Мне, девчонке, это было «по приколу». Вся наша компания вслед за Андреем устремилась в храм. Мы пели под гитару у костра, часто празднуя чьи-нибудь именины или прочие праздники, которых много в православии. Весело было… Читать далее
У Киры Юрьевны Кожевниковой, рождённой в период, так называемой, хрущёвской «оттепели», времени новых стихов, картин, фильмов, походов с палатками и песен под гитару, сначала была большая, дружная семья порядочных, культурных, милых интеллигентных людей – ещё живые дед с бабушкой, старший брат и две сестры, но родители больше всех любили именно Киру, потому что она была, что называется «неудачная». Девочка была из двойни, выходила первая, придушенная пуповиной, её тянули щипцами и, вероятно, повредили ей голову, да и задохнуться она могла, что тоже повлияло на то, что она потом слабо училась, плохо общалась с другими детьми, была вялой, не активной, ленивой и на несколько лет отставала в развитии. А её сестра, Лена, выходила после, родилась сама, в результате чего, не была проблемным ребёнком, была абсолютно нормальной, здоровой, весёлой, общительной, доброй, умной и очень хорошо училась, как и другие дети Кожевниковых – старший, Кирилл, и младшая Наташенька. Но любят-то, как правило, больше всех, почему-то, именно неудачных детей, несчастных тугодумов, лентяев и двоечников. Родители, дед и бабушка утешали свою неспособную девочку, которую ругали горе-педагоги и дразнили дети сначала в детском саду, а потом – в школе. Они окружили Киру заботой и любовью. Брат и сёстры тоже ей искренне сочувствовали, несмотря на то, что иногда обижались на взрослых членов семьи, уделявших им не так много внимания, как Кире, именно потому что с ними у тех не было проблем…
Приходилось нанимать репетиторов и сидеть с Кирой самим – необходимо было следить за тем, чтобы та делала уроки, а не, задумчиво глядя в потолок, ковыряла в носу и ела козявки.
Девочка была болезненной, к ней часто каталась скорая помощь, она была завсегдатаем различных больниц. То в инфекционном отделении, то в хирургии, то ещё где. Кира часто простужалась, и, обычно, с ней сидела бабушка, пока остальные члены семьи развлекались, так как Кожевниковы любили куда-нибудь закатиться после работы или в выходные, например, пойти на лыжах или сходить в театр или в гости, в музей, консерваторию, на выставку или концерт. Сидеть дома они не любили. Другое дело – Кира. Уж её хлебом не корми – дай только поспать до обеда да старенький, со скруглёнными углами, ещё черно-белый телевизор «Старт» посмотреть. Она могла так всё воскресение просидеть, так как по субботам школьники и студенты учились.
Потом умерла бабушка, а дедушка ушёл вскоре, так как не смог и не захотел жить без любимой жены. Очень тосковал, потерял интерес к жизни и быстро «сгорел». Денег стало не хватать, так как занятия с репетиторами для Киры требовали немалых затрат. Вместо путешествий в отпусках, семья теперь отдыхала только на профессорской даче, оставшейся от дедушки, экономили на всём, на книгах, культурных мероприятиях, еде и одежде, лишь бы хоть как-то вывести в люди бедную Киру. Брат и сёстры смирились с этим и терпели все эти неудобства до конца.
Кира еле-еле, с «нарисованными» тройками («три пишем – два в уме»), окончила 8-мь классов и пошла в ПТУ, где два года её безуспешно пытались научить работе на телефонной станции. Распределили девушку в пригород, куда приходилось ехать с другого конца Москвы, и профессионально непригодная Кира там измучилась. Платили мало. Коллектив состоял из простых женщин средних лет, которые разговаривали о тяжёлом быте да болезнях, и слышать это девушка была не в состоянии. Ей было плохо от этих разговоров, трудно работать, так как она всё время неправильно соединяла, люди из-за неё постоянно не туда попадали, и ей не хотелось туда приезжать каждое утро. Мать выпроваживала её на работу со скандалом, но сама понимала то, что это не работа, когда приходится так долго ехать. И вот, всеми правдами и неправдами ей удалось устроить Киру посудомойкой в пельменную недалеко от их дома, на улице Усиевича, на углу. Поначалу ей нравилось то, что можно не тратить деньги и время на дорогу, а по пути
Двадцатидевятилетняя Алла Петрова больше десяти лет работала в бухгалтерии Союза Художников, куда её устроили знакомые родителей. Сидя на этом тёплом, но скучноватом месте, за своим рабочим столом у компьютера, она, то и дело, засыпая, клевала носом. Девушке было невыносимо скучно сидеть в одной комнате с очень полными, тоскливыми женщинами постклимактерического возраста, и она с завистью смотрела на художников, приходивших платить членские взносы и делать прочие платежи. Эти интересные, странноватые люди были какие-то беззаботные, хорошо выглядевшие, часто лет на десять моложе своего возраста, смело, затрапезно (свитер-джинсы) или стильно одетые, кто во что, а говорили они, почему-то много и в полный голос. Часто смеялись, очень весело и тоже громко. Иногда они даже позволяли себе капризничать как избалованные маленькие дети. Это было забавно или, как говорится, «прикольно». Сразу было видно то, что они не привыкли работать в коллективе. Это были, в основном, мужчины, которым было за пятьдесят лет, но было и достаточно молодых, и женщины там тоже встречались. Особенно Алла завидовала своим ровесницам, многие из которых были красивыми, стройными и с устроенной личной жизнью. При этом у них была интересная творческая жизнь. «Счастливые!..» - думала девушка, и ей тоже хотелось работать творчески, но она не смогла никуда поступить. Специально она брала отпуска и ездила на предэкзаменационные просмотры, но до экзаменов её не допускали. В творческие техникумы и вузы вообще поступить крайне трудно, даже очень подготовленным абитуриентам, особенно, если на актёра собираешься учиться, впрочем, и в литературный, и в музыкальный, и в художественный тоже поступить практически невозможно. Алла Петрова собиралась учиться на художника, но почти не имела должной подготовки кроме художественной школы и частной изостудии, где художник серьёзно готовил своих учеников к поступлению, но у Аллочки получалось слабо, и педагог никаких прогнозов не давал и честно отговаривал Аллу от её затеи, предлагая идти на прикладника. Девушка попыталась, было, обучаться народным промыслам, но у неё оказались неловкие руки, и это у неё выходило ещё хуже, чем в студии у живописца. Вот Алла и кисла в бухгалтерии, целыми днями просиживая за столом и отращивая себе зад, а в выходные занималась любимым хобби. Она рисовала, хоть и плохо, но все её знакомые и родственники были одарены её «шедеврами». Читать далее
Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны.
Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Читать далее
Названия, имена и фамилии вымышлены, и все совпадения случайны.
Был ещё 1988-й год, последние спокойные месяцы жизни в Москве при СССР. Цветущие дамочки, от 35-ти до 45-ти лет, трудившиеся в маленьком, уютном цеху киностудии, обсуждали то, когда и как состоится празднование очередного дня рождения. На сей раз обсуждали грядущий день рождения у новенькой, недавно пришедшей сотрудницы - невысокой, субтильной Майи, которая не хотела его справлять, так как не любила всё то, что напоминало ей о возрасте. Она усиленно молодилась, со своей комплекцией смотрелась девочкой, говорила, что ей 19-ть лет, и давно дни рождения не справляла. Однако, на новой работе, как говорится, «что-то пошло не так». Неформальный лидер коллектива - рыженькая, конопатая Настя, выросшая в детском доме и жившая по тамошним понятиям, возмутилась:
- Ты что, зажать хочешь свой день рождения, что ли?! Не хорошо ты себя ведёшь. Когда пришла, то не проставилась, что значит, не прописалась, но тебе никто слова не сказал, дескать, не знает девочка. Ты, между прочим, в коллективе живёшь, а это - твоя вторая семья, и празднуем мы, не то, что ты стала старше на год, а тот факт, что ты появилась на свет! Твоё рождение, а не старение! Читать далее
Это цитата сообщения Аутсайдер_Шер Оригинальное сообщение
Церковь Иоанна Богослова в селе Красное. Интервью с художником Анной Ягужинской, проработавшей в этом храме с 1992-го по 2000 г.
Храм Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы имеет интересную историю до октябрьского переворота, и об этом рассказано во многих источниках, но о том, что происходило там в 1990-е годы, когда тот храм вновь открылся (в нём был дом культуры, спортзал, типография и даже жилые помещения), нам расскажет художник-живописец Анна Ягужинская, проработавшая там 8 лет при самом первом настоятеле.
- Здравствуй, Анна, не терпится услышать твой рассказ о том времени, когда ты работала художником при храме Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Расскажи нам, пожалуйста, о том, с чего вся эта твоя эпопея начиналась.
- Здравствуй, Ари. Очень рада твоему интересу к тому сложному периоду жизни храма Иоанна Богослова в селе Красное тогда ещё - Московской области, Подольского района, а теперь уже - Москвы, хоть и "новой". Это случилось в 1992-м году, когда я пришла на 1-й курс Московского Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. В ПСТГУ были знающие, интеллигентные преподаватели, сильные специалисты, профессора, мне очень нравилось там учиться, и было там много интересного. Училась я там 6 лет – с 1992-го по 1998-й годы.
- А почему ты выбрала именно этот вуз?
- Всё просто, Ари. Я могла бы изрядно покритиковать институт Сурикова, но не буду, потому что даже если бы мне бы удалось его закончить, то я бы там получила… образование, а, вот, в ПСТГУ я получила… профессию! Это важно, но дело не только в этом. Вуз для верующих, православных людей, а я верую и задумала расписать храм, а в те годы они массово восстанавливались из руин, поэтому и решила там научиться монументальной живописи (фреске), а церковь я уже присмотрела.
- Анна, а как ты попала на работу в эту церковь?
- В 1991-м году друзья привели меня в сельский храм, где я познакомилась со священником, Михаилом Дмитриевичем Тараном, который и стал потом моим работодателем и непосредственным начальством. Оказалось, что он ещё и учился со мной в одном вузе. Прежде, чем брать меня, слишком юную, на работу, этот священник советовался со знающими людьми, а те сказали, что мои работы, которые они видели, достойные, и рекомендовали ему взять меня на работу, и тот принял меня на должность художника в свой храм. Так я стала работать в церкви Святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в селе Красное Новой Москвы. Читать далее
Шальное это было время, лихие 90-е… Время моей, как я это называю, «первой юности». Я был беззаботным мальчишкой, в 1990-м году мне только исполнилось одиннадцать, потом я стал неуправляемым подростком - прогуливал школу, хулиганил, несмотря на то, что был из интеллигентной семьи, и друзья мои были такими же. Время было такое. Мы – так называемое, «потерянное поколение». Дети были предоставлены сами себе, пока их родители спасали семью от голода, работая, где придётся.
Когда я стал юношей, то продолжал балбесничать и лоботрясничать, не думая о том, что будет со мной дальше, а трудная жизнь «лихих 90-х» досталась моим родителям (хорошо, что они были тогда ещё относительно молодыми и здоровыми), родителям моих родителей, тоже не старым дедам с бабками, прабабушкам с прадедушкой и двоим старшим сёстрам-студенткам. Все они, не ропща, тянули лямку. Отец, например, работал на кладбище, а мать разносила почту, газеты, всякую рекламу и говорила нам: «Я готова голодать, недосыпать, но быть свободной!» Читать далее
Перечитав рассказ ещё раз, понимаю то, что многое там не заметили. Я так же некоторые фильмы пересматриваю, и только через какое-то время понимаю суть. Например, фильм Сауры "Кармен" это не просто психология, то-сё. Нет. Персонажи заигрались, и реальность в этом фильме перемешалась с произведением, которое они исполняют. Только зритель подумал, что: "Кранты! Ой, мама! Они ножи достали! Сейчас кровищи и трупов будет немерено!", а оказывается, это - очередной танец, фрагмент балета, который они там все репетируют. Я понимаю то, что в мой рассказ никто не собирается вчитываться - спасибо, что хоть глазами пробежали. Поэтому поясню. Главное здесь не то, что все вокруг плохие, а бедная страдалица вынуждена это терпеть. Да, безусловно, она христианка и верует в Бога, но она очень грешна. А грех - это болезнь. Несовершенство души. Вокруг неё враги? Нет. И не отморозки. Люди как люди. На работе, правда, не все хороши, но это не важно. Здесь важна жизнь героини, которая не любит никого, кроме себя и своего ребёнка. Она не любит даже своего добрейшего папу. Маму она стала любить только после её смерти. Духовник, этот милый старик, для неё вообще не человек. Это унитаз или мусорный бак для всей той дряни, которая в ней сидела, пока она не решает её выкинуть. Она не любит людей вообще. Она ненавидит и глубоко презирает тех, с кем работает, мужа, его мать, ей чужды и неприятны их гости, она снисходительно терпит своих друзей. Она эмоционально-холодный и замкнутый человек. Она стареет, и ей невозможно с этим смириться. У неё депрессия. Она больна. И ей не нужно взбрыкивать. Она уже давно взбрыкнула, и теперь разочарована в жизни, и ей вообще не до людей, она не реагирует на этих людей, они для неё - говно. Она изгой изначально, так как еврейка, а быть евреем в обществе бытового антисемитизма не сладко, мягко говоря. Её травили с детства только потому, что на родилась "не с той" национальностью...
Я благодарю всех, кто это прочёл и оставил комментарий. Но, после прочтения отзывов, мне стало ясно то, что образ героини, от лица которой ведётся повествование, мною раскрыт отвратительно. В моих комментариях есть попытка объяснить мотивы моей героини, но они должны быть не в комментариях, а в тексте. Значит, не удался рассказ.))) Буду его, наверно, шлифовать. А может быть и не буду... Пусть "терпилой" остаётся))) В конце концов, терпилы тоже люди.)))
Мне приснилось, что пришла на работу в пижаме, со спутанными волосами, слипшимися веками и заспанным, помятым лицом. Чижевская и Мамедов (вредные сотрудники) лают по-собачьи, и я забираюсь в шкаф. Вошедшая начальница, Инесса Петровна, отгоняет их от шкафа и, как обычно, строго велит мне вылезать. В её руках большая кастрюля, до отказа забитая рыбами. И наделяет она нас этими рыбами. У всех на тарелках много рыбы, и все едят. Я тоже ем этих рыб, но вдруг замечаю то, что лежу на столе среди высоченных чашек и сушек размером с колесо. Голова моя плоская и вогнутая, глаз, носа, рта, рук и ног нет. Тело плоское и узкое, заканчивается небольшим расширением. Вся я из какого-то серебристого металла. И вообще, я - это не я, а мельхиоровая чайная ложка… И проснулась я, вялая, но надо было спешить. Ещё только четверг. А завтра - пятница. Последний рывок перед выходными. Да ещё и у мужа будет день рождения… я положу подарок к его изголовью ночью или рано утром, когда буду вставать в туалет. Фантазии хватило только на новую рубашку… Читать далее
В сельском храме звонят колокола. Преображение Господне. Или Яблочный Спас. Сегодня люди освещают в храмах яблоки и прочие семечковые плоды. Я уже сварил варенье, самовар подошёл, и мы с дочерью садимся пить чай. Движется она плавно, как большая, ленивая кошка. Я её и зову «Кошкой» - такое домашнее прозвище. У неё роскошные кудри, какие были у моей матери, а грустные еврейские глаза с поволокой - мои, нос, рот и подбородок - Машкины. Царство ей небесное! С того времени не прошло и двадцати лет… Аня рано осталась без матери, а из-за моего рабства, была ещё и лишена отца, поэтому её отчаянно баловали, никогда не ругали за лень, двойки. В результате, она не учится в вузе, работать тоже не хочет. Замуж выходить и заводить детей отказывается категорически, заявляя, что хочет жить только для себя. «Ловить кайф от жизни» - как она выражается. Она любит попить кофе, почаёвничать, выпить пива или хорошего вина, поваляться с книжкой, смотреть фильмы, слушать музыку, созерцать живопись, но сотворить что-либо сама она не хотела никогда. Такая, вот. Вся в меня. Читать далее
Моя мамочка, роскошная красавица с полотен Кустодиева, вышла замуж за моего отца в 1966-м году, учась на первом курсе художественного института. Отец, вопреки стереотипам и прогнозам, любил её всю жизнь. От этого замужества родные мою маму поначалу отговаривали: «Не торопись, институт закончи, на работу устройся, вступи в союз художников, тогда выходи, хоть за чёрта лысого!», «Артисты друг с другом не уживаются. Один из пары должен крепко стоять на земле обеими ногами!» Был ещё жив мой строгий дедушка, и он ворчал: «Зачем тебе этот лохматый нужен?! Тоже мне, художник Ляпин!», но брак состоялся, и никто потом об этом ни разу не пожалел. Читать далее
Галя не получила профессионального образования и была мало, к чему способна. Поэтому, после школы она никак не могла устроиться на работу, а становиться санитаркой в больнице, куда её направила сердитая дама из центра занятости в МФЦ, ей категорически не хотелось. Родители Гали не сидели праздно, а обратились за помощью ко всем знакомым, что, в конце концов, возымело-таки успех. За девушку похлопотали добрые люди, с большим трудом уговорив директрису и хозяйку небольшой фирмы, скорее, артели, принять Галю на работу, прямо-таки, навязав совершенно ненужную им, работницу в рамках «услуга за услугу».
Эта строгая и очень умная женщина организовала фирму, которая, по сути, была большой, разноплановой мастерской, где чего только не производилось! На фирме этой проводились реставрационные, декоративные живописно-скульптурные работы, выполнялись заказы от театров и киностудий на декорации, бутафорию и прочий реквизит, велись малярные и отделочные работы, когда не было заказов на украшение зданий, делались глиняные изделия, например, плитка, всякие вазы и сувениры на продажу, а также, витражи, басма, оклады к иконам, сами иконы и прочие работы по оформлению церковных и современных светских интерьеров. Инна Сергеевна, как звали эту гениальную предпринимательницу, бригадир, руководительница и одновременно глава этой небольшой фирмы, будучи сама уникальным, разноплановым специалистом, собрала вокруг себя таких же умелых мастеров на все руки, которые, если раньше и не умели, так легко научились сразу нескольким навыкам, а таких косоруких и ленивых людей, как Галя, Инна Сергеевна презирала и брать на работу «эту сомнамбулу» категорически отказывалась, до тех пор, пока ей не напомнили об оказанном ей одолжении.
Дело было в конце 1980-х - начале 1990-х годов, когда уже зашевелилось да забурлило бывшее тихое болото, и люди почувствовали свободу, забегали и заорали дурниной, как мартовские коты, как будто бы все они повсеместно сходили с ума. То, что началось в поведении наших граждан было похоже на помешательство.
Появилось большое количество всяких религиозных и не только организаций. Среди всего этого заработало несколько опасных тоталитарных сект, в которых сгинуло довольно-таки много людей, особенно молодых. Я всю жизнь был совершенно глух ко всяким религиозным верованиям, философским учениям и духовным практикам. Все эти течения, например, религиозные секты – хлыстовство, скопцы, толстовство, экуменизм, а также, гороскопы, восточные календари, дзен-буддизм, кабалистика, эзотерика, спиритизм, магия, колдовство, гадания, сатанизм и прочие мракобесия меня совершенно не интересовали. Я всегда считал и считаю всё это чушью собачей.
К православию же, у меня, хоть и двойственное, но особое отношение. Об этом хотелось бы поговорить подробнее. Конечно же, в те годы особенно активизировалась и православная церковь. Ещё в конце 70-х – начале 80-х туда стала потихоньку ездить интеллигенция и молодёжь, так как это было модно, но позволить себе это могли не многие, а только самые смелые или те, кто не нашёл работу по специальности или те, кто не смог поступить в нужный ему, вуз, ну, или те, кто трудился на заводе, допустим, или убирали в подъездах. Эти поездки, например, к Александру Меню в Новую Деревню под Пушкиным или ещё куда-нибудь, как правило, за город, были своеобразным протестом тогдашней системе. Вера в Бога и посещение церкви было сродни диссидентству. Читать далее
Я сказала себе воскресным утром: «Всё! Я больше не возьму в рот ни грамма алкоголя. Делаю всё, что угодно, ем, пью чай, занимаюсь с ребёнком, готовкой чего-нибудь этакого, иду в парк или на набережную …», а вечером… «В Питере – пить!» опять набухалась в говно! «…мне говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду!» Наутро опохмелилась и, отправив дочь в школу со словами: «Папаша заберёт!», дала ей «пять» и потопала работать. Понедельник – день тяжёлый, а работа мне тогда предстояла просто наитяжелейшая!
Я должна была очистить квартиру после трупа! Одинокая старая женщина умерла, и её тело долго лежало на полу. Лишь по тошнотворному запаху на весь дом соседи поняли то, что случилось, обратились в правление, и слесарь взломал дверь. Разложившийся труп, буквально отскребали от пола. А потом приехал наследник жилья, то ли племянник, то ли ещё, кто, и стал искать людей для ликвидации того, что старуха в маразме сделала с квартирой. Никто не хотел и за очень большие деньги туда даже входить - тут же вырвет, потому что стены, окна и мебель были замазаны испражнениями. Клининговая компания, согласилась взяться, но за астрономическую сумму, и новый собственник пожадничал. Поэтому домоуправ, наш отец родной, и предложил ему мою кандидатуру. Он знал о том, что я - никчёмная, глупая, постоянно безработная пьющая баба, и мне всегда нужны деньги, так как у нас с мужем девятилетняя дочь, и с моим режимом найти работу проблематично. Я заключила договор по всем правилам и даже взяла аванс и деньги на закупку всяких моющих средств. Кроме того, догадалась прихватить отцовский ящик с инструментами. Еле всё это дотащила. Знала, что понадобится. Войти в квартиру я долго не решалась, вся обмотавшись полиэтиленом и скотчем. Сначала хотела повесить на нос бельевую прищепку. Но, блин, больно-то как!!! Какая же я была в детстве сволочь, если вешала эти прищепки коту на уши. То-то его крючило не по-детски! Себе бы сначала попробовала… через сорок лет только поняла то, насколько это, оказывается, больно. Вот и наказал меня Господь за издевательства над животным! Не зря моя мама, когда была жива, орала на меня: «Дегенератка!», а муж ей вторит: «Безмозглая баба!». Он вообще базарный мужик, всё время скандалит, и как зарядит, так час может меня костерить за забытый свет в уборной, перерасход воды или потерянный тренировочный костюм ребёнка. Но, по сути, он не злой.Читать далее