Слушать этот музыкальный файл

Нераспитое прошлое бродит в бутылке вина,
что пылится на полке полгода.
Слишком много печали. Не вытянешь душу со дна
ни обещанием счастья, ни мнимой свободой.

Слишком много тугих нераспутанных старых узлов,
как на брошенной сетке рыбачьей.
Мы прошли друг сквозь друга, как тени в Аиде, без слов,
не зацепившись сердцами. Прощались, не плача.

Только ветром разлуки взметнула любовь паруса, -
опьяняющий бронзовый ветер!
И воскресное утро смеется на все голоса!
Солнце, птицы, песок, загорелые дети.

[700x525]
Пока не хочешь уходить,
И свет лица в дверном проеме
Еще пытается продлить
Воспоминание о доме,

Где ветер книги по ночам
Листал, уча стихи и ноты.

И мы томились по словам
И временам ручной работы!
И мы томились по судьбе
Куда изысканней и выше!..

Пока не хочется тебе
Идти, и за порог не вышел,

Крутни ключом наоборот!
Но ты уже чужбиной скован…

А там - и ночь не подберет
Не найденное нами слово.

Апрель 2012
Коктебель

1

Кто-то скажет на прощанье, догорая:
«Я тебе желаю счастья, дорогая!»

Кто-то скажет, протянув пустую чашу:
«Крепче слез не пожалей за долю нашу, —
За неспетую, за пролитую долю.
Отпусти меня, любимая, на волю.

Отпусти, — мне дивный-дивный снится берег,
Там волшебные сады, цветы и звери,
Царство, полное блаженства и веселья…»

Кто-то примет за нектар
чумное зелье.

Кто-то скажет на прощанье, догорая:
«Я тебе желаю счастья, дорогая!»

2

Поеду в горы рисовать
Свои смешные акварели.
Поеду в горы — горевать,
Пока в лесах печальны ели.

Пока целительный пейзаж
Мою беду и боль оплачет,
Сто раз сломаю карандаш.
Сто раз решу переиначить

Свой незатейливый сюжет,
Свою нескладную картину.
Зачем кладу горячий цвет
На потемневшую вершину?

Зачем неверности твоей
Подыскиваю тон прощальный?
Тебе, наверное, больней.
Смешной сюжет. Пейзаж печальный.

3

Своей любовью, Боже, напои!
Моей не хватит
На даже бусинку прозрачную печали
О брате, заблудившемся во тьме.

Нет, братом я его не назову, —
Любви не хватит.
А тьму развеять —
Не найду свечей.

А звезды!
Звезды кончиками пальцев
Большую Ночь
На тонких нитях
Держат.

omiliya.org/

В этот полдень
пылающим тучам не сплющить
тени призраков, которые жмутся по стенам…
Самолеты, груженные порохом…
Теплые секущие нити дождя.

Люди толпятся у входа в подземку.
Шляпы, темные очки, плащи,
сигареты, в которых сгорают семь Млечных Путей.
Военный, торговец, беглец, поэт.
каждый со своим чемоданом,
со своею радостью или разлукой.
В мертвом безмолвии струи дождя
скатываются по ступеням.
Все размягчает, угасает,
словно глубокая старость.

Дождь не кончается, и нам остается
выбежать, шагать под дождем
« с головой, как керосиновая лампа…»

Из книги "Мосты"

Сквозь деревья и города, сквозь туманы,
сквозь толчею букв на газетных страницах,
поверх всех чудаков, светофоров и разных товаров
твой взгляд, твои глаза на моей рубахе –
две несмываемые капли туши, две тлеющие
дырочки от сигареты, которые не погасить.

В четверть шестого моросит,
склоненные головы, серая мостовая…
Прохожие спешат укрыться в продымленных кафе
или в дремотном спелом плоде любви.
В половине шестого морось похожа
на камень, на пепел, на стук в дверь,
захлопнутую перед самым носом ночи.
И человек в темном уголке кафе,
среди стертых песочных улиц,
встает, чтобы выйти, брести под дождем
просто так, никуда,
ибо некуда идти по этой улице,
по никакой улице городе,
по никакой улице мира.

Брести, брести…

..сквозь нити холодной воды,
навстречу плащам цвета вытоптанной травы.

В кривом переулке кот прыгает через лужи.
Лучащиеся волосы – золотая лампа радости.

В ту ночь, когда умерли тихо мечты
и мой светоч, мой хлеб раздавили колеса такси, —
в ту осеннюю ночь посреди пустоты
вдруг возникла ты, дочь осени и дождя.
И с тобою пошел я по улицам темным
под дождем. Листья падали. Желтые тени
метались по мокрой земле.
Нас было двое печальных.
Мы вместе отправились в путь.
Незнакомые, дальние, близкие; плечо согревало плечо,
и радость стекала на наши сплетенные руки с лиловых небес.

Девочка, дочка дождя, есть в глазах твоих горькая нежность.
Почтарей, перепуганных птиц, выпускаешь ты в ночь.
Они прилетят и в душе моей молча уснут.
Все впустую прошедшие дни, все несчастья, все беды
пропадают во тьме; ты одна остаешься навек
среди ночи. Несешь ты сияние в голосе и в волосах.

Я не знаю, из праха какого соткана ясность твоя.
Но в ночном моем сердце сияешь ты, словно звезда.

Из книги "Мосты."

В голубую и гулкую
гавань Гаваны
входят громадины корабли,
груженные нефтью и дружбой.
Вглядываюсь в них,
узнаю странные и простые
их имена,
дрожащие в складках воды,
и чувствую,
что не один, что вокруг
птицы, деревья и люди,
окна и нефть,
волны, машины и солнце,
небо и снова люди.
Отсюда, с высокого мола, вижу –
гавань багрится зарею,
слышу – посланцы далекой
страны – корабли
бросают грохочущие якоря
в воды залива,
а это вода – все равно
что моя кровь.
Отсюда, с высокого мола,
вижу — грузовики
выползают из порта,
чтобы развозить
по кварталам Гаваны
нефть и дружбу.
Волны взлетают,
расшибаясь с размаху о мол, —
в брызгах лицо и рубаха,
белая, как мир и свобода.

Файяд Хамис
(Перевод с испанского)

Мама. Как одиноко.
Это уже не полночь.
Стало поздней и дольше
Времени.
Синий сквозняк
Втягивает звезды.
Гасит недолгий свет.

Мама. Ты одинока?
Кто я? Ты помнишь, кто я?
Старый рояль у входа
В комнату.
Мы вдвоем.
Вспыхивают ноты.
Учишь меня играть.

Мама. Где одиноче?
Не закрывай рояля.
Пусть эти белые ноты
Полночью будут гореть.
Мама. Как дальше, мама?
Чья это музыка, ма?

- Мама, как много деревьев тут!
Мама, куда деревья растут?

Как листья осенние, дочкин смех
Вспыхнул, взметнувшись по веткам верх,

И поднялись, встрепенувшись, цветы:
- Доченька, все мы, куда и ты:

Крыльями, ветками, песней, листом
Медленно, больно в небо растем.

Любят уходящих, вольных, легких.
А пока я здесь – меня не видно.
Далеко до той меня, любимой.
До тебя так близко,
Мой далекий.

Но твои не виноваты руки
В том, что не прошу освобожденья.
Любят вслед,
На муке натяженья,
И хмелеют запахом разлуки.

И чтоб не перепутать бухту с раем,
Здесь раздают неспелые бананы,
И санаторий слишком обитаем, -
Здесь от себя укрыться не удастся.

И горы прижимаются к туману,
Того гляди, взлетят и растворятся.

В раю, наверно, рай и без дурмана.
И каждое лицо в раю желанно,
И каждый камень, каждая поляна…

Чем больше рая, тем неповторимей
Лицо, тропинка, цвет акаций, -
Не перепутаешь, как имя иностранца,
Ничем тебя не тронувшее имя.

И, чтобы в этой бухте не остаться
Корабликом, Волошиным, тетрадкой,-
Шагнуть в иную сторону пространства,
Не отвечать на шепот моря сладкий,

На запахи травы не озираться,
Себя не выдать веточкой печали,
И акварель не сможет догадаться
О той поре, в которой обитали
Блаженные задолго до изгнанья.

В раю пока не знают слов прощанья.

О, если бы произносить слова
Душа умела!
Она б не стала тосковать,
Она бы пела.

О, если в слабом голосе нашлась
Пружинка чуда!
Она бы музыкой взвилась
Из ниоткуда.

О, если бы немое сердце вдруг
Заговорило.
Оно б не тратилось на звук,
Оно б любило.

Матрос Сильвер

«Шестое августа по-старому,
Преображение Господне».
Борис Пастернак


Люблю этот праздник за его особенную возвышенность, надежду и веру, предчувствие иного мира, солнечного насквозь, из глубины. Когда-нибудь наш мир станет светящимся изнутри огромным яблоком.

Каждый год я жду от него волшебства, и не обманываюсь.

Уже второй год подряд встречаю Преображение в Тарусе, у дорогих мне людей, в прекрасном огромном саду, с яблоками и сливами, пчелами, уютным деревянным домом, с верандой, круглым белым столом под грушей, с ощущением счастья, которое льется отовсюду. Время останавливается, и сквозь его золотое кольцо спокойно течет прошлое и открывается будущее, и крыло вечности легкой тенью осеняет и этот сад, и Оку, и холмы, и памятник Цветаевой, и дорогу к Воскресенскому храму.

Я собралась в храм довольно поздно. Завтрак затянулся, Марина и Саша так гостеприимны, что праздник чувствуется в каждом слове и в каждом движении, круглый столик, круглые яблоки, ароматный чай, родные улыбки.

Погода с утра пасмурная, но теплая, пробивающиеся лучи солнца освещают дорогу, которая спускается реке, и река голубится и золотится.

Вот и пристань. Небольшая скамейка, беседка. Я присела полюбоваться рекой, и вдруг меня пронзило острым, как молния воспоминанием. Время как будто раскололось, трещина затягивает, и я не могу двинуться. Я снова сижу на этой же скамейке, только ровно год назад, и рядом Роман. Мы ждем кораблика, на котором собираемся плыть вверх по реке, в Поленово. Воспоминание стало таким плотным, таким синхронным, что я почти не понимаю – сейчас или тогда – собираются люди, спрашивают, где купить билеты, и радостно шумят, увидев еще далеко вверху белую черточку корабля. Он постепенно становится все больше, и все отчетливей видны на его борту буквы «Матрос Сильвер». Вот он уже подплыл к деревянному причалу, люди спускаются по ступенькам вниз, поднимаются на палубу.
У меня перехватывает дыхание. А мы? А мы почему сейчас не поднимаемся на палубу? Солнце слепит глаза, вот сейчас корабль отчалит. Где мы вдвоем? Почему корабль есть, а нас вдвоем нет? Где сейчас Роман? Острая боль его отсутствия буквально пригвоздила меня к скамейке, и я не могу оторвать глаз от «Матроса Сильвера», неужели нас там нет?
Если я знаю, чувствую, слышу каждое движение друга, сейчас он обернется, подаст мне руку, смотри, здесь ступенька, пойдем на верхнюю палубу… У нас впереди медленный, огромный, нескончаемый день, усадьба Поленова, где мы так счастливы, где любимая картина «Христос и грешница» (только углем), в сказочном доме художника, построенного по его проекту, согретом его талантом, семьей; светлом, просторном, с коллекциями камней, рукотворной мебелью, привольем, льющимся в открытые окна, - всем этим удивительным поленовским, летним, вольготным простором, березами, лучами, рекой.
Где все это? Впереди или позади? И кто был настоящим автором нашего недолгого летучего счастья?
«Матрос» уже развернулся другим бортом, пыхтит, пытается вырулить на середину реки, застывает на месте, и все-таки движется - от меня? от нас? к нам?

Неужели этот поленовский мир теперь раскололся надвое, и нам никогда не собрать его воедино? Или он продолжает жить где-то вверх по течению, над нами? И в нас и не в нас, а в каждом – но целостно и неделимо?
От неразрешимых вопросов горло перехватывает, не могу глотнуть. Неужели нас нет? Как же это? Как? Ведь еще пять минут назад Рома принес мне мороженое, и перевесил фотоаппарат с моей шеи на свою, и улыбался так щедро, и его голубые глаза светились, как река.

Эта рифма, которую время и пространство организовали так мастерски, зачем она?
Остаться здесь? Отпустить его, себя, нас?

Я смотрю, как уменьшается «Сильвер» в размерах, как уже поворачивает направо и вверх, за рощу, как он исчезает.

Бедный Сильвер. Но он же не виноват! Он плывет, куда ему надо.
Первое свободное дыхание окрыляет меня. И Роман – не виноват! И я - не виновата! И Бог - не виноват…

Да я же шла в храм! Новая сильная волна подбрасывает меня. Ноги сами поднимают меня по тропинке вверх, и лохматая собака бежит навстречу, и желтые цветы приветливо машут тяжелыми головами, и храм торжественно парит прямо в небе надо мной. Я подхожу к каменному кресту, стоящему на поляне, и от него исходит волнующая животворящая сила, он как будто обнимает своими крыльями. И свеча горит, как в прошлом году точно! «В прош-лом го-ду», - повторила я по слогам. И обрадовалась слову «прошлое». Значит, время сдвинулось, закрутилось, поплыло, полетело!

Как жалко, что храм закрыт, уже час дня, конечно, поздно, служба давно закончилась. Ну, просто посижу перед входом на скамеечке, посмотрю на купола, помолюсь тихонько.
Вдруг подъезжает маленький бежевый «жигуленок», из него стремительно выходит батюшка (пиджак прямо поверх развевающейся светло-серой рясы), открывает огромным ключом храм.
Я шмыг следом за ним, и вот уже Воскресший Христос смотрит на меня пристально, и очи Богородицы светятся нежностью, Читать далее...

Из глубин телефонного ада
Я бы вырвала все провода.
Замолчите, ни слова не надо,
Вы попали совсем не туда.

Здесь не любят, здесь очень спокойно.
Здесь уже ничего не хотят.
Все улажено, все устроено.
Нет, сюда по ночам не звонят.

Вы ошиблись, я вас не помню.
Позвоните пять лет назад.
А сейчас в этом сумрачном доме
Лишь замки на дверях висят.

Извините, но вам показалось, –
Нет, душа не кричит, не кричит.
Нет, нет, нет, ничего не осталось.
Нет, нет, нет, ничего не болит.

Вы ведь больше сюда не придете –
Все растаяло в пепельном сне.
Неужели вы трубку кладете?
Неужели вы верите мне?

Неужели? Постойте! Не надо!
Я совсем не устала ждать.
Из глубин телефонного ада
Я бы вырвала все провода!

Власть женщины

Она стояла недалеко от берега, в морских волнах. Я не видела ее лица, но я знала, что это женщина, у которой есть власть. Власть женщины. Она отвернулась от всех и смотрела то ли на горы, то ли дальше в море, то ли на небо. Может, в глубину себя. На гальке играли ее дети, муж что-то спрашивал, и она не то чтобы была отстраненной, но немного выше, чем все они. Полная, с браслетами и кольцами на руках, волосы подняты на затылок. Она излучала спокойствие и такую уверенность, что мне захотелось заплакать от бессилия. Я признала эту силу. Я вспомнила, что потеряла ее давно, где-то совсем в юности, не осознавая величественного присутствия силы.
Вокруг нее собрался весь пейзаж: коктебельский берег, с меняющимся цветом гор, профиль Волошина, придающий смысл, стерегущий поэзию волны и земли. Она смогла поддержать его, этот профиль, этот берег, эту волну.
Пейзаж моей души в той точке пространства, в которой мы совпали ненадолго, скорее был похож на край пустыни. Позади выжженная земля, и еще не ясно, что ждет впереди – снова пустыня или земля обетованная. Время расплылось, и я пыталась его собрать, выискивая зеленые камешки на берегу, как будто это самое важное, что нужно делать в жизни. Собрать зеленые камешки. И немножко белых, ослепительных.
Между мной и женщиной, у которой есть власть, целая пропасть. Я смотрела на нее долго, потом заплыла далеко-далеко (пусть пропасть будет еще больше), делая невероятное усилие. Плыть – это тоже очень важно. Я что-то должна сделать, я должна что-то понять, должна, должна, я, я. Навязчивые, бессмысленные слова. И вдруг, незаметно для себя, и сбросила с себя усилие, расслабила руки, и просто прильнула к воде. И вода ответила большим да, на всю глубину своего морского сердца. Она протянула мне свою нежную сильную ладонь, и я ощутила такое доверие к себе, ко всему миру, к Богу. С неба сошли в мою душу тихие величественные слова: «Богоданность мира». И я приняла этот подарок со всей благодарностью, на которую была способна.
Я вышла на берег, поискала глазами женщину в браслетах и не нашла ее.
Она, не сделав ни одного жеста, вручила мне невидимый ключ от самого главного браслета. Я приняла.

Медея. На смерть Ясона

Спасибо за грозу
На дальнем континенте,
За жаркие слова, –
Ни звука не поймать,
За голос,
Потерявший силу.

За то, что нет тебя.

Что ты свое лицо
Переместил в другие страны света,
В другие зеркала.
И мне не хватит
Ни одной зарницы
На небе августа
Зажечь хрусталик-память.
И никакие волны не разгладят
Помятый парус – сердце.

Ты спишь, Ясон?
Под рухнувшим Арго,
Твоим последним домом,
Что видится тебе?

Спасибо кораблю
За славу и за смерть –
Им не изменит
Твоя неверная и шаткая душа.

Остановился ветер.
Отшумела
Гроза
На самом дальнем континенте.

Расскажи мне про дождь.
Здесь жара.
Только море
Говорит о бессмертной воде и любви -
Вечно горькой и вечно прекрасной.
Захлебнусь, утону
И, глубинную муку изведав,
Поплыву в неизбежность.
Мне парус глаза захлестнет,
И опять потеряет зрачок
Направление света.

Но глухие удары воды
О лопатки утраченных крыльев
Мне напомнят
О давней судьбе,
О древнем разломе земли,
О немыслимых звездах погасших,
О дыхании Бога,
О новой вселенной,
Толчками пронзающей сердце.