В дeтстве я тaк хотeла быть солдaтом, что однaжды,
когда мы с пaпой были на рыбaлке,
я нaдела себе на голову цинковое вeдро и для верности
зaкрепила под подбородком ручкой.
Ну, типа я такой вот солдат в крaсивой новой каске.
Прaвда, я ни хрена не видела, кроме своих сандaлий,
и ведро очeнь неприятно давило на уши,
но я все равно была страшно довольна своей выдумкой.
И металлически-гулко спросила у папы, закидывающего донки,
возьмут ли меня теперь в армию.
Папа некоторое время молчал, а потом сказал плохое слово,
означающее, что рыбалке пришел конец,
и стал стаскивать с меня ведро.
Тогда-то я и испытала на себе все тяготы военной жизни:
ведро жутко врезалось ручкой мне в подбородок,
когда папа тянул его вверх, то натягивалось на голову
и сжимало мой глупый детский череп при попытках вытащить ручку.
Папа припомнил мне не так давно засунутые в нос вишневые
косточки, когда я хотела быть похожей на Муслима Магомаева,
и сказал еще одно плохое слово.
Тогда он мне грозился отрезать нос, а сейчас — всю голову сразу.
Потому что все равно с такой дурной головой,
с натугой говорил папа, стараясь разделить нас с ведром,
мне нормальной жизни не будет.
Мою голову, папину рыбалку и советскую армию спас
проезжающий мимо автомобиль с пассатижами в багажнике.
Папа разогнул ими одно крепление ведерной ручки и
освободил своего дурацкого отпрыска. А потом долго ржал.
А вечером рассказал об этом случае дяденьке,
который мне тогда жутко нравился.
И, наверное, именно поэтому у нас с тем дяденькой
так любви и не вышло.
С возрастом моя тяга к металлическим предметам не уменьшилась,
а мозгов не прибавилось.
Уж не помню, когда там в школе делают первую флюорографию,
но предполагается, что голова уже должна быть
и даже иногда работать.
Тогда я еще не знала о существовании гинекологов,
поэтому флюорографии боялась страшно, просто жутко.
И поэтому соображала еще хуже, чем обычно.
Зайдя в кабинет на негнущихся ножках,
я увидела ужасного вида конструкцию,
состоящую из двух панелей выше меня ростом,
между которыми натянута какая-то ржавая унитазная цепь.
Типа, входить между панелями запрещено, пока врач цепь не снимет.
Ну конечно, а то набегут без спросу, наделают себе снимков и убегут…
Короче, впустила меня тетенька-врач наконец-то внутрь
шайтан-агрегата, рассказала, к чему каким местом и
как сильно прижиматься надо, и свалила в другую комнату.
А я одна, мне холодно и страшно.
И вдруг — чу! Голос свыше:
— Цепочку в рот возьмите!
Я решила не сопротивляться Голосу и покорно взяла в рот
эту жуткую цепь, которую неизвестно,
сколько до меня народу брало в то же место.
Цепь была очень невкусная и очень холодная.
Наверное, она служит каким-то передатчиком рентгеновских
волн — подумала я, одновременно пытаясь сообразить,
надо ли брать в рот всю цепь целиком или
можно ограничиться небольшим ее фрагментом.
Догадавшись, что раз цепь ржавая вся, то
совершенно очевидно, что придется заталкивать ее в себя
до самого колечка, я добросовестно запихала ее за щеку.
Минут через 15, когда тетенька-врач снова смогла говорить,
она мне объяснила, что вообще-то имела в виду серебряную
цепочку с кулоном, висящую у меня на шее, но и так тоже
неплохо получилось.
И сказала, что белой завистью завидует тому гинекологу,
к которому я приду на свой первый осмотр.
Когда я все это рассказала папе, он ответил,
что еще после вишневых косточек понял,
что жить мне будет сложно, но интересно и нескучно.
И хотя я вот уже несколько лет как перестала надевать
на голову и брать в рот неподходящие предметы,
пожаловаться на однообразие в своей жизни я и правда не могу.
Чего и вам желаю.
...
Инет
![]()