Я рассказывал вам о ней, миссис Джонс,о той девочке, она, знаете, говорила постоянно: да ладно? — и курила крепкие сигареты. Носила яркие полосатые шарфы, и мы были молоды, бешены и беспощадны, мы выигрывали любую войну, но неизменно проигрывали битву за битвой; зимой на ресницах и варежках не таяли снежинки, а весной мы бывали ненормальны, невменяемы, неадекватны; она кричала: да ладно? — и разрывала карты надвое. Летом мы ждали друг друга в разных городах, шли по проезжей части и смеялись; у нее всегда пригорало молоко, она жалела каждого встречного ребенка и пса, гладила всех по головам, а после мы пили кофе и рисовали на бумажных салфетках в каждой кофейне, мы писали стишочки, она носила в старой, еще школьной, сумке восковые мелки. Мы, наверно, жили вечно, и жили, пусть неорганично, но звучно, а потом все оказалось нелепым крючочком, крюкообразностью, да, и, если честно, мы сами оказались слабыми и беззащитными; маленькими и глупыми — ну что вы; каждую зиму я пил коньяк на морозе и гулял с ней по лесу; она — молчала. Бабочки и ураганы были где-то около, но не связывались вместе; мы находили заброшенные качели и сидели на них, она курила свои крепкие сигареты, я отмечал, что, кажется, мы устали, она делала круглые глаза и восклицала: да ладно? Мы смеялись над глупыми людьми, мы практиковали мысль, что каждый человек смертен случайно, че, только случайно, а значит, что толку бояться; той осенью умирал наш друг, и я рассказывал и об этом тоже, я пил коньяк — и было стыло, я говорил, вы помните?

Мы сидели на подоконнике в больнице, я курил ее крепкие сигареты, она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, я говорил: прошу тебя: закрой глаза; она улыбалась и шептала: эти люди такие странные, хэй, расскажи мне о них? — я понимал всё, теперь я действительно понимал всё, продолжал бешено верить — без доказательств — и рассказывал ей десятки и десятки историй про людей; она хлопала в ладоши, доставала мыльные пузыри и забыла про своё «да ладно?» и про сигареты свои тоже забывала; у меня до сих пор осталась та самая пачка в сумке, которую мы курили на больничном подоконнике. Наш друг все же умер тогда, мы уснули, обнявшись, а утром светило солнце, и наш друг был уже мертв той самой дурацкой случайной смертью; он умер, говорил целитель, как будто это были его жуткие инициалы; на сообщение о скорой смерти она порывисто поднялась, выдохнула: да ла-адно? — на середине фразы не выдержала, сорвалась.

Больше я никогда ее не видел.

Знаете, только так и можно, миссис Джонс. Так — необходимо.

Сестра сидела перед камином и - дешевая имитация былого благополучия - пила. Я повторила монотонный ритуал действий: поздоровалась, послушала что-то о неудавшейся и несложившейся жизни, прикурила, сказала: да, Арина, я так хорошо тебя понимаю; сходила выбросить окурок, сделала вид, что не замечаю, как мама рыдает, свернувшись в кресле, сунула руки в карманы, поднялась в комнату, прислонилась спиной к двери, села на подоконник, закурила, взяла в руки книгу.
Мама. Она была взвинчена до предела. Были зимние каникулы, а у нее как-то вдруг (и невовремя) образовался завал на работе. Да, и еще она почти не узнала свою дочь(читай - меня): невысокая, с густыми волосами, странно печальная и нервная, я пряталась за стопкой книг и вымученно улыбалась, неискренне приговаривая «да, мама, я тоже соскучилась» и «нет, мама, все нормально, ты можешь идти на работу». Было, конечно, предположение, что девочка повзросле-ела, но маме было — некогда.
Я варю паршивый кофе, и не то чтобы меня это особенно радует.
И, дьявол, это самое время, когда пора приниматься за бесконечное нытье.
Попытки самооправдаться сильно печалили.

***

Мама. Такая замотанная тетка сорока лет, которая ночует на работе, не помнит друзей своих дочерей в лицо и почти падает в обморок, когда ей говорят, что видели их пьяных ровесников. Знаешь, мама, я считаю: когда-то ты была живой. Видно же, что горячность была, и желание отстаивать свое мировоззрение, несмотря ни на что, а потом, — ни-че-го. Ничего уже не случится, никто уже не придет, открываешь глаза — и видишь себя в дурацком пальто и замотанной в шарф — и не узнаешь.

Главное — не ныть. Вся жизнь — предисловие к двадцатому тому предсмертной записки. О`кей, мама, передашь Арине от меня привет, как только она будет в состоянии воспринимать чужие имена собственные.

***

Мама. Ты думаешь: "мы же такие слав-ны-е родители, так любим делать вид, что прощаем и ничего страшного". Но мы с Ариной - подростки. И с этим, мама, при всем своем (горячем) желании, ты ничего — не — можешь — поделать.

***

Мама. Она не страдала никогда неврозами, не пила снотворное, не курила, не пила, не закатывала истерики, не впадала в депрессии, не имела свободного времени и никогда не ругалась с дочерьми. То есть: серьезно не ругалась. Мама шла на работу.

Арина кричала так, что садился голос:
- Ты, мамочка, раскрой глаза, посмотри хоть на кого-нибудь, кроме себя и работы. Никогда не пробовала?
- Ты вообще хоть что-нибудь собираешься делать? - кричала мама, швыряясь учебниками
- Прикурить в сторонке? - истерически хохотала Арина.

***

А мама была на работе, на работе, да-а, ра-бо-та, а мы — в ее отсутствие — могли делать почти все, что нам заблагорассудится. Наверняка, мама думала — а не пьют ли ее дочери? и не курят? и чем они занята все зимние каникулы?

Было удобно думать, что мы — взрослые, ответственные девочки, которые не делают глупостей, а читают учебники.

Как сама мама когда-то. Почему бы и нет?

***

- Ты умеешь пить водку, мамочка? Нет? Чем же ты занималась, когда тебе было 16 лет, мамочка? Я уже умею пить водку, мам.. И — нет, мам, я не читаю свой учебник по физике. Честно говоря, я просто не знаю, где он, - твердила Арина, истерически смеяясь.
Я уходила прикуривать на кухню, а мама уходила на работу.

Мы ведь всего лишь подростки со всеми вытекающими, мама.
И...да, мама. Извини за эту сигарету.

***

Я ставлю на трагикомедию, но это - слишком эмоционально для Арины, которую, кажется, вообще, мало что интересует.
Я прикуриваю, а мама говорит: это дрянная имитация пользы, Андрианна. И еще: почему ты, Анрианна, в свои 16 лет, ведешь себя так, будто тебе неинтересно, что будет дальше?
Мам. Ну я же не специально.

***

Люди спасают мир и позерствуют, убеждают себя в нужности, важности и оказываются напыщенными высокопарными дураками в результате. Ты - печалишься о собственной несостоятельности. Все о`кей, мама; случайные встречи — самые правильные вещи на свете.

Я олицетворяю собой сентенцию «дерьмо бытовое не выписывается» сегодня. И это просто надо пережить.

***

Мы ведь бродили по городу и не искали друг друга, но знали, что бродим по городу для того, чтоб найти.
а Крам будет целовать меня - до звона в его ушах. А я в это время буду думать о пирсинге языка, о погоде и мятной жевачке.
И еще: какого черта я думаю о пирсинге языка, о погоде и жевачке во время поцелуя?

Ха-ха.

***

Родители, мама, так мало интересуются насущными травмами детей. Не-ет, я постою в сторонке, покурю лучше. Односторонность восприятия в ключе концепции об успешных людях меня не прельщает, извините, совершенно.

А что прельщает?

Большая революция уггов.

***

А мама была на работе. формулировка звучала как устойчивое словосочетание: Мама-на-работе.
Я комнатный мизантроп, мама, понимаешь?
[346x459]

Слушать этот музыкальный файл

)

Слушать этот музыкальный файл

^))

Слушать этот музыкальный файл

Бездонные души достойны нобеля..

[366x500]
(Я могла) смотреть ему в глаза, не стесняясь своих пьяных излияний (это было что-то новенькое).
Мне хотелось погладить его по щеке. Мне не нравилось это желание – какого черта??

Эдик, скажи, ты все еще спасаешь мир?

Крам(это кличка моего старого знакомого) решил, что ему нужна – я. Превосходно. Разве это правильно, что мне - все равно? Мне - пусто. И пусть будет так. Устраивающее обоих решение.

Теперь мне нравилось слушать, как Эдик – изредка – рассказывает мне истории с цитатами. На самом деле, всего-то парочку; мне хотелось тысяч и тысяч историй. Лишние слова, эмоции и неловкие повороты головы; он все больше смотрит на свои руки. В его глазах есть что-то отравленное, и мне больно встречаться с ним взглядом; я уверена - он чувствует тоже самое. В этих моментах есть что-то неуклюжее, такое настоящее.

Поломанное.

-----------------------------

Одиночество в толпе, большая революция уггов, невротичные остановки покурить, покурить еще, потянуться и сказать, что теперь-то все будет хорошо, да, че, все-будет-хорошо, что бы это не значило.

------------------------------

Сегодня опять мы опять прикуривали на кухне и надували мыльные пузыри сигаретным дымом. Это так красиво: пока шарик падает, дым клубиться внутри него, заворачиваясь в колечки. А когда пузырь лопается в воздухе - пару секунд еще марево висит в форме шара; а потом рассеивается.
Судорожно ищу что-то настоящее; отсеивая фальшь и ложь. Арина что-то щебетала о Краме, о престиже и отношениях, о репутации. Хоть бы слово о любви, о доверии.
Отсеем это тоже.
Лучше я буду по прежнему кутаться в вязаный шарф и сидеть на подоконнике с ноутбуком, прикуривать на кухне и слушать Эдика. В этом тоже есть что-то отравленное и поломанное, зато нет фальшивостей.

Я бы жила в шкафу и держалась за вешалку, чтобы не упасть. Никогда-никогда не падать.

--------------------------------

А Крам и Арина вздумали гулять-гулять.
Она встречалась с каким-то парнем, который был приятелем Крама и незнаком со мной. И мне было плевать: на него, на Крама, на Арину(именно в такой последовательности). Но я улыбалась и говорила с ними, вроде бы даже смеялась.
И через час я опротивела себе.
(Эдик сказал бы: лишено смысла, зачем тебе все это, если эти люди – не твои, если тебе – скучны их темы, если тебя передергивает от пошлостей друга Арины, если тебе, мать твою, нахрен не нужно все это.)

Я знаю, Эдик. Просто - так - надо. Так - задуманно.
Даже если я не считаю это правильным.

Он бы покрутил пальцем у виска, должно быть.

----------------------------------

Умение корчить рожи, небрежно завязывать галстук, вслушиваться в детские сказки, верить – без доказательств, выдувать мыльные пузыри, прыгать на одной ножке, снимать осторожно тесную обувь, забыть яркий зонт на скамейке в парке осенью – это и есть - настоящее; это моменты, когда тепло. (с)

(**
Это казалось выдумками, но было правдой.
Однажды мне пришло в голову, что в какой-то мере я действительно украдкой давно уже прыгаю на одной ножке. И мне – тепло.)

--------------------------------

P.S. Можно срывать маски друг с друга. И это будет настоящее.
Но в этом тоже есть что-то поломанное и отравленное, ведь так?

Вторая запись за сегодняшний день.
Я хочу не уметь чувствовать.
Сейчас один их тех моментов, когда на ум приходят только отвратительно пафосные фразы.

В монотонности главное — не упустить момент, когда начинается следующее действие. Дешевая имитация осмысленности.
Арина курит на кухне с подружками с независимым(как ей кажется) видом. Я почти ненавижу ее за это.
Я смотрю на нее и думаю - кажется что-то действительно треснуло, сломалось. На моей теплой планете.
Хорошо бы сказать - я в домике, не трогайте.
----------------------------------------
Они все ушли.
- Не боишься, что застукают? - спросила я Арину, которая все еще курила на кухне. Пьет кофе. Все вредные удовольствия сразу(хотя, я тоже люблю кофе)
- Не-а, - беззаботно. Она затягивается, пуская дым через ноздри.
- А если мама узнает? - почему, ну почему я всегда думаю о последствиях?!(так же жить невозможно.)
- И что? Небо упадет на землю? Солнце погаснет? Начнется Третья Мировая?
Мне смешно на нее смотреть. Копия меня, моя тень. Курит на кухне.
- К тому же, - продолжала Арина. - Она два дня не появится. Уехала по работе.
Я почему то не обрадовалась. Это ведь странно, да?
А, к черту.
- Дай мне тоже сигарету, - попросила я.
Winston, легкий.
- Детям курить вредно, - заявила Арина, смеясь.
Невероятно смешно, не правда ли?

Боже, как же это все...трагично, драматично и комично.
А может быть, просто глупо.
- Смешно куришь, - сказала она. - Ты в зеркало когда в последний раз смотрела? Ты лохматая. И у тебя дырка на футболке.
Действительно дырка. почувствовала, что сейчас сорвусь, не выдержу, завою, или что там еще можно сделать.
И размажу саму себя по стенке около.
А она такая...ненастоящая. Такая ненастоящая, что мне хочется встряхнуть ее за плечи, заглянуть в глаза - зеленые, как у меня, и сказать: хэй, Арина, что с тобой? она невротик, ломаный невротик.
А я: несуразная, в рваной футболке, и когда я смотрю на себя в зеркало - не узнаю, потому что та действительно замотанная в вечный шарф, лохматая девчонка с неухоженными ногтями, не может быть мною.
Это все действительно...надломленность.

--------------------------------------------------------

Второстепенные персонажи проявляются невовремя и неловко, я не знаю, какую роль выбрать — трагедия или комедия, потому что на глубокую личную драму это не тянет никак вообще.
И все мысли сводятся к фразе: «я же хорошая славная девочка правда же правда». Самооправдания по прежнему лечат меня. Грустно.
А потом она прикуривает на кухне опять, и мне настолько радостно от того, что она здесь, что она со своими бунтами еще живая.
-------------------------------------------------------------------



Бинго, Андри, Бинго.

Меня заботит только то, что я здесь делаю. Если я достойна, черт, да, я - достойна большего. Я не понимаю, почему - я - здесь; не где-нибудь в Москве, в каком-нибудь театре играю главную роль (я бы справилась, я знаю), а торчу в пермской школе и получаю знания (я не уверена, впрочем, что в самом деле – получаю). Я не проявляла ровным счетом никаких успехов в учебной деятельности, но зато – я знаю это точно – я красива. И здесь – здесь – не нужна.
Конечно, я ни в грош не ставлю бОльшую (да что там! Почти всю) половину учеников нашей школы потому что они – безполетные какие-то, скучные плоские, но.
Такова моя жизнь.
И не питаю никаких особых иллюзий насчет нее.
Сижу на подоконнике, подмяв под себя ноги с ноутбуком, тереблю любимый вязаный шарф. Какой-то недочеловек. Странный и далекий. Мне трудно дышать здесь. Этот город давит мне на грудь, Как поется в какой то песне.
Всегда есть люди, над которыми можно безнаказанно издеваться. Я не говорю сейчас про себя, а в общем. И это даже не теория социального неравенства, это просто сплошное "так получилось" и "так уж вышло". Без всяких извини-прости.
Но-ко-му-э-то-нуж-но-ко-му, вертелось у меня в голове, пока я была на уроках, за столом, делала уроки, ела свой ужин, ложилась спать...

---------------------------------

Когда мы с Ариной были детьми, то делали все вместе. Оно и понятно: близнецы. Мы любили кофе, сыр и шоколад. Мы плели браслеты из бисера. Мы играли в пиратов.
Мы никогда не любили читать.

Когда родители отдали нас в разные школы (до сих пор не понимаю - зачем? это так глупо, разделять единое целое), мы почти перестали общаться. Не скажу, что ушло какое-то особенное взаимопонимание, нет, просто мы – разделились. Это было сильно заметно в младших классах, а потом – пришло, наверное, смирение. Мы, в конце концов, сестры, хотя почти – ничего – не знаем - друг о друге.

Это (должно быть) печально.
(Хотя на самом деле – мне было плевать. Что сделаешь, если – так уж вышло.)

------------------------------------

Мне глубоко насрать на неординарных личностей так же, как и на заурядных. Есть – и пожалуйста.
Мне не плевать на свое место в жизни. Я как-то немного не то занимаю. И не тем – занимаюсь. Я задалась вопросом, чего бы я хотела. И не нашла (ха-ха) ответа.
Я – совершенно очевидно – была неуместна. Здесь.
(Везде.)
Но я понимала кое-что, чего никогда не поняла бы ни Арина, ни мой лучший друг Эдик, ни мама.

-------------------------------------
Когда он неуверенно выслушивал меня, а я была изрядно пьяна и обязалась перед собой выговориться именно ему, я была удивлена: четкая неуверенность; я говорила о том, что я попала не туда и, как следствие, мечтаю убраться отсюда; я спрашивала: а что, ты правда любишь мальчиков? – и не дожидалась ответа; я говорила глупости-глупости, и, пожалуй, это еще одна странность, мне не казалось это пугающим: хотя мне и было пле-евать на все-ех, как я плаксиво тянула гласные перед Эдиком, мне очень не хотелось казаться им (да-да, Тем Самым, на которых мне) не то чтобы несовершенной, а скорее, отсталой в стиле жизни, что ли. Мне было скучно – но я вовсе не хотела быть в оппозиции к обществу. Чего я вообще хотела???
Эдик робко и неуверенно улыбался. Он просто не знал что сказать.
Он думал что я не заметила(ха-ха наивный).
Почему бы было сразу не сказать: Андри, я педик. Блин, Эдик, я тебя люблю, мне пофиг. Я не твоя девушка, я не твоя мама, я даже не сестра, чтобы тебя упрекать. Я говорю тебе, мой хороший: мы пройдем через это вместе, да-да.
И будь что будет.