У девочки-дурочки - домик на Уайлдборн-стрит.
Короткая стрижка и капельку полные ноги.
Под вечер - супруг, телефон, сериальные боги.
Под утро - копьютерный гейм и тяжелый гастрит.
Она ненавидит себя, напивается, спит,
Ругается с кошкой и плачется в крохотном блоге.

У девочки-дурочки был коммунальный дурдом.
Соседи лобали на кухне нетрезвые песни,
Таскали для девочки розы и записи Пресли,
Писали картины и даже писали альбом,
Хоть Элвиса девочка разоблачала жлобом,
Гитару - веслом, а соседей - желудочной резью.

Соседи любили настойку и крепкий портвейн,
Гитарные рифы частенько сменяли стихами.
Она обожала скандалить и бить каблучками
В чехлы от соседских гитар и соседскую дверь.
Соседи терпели бы, в общем. Да только теперь
Капризница прячет побои за воротничками.

Влюбленные мальчики пишут картины другим,
Усталые братья стирают контакты и адрес.
И девочка думает: "Что же я, господи, маюсь?
Пусть катятся, господи, к черту. Не им же одним!"
Супруг напивается, лупит, скулит, мол - кретин!
Он вот, мол, женился, и вот, мол - какая досталась.

У девочки-дурочки в общем-то и не болит.
Есть домик на Уайлдборн-стрит и массаж по субботам.
Супруг протрезвеет, поплачет, подыщет работу.
Она извинится, состряпает кофе, простит.
Но все-таки жалко, что больше никто не звонит
Из тех, кто остался безревностным и беззаботным.
[429x604]

Здравствуй, мамочка-утро-битые-зеркала.
Истерия волной облизывает автобус.
Кружка кофе, усталость. Старость - уже не новость.
Я боюсь не узнать тебя той, что всегда была.
Годы порознь уже не жалятся, как пчела.
Забывая твое лицо, я сигаю в поезд.

У меня куантро и виски. Двенадцать струн
Как двенадцать апостолов, рядом, у изголовья.
Ты уже не узнаешь, какой истекает кровью
Твой когда-то любимый кудрявоголовый лгун:
Ты читаешь таблицы субтильно растущих лун
И боишься уехать чуть дальше, чем подмосковье.

У меня молодая женщина, злая-рысь.
Ясноглазая, прыткая, солнечная девчонка.
Держит сердце в когтях, и целует меня, подонка.
Не дай бог вы с ней встретитесь взглядами - берегись!
Наши жизни - рулетка, а мы уже увлеклись.
И она научилась играть удивительно тонко.

Мой господь смотрит строго: галахат отыскался, ишь! -
Палит только по птичкам, не льет чужеверной крови,
Упивается, как ребенок, в своей любови...
Вот прижму-де к ногтю, поглядим, как закабелишь!..
Мои братья с тем богом частенько играют в бридж.
Говорят, мол, "несчастный дядька" и "алкоголик".

Ты не слишком печалься, разбитые-зеркала.
Не у всех получается family и be happy.
На тебя из бокала глядит озорная Пеппи,
На меня мои сломанных двадцать и два крыла.
Не печалься, и будь ровно той, что всегда была.
Ведь не просто же так хитрый Отче нас нежно лепит.
[604x283]

В этот день, как всегда,
Я с трудом отскребусь от постели.
На холодном полу
Колко сморщится скинутый плед.
За окном станет крыситься дождь,
Скрежетать карусель, и
Я зевну, соберу себя в кучу,
В обрывки газет,
И по юному городу,
Лгавшему нам столько лет,
До заката, как пьяница,
Буду шататься без цели.

Здесь за каждым окном
Отпечатки усталого взгляда,
Невозможно привычного
Битым моим зеркалам.
Он толкнет меня в спину:
От церкви до детского сада,
От проспекта до кладбища,
Всюду - наш памятный хлам.
Здесь за каждым стеклом
Был наш собственный Амстердам.
И любая промокшая улица -
Как анфилада.

Ты мелькнешь среди лиц
Невзначай обведенным рисунком.
Поздней осенью, знаешь ли,
Каждый - немного шедевр.
Разбегутся от крика трамваев
Звонки переулков,
Где-то в самом затылке
Взовьется незаживший нерв...
Я застыну на месте,
Ни капли тебя не согрев,
И уже не взорвусь
Обезумевшей трелью подструнков.

От короткого взмаха руки
Станет капельку грустно.
Легкий треск пулевого
Метнется охриплой строфой.
Только, знаешь ли, Джеф...
У меня нынче странное чувство:
Будто пару мгновений назад
Ты попал не в того.
Впрочем, ты не печалься:
Стрелять, как в себя самого,
В этом мире навеки останется
Тонким искусством.
[604x402]

Истеричные девочки пишут сухую прозу.
Матерятся, как будто бы завтра на эшафот.
Тихо пьют сухое, рассматривают прогнозы,
Собирают в просторных квартирах нетрезвый сброд...
И строчат мое имя, зачем-то - через апостроф.
Вероятно, не слушая собственных резких нот.

Только ты улыбаешься, и задеваешь острым
Сотни тысяч моих аморально-глухих частот.
[400x604]

В этом городе
Люди рождаются в понедельник,
Чтоб сподручней оправдывать полосы неудач
Среди чая, газет и радиопередач.
В этом городе
Беспризорник - всегда бездельник,
Беспредельник, без денег и вне основных задач.

В этом городе
Делят награбленное и шкуры,
По утрам допивая невыпитое вчера,
Чтобы снова шататься спьяну и к докторам.
Мужики - кобели и пьяницы,
Бабы - дуры,
Идеальные результаты простых программ.

Я страдаю
Привычкой записывать компоненты
Дурноватых улыбок из окон соседских школ.
Голосить под гитару, проигрывать в "литрбол"...
Этот город
Пустил нас на время и под проценты,
Так что лучше иметь при себе чемодан и ствол.

Голоса
Отдают хрипотцой и вчерашней пьянкой.
Неприветливо виснут на краешках губ и глаз...
Вот и ты для него
Непростой - и ненужный - шанс:
Городская девчонка, рожденная иностранкой.
[604x453]

Вечер пахнет ванилью
И песнями сбитых пилотов.
Я привык, что в твоих волосах
Ни шнурка, ни духов.
В этой тихой квартире
Слагаются схемы полётов,
В этих красных губах
Разлагается слово "Любовь".
Ты рисуешь обрывочно
Марши, друзей и работу
Мириадами хлестких,
Рычащих немецких слогов.
В волнах Рейна бесшумно
Колышутся мертвые строки
Из твоих дневников и тетрадей,
По милости рук.
У тебя в голове
Пляшут сорокалетние боги,
Ты берешь их на запах
И долго тестируешь звук...

Я справляюсь портвейном
Со спазмами связок и легких
И приветливо кланяюсь
Гомону общих подруг.
[319x480]

Мой лорд. Я сегодня женат и уже неприступен.
И мне не пристало ловить ваши взгляды в упор.
И, с воем немым, согревать вам холодные руки,
Устало спускаясь за вами в прокуренный двор.
Вы тихо смеетесь. И, щурясь от яркого света,
Листаете молча потрепанный томик стихов.
И, в строках Бодлера себя ощущая поэтом,
Вы собственный росчерк оставите скопищам слов.
Мой лорд. Я сегодня бестактен и вряд ли спокоен,
И мне непростительно поздно смотреть вам в лицо.
И тушью рисуя ваш взгляд в витражах колоколен,
Я так и останусь нелепым - и страшным - лжецом.
[333x500]

Страницы смяты. Лист не просит рук.
В холодных лужах раскисают листья.
Уже четвертый день, как лучший друг
Готовит для меня патрон и выстрел.
..Перерисуй меня. Под тихий звук
Художественно выведенных мыслей.
[484x698]

Я срываюсь за пару минут, не дойдя до снега.
Наблюдая, как льдинки за дверью слезят глаза,
Оставляя стихи и шарф своему альтер-эго,
Чтобы он закричал мне однажды: "Вернись назад!"
Он, закутавшись в шарф, отскребает от вилок плесень,
Отмывает посуду и пишет друзьям "привет"
Он пытается быть молодым, хоть и слишком честен,
И старается щуриться, хоть и идет на свет.
Он, конечно, не я. И давно не бродил по снегу.
Он сидит за столом и мешает остывший чай.
Но, когда я сорвусь, захлебнувшись слепящим небом,
Он не крикнет "Назад!", только выдохнет "Не скучай.."
Я уйду, рисовать на треснутых синих льдышках,
Растворившись за дверью, где утро слезит глаза.
Он останется, положительный мой мальчишка.
Слишком мудрый и сильный для крика "Вернись назад".
[604x402]

Ну что - здравствуй, новое уютное пространство. Мой желанный собственный угол, куда я смогу доползти в любое время дня и ночи, хоть побитый, хоть пьяный, хоть совсем уже еле способный ползти.
Вот он я - вырвался наконец из жуткой жизненной лесополосы, стою себе тут на пороге с тощим чемоданом, мольбертом, вязанкой текстов и четырьмя гитарами, ковыряюсь в ключах и углубляюсь потихоньку самому себе в голову. Медленно, проникновенно и со вкусом. С чем себя и поздравляю.
Теперь у меня будут обои с принтом, как я всегда хотел. Чертовски мне нравятся эти обои. Жаль, здесь нет виртуальных подоконников, я бы поставил туда пепельницу и водворил тем самым полное собственное господство. Но пока хорошо и так - обои, тексты, коробка красок, фотоаппарат на длинном кожаном ремне, гитары, чемодан и раскладушка. Субтильная такая - иногда прикорнуть. А пепельницей я еще обзаведусь.
Отныне я стану пачками тащить сюда всякие нелепые случаи и истории, которые только могут свалиться на голову молодому раздолбаю, разбрасывать сотни изображений разной степени цензурности и бездарности, ляпать разноцветные пятна, материться, бренчать по разномастным струнам, орать и - чего уж греха таить! - наверняка кошмарно раздражать соседей.
Так что здравствуй, мой личный укромный уголок интермира. Стало быть, мы теперь вдвоем. Покатились?

Сергею Актушу.

Мы с ним оба, как два романа.
Персонажи для чьих-то сказок.
Вечно сдержанные и пьяные:
Иллюстрации к пересказам.
И про нас говорят: смотрите!
Музыканты, каких немного,
Ветробросы, певцы, сказители
И, бесспорно - талант от бога...
Улыбаются и судачат.
Обожают и ненавидят.
И, конечно, уже не плачут,
Если слишком нечасто видят.
И, конечно, им нету дела,
Кувыркаясь в любовных сальто,
Что один - считает пробелы.
А второй - обнимает "Вальтер".

[604x453]

Крис Аивер родилась в 1989 году в городе Люберцы Московской области.
Школу закончила уже в Москве, ЦО № 1089, там же увлеклась рисунком и графикой. В 11 лет взяла в руки гитару, в 15 впервые выступила на сцене бардовского конкурса. В 16 была исключена, как "неформат". Окончила музыкальную школу и классы ритм-гитары, проучилась год на сценарном отделении ВГИКа и бросила, чтобы поступать в литературный институт имени Горького, которому так и не суждено было стать её творческим пристанищем.
Сейчас участник этно-бард-рок проекта "Summer Elegance", созданного вместе с флейтистом Сергеем Актушем в 2009 году и превратившегося в быстроразвивающийся творческий коллектив (скрипка - Константин Плуталов, соло-гитара - Джонни Ирландец), молодой музыкант и писатель.
Вместе с Томасом Тоннеем курирует музыкальный коллектив The NoThing и состоит в творческом объединении "ЛОМСС" - "Личном Оркестре Маршала Советского Союза".

Ранее не судима, травм головы, как и было сказано неоднократно, не имеет.


[604x403]