[699x509]


Но недолго продолжался мир души моей: вновь заработала незримо вражья сила... Поступив в монастырь, я не мог оставить Оптинского старчества, видя в нем и вообще в старчестве единый путь, с помощью благодати Божией, к монашескому спасению, и потому каждый год два раза к седьмому декабря и к восьмому мая ездил на совет к старцу моему, великому иеросхимонаху Оптиной пустыни отцу Амвросию. Конечно, близкое моему духу старчество не было пощажено лукавым духом, воздвигавшим на него хулы и насмешки, больно отзывавшиеся в моем сердце.

- И что это такое за старчество? - говорил отец игумен, - и кому оно в наше время нужно? Еще в прежние времена - куда ни шло, а теперь на что оно, когда ныне всякий знает как жить? Ну и живи, как знаешь: на то и ум Бог дал каждому, чтобы им руководиться. Хорошо быть старчеству в древние времена в Палестине для простонародья, не знавшего грамоты: ему нужны были руководители. А нынче всякий ребенок не менее иного старца знает. Ходи в церковь да молись Богу - и все тут.

А наши ученые монахи, из "белых" богословов, прибавляли:

- Ныне свет учения всех озарил: держись учения Евангелия и заповедей - вот тебе и старчество. Все это вымыслы людей невежественных, прежних времен, а ныне я сам напишу поумнее многих старцев.Читать далее...

[602x600]
LIX

Однажды в день Рождества Христова, придя к себе в келью от ранней обедни с приглашенным мною странником - монахом одного из московских монастырей, я заметил, что пробой был из двери выдернут, замок сломан, а вошедши в келью, застал в ней полный разгром всего моего достояния: кроме икон и книг, ничего воры не оставили, забравши всю теплую и холодную одежду, белье, самовар, чашки, сахарницу и, сколько было про нуждишку, деньжонок - все забрали до нитки. Оставлены были худенькие старые подштанники, да и те были, на зло, вывернуты и брошены посреди кельи. На другой день одну мухояровую ряску и старый поношенного крепа клобук подкинули в мешочке, в котором мне обычно кое-что присылали благодетели мои, Федотовы. Подкинутое обнаружилось на гостином дворе к келье одного из братии, живописца, он и принес все это в трапезную во время обеда. Остальное мое имущество пропало без вести.

Дня через два призвал меня к себе один иеродиакон. Я застал у него в гостях мирянина, и они оба сообщили, что прошел слух о похищенном у меня имуществе и советовали подать в суд. Я ответил, что судиться - не монашеское дело, а вот было бы лучше, если бы вор возвратил мое имущество, тогда бы я ему уплатил по стоимости за похищенное и поклялся бы никому никогда не открывать его имени. Конечно, можно удивляться моей наивности, воображавшей, что вор стал бы верить обещаниям, но тогда я говорил от сердца. И остался я при двадцатипятиградусных морозах в одном холодном худеньком подрясничке, и никто из братии, начиная с игумена, не догадался мне предложить ничего теплого. Можно себе представить, как проводил я в своей холодной келье зимние морозные ночи, не имея чем прикрыть продрогшего тела, пока не обзавелся кое-каким теплым одеянием! Согревала меня молитва Иисусова да земные поклоны, которые и клал я усердно, едва перемогаясь от холода до утрени. И как же бывал я рад тогда услышать к ней благовест! В храме было много теплее, чем в моей келье, и я бежал туда, дрожа весь, как в лихорадке.Читать далее...

[700x399]


Перед постригом моим в рясофор, не зная о том, что в сердце отца игумена уже созрело это решение, я в тонком сне имел такое видение: будто стою у свечного ящика в Успенской половине храма и вдруг слышу чей-то незнакомый голос, который зовет меня в алтарь:

- Феодор! Взойди сюда! И так - до трех раз.

Удивляясь дивному голосу, я вошел в Успенский алтарь, совершил поклонение святому престолу и увидал, что у угла к востоку, близ престола, стоит вроде как отец игумен, а на престоле рядом с крестом лежит серебряный корчик, полный чистой воды, и над ним поднимается пар. Я подошел к отцу игумену, поклонился ему в ноги, и он, благословив меня, указал на корчик:

- Возьми и пей!

Считая себя недостойным взять что-либо с престола неосвященными руками, я, не двигаясь с места, стоял в страхе.

Отец игумен повторил:

- Возьми и пей! Это нужно было пить вон кому, - прибавил он, указывая рукой по направлению к царским вратам... Я почему-то в эту минуту не оглянулся на царские врата, взял в руки корчик и, осенив себя крестным знамением, стал пить из корчика воду, которая оказалась прохладной и необыкновенно на вкус приятной... И сколько я ни пил этой воды, в корчике не убывало будто. Я силился выпить ее всю, но корчик делался полнее. А я все пил. Казалось, вода дошла до самого горла. Я напряг последние силы, глотнул еще раз и вдруг выпил из корчика всю воду... Тут я взглянул на царские врата и увидал нагого младенца, сидящего на кругленьком аналойчике, вроде столика. И младенец этот, не спуская с меня глаз зорко смотрел на меня, и был он так красив, что глаз не оторвать. Глядя на меня, младенец ангельски улыбался. И заметил я, что он был весь мокрый, как будто его только что вынули из воды, и вода струилась с него чистыми, как алмаз, каплями по всему лицу и телу его, - и это придавало ему еще большую красоту. Сидел этот дивный младенец с ножками на аналойчике, и по чреслам покрыт он был белым полотном, такое же полотно было подостлано под ним. Позади младенца стоял монах, как будто отец казначей, чистым полотенцем он отирал покрывавшие тело младенца капли чистой воды. И вдруг увидел я, что по лицу младенца возле уха, потекла грязная вода как бы с пылью растворенная. Дивясь красоте младенца, я спросил отца игумена:

- Кто этот младенец? И чей-то голос ответил:Читать далее...

[670x600]
XLIV

Неудача в одном не остановила врага моего и всего человеческого рода действовать против меня на ином поприще, и делать мне всякая пакости, целью которых была все одна излюбленная им цель - выгнать новоначального монаха из обители во что бы то ни стало. Но приставленный от Бога к каждой христианской душе ее Ангел хранитель бодрствовал и отводил наветы вражьи: то собственными моими предчувствиями и молитвами, как то было в вышеописанном случае, то через добрых людей, которые Божией милостью встречались на пути моем, и все вражьи козни обращались ему же в стыд и посрамление. Конечно, сердце мое от этого страдало немало, пока не обращал Господь плача моего в радость; но такова уж от Бога нам предопределенная на земле невидимая брань, которую необходимо испытать каждой душе христианской, и тем более монашеской, особливо предназначенной воинствовать и побеждать недремлющего искусителя.

Моя пятнадцатилетняя монашеская жизнь в монастыре духовно расстроенном - великий показатель этой непрестанной брани, в которой падали мои собратия, падал и я; восставал я, восставали и они. Грехи наши и падения становились видимы миру, но наше покаяние было доведомо и зримо только одному Господу Богу. Не в осуждение, - помни, читатель, - вскормившей меня обители пишу я эти строки, а как правдивый описатель истинных событий моей жизни. Не блаз-нись тем, что будет изображено в этой части летописи моего недостойного монашества, а старайся назидаться для душевной твоей пользы и для пользы того великого призвания, которое именуется иночеством и которое может подниматься при добром управлении до высот Оптинских, едва достижимых человеческому духу, но - и падать под недостойным руководительством до низин Лебедянских. Однако помни, дорогой мой читатель, что и на подобных низинах есть спасающиеся и мир спасающие; тот спасающие мир, который их презирает и гонит... Говорю я это попутно, а теперь возвращаюсь к повествованию.Читать далее...

[600x700]
XXXVIII

В селе Добром вскоре скончался родитель и был похоронен близ церкви Тихвинской Божией Матери. Отошла с миром ко Господу настрадавшаяся душа его и осиротила всех нас и больше всего, конечно, беспомощных моих сестер, у которых на всем свете родного только и осталось, что моя к ним любовь и мое попечение. О брате Иване давно не было никаких известий, и трудно было рассчитывать на его поддержку: и по его молодости, и по положению человека, живущего только на скромное жалованье торгового приказчика. Туманились последние надежды на развязку мою с миром - не обрекать же было моим уходом в монастырь на голодную смерть двух близких и дорогих мне существ. С помощью Божией, мне удалось отдать всю свою душу бедным сестрам и все силы свои посвятить на то, чтобы отереть всякую слезу их сиротства и одиночества.

В это время ушел со службы мой доброжелатель и благодетель Дивеев. На его место был назначен другой управляющий, совершенная противоположность предшественнику - безбожник и бич для бедности и низших своих служащих, сидельцев винных лавок. Особенную лютость и бессердечие он проявлял во взыскании штрафов, разорительных для бедных его подчиненных. Меня эта жестокость трогала до глубины сердечной и мало-помалу накопляла в моем сердце сильное негодование против угнетателя. Ко мне он относился, как к исправной части откупной машины, и даже сперва повысил по службе, назначив дистанционным в Лебедянь, но потом перевел в Козлов, из Козлова в Елец, из Ельца в Липецк, не давая мне обосноваться на одном месте. Такая цыганская служба заставила меня жить на две квартиры: сестер я поместил жить в Лебедяни, а сам, как попало, в тех городах, куда меня забрасывала воля управляющего. Такая служба моя продолжалась не очень долго, и вскоре мне пришлось стать свободным гражданином вселенной. А вышло это дело так: у меня был обычай, которого я не оставлял ни на один день - это ходить ежедневно к ранней обедне. Обязанностям служебным это вредить не могло, потому что в контору я от обедни приходил все-таки раньше других. Однако, на почве моего усердия к церкви Божией и вышло у нас столкновение с управляющим. Неоднократно уже, и при встрече с ним и при малейшей возможности, он с ехидством глумился над церковностью и зло подсмеивался, вышучивая мое усердие к церковным службам. Я долго молчал, но он все не унимался и продолжал меня язвить при малейшем поводе. В конце концов, я вышел из терпения и сказал ему:Читать далее...

[700x463]
XXXII

Во время моей службы в Лебедяни я часто ходил к службам в Троицкий монастырь. Бывая в монастыре, я полюбил его запушенный тенистый сад, где в самой середине его чаши стоял нежилой деревянный сруб, покрытый тесом, с полом, но без печей и без рам. В этот сруб по осени сыпали яблоки. До того мне полюбилось это уединенное место, что, гуляя в саду в полном, конечно, одиночестве, я неоднократно молил Бога, чтобы Он благословил мне поселиться в этом срубе и в нем проводить отшельническую жизнь... Когда я решился уйти вторично из мира в монастырь, то, получив расчет от управляющего своего Ивана Андреевича Дивеева после истории с пролившимся спиртом, я пошел к игумену монастыря и просил его, чтобы он принял меня в свою общину жить в этом срубе под именем сторожа. У меня для окончательного поступления в монастырь не было увольнения от общества, а без него я мог жить в монастыре только по паспорту, под видом вольнонаемного. Об этом разрешении я молил игумена, со слезами великой жажды подвига, и получил его без особого затруднения.

- Господь тебя да благословит, - этими словами игумена положено было начало моему вступлению во второй раз в вожделенную для меня монастырскую ограду.
Читать далее...

[554x600]
XXV

Пришлось мне опять тянуть свою откупную лямку: без моей поддержки родителям было бы очень плохо. Теперь служба меня перекинула из области Войска Донского в Уфу, а затем вскоре - в Уральск. Долго жил я в Илецкой защите, был дистанционным в Гурьеве, неподалеку от Каспийского моря, при устье реки Урлеа. Много поездил по Букеевской орде и близко ознакомился с бытом киргизов-кочевников. Служба моя и тут была чрезвычайно удачна - жалование и доходы были большие, и опять я все свое жалование до копейки высылал родителям. Временами, как непотухший огонек, вспыхивала во мне ревность к монашеской жизни, но сыновние обязанности и действительная необходимость жить и работать в миру для обеспечения существования родителей смиряли тайную скорбь моей души, жаждавшей обрести Бога в монастырском уединении, в отрешении от мира, в котором все мирское против Бога.

Во время своих поездок в киргизские степи я пробовал попутно между делом по своей службе заниматься миссионерской деятельностью среди киргизов, старался распространять учение веры о Воплощении Сына Божия, но, видно, не было во мне на то истинного призвания, и проповедь моя не имела желанного успеха. И то сказать: мудрено было, служа по откупу, возвещать народам Слово Божие...Читать далее...

[329x450]
XIX

В те времена, когда со мной совершились эти события моей жизни, скитский лес был куда гуще и величественнее, чем теперь, и в вечном полусумраке его святой тайны Божьего девственного создания, догорающий день быстро сменялся мраком ночи, и ночная тень ложилась плотнее и гуще, чем на просторе обширного Оптинского монастырского двора. Дивно красив был это время скитский лес, когда в благоговейном трепете подходил я со своим путеводителем к святым воротам, скрывавшим за собой, казалось мне, истинных небожителей, временно и только для назидания людям сошедших с горнего неба на грешную землю... Вспомнил я по дороге, что отец Герасим, прощаясь со мной в Сергиевой лавре, сказал:

- А ты постарайся найти, как придешь в Оптину, в скиту двух рясофорных монахов, отца с сыном - они ваши, саратовские. Зовут отца Никитой, а сына Родионом: они, наверное, тебе будут ближе других.

И вот, идя дорожкой по лесу в скит, я и думал: ах, если бы мне найти своих земляков - все бы было лучше...

Когда ушел мой старец-путеводитель, еще не входя в святые ворота, я, бросился на колени перед изображениями святых отцов на стенах святого входа и слезно им помолился, чтобы они меня приняли в скитскую братию, и затем трепетно переступил порог скита, осенив себя крестным знамением... Меня сразу обдал густой, чудный запах резеды и всей благовонной роскоши скитских цветов на заре догоревшего знойного летнего дня... Прямо передо мною, пересекая мне дорогу, смотрю, идут два инока... В скитском храме зазвонили во все колокола... Я поклонился инокам в землю...Читать далее...

[699x644]
XV

Как рады были родители моему возвращению из далекого странствования, всякий представить себе может. Благополучное мое возвращение внушило им ко мне такое доверие, что родитель мой нашел возможным вверить мне отдельную отрасль своих дел - свечную лавку, из которой он торговал оптом и в розницу восковыми свечами, и я стал, несмотря на свои юные годы, почти самостоятельным торговцем, приказчиком на отчете.

В это время я познакомился и близко сошелся с купеческим сыном Феодором Андреевичем Какирбашевым, торговавшим от меня по соседству - через лавку - юхтовым* и железным товаром. Сблизила нас с ним общая любовь к монашеству. Впоследствии он был наместником в Плошанской пустыни (Орловской губ.), где и окончил свою жизнь, приняв перед смертью схиму. К нашей дружбе присоединился еще и другой сосед, тоже купеческий сын, торговавший галантереею, бакалейным и колониальным товаром. Этого путь впоследствии ничего не имел общего с нашими юношескими стремлениями и надеждами. Но в то время мы все трое были, как одна душа, и стремились к одной цели, и целью этой был монастырь и подвиги иноческой жизни. Только воля родителей стояла перед нами, как стена, непреодолимой преградой к осуществлению наших пылких влечений.Читать далее...

[700x484]
Художник Петр Коровин. Крестины.

X

В 1835 году мы выехали из села Макарова в город Балашов, где мой родитель выстроил два дома: один каменный, а второй - из вековых дубов, бывший господский дом, который родитель мой купил на снос. В этом доме поселился жить брат моей матери и наш благодетель, Фока Андреевич Скляров; здесь он и скончался, как добрый христианин, напутствованный Святыми Тайнами.

В 1836 году родитель мой, оставивший было службу, вновь поступил на место подвального в городе Аткарск.

Жизнь моя в течение 1835 года в Балашове осталась мне на всю жизнь памятной, потому что от брата своего двоюродного я научился такому греху, о котором стыдно и глаголати. Великою милостью Божиею я был спасен от этого греха, и вот каким образом.

Уже по приезде в Аткарск, как-то раз, поутру рано, родители мои, бабушка и крестная мать пили чай, а мы - все дети и другие товарищи, у нас ночевавшие, спали на полу в соседней комнате. Дверь была открыта; я в это время проснулся и понеживался, и вдруг слышу разговор между родителями и крестною моею, Любовью Ивановною, и в разговоре этом часто повторяют мое имя. Я прислушался и слышу:

- Да, что-то из него будет? - говорила моя мать, - помните, что священник-то сказал?.. Да, да! Ведь когда он родился, у нас уже был сын Феодор, а священник, давая молитву новорожденному, подошел ко мне, - я лежала тогда на кровати, задернутой пологом, - да и говорит: "Желаю вам здравия; какое имя угодно вам дать новорожденному?" "Дайте, говорю, - ему имя Николай". Стан молиться священник и, когда нужно было дать имя, он вдруг остановился и умолк. Долго он молчал и, наконец, произнес имя - Феодор. А я ему сказала, что у меня уже есть сын Феодор. Когда он окончил молитву, я ему это помянула, а он мне ответил: "Ничего, при крещении исправим"... Пришел день крестин, и вот что мне рассказывала Фе-дина крестная: взял священник в руки ребенка, чтобы погрузить в купель и только хотел произнести: "Крещается раб Божий, младенец..." - да на слове этом запнулся и молчит. Минут пять, показалось ей, он молчал так-то, и все молчали. Слышим - погрузил ребенка с именем Феодор. Очень мы были этим недовольны. Когда кончилось таинство, крестная, - а потом в доме и мы - приступили к священнику с выговором, а он нам на это ответил: "Я вам как священник скажу - ведь, вы видели, что я стоял долго, не погружая младенца в купель. Я желал дать ему имя Николай, но вот, Бог свидетель, что я в ту минуту забыл все имена, кроме имени Феодор, и другого, при всем старании, произнести не мог - точно у меня кто связал язык. И хочу вам сказать, меня, быть может, и в живых не будет, а вы припомните тогда: будет младенец этот, когда вырастет, монахом".Читать далее...

[650x510]
VI

Верстах в трех от села Макарова было имение князя Григория Сергеевича Голицина. Княжеская усадьба была расположена на горе, и неподалеку, под горой, - винокуренный завод князя. Князь очень доброжелательно относился к моему родителю, с которым ему приходилось иметь дело по винному откупу. Любил князь утром и вечером совершать прогулки верхом на лошади. И вот, однажды, подъехал он верхом к нашей квартире. Мы в это время всей семьей сидели за обедом; окно было открыто на улицу; день был ясный, и князь, подъехавши к окну, громко, с приветливой улыбкой сказал:

- Приятного аппетита всем вам желаю!

Конечно, родитель мой, завидевши князя, быстро выскочил из-за стола и выбежал к нему на улицу, а мы - дети и мамаша засуетились и тоже, побросавши обед, кинулись, к дверям к нему навстречу. Побежали навстречу князю, правда, старший брат мой Феодор да сестра Екатерина (ныне схимонахиня в Шамордине), а мы, несколько оробев, стояли около обеденного стола. С ласковым приветом вошел князь к нам в дом и, видя наше замешательство, весело сказал:

- Прошу всех вас и детей сесть за стол, как сидели, тогда и я с вами сяду, а иначе выйду вон.

Желание его быстро было исполнено. Князю был подан стул, и с той же приветливой улыбкой, глядя на нас, он радушно к нам обратился со словами:

- Ну, вот и я с вами буду обедать! Родитель мой сказал князю:

- Смею просить вас, ваше сиятельство, рюмкой водки?

- И прекрасно, и умно ты сделаешь, - согласился князь, - а, кстати, у меня и аппетит есть выпить рюмку, а мало - выпьем и по две.Читать далее...

[475x600]
III

Однажды пришла моя бабушка зимой от утрени. Родитель мой еще не вставал. Побранив его за леность, она сказала:

- Встань! Запиши для памяти...

- Чего, матушка? - спросил родитель.

- Запиши: озимые хлеба будут ныне летом плохие - лебеда уродится. Ранние пшеницы вовсе не родятся, средние будут хороши; гречи мороз убьет, а проса вовсе пропадут...

Родитель записал бабушкино предсказание, и время его в точности оправдало.

На другой год пришла она тоже от утрени зимой в какой-то праздник и сказала:

- Ну, Афанасий! На лето будет страшный голод - ничего не родится.

Упросила родителя, чтобы он дал денег на покупку ржи:

- Поверь мне, - сказала она, - увидишь, что я не лгу - голод, голод и голод-то будет страшный.

Родитель дал четыреста рублей ассигнациями, и она сама ездила в село Беково и купила там сто четвертей ржи, которую родитель всыпал в порожние винные бочки, вставив дны, и они стояли до весны рядами близ подвала. Когда же началось народное бедствие от голода, бабушка с изволения родителя, взяла себе еще другую женщину из хлеба и эта женщина только и знала, что пекла хлебы, а бабушка резала их на ломти и раздавала нищим, которые сотнями стояли у наших окон. Голод был ужасный. Что только не ел тогда бедный народ! Уже не говоря о лебеде, толкли древесный лист, кору, даже гнилушки, отчего многие пухли и умирали. Пуд ржаной муки доходил до полутора рублей серебром, что составляло по тогдашнему счету на ассигнации пять рублей двадцать пять копеек и дороже.Читать далее...

[700x402]
С.Н. Ивлева "Преподобный Амвросий Оптинский"

Предисловие

"Иисус Христос вчера и днесь. Той же и во веки".
(Евр. 13, 8).

Так в Духе Святом утверждает святой апостол Павел, обращая свое вдохновенное слово к Церкви верующих всех стран, всех времен до скончания века. И слово это как слово Божие измениться не может; и как Церковь Божию, так и слово апостольское не одолеют и врата адовы, - этому верит христианская вечность, должны верить и мы, православные христиане, предназначенные к вечности, к вечному спасению, к вечному радованию, к вечному царствованию вместе с Царем славы, Христом Иисусом. Такова вера наша, и с этой верой, Богу милующу, мы и отойдем в Царство света немерцающего и незаходимого.

Но как горькая действительность мало соответствует светлым христианским упованиям! Где сила Христова просвещения духа человеческого? Где подвижники духа? Где вера их? Где сила их, переставлявшая горы? Где явно действующая благодать Духа Святого? Где они, великие светильники веры, преподобные, эти Ангелы во плоти, нас спасающие?..

Тревожное сердце христианское, недоуменно и втайне озираясь на окружающую его действительность, с тревогой, близкой к отчаянию, готово вопросить Господа своего: да есть ли теперь даже и спасающиеся? А злобный дух времени земным шепотом отступничества уже шепчет рабам своим: христианство дискредитировано, - долой христианство, долой Церковь, долой монашество, попов, долой все предрассудки и суеверия веры, тормозящие движение земной культуры, прогресса единого бога - человеческого разума! Царь мира - плоть, вечное блаженство - царство всеобщей сытости! Прочь призраки и мечтания слабых разумом, обольщенных и обольщаемых своекорыстными жрецами!..

Вот какие речи ведет к своим ученикам и последователям дух времени сего, князь мира сего, торжествуя уже близкую свою, конечную победу над ослабевшим в духе христианством. Так, по крайней мере, думает отступнический мир.Читать далее...

[700x492]


Благословенный взлёт руки,

И в церковь снова входит осень.

И ангелы опять уносят

Молитвы чистой лепестки.


Над позолотой куполов

Величественно даль святая

Зовёт к себе. И злоба тает

От дуновения ветров.

Ноябрь 1005г.

[604x532]

Где-то там вдалеке
От дорог и тревог
Дом стоит на холме,
В нём есть дверь и порог
И четыре окна,
Занавески на них,
А над домом – луна,
Возле дома – родник.

В правом красном углу
Светит иконостас,
Смотрит сквозь полумглу
Всепрощающий Спас
Сквозь лампадный огонь
Унося нас к Себе,
Распростёрши ладонь
Над холмом в стороне.

В этом доме часы
Никогда не идут.
Циферблат видит сны –
Без пяти пять минут,
До пяти - как всегда
И ни шагу вперёд.
В этом доме века
Прекратили свой ход.

В нём два кресла и стол,
Небольшая кровать,
И скрипучий чуть пол –
Он мешает вставать
Мне чуть раньше тебя,
Чтобы встретить зарю –
Я о ней изо дня
В день три раза пою.

В доме две госпожи –
Тишина и Любовь,
И, конечно же, ты,
Приподнявшая бровь,
И, конечно же, я,
Написавший о том,
Как, забывши себя,
Мы вошли в этот дом.

Как тянули след в след
Жизнь одну на двоих…
Посмотри-ка – рассвет,
Я закончил свой стих.
[590x545]

[700x515]
***

За окнами снег,
Но в глазах твоих дождь.
Грустно дождь шелестит,
И я его слышу.
Я включил свет,
Тишину запустив.
И замолчали часы на серванте.

И я не хочу
Возбуждение чувств,
Ни игр в темноте
На узкой кровати.
А просто считать
Щекой теплый пульс,
С грустью дождя
Незаметно сливаясь.

А за окнами снег,
И кажется мне,
Что наша квартира –
Коробка для спичек.
Снег кладёт нас в карман
И куда – то спешит.
И часы на серванте
Замолчали надолго
Зима 1994г.



Полночный снег качал окно,
От ветра сжались даже крыши.
Казалось, все погребено,
И ничего уже не дышит.

Для нас двоих лишь не мело,
Шептала что – то нам лампада.
Как в тишине большого сада,
Спокойно было и легко.

Взывало сердце к небесам
В надежде и без всякой лести.
Мы будем там.
Мы будем там.
И непременно вместе
28 ноября 1995г.
[645x500]

[700x434]

Я - осень.

Полосы дождя

На ваших стёклах -

Мои слёзы.

Безшумная печаль моя

Вас не волнует,

Только всё же

Мой стих иссохнувшим листом

Ложится, обнажая строки,

Вам под ноги,

Или в альбом,

Иль на обочину дороги,

Весь в каплях грусти и тревоги.


***

Август.

Вроде бы зелень,

И вроде не очень,

Но в ветках уже прячется осень.

Она как разведчик крадётся неслышно

По тёплым ступеням на жаркие крыши.

Она остужает аллеи и парки.

Она добавляет целебной заварки

В пыльную чашку усталого лета.

Она угощает размокшей конфетой

Прохладных дождей утомлённую душу.

Я знаю, что снова обет не нарушу.

Я снова открою ночью тетрадку

И времени дам привычную взятку.

И напишу снова песню про осень,

Что вроде бы зелень,

И вроде не очень.

[200x271]
[200x270]

[272x181]
Как часто мы, верующие христиане, живем в ожидании чудес. При этом чудо для нас, как правило, событие или явление, выламывающееся из привычного круга жизни, грубо попирающее извечные законы бытия.

Я же хочу поведать о чуде, свидетелем которого мне доводилось бывать десятки раз, не воспринимая его таковым. И лишь недавно – как пелена с глаз – приоткрылось.

Но вначале воспоминание из далекого детства. И пусть оно протекало вдали от этих мест; было в нем то, что, наверняка, знакомо и вам. А именно – неписаный закон возрастной градации, жестко регулирующий отношения среди детей, в особенности среди мальчиков. Если кому-то, скажем, восемь лет, ни за что не станет водиться – хоть убей – с пятилетним. Еще бы, он уже в школе учится, аж во втором классе, а этот шпингалет еще топает в детский сад. А вы можете представить себе десятиклассника, который на равных общался бы с шестиклассником? Да, ни за что! Засмеют! Иное дело, если сгонять малолетку за мороженым, это куда ни шло. Да посыльный еще и рад будет донельзя, еще бы, такое доверие ему оказали, приблизили. Такая вот дворовая (или школьная, как угодно) дедовщина.Читать далее...

[604x406]
Прошёл день. Сегодня была Литургия! Всегда чувствую облегчение, радость и подъём! Вот так, от субботы до субботы, раз в месяц. Батюшка в воскресенье служит в Манчестере в своём приходе, каждую субботу ездит по Северному Йоркширу, чтоб служить в русских приходах. Ему нелегко. Благо дело, молодой. Однако и у молодых есть свой резерв. Бог в помощь тем, кто служит ему верой и правдой.

Готовлюсь к Литургии, пою в хоре каждую неделю, пеку просфоры. Но самое трудное - это говение. Оно нетрудное по списку: вычитывание правила перед исповедью и причастием, три дня строгого поста. Трудно не поддаться на искушения. Они же нападают, как дикие звери. То зачитался, то кто-то в гости пришёл, то в компьютере застрял, дела, суета... А совесть печёт: Света, иди на правило, времени не остаётся! Три дня постной пищи, подумаешь. Но почему-то именно в эти дни такой голод нападает... Вся постная пища не может удовлетворить. Выбор большой, но всё равно голодный. Смешно, если не грустно. Борьба. Есть ещё одно нападение, всегда мигрень на Литургии.

Памятую: \"Кто совершит дело, угодное Богу, того непременно постигнет искушение; ибо всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение, да и то, что делается ради Бога, не может быть твёрдым, если не будет испытано искушением\" - Авва Дорофей.Читать далее...

[329x550]
Помогите тому, кто слабее.
Русский русского да не покинет,
И в беде своего пожалеет,
Не забудет и не отринет.

Ни за то, что он стал безродным,
Ни за то, что он пьет да курит,
Ни за то, что он стал неугодным,
Что его только бьют да дурят.

Все простим. Перестанем считаться,
И друг другу руки протянем,
Не забудем родства и братства,
Все стеной друг за друга встанем.

А иначе возьмут всех даром,
А иначе России не будет,
Продадут всех дешевым товаром...
И пусть Бог нас за это судит.